Введение

Источник - http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/china.htm

ОУЯН СЮ

ЗАПИСИ ПО ИСТОРИИ ПЯТИ ДИНАСТИЙ

УДАЙ ШИЦЗИ

Значение китайских источников в изучении древней истории монголов

Вопросы, связанные с изучением истории древних кочевых народов Азии, давно уже привлекают внимание как русских, так и советских археологов, этнографов и историков. На эту тему написано много работ, начиная от небольших статей и кончая объемистыми монографиями. В них на разном научном уровне не только рассматриваются отдельные конкретные вопросы, но и ставятся широкие проблемы, связанные с закономерностями развития человеческого общества, например общественная организация и хозяйственная деятельность кочевников, их культура и религия, роль кочевников в развитии оседлых народов и т. д. Иногда высказываются противоречивые мнения на разрабатываемые вопросы. Вместе с тем всем исследованиям присущи две характерные черты.

Во-первых, подавляющее большинство работ посвящено монголам. Объясняется это, по-видимому, той огромной ролью, которую они сыграли в истории Азии и Европы, в частности в Китае и на Руси. Во-вторых, как правило, все работы построены на ограниченном круге источников, относящихся хронологически к сравнительно позднему времени. Среди них «Сборник летописей» персидского писателя Рашид-ад-Дина — труд, законченный в начале XIV в.; «Сокровенное сказание», написанное в 1240 г.; сочинения европейских путешественников, ездивших в Монголию: Плано Карпини — в 1245-1247 гг., Гильома Рубрука — в 1253-1255 гг. и Марко Поло — в 1271-1295 гг.

Из китайских источников Б. Я. Владимирцов упоминает: «Си-ю-цзи» («Описание путешествия даоса Чан-чуня на запад»), «Мэн-да бэйлу» («Полное описание монголо-татар»), «Шэн-ву цинь-чжэн-лу» («Описание личных походов священно-воинственного Чингисхана»), «Путевые записки Чжан Дэхуэя» [6, с. 9]. Однако и сам Б. Я. Владимирцов, и другие исследователи используют эти источники ограниченно, да и составление их относится не к древнему периоду, а ко времени существования империи Чингисхана. Естественно, что в перечисленных источниках главное внимание уделяется эпохе существования созданной Чингисханом империи и значительно меньше рассказывается о более ранних временах. В результате огромный период, от выхода монголоязычных племен на историческую арену до [4] создания империи Чингисхана, до сих пор остается недостаточно изученным. Не выяснен, например, этногенез монголов, не раскрыты их этнические взаимоотношения с другими, более ранними племенами, из-за чего появление самих монголов выглядит неожиданным, не связанным с предыдущей историей, а сам Чингисхан предстает как «великий завоеватель» или «сильная личность», силой своего гения создавший могучую империю, явившийся новатором, а не продолжателем существовавших до него многовековых традиций.

Между тем китайская историческая литература содержит огромнейший материал по древним монголоязычным кочевым народам, в котором о них можно найти достаточно подробные сведения приблизительно со второго столетия до нашей эры. Внимание китайских историков к своим кочевым соседям не случайно. Начиная с глубокой древности Китай развивался не как отдельное, изолированное государство, а в тесной связи с окружавшими его народами, в непрерывной борьбе с ними. Поэтому неудивительно, что уже в наиболее ранних письменных памятниках — иньских гадательных костях, чжоуских надписях на бронзе и в литературных произведениях доциньской эпохи — можно найти сначала краткие, а затем все более подробные упоминания о многочисленных соседях Китая.

При династии Хань выдающийся китайский историк Сыма Цянь (145?-87 гг. до н. э.) впервые включил в официальную историю главы, посвященные соседним государствам и народам. Это нововведение превратилось в традицию, и во всех последующих официальных историях, за исключением сочинений «Чэнь-шу» («История династии Чэнь») и «Бэй Ци-шу» («История династии Северная Ци»), имеются аналогичные главы.

Начиная с Сымя Цяня, китайские историки делят северные народы на три большие этнические группы — сюнну, дунху и сушэнь, что совпадает с принятым в настоящее время в науке делением этих же народов на тюркоязычные, монголоязычные и тунгусоязычные.

Считая, что к дунху относятся монголоязычные племена (доказательства приводятся ниже), мы выбрали из китайских династийных историй сведения, относящиеся к девяти племенам этой группы: ухуань, сяньби, цифу, туфа, шивэй, кумоси, кидань, туюйхунь и жуаньжуань. Из них согласно существующей точке зрения часть жуаньжуаней переселилась на запад, в Европу, где под именем аваров заняла земли в Паннонии. Авары были в числе народов, на основе которых впоследствии формировались венгры, и они принесли с собой культуру центрально-азиатских кочевников и алтайские элементы в языке [5, с. 131]. Племя цифу создало династию Западная Цинь (385-431), племя туфа — династию Южная Лян (397-414), а кидани — династию Ляо (916-1125).

Особенно большое значение в средневековой истории сыграли кидани. Они как бы открыли новую страницу в отношениях [5] между земледельческим Китаем и кочевой степью. Дело в том, что до киданей все вожди враждовавших с Китаем племен либо признавали превосходство китайского императора, либо считали себя равными ему. Киданьский же император Тай-цзун в результате военных побед сам возвел на китайский престол угодного ему императора, который официально признал его отцом, а себя сыном, что выражает, по китайским понятиям, отношения подданного к государю. Другими словами, впервые в своей истории Китай признал чужеземное господство.

Кроме того, если раньше в результате военных поражений Китай соглашался платить унизительную для себя дань, называя последнюю подарками, то возведенный киданями император помимо ежегодного подношения подарков уступил кочевникам 16 китайских областей. Совершенно прав В. П. Васильев, указавший: «Это событие имело решительное влияние на дальнейшие происшествия. Допущение .инородцев не грабить, а уже властвовать над китайскими городами было пятном, которое стремились смыть все китайские государи. Из-за этого они воевали с киданями, в студил и в союз с маньчжурами (нюйчжэнями — В. Т.) и против них с монголами, и все для того, чтобы отдать последним весь Китай. Со своей стороны, обладание китайскими землями должно было произвести великий переворот и между обитателями Монголии: они научились владеть китайскими землями и увидели, что можно этот первый опыт повторить и в более обширных размерах» [4, с. 17].

В результате приобретения китайских земель под властью киданей оказалась значительная часть оседлого населения, управлять которым методами, применявшимися в отношении кочевников, было нельзя. Необходимо было найти другие формы, что и сделали кидани. Накопленный ими опыт борьбы с Китаем и выработанные методы управления оседлым населением широко использовались более поздними завоевателями. Не случайно киданин Елюй Чуцай служил советником у монголов, а маньчжуры перед нападением на Китай перевели на свой язык истории династий Ляо, Цзинь и Юань.

Мы в настоящей работе не имеем возможности из-за огромного по объему материала остановиться на монголоязычных племенах мужун и тоба. Первое из них создало династии Ранняя Янь (337-370), Поздняя Янь (384-409), Западная Янь (386-394) и Южная Янь (398-410), а второе — династию Северная, или Поздняя, Вэй (386-534).

Таким образом, монголоязычными племенами было создано восемь династий, и этот факт уже сам по себе свидетельствует об их активной деятельности, которая, к сожалению, несмотря на имеющийся огромный фактический материал, до сих пор недостаточно исследована. Совершенно очевидно, что, изучая историю монголов, нельзя оставлять без должного внимания их предшественников. Могущественная империя, созданная Чингисханом на базе одного из монгольских племен, лишь часть [6] общей истории этого народа, лишь один из периодов в его многовековой истории. Не дробить общую историю на отдельные периоды, не сводить ее к истории отдельных племен, якобы не связанных друг с другом, а, наоборот, показывать этническую связь между племенами, создавать единую цельную картину общего исторического развития, в ходе которого происходило возвышение одних и падение других этнических родственных групп, — задача историка. Выполнить эту задачу позволяют китайские источники, определенно подтверждающие этническое родство племен, входящих в группу дунху, и их связи с монголами.

Значение китайских источников не ограничивается только этим. Содержащиеся в них сведения по истории кочевых народов охватывают в совокупности более 2 тыс. лет и, рисуя жизнь многочисленных племен на различных этапах общественного развития, позволяют создать динамическую картину кочевого образа жизни в Азии.

Особенности китайских источников

Трудность прочтения. На основании накопленного опыта следует отметить трудность понимания древних и средневековых китайских текстов. Это связано с тем, что первый вошедший в официальную историю памятник Сыма Цяня «Ши-цзи» («Исторические записки») написан еще до нашей эры, а последний «Мин-ши» («История династии Мин») закончен в 1739 г. Естественно, что на протяжении почти 2 тыс. лет язык менялся, поэтому требуется не просто знание китайского языка, достаточное для чтения современной газеты, а знание языка той эпохи, к которой относится тот или иной памятник.

В старых ксилографах содержится сплошной текст, без единого знака препинания. Для правильного прочтения необходимо прежде всего разбить текст на абзацы и расставить внутри каждого знаки препинания, т. е. прочесть текст палеографически. Сделать это не всегда просто. Неправильная расстановка знаков препинания легко приводит к слиянию конца одной фразы с началом другой, превращению прямой речи в косвенную, косвенной в прямую и т. д. Ошибки подобного рода, как нам приходилось уже отмечать (см. [24, с. 3]), часто встречаются в переводах Н. Я. Бичурина, а конкретные примеры этих ошибок показал Л. И. Думан (см. [9, с. 15]).

Большие трудности возникают с географическими названиями в землях кочевников. В одних случаях китайские историки по-разному транскрибируют их. Например, как показал Сиратори, р. Шара-Мурэн упоминается под названиями Жаолэ, Цзолэ, Жулогуй, Логушуй, Жолошуй, Жошуй, Цзяолэшуй, Цзяошуй, Жулохуаньшуй, Сяологэ моли. В других — допускаются ошибки в написании. Так, р. Сяологэ моли [51, гл. 72, л. 1б] в сочинении [7] Е Лунли «Цидань го чжи» («История государства киданей») ошибочно названа Няологэ моли [37, Введение, л. 1а]. Река Лаохахэ в историческом источнике Фань Е «Хоу Хань-шу» («История династии Поздняя Хань») называется Ухоуцинь [67, гл. 90, л. 196] вместо Даохоуцинь и т. д.

Однако самую большую трудность представляет локализация географических названий. Возьмем для примера два топонима, тесно связанные с древней историей монголоязычных племен, — гора Ухуань и местность Ханьхай. Этноним ухуань связывается с горой Ухуань (древнее чтение, по реконструкции Карлгрена, ôgwăn), вокруг которой укрылась часть дунху, потерпевших поражение от Маодуня. Что означает это название и где находилась гора, в текстах не сообщается, то и другое приходится устанавливать на основании косвенных свидетельств китайских источников.

Фань Е пишет об ухуанях: «По существующим обычаям высоко ценят смерть в бою. Тело покойника кладут в гроб, плачем выражают скорбь, но во время похорон умершего провожают с песнями и плясками. Откармливают собаку, которую ведут на цветном шнуре, а также берут лошадь, на которой умерший ездил, его одежду и вещи, все сжигают и провожают покойного. Они говорят, что поручают собаке охранять душу умершего при ее возвращении на гору Чишань. Гора Чишань находится в нескольких тысячах ли к северо-западу от округа Ляодун. На эту гору возвращаются души умерших, подобно тому как возвращаются на гору Дайшань души умерших в Срединном государстве» [67, гл. 90, л. 2б].

Чишань в переводе с китайского означает «красная гора», а понятие «красный» передается в монгольском языке словами улан или улаган, что фонетически, учитывая особенности китайской транскрипции, близко к ухуань (ôgwăn). Скорее всего Ухуань и Чишань — названия одной и той же горы, переданные в одном случае на ухуаньском, а в другом — на китайском языке. Показательно, что, рассказывая о сяньбийцах_у Фань Е пишет: «В это время Синьчжипэнь, старейшина чишаньских ухуаней в округе Юйян, неоднократно совершал набеги на округ Шангу» [67, гл. 90, л. 9а-9б], а Ху Саньсин (1230-1287) в примечании к этой фразе пишет: «По-видимому, Синьчжипэнь происходил из племени у горы Чишань, жившего за укрепленной линией округа Ляодун» [55, гл. 44, с. 1432]. Оба автора говорят о горе Чишань как о месте обитания ухуаней, которые, как мы знаем на основании свидетельства Фань Е, жили у горы Ухуань, от которой и получили свое название.

По свидетельству Фань Е, гора Чишань, или Ухуань, лежала в нескольких тысячах ли к северо-западу от округа Ляодун. Определить по этим данным ее местонахождение невозможно, но, поскольку на ней обретали приют души умерших ухуаней и, следовательно, она считалась священной, можно утверждать, что находилась она в основных землях ухуаней, [8] откуда в 119 г. до н. э. они были переселены Хо Цюйбином. Возникает вопрос, где же располагались основные земли ухуаней.

Оуян Сю в сочинении «Синь Тан-шу» («Новая история династии Тан») сообщает: «В правление императора Тай-цзуна (626-649) среди северных варваров, которые сами смогли установить сношения [со Срединным государством], были еще улохунь, называемые также улохоу или улоху. Они живут более чем в 6 тыс. ли к северо-востоку от столицы [Чанъань]. К востоку от них находятся мохэ, к западу — туцзюэ, к югу — кидани и к северу — ухуани» [50, гл. 2176, л. 10а]. Если провести по карте от Чанъаня на северо-восток прямую линию длиной 6 тыс. ли, что составляет приблизительно 3 тыс. км, оказываешься в бассейне Амура. Приведенное свидетельство дополняет, сочинение Лю Сюя «Цзю Тан-шу» («Старая история династии Тан»): «Более чем в 200 ли к северо-востоку от [кочевья] улоху, к северу от р. Нахэ, живут остатки древних ухуаней, которые и ныне сами называют себя владением ухуаней... В 300 ли к юго-востоку отухуаней, севернее р. Наоюэхэ, находятся кочевья дун шивэй (восточных шивэй). Река Наоюэхэ течет на юго-восток и сливается с Нахэ» [46, гл. 1996, л. 10а].

Сиратори отождествляет Нахэ с Амуром, а Наоюэхэ с Зеей и считает, что улоху занимали северные склоны Хинганского хребта. Отсюда владение ухуаней, лежавшее более чем в 200 ли к рсеверо-востоку от улохоу и в 300 ли к северо-западу от Зеи, находилось в бассейне верхнего Амура [53, с. 54]. Именно в этом районе и должна была возвышаться священная для ухуанейгора Чишань, или Ухуань.

Данные китайских источников и выводы Сиратори о местонахождении владения ухуаней подтверждаются также рассказом Сыма Цяня о походе Хо Цюйбина в 119 г. до н. э. против сюнну.Во время этого похода Хо Цюйбин, выступивший из округа Дай (северные части провинций Шаньси и Хэбэй), прошел свыше 2 тыс. ли, «насыпал холм и принес жертвы Небу на горе Ланцзюйсюйшань, принес жертвы Земле на горе Гуянь, дошел до Ханьхая и возвратился назад» [56, гл. 110, л. 26а]. Местонахождения гор Ланцзюйсюйшань и Гуянь неизвестны, в то время, как Ханьхай обычно отождествляется с пустыней Гоби. Однако в указе ханьского императора У-ди в связи с возвращением Хо Цюйбина из похода говорится, что он пересек Великую пустыню (т. е. Гоби), переправился через реку, название которой не указывается, затем перешел через горы Лихоу, переправился через р. Гунлюй, насыпал холм на горе Ланцзюйсюйшань и принес жертвы Небу, насыпал жертвенник и принес жертвы Земле на горе Гуянь, поднявшись на которую смотрел на Ханьхай [56, гл. 111, л. 136, 14а].

Как явствует из указа, горы Ланцзюйсюйшань, Гуянь и местность Ханьхай находились не в пустыне Гоби, которую пересек Хо Цюйбин, а севернее ее. Об этом же сообщается в сочинении[9] Вэй Шоу «Вэй-шу» («История династии Северная Вэй») в разделе о границах жуаньжуаньского государства, созданного Шэлунем: «На западе его владения находятся земли [владения] Яньци (Карашар. — В. Т.), на востоке — земли [владения] Чаосянь, на севере оно занимало песчаную пустыню и доходило до Ханьхая, на юге приближалось к Великой пустыне» [34, гл. 103, л. 3б].

Ханьхай (букв.: море птичьих перьев), по объяснению Чжан Шоуцзе (VIII в.), означает большое озеро, на котором птицы линяли и выводили своих птенцов [56, гл. 110, л. 26а]. Вполне возможно, что этот термин связан не с каким-то определенным озером, а относится к целому району. Примеров подобного словообразования в китайском языке много. Так, жэнь-хай («море людей») означает большое скопление народа; шу-хай — «море деревьев» — тайгу и т. д. Можно думать, что под названием Ханьхай имелся в виду бассейн верхнего Амура, славящийся вплоть до настоящего времени обилием водоплавающей птицы.

Согласно данным современной науки, в древности монгольские племена расселялись в основном по рекам Шилка, Ингода, Аргунь и бассейну Амура в его верхнем течении, т. е. в том же районе, где жили ухуани. Уже сам этот факт — достаточно веское основание, чтобы отнести ухуаней к одному из древних монгольских племен.

В качестве примера приведена локализация двух топонимов — горы Ухуань и местности Ханьхай, но из него ясно видно, насколько это сложная задача. Из-за отсутствия точных данных приходится прибегать к косвенным свидетельствам, а это может легко привести к ошибкам. Кроме того, во многих случаях отсутствуют и косвенные свидетельства.

Не меньше сложностей возникает при переводе китайской номенклатуры чиновников. Дело в том, что многие должности, появившиеся при династии Цинь и даже раньше, сохранялись и в более поздние времена, но занимавшие их лица выполняли совершенно иные функции. Возьмем, например, должность цыши. В 106 г. до н. э. ханьский император У-ди разделил страну на 13 районов и поставил для контроля над правителями округов и владений, расположенных на территории этих районов, 13 чиновников, названных цыши [30, гл. 6, л. 24а]. Иероглиф цыозначал «выявлять беззакония», а ши — «посол», «посланец». В связи с этим название должности цыши может быть переведено как «контролер».

Цыши, получавшие жалованье в размере 600 даней зерна в год, проверяли деятельность начальников округов, жалованье которых составляло 2 тыс. даней. Из-за этого несоответствия в 8 г. до н. э. император Чэн-ди установил вместо должности цыши должность чжоуму («пастырь области») с жалованьем 2 тыс. даней зерна в год [30, гл. 10, л. 16а]. Последующие императоры то восстанавливали, то отменяли название цыши, но [10] тем не менее лица, занимавшие эту должность, неизменно оставались чиновниками центрального аппарата.

В 42 г. для цыши были созданы управления в областях, в пределах которых они работали, и, таким образом, цыши превратились в областных чиновников, контролировавших действия местного аппарата. Так продолжалось до 188 г., когда произошло новое изменение в функциях цыши; они стали выполнять обязанности начальника области.

Встречаются должности и звания, точный перевод которых невозможен из-за отсутствия соответствующего эквивалента в русском языке. Например, при династии Тан существовало званиецяньнювэй цзянцзюнь (досл.: военачальник, командующий охранным отрядом тысячи быков). Может создаться впечатление, что речь идет о тысяче сильных, как быки, воинов, входивших в этот отряд. На самом деле это не так. Рассматриваемый термин связан с притчей из «Чжуан-цзы». У вэйского правителя Хуэй-вана (371-335 гг. до н. э.) был повар, который пользовался одним и тем же ножом 19 лет, заколол им несколько тысяч быков, но лезвие ножа оставалось острым, словно его только что отточили [79, с. 57]. Таким образом, выражение цяньню(«тысяча быков») относится не к сильным воинам, а к ножу, который не затупился, хотя им и было заколото множество быков. Отсюда название отряда может быть переведено только условно: «охранный отряд, вооруженный острыми мечами».

Сплошь и рядом в текстах встречаются ссылки на классические книги, упоминаются имена известных и малоизвестных деятелей прошлого. Это требует большой дополнительной работы по уточнению той или другой цитаты, поисков сведений о том или другом лице, иначе текст остается не раскрытым до конца. Достаточно сказать, что только к сравнительно небольшой главе о племени цифу в сочинении Фан Сюаньлина «Цзинь-шу» («История династии Цзинь») потребовалось 22 примечания, связанные с отдельными лицами.

Характерные черты китайских источников. Основная особенность материалов, посвященных соседям Китая, в том числе и кочевым народам, содержащихся в официальных китайских историях, связана, на наш взгляд, с существовавшим в Китае взглядом на историю как на науку, призванную помогать Сыну Неба в делах управления государством. Такой взгляд возник в глубокой древности, еще при династии Чжоу. В сочинении «Го юй» («Речи царств») рассказывается, что чуский правитель Чжуан-ван (614-591 гг. до н. э.) приказал Ши-вэю быть наставником наследника престола. Когда Шивэй обратился к сановнику Шэнь Шуши за советом, как лучше выполнить возложенную на него обязанность, тот ответил: «Обучайте его истории [различных владений] и, пользуясь этим, восхваляйте добрых и порицайте дурных правителей, чтобы вселить в его сердце страх перед пороками и поощрить [11] стремление к добру. Рассказывайте о родословных покойных ванов и, пользуясь этим, прославляйте обладавших блестящими добродетелями и отвергайте тупых и невежественных, чтобы в своих действиях он стремился подражать добродетельным и испытывал страх перед поступками порочных... Обучайте его старинным записям, чтобы он, узнав о павших и возвысившихся владениях, с осторожностью и страхом относился к дурному» [35, гл. 17, с. 191].

Исторические труды образно сравнивались с блестящим зеркалом, правдиво отражающим события минувших дней, и их назначением было давать правильные, проверенные опытом ответы на постоянно возникающие вопросы государственной важности. Отнюдь не случайно выдающийся китайский историк Сыма Гуан (1019-1083) назвал свой труд «Цзычжи тунцзянь» («Всеотражающее зерцало, управлению помогающее»), он изложил в нем события с 403 г. до н. э. по 959 г.

Неудивительно, что, исходя из этих чисто практических задач, китайские историки уделяли основное внимание военно-политическим и дипломатическим отношениям Китая с соседями, в то время как различные аспекты собственной жизни последних представлялись им как нечто второстепенное, не имеющее существенного значения. Характерно в связи с этим высказывание крупного сунского историка Оуян Сю (1007-1072): «Увы, местожительство, напитки и пища восточных и северных варваров зависят от воды и травы, поэтому они и в холод и в жару перекочевывают с места на место. У них есть вожди и названия кочевий, но нет письменных записей о наследственных родах. Что же касается ядовитых стрел, которые они выпускают из луков [друг в друга], покорения слабых сильными, величины владений, постоянного возвышения одних и гибели других — разве все это заслуживает исследований и описаний? Однако, если они подчиняются или бунтуют, уходят или приходят, что может принести Срединному государству пользу или вред, это следует знать.

Начиная с древности восточные и северные варвары, имевшие сношения со Срединным государством, не обязательно подчинялись ему, а не имевшие сношений не обязательно не являлись ко двору. Хотя в зависимости от расцвета или упадка варваров их иногда и оставляли вне управления, однако нельзя упускать возможностей держать варваров на привязи и случаев проявления к ним милостей и величия. Подчинение варваров не всегда приносит пользу, но утрата их может привести к тому, что они станут источником бедствий, поэтому разве можно не быть осмотрительным? [Именно поэтому] мною и составлено приложение о варварах четырех сторон света» [51, гл. 72, л. 1а].

Как правило, сведения о других народах даются в самом конце официальных историй, в отдельных главах, являющихся, по сути дела, приложениями к истории Китая. Это вызывало [12]даже раздражение соседей Китая, считавших такое положение унизительным для них. Так, в сочинении Токто «Ляо-ши» («История династии Ляо»), в жизнеописании Лю Хуэя, рассказывается: «Во 2-м году эры правления Шоу-лун (1096) [Лю Хуэй] снова представил доклад, в котором говорил: «Сунский [сановник] Оуян Сю составил „Историю Пяти династий», к которой приложил историю нашей династии, включив ее в раздел «Варвары четырех сторон света», и безрассудно осуждает и хулит ее. А ведь суны благодаря великодушию нашей династии получили от нас согласие на установление дружественных отношений и соблюдение правил поведения, предусмотренных в отношениях старшего и младшего братьев. Несмотря на это, ныне сунский император приказал своему слуге написать сумасбродную историю, содержание которой совершенно противоречит классическим книгам. Прошу составить подробное описание первых шагов фамилии Чжао (фамилия императора династии Сун. — В. Т.) и приложить его к нашей истории". [Киданьский] император с похвалой отнесся к докладу» [63, гл. 104, л. 3а]. Разумеется, подобные протесты китайцы оставляли без последствий.

Другая особенность источников в том, что материал, непосредственно связанный с историей того или иного народа, содержится не только в специальных, посвященных им главах, но и в основных записях о деяниях императоров и жизнеописаниях отдельных лиц, деятельность которых была тесно связана с тем или иным народом. В каждом из подобных жизнеописаний часто обнаруживаются отдельные, интересные для науки подробности, а также отчетливее вырисовываются взаимоотношения Китая с его соседями. Поэтому нельзя ограничиваться чтением только глав, посвященных интересующему нас народу. Необходимо просматривать всю историю в целом. При этом следует обращать внимание на фамилии китайских деятелей, упоминаемых в истории того или иного народа, и обращаться к их жизнеописаниям. Помочь в этом иногда могут и сами источники. Например, в сочинении Сюэ Цзюйчжэна «Цзю Удай-ши» («Старая история Пяти династий») коротко упоминается о снятии осады с г. Ючжоу, окруженного киданьским вождем Абаоцзи, и тут же дается примечание: «Об этом рассказывается в записях о деяниях императора Чжуан-цзуна» [59, гл. 137, л. 3а]. В сочинении «Чжоу-шу» («История династии Чжоу»), в повествовании о туюйхунях, упоминается имя Ши Нина, который в 555 г. вместе с туцзюэским каганом Муханем напал на туюйхуньского вождя Куалюя. Подробности об этом нападении рассказываются в жизнеописании Ши Нина.

Если в приведенных двух примерах вопрос сводится лишь к небольшим добавлениям, не имеющим существенного значения, то этого не скажешь о фразе из повествования о племени ауфа:«В дальнейшем младший сын Нутаня, Хэ, бежал [ко двору династии Северная Вэй]. Имеется отдельное [13] жизнеописание Хэ» [34, гл. 99, л. 12б]. Жизнеописание Хэ приводится в гл. 41 «Вэй-шу». Из него мы узнаем, что Хэ быстро выдвинулся при дворе и занимал самые высокие посты. Однако наибольший интерес представляет свидетельство, подтверждающее этническую общность племени тоба, создавшего династию Северная Вэй, и племени туфа, создавшего династию Южная Лян. Когда Хэ прибыл ко двору Северной Вэй, император Ши-цзу (423-452) при встрече с ним сказал: «Вы и я одинакового происхождения (юань). В связи с происходившими событиями мы разделились [и приняли разные] фамилии, но ныне вы можете носить фамилию Юань» [34, гл. 41, л. 1а]. Иероглиф юань означает «происхождение», и, давая эту фамилию Хэ, Ши-цзу подчеркнул общность племен тоба и туфа.

Все изложенное выше, естественно, значительно затрудняет работу над китайскими источниками, и, по-видимому, прав был известный русский монголист Д. М. Позднеев, писавший: «При необъятности количественной китайская литература ставит едва ли не большие затруднения научной разработке своими качественными особенностями. Разбросанные по многим томам и подавляющие своей детальностью, сырые исторические материалы требуют огромной предварительной затраты полумеханического труда, пока они не придут в годный для обработки вид. Своды их по местностям и годам, сопоставление мелких данных, относящихся к одному и тому же факту, анализ текстов, трактующих об одном и том же в различных выражениях, — все это необходимо сделать раньше, чем приступить к строго научной работе, а это утомляет и отнимает время и силы» [21, с. 93].

Подача материала. Как правило, китайские авторы при описании того или иного народа избегают повторений. Характерна в этом отношении работа Фань Е (398-445) «Хоу Хань-шу». В кратком отрывке, посвященном обычаям ухуаней, Фань Е отразил основные занятия ухуаней, рассказал о формах собственности на средства производства, обрисовал в общих чертах их общественную организацию. В то же время в рассказе о сяньби, за исключением отдельных деталей, автор не приводит сведений, позволяющих судить об их общественном строе, так как все, что Фань Е сообщает об ухуанях, по его словам, относится и к сяньбийцам, поскольку у них были одинаковые обычаи.

Стремление избежать повторений заметно и у Сюэ Цзюй-чжэна, автора «Цзю Удай-ши». Его рассказ о древней истории киданей ограничивается короткой записью: «О природных условиях [этих земель], о людях и животных, сменявших друг друга правителях подробно записано в предыдущих историях» [59, гл. 137, л. 1а].

Однако нельзя сказать, чтобы правило не повторять материалы предыдущих историй строго соблюдалось. В сочинении Ли Яньшоу «Бэй-ши» («История Северных династий») почти [14]дословно пересказываются сведения о шивэйцах, кумоси, киданях и туюйхунях, имеющиеся в сочинениях Вэй Шоу «Вэй-шу» и Вэй Чжэна «Суй-шу» («История династии Суй»). Поэтому мы сочли целесообразным не включать их в настоящее издание.

Обычно в каждой более поздней династийной историй добавляются сведения о происходивших при ней событиях. Благодаря этому создается связная история того или иного народа, начиная от его появления на исторической арене и кончая его ослаблением или гибелью. Например, сведения о шивэйцах заканчиваются записью: «Но так как шивэйцы были незаметными инородцами, последующие историки не оставили о них записей» [50, гл. 219, л. 7б]. О кумоси говорится: «После того как Цюйчжу переселился в область Гуйчжоу и стал относиться к западным сисцам, восточные сисцы, жившие на р. Пибачуань, были присоединены киданями и не могли больше сами являться ко двору» [51, гл. 74, л. 2б]. Естественно, что ослабевшие и не представлявшие больше угрозы соседние народы уже перестали интересовать китайских историков, и они не стали писать о них.

Встречающиеся повторения, несомненно, отрицательное явление, но в то же время они имеют и положительное значение. Дело в том, что последующие авторы, используя материалы своих предшественников, довольно часто более доходчиво толкуют труднопонятные места, исправляют ошибочно написанные иероглифы, уточняют отдельные детали и т. д. В отдельных случаях без сличения различных династийных историй вообще нельзя понять текст. Приведем несколько примеров.

В «Бэй-ши», в разделе о киданях, говорится: «Сделать ни выговор. Владение киданей, [со своей стороны], прислало ко двору императора посла, который бил челом и просил прощения за совершенные преступления» [41, гл. 94, л. 20б]. Вряд ли можно понять, о чем идет речь, но если обратиться к «Суй-шу», то там находим: «В 6-м году [эры правления Кай-хуан] (586) киданьские кочевья постоянно нападали друг на друга, кроме того, они враждовали с туцзюэсцами, в связи с этим император Гао-цзу отправил посла сделать им выговор. Владениекиданей, [со своей стороны], прислало ко двору императора посла, который бил челом и просил прощения за совершенные преступления» [33, гл. 84, л. 20а]. Ясно, что выпущенный в «Бэй-ши» большой кусок сделал текст непонятным.

Е. И. Кычанов так переводит отрывок из «Цзю Тан-шу», относящийся к хозяйству шивэйцев: «В качестве домашних животных там годятся собаки и свиньи. Их откармливают и поедают, а шкуры используют для изготовления выделанных кож» [17, с. 136]. Действительно, в тексте стоят иероглифы цюань — «собака» и ши — «свинья», но попробуйте найти подтверждение, что кто-то из северных соседей Китая разводил в качестве домашних животных собак, а их мясо использовал в пищу. Явно, тут что-то не так. Если же заглянуть в «Синь Тан-шу», то [15] в ней иероглиф цюань — «собака», похожий на иероглиф да — «большой», заменен, скорее всего сознательно, на иероглиф цзюй — «большой», «огромный». Таким образом, шивэйцыразводили не собак, а больших свиней.

Современное озеро Далайнор ошибочно названо в «Цзю Тан-шу» Цзюйшубо [46, гл. 1996, л. 9б]. Эта ошибка исправлена в «Синь Тан-шу», где то же озеро названо Цзюйлуньбо [50, гл. 219, л. 7а], что фонетически близко к Кулэ-наур (монгольский письменный Кулун-наур) [22, т. 1, с. 52].

Сяньбийское слово агань — «старший брат» [65, гл. 97, л. 4б], хорошо отождествляемое с монгольским ага, транскрибируется в «Вэй-шу» как аюй, а вместо термина кэцзунь в «Чжоу-шу» [44, гл. 50, л. 8б], хорошо отождествляемого с катунь, в «Бэй-ши» находим муцзунь [41, гл. 96, л. 16а].

Социально-политическая организация кочевых народов группы дунху. Терминология. Говоря о терминологии, мы разберем не все встречающиеся в китайских источниках термины, а только те, которые связаны с общественной организацией кочевых народов. Изучение их довольно сложно. Для обозначения какого-либо понятия китайцы пользовались не чужеземными, а китайскими терминами, которые, по их представлениям, правильно передавали значение того или иного понятия или, во всяком случае, были близки к нему. Поскольку общественная структура оседлых народов резко отличается от общественной структуры кочевых, естественно, что в китайском языке не могло быть соответствующих эквивалентов, а поэтому часто приходится восстанавливать истинное значение принятой китайскими авторами терминологии.

Другая трудность состоит в том, что сведения об общественной организации кочевников разбросаны по разным источникам в повествованиях, посвященных различным племенам. Это вынуждает прибегать к аналогии, переносить то, что говорится об одном кочевом народе, на другой. Оправданием здесь может служить то, что речь идет о родственных племенах, входивших в одну этническую группу дунху.

1. Ло — «аил», «семья», «двор». Наиболее полная общественная организация монголоязычных кочевников приводится при описании ухуаньского кочевого общества, основной хозяйственной и социальной ячейкой которого была юрта или семья (ло). Понятие «юрта» употребляется в двух значениях. С одной стороны, это помещение для жилья, передаваемое словами «куполообразный шалаш», «войлочный шалаш», «войлочная палатка», «палаточный шалаш», «палаточное здание» и т. д. С другой — слово «юрта» употребляется в значении «аил», «семья». В «Хоу Хань-шу» при описании Заднего владения Чэши вместо иероглифа ло — «аил» употреблен иероглиф чжан — «палатка», т. е. «юрта», и дается пояснение, что «юрта» то же, что и «двор» (ху) в Китае [67, гл. 88, л. 29а]. В повествованиях о племенах цифу и туфа часто упоминается о переселении [16] дворов, под которыми надо понимать аилы или семьи кочевников.

Юрты были основной социальной и хозяйственной ячейкой кочевников. Читаем: «Несколько сотен или тысяч юрт (ло) образуют кочевье (бу)» [67, гл. 90, л. 1б]. При описании свадебного обряда отмечается, что «семья жены щедро одаривает женщину и провожает ее, предоставляя место для жительства и все имущество» [67, гл. 90, л. 2а]. В источнике употреблены слова «место для жительства». Как указывает Б. Я. Владимирцов, территория, на которой обычно кочевала какая-либо социальная единица, называлась nuntux или nutug по-монгольски и yurt по-тюркски; слова эти обозначали также «становище», «местожительство» [6, с. 57]. Таким образом, «место для жительства» означает «место для кочевания». Несомненно подарки женщине, включающие все необходимое для жизни были предназначены для материального укрепления вновь возникшей семьи.

2. Ило — «род» (obog, obox), бу — «племя», «кочевье» (irgen). Семьи (ло) объединялись в коллективы, называемые ило и бу. Перевод этих названий вызывает трудности. Н. Я. Бичурин переводит первый термин как «стойбище» а второй — как «община» (аймак), в то время как Л. И. Думан дает перевод первого термина «стойбище», а второго — «группа» или «кочевье» [10, с. 55]. Однако стойбище и кочевье означают одно и то же: стоянка кочевников, в то время как группа — слишком общее и неопределенное понятие, которое может означать любую совокупность людей, объединенных общностью интересов, деятельности и т. д.

Разобраться в указанных терминах помогает классическая книга акад. Б. Я. Владимирцова «Общественный строй монголов». Как указывает Б. Я. Владимирцов, основным элементом: монгольского общества в XI-XII вв. был род (obog, obox), который «являлся довольно типичным союзом кровных родственников, основанным на агнатном принципе и экзогамии, союзом патриархальным, с некоторыми только чертами переживания былых когнатных отношений, с индивидуальным ведением хозяйства, но с общностью пастбищных территорий, с предоставлением некоторых особых прав младшему сыну при соблюдении известных прав в отношении к старшему, союзом, связанным с институтом мести и особым культом... Роды (obox) находились постоянно в движении и представляли собой величины очень непостоянные благодаря непрерывным образованиям различных родовых объединений. Действительно, в XII в., а вероятно, то же самое наблюдалось и раньше, монгольские роды живут отдельно, обособленно только в очень редких случаях; обычно же они образуют группы, которые монголы называли irgen и которые можно передать словами «племя» и: «подплемя», и ulus, переводимое как «государство, удел»» [6 с. 58, 59]. [17]

Таким образом, структуру общественной организации монголов можно представить в следующем виде: семья (ayil) — род (obog, obox) — племя (irgen) — государство, удел (ulus). Если приложить эту структуру к ухуаням, то термин ло следует переводить как «юрта» или «семья», о чем уже говорилось выше, ило — «род», а бу — «племя» или «кочевье».

В источниках по истории киданей и кумоси упоминаются все три рассматриваемых термина. О кумоси говорится, например: «В прошлом они были разбиты Мужун Юаньчжэном, после чего оставшиеся юрты (ло) бежали и укрылись в местности между Сун и Мо» [34, гл. 100, л. 14а]. При описании киданьских кочевий сообщается: «Кочевье (було) называется бу, а род (шицзу) называется цзу» [63, гл. 32, л. 4а]. Повторяется структура общественной организации ухуаней, но уже с существенными уточнениями и заменой термина ило на шицзу или цзу, имеющие точное значение «род».

Ухуаньскому роду (ило), а по-видимому, и родам других, более поздних монголоязычных кочевников были свойственны почти все черты древнемонгольского рода (obox). Свидетельство Фань Е о том, что ухуани «в гневе убивают отцов и старших братьев, но никогда не причиняют вреда матери, поскольку у матери есть сородичи и они стараются, чтобы между отцами и старшими братьями [разных родов] не было взаимной вражды» [67, гл. 90, л. 1б], позволяет говорить об экзогамности ухуаньского рода. В противном случае источник не упоминал бы о сородичах, а также об отцах и старших братьях, принадлежащих, судя по тексту, к разным родам. Из приведенной цитаты следует также существование института родовой мести. Причинение вреда матери, принадлежавшей к другому роду, вызвало бы ответные меры со стороны последнего, а этого ухуани старались избежать.

О существовании среди ухуаней института родовой мести говорил китайский ученый Чжао Ицин. Обратив внимание на фразу: «При сюннуском шаньюе Ияньти (в «Хань-шу» Бань Гу — Хуяньти. — В. Т.) ухуани усилились и раскопали могилу сюннуского шаньюя, чтобы отомстить этим за позор, связанный с поражением, которое они потерпели от Маодуня» [83а, гл. 30, л. 3а]. Чжао Ицин снабжает ее следующим примечанием: «Ухуаньские старейшины не наследовали свой пост из поколения в поколение, но то, что по прошествии 100 лет они стремились непременно отомстить; за позор, связанный с поражением их государства, свидетельствует, что им было знакомо чувство мести. Если позор падал на семью, ^:за нее мстили внуки и правнуки; если позор падал на владение, то за него мстило все население владения. Разве только один циский Сян-гун мстил за своего предка в девятом поколении?» [73, т. 1, с. 743-744].

Существовала родовая месть и среди сяньбийцев, из среды которых вышли все девять рассматриваемых нами племен. При династии Вэй (220-264) среди сяньбийцев появился [18]старейшина Фулохань, которому ухуаньский старейшина Нэнчэньди хотел выразить покорность. Встреча должна была состояться в Саньгане. Однако затем Нэнчэньди нашел, что кочевье Фулоханя по влиянию и силе слабовато и подчинение ему вряд ли принесет пользу, поэтому вызвал на съезд еще сяньбийского старейшину Кэбинэна. Кэбинэн немедленно явился во главе более 10 тыс. всадников, и все они должны были заключить клятвенный договор о дружбе. На съезде Кэбинэн убил Фулоханя, после чего его сын Сегуйни подчинился Кэбинэну.

В дальнейшем между сяньбийскими старейшинами Кэбинэном и Будугэнем возникла вражда, в связи с чем Будугэнь, рассчитывавший привлечь Сегуйни на свою сторону, отправил к нему гонца передать: «Твоего отца убил Кэбинэн, но ты не думаешь о мести, а, наоборот, подчиняешься своему обидчику. Хотя он сейчас ласково относится к тебе, это всего лишь уловка, с помощью которой он хочет убить тебя. Тебе лучше вернуться ко мне. Мы с тобой ближайшие кровные родственники, разве меня можно сравнить с твоим врагом!» [52, гл. 30, л. 7а].

Существование когнатных отношений или их пережитков можно видеть в обычае, по которому мужчина, женившись, пребывал в семье жены на положении слуги до трех лет. У ухуаней«при заключении брака [мужчина] сначала похищает девушку и вступает с ней в связь, а затем через полгода или 100 дней посылает в качестве свадебных подарков крупный рогатый скот, лошадей и овец. Затем зять вместе с женой возвращается в ее дом, где каждый день совершает поклоны перед живущими в семье жены, вне зависимости от того, высокое или низкое положение они занимают, не кланяется только ее отцу и матери. После того как он пробудет в семье жены на положении слуги один-два года, семья жены щедро одаривает женщину и провожает ее, предоставляя место для жительства и все имущество» [67, гл. 90, л. 1б-2а].

Согласно правилам для бракосочетаний у шивэйцев «мужчина в течение трех лет работает в качестве наемного работника в семье женщины, по истечении этого срока выделяется имущество, которое он грузит на повозку, куда сажает и жену, и под барабанный бой с плясками возвращается в свой дом» [50, гл. 219, л. 6б].

У монголов имелся подобный же обычай, по которому молодого человека отдавали «в зятья» в семью его будущей жены [6, с. 48].

Индивидуальное ведение хозяйства, но с общностью пастбищных территорий как одна из характерных черт монгольского рода наблюдалось у всех монголоязычных кочевых народов. Уухуаней скот, их основное богатство, находился как в частной, семейной, так и в личной собственности. Подобный вывод можно сделать на основании многочисленных свидетельств источников. В частности, Фань Е отмечает, что «от старейшины [19] и ниже каждый сам пасет скот и ведёт хозяйство, не привлекая других к выполнению трудовых повинностей» [67, гл. 90, л. 1б]. При описании похоронного обряда говорится: «Берут лошадь, на которой умерший ездил, его одежду и вещи, все сжигают и провожают покойного» [67, гл. 90, л. 3а]. Поскольку лошадь была верховой, она, несомненно, была собственностью того человека, который на ней ездил, точно так же как его одежда и вещи. Согласно нормам обычного права в случае грабежа или убийства членам кочевья разрешалось мстить самим, но, если стороны не могли прийти к соглашению, они являлись к старейшине, который разрешал виновнику откупиться от наказания лошадьми, крупным рогатым скотом и овцами.

Любопытно свидетельство Бань Гу. После того как Ван Ман узурпировал престол, ухуаням было приказано не платить больше налоги сюнну. Когда сюнну, руководствуясь старыми правилами, стали требовать уплаты налога, ухуани убили приехавшего к ним посла. Разгневанный шаньюй отправил войска, которые разбили ухуаней и угнали в плен около 1000 женщин и детей. Затем ухуаням было объявлено: «Приходите выкупать с лошадьми, кожами и полотном». Более 2 тыс. родственников тех, кто был угнан в плен, явились с имуществом и скотом выкупать их, но сюнну взяли выкуп, а явившихся задержали и не отпустили обратно [30, гл. 946, л. 20б]. Характерно, что выкупать пленных явились не племя или род, а родственники угнанных в плен.

О сяньбийцах сообщается, что, когда Таньшихуай был юношей, старейшина соседнего кочевья угнал скот, принадлежавший родителям его матери. Таньшихуай отбил его, бесстрашно напав на похитителей.

Точно так же не было родовой собственности на скот и у кумоси, в чем убеждает следующая фраза: «В ставке вождя всегда имеется 500 вооруженных охранников, а остальные члены кочевья расселены по горным долинам. Нет податей и налогов» [46, гл. 1996, л. 8а; 50, гл. 219, л. 4б]. Совершенно очевидно, что члены кочевья жили по горным долинам и пасли принадлежавший им скот, иначе не к чему было упоминать о податях и налогах.

Приведенные примеры убедительно свидетельствуют о наличии личной и частной, семейной, собственности на скот у кочевников. Никаких указаний о родовой собственности или хотя бы ее пережитках в источниках не содержится.

На вопрос о пастбищах проливает свет свидетельство о том, что у ухуаней «во глайе каждого рода (ило) стоит мелкий вождь» [67, гл. 90, л. 1б]. Можно полагать, что в основном ухуаникочевали родами по более или менее определенной пастбищной территории. Если бы каждый передвигался со стадами куда ему вздумается, вождь не смог бы осуществлять свои права. Перекочевки проводились в границах территории, которая считалась собственностью кочевья или племени. [20]

В сочинении Чэнь Шоу «Саньго чжи» («Записки о Трех царствах») о сяньбийцах говорится: «На восток от Гаолю и к западу от племени хуэймо имелось несколько десятков сяньбийских кочевий, земли которых старейшины Кэбинэн, Мицзя и Сули присоединили к себе и управляли ими, между этими землями были установлены границы» [83, гл. 26, л. 7б]. Из приведенной цитаты ясно, что каждое сяньбийское кочевье имело свои земли, которые усилившиеся старейшины Кэбинэн, Мицзя и Сули присоединили к себе, но, присоединив, опять-таки установили между собой границы. В пределах племенной пастбищной территории члены племени могли пасти скот без всяких ограничений, по собственному усмотрению, так как пастбища находились в общем пользовании.

Весьма характерно свидетельство, относящееся к туюйхуням. У туюйхуньского вождя Шэгуя было два сына — Туюйхунь и Жологуй. После смерти Шэгуя кочевьем стал править Жологуй, а Туюйхуню Шэгуй еще при жизни выделил 700 дворов, и он образовал отдельное кочевье. Однажды лошади двух кочевий подрались и покалечили друг друга. Разгневанный Жологуй стал упрекать Туюйхуня: «Покойный отец распорядился, чтобы мы с тобой, моим старшим братом, имели разные кочевья. Почему же ты не отошел от меня подальше, в результате чего лошади подрались и покалечили друг друга» [34, гл. 101, л. 9а]. Этот любопытный эпизод ясно свидетельствует о правах кочевий на пастбищную территорию.

Принадлежность пастбищных территорий кочевьям отчетливо видна на примерах киданей и кумоси. О киданях рассказывается: «Кидани по старым обычаям делили землю и жили, соединяли роды и существовали» [63, гл. 32, л. 4а]. Понятно, что под делением земли имеется в виду раздел пастбищной территории между кочевьями. При танском императоре Тай-цзуне (626-649) на землях пяти сиских кочевий было создано пять областей [50, гл. 219, л. 5а], а на землях восьми киданьских кочевий — восемь областей [50, гл. 219, л. 1б]. Область как административная единица всегда имеет определенные границы, следовательно, имели границы и земли, занятые отдельными кочевьями киданей и кумоси.

Так же как номадам всех времен и народов, монголоязычным кочевникам приходилось несколько раз в году переходить с одного места на другое в поисках пастбищ для скота. О таких перекочевках и говорит принятая китайскими историками традиционная формула, применяемая в отношении всех кочевых народов: «Пасут скот, отыскивая места с [хорошей] водой и травой». Пожалуй, наиболее ярко эта формула раскрыта сановником Чао Цо в докладе ханьскому императору Сяо-вэню, в котором он писал: «Хусцы (сюнну. — В. Т.) питаются мясом, пьют кислое молоко, одеваются в кожи и меха, не имеют ни городов, обнесенных внутренними и внешними стенами, ни жилищ в полях, служащих пристанищем. Они бродят по широким [21]степям, подобно летающим птицам или бегающим зверям, останавливаются там, где есть прекрасная трава и вкусная вода, когда же трава кончается, а вода иссякает, переходят на другое место» [30, гл. 49, л. 13а].

Б. Я. Владимирцов различает два вида кочевья у монголов XI-XII вв.: «С одной стороны, жили и кочевали более или менее большими группами; с другой — наблюдается явление противоположное: отдельные семьи кочуют в одиночку, изолированно или небольшими объединениями, что наблюдается у современных монголов Халхи и Кобдоского округа, например, где редко можно видеть скопление в одном месте более 2-3 юрт-аилов.

Кочевавшие обществами обычно передвигались одним табором и останавливались одним становищем. Стойбища такие иногда насчитывали несколько сотен юрт. Стойбище, küriyen ~ güriyen по-монгольски, образовывалось из скопления аилов, по-монгольски ayil, т. е. кочевых стоянок или кочевых дворов, состоявших из отдельных юрт и телег-кибиток. «Значение куреня, — говорит Рашид-ад-Дин, — есть таково: когда в поле кибитки во множестве ставят кругом в виде кольца, то называют это „курень». В другом месте тот же автор поясняет следующим образом: «Значение куреня есть кольцо. В старинные времена, когда какое-нибудь племя останавливалось на каком-нибудь месте наподобие кольца, а старший из них был подобен точке в середине круга, это называли курень. В нынешнее время, когда приблизится неприятельское войско, располагаются по той фигуре, дабы не вошел в середину чужой и неприятель». Чан Чунь тоже видел скопление в несколько тысяч юрт и телег — становища одного хана и ханских жен.

Итак, монголы XI-XII вв. кочевали или аилами (ayil), или куренями (küriyen). Если, с одной стороны, некоторым было удобно кочевать изолированно, аилом, то, с другой стороны, при других обстоятельствах было страшно и опасно быть исключенным из стойбища, куреня.

В данном случае обнаруживается одно из важных противоречий кочевой жизни вообще. Богатому скотом кочевнику и особенно коневоду неудобно кочевать в большом обществе, заботы о своих стадах и табунах заставляют его искать более привольного существования отдельным аилом. Подобное явление наблюдается и в настоящее время у волжских ойратов (калмыков). В то время как средние по своему состоянию и бедняки кочуют обществами (хотонами), богачи стремятся и вынуждены кочевать отдельно, аилом. Но кочевание аилом, т. е. небольшой изолированной группой с большим количеством скота, возможно только при условии общей безопасности. Подобное положение делается невыносимым при наездах, грабежах, войнах. Приходилось поэтому искать выхода: разбивали большие курени на малые, сами владельцы жили и кочевали куренями, а стада свои, главным образом табуны, держали аилами. [22]Соединение куренного хозяйства с аильным представлялось, по-видимому, монголу XI-XII вв. самым идеальным. С образованием державы Чингиса куренной способ, по-видимому, исчезает, как это можно заключить из вышеприведенных слов Рашид-ад-Дина и путешественников XIII в.» [6, с. 36-38].

Как видим, Б. Я. Владимирцов различает два вида кочевания у монголов XI-XII вв. — аильный и куренной. Это несколько расходится с картиной, которую рисуют китайские источники, что видно из следующих цитат, относящихся к кумоси: «В каждом кочевье 1000 человек являются ведущими, и они переходят с места на место в поисках воды и травы, будучи в этом весьма сходны с туцзюэ» [41, гл. 94, л. 19а]; «Живут в войлочных палатках, которые используют вместе с повозкам» для создания лагеря. В ставке вождя всегда имеется 500 вооруженных охранников, а остальные члены кочевья рассеяны по горным долинам» [46, гл. 1996, л. 8а]; «Ставят кольцом повозки, образуя лагерь. В ставке их правителя всегда имеется 500 вооруженных охранников, а остальные члены кочевья рассеяны по горным долинам» [50, гл. 219, л. 4б].

Становится очевидным, что перекочевывало все кочевье вместе, шедшее за вооруженной охраной численностью 1000 человек. В местах остановок устраивался лагерь, окруженный кольцом из повозок и юрт, в котором находился вождь во главе, 500 человек вооруженной охраны. Под лагерем, по-китайски ин, разбивавшимся, как и у монголов, в форме кольца, несомненно, имеется в виду курень (küriyen ~ güriyen). Остальные члены кочевья находились вне лагеря и пасли принадлежавший им скот по горным долинам. В случае необходимости вооруженная охрана всегда могла прийти к ним на помощь. Таким образом, речь идет не о двух видах кочевания, а всего лишь о форме организации перекочевок.

Поскольку имелись большие кочевья, насчитывавшие свыше 10 тыс. юрт и располагавшие огромным количеством скота, перекочевки всем кочевьем вместе вызывали затруднения. Скот быстро вытаптывал траву, что не позволяло останавливаться на одном месте на продолжительный срок. В связи с этим кочевья разбивались на отдельные курени. Например, о киданьских кочевьях сообщается: «Кочевье Уюань. Предка (родоначальника. — В. Т.) кочевья звали Игу. Всего имелось шесть лагерей (куреней), которыми при [киданьском] кагане Цзуу он [Игу] руководил вместе со своим младшим братом Салибэнем, и они назывались кочевьем Дела» [63, гл. 33, л. 1б]. Или: «Кочевье Иши. Предка ( родоначальника. — В. Т.) кочевья звали Салибэнь. При [киданьском] кагане Цзуу он вместе со своим старшим братом Игу руководил разбитым на лагеря (курени) кочевьем, которое называлось Иши» [63, гл. 33, л. 2б].

Во главе рода у ухуаней стоял вождь — сяошуай (мелкий предводитель). Несколько сотен или тысяч юрт объединялись в кочевье. В частности, при позднеханьском императоре [23] Лин-ди (168-190) ухуаньское кочевье в округе Шангу насчитывало свыше 10 тыс. юрт, в округе Ляоси — свыше 5 тыс., в округе Ляодун — свыше 1 тыс. юрт и в округе Юбэйпин — свыше 800 юрт [67, гл. 90, л. 6б, 7а].

Во главе кочевья стоял дажэнь (букв.: большой человек, т. е. старейшина). Дажэнь — «большой человек», китайский перевод какого-то термина, упоминается и у киданей: «Вождь каждого кочевья назывался дажэнь» [59, гл. 137, л. 1б]. Однако наряду с этим китайские авторы пользуются для обозначения вождя и чужеземными терминами. У шивэйцев это были юй мофуманьдо [33, гл. 84, л. 20б], циинь мохэдо [38, гл. 84, л. 21б], мохэфу [46, гл. 1996, л. 9б], мохэдо [50, гл. 219, л. 6б]; у кумоси — сыцзинь (тюркский irkin) [33, гл. 84, л. 19б]; у киданей —мофухэ [34, гл. 100, л. 15б], мохэфу [33, гл. 84, л. 20а].

Старейшинами или вождями кочевий избирались лица, отличавшиеся смелостью, силой, умением решать спорные дела. Наследственной власти не существовало. Ухуани, по свидетельству Фань Е, «храброго и сильного, который может разбирать [возникающие] тяжбы, избирают старейшиной, власть не передается по наследству» [67, гл. 90, л. 1б].

Выбирали старейшину и сяньбийцы, о чем свидетельствует следующий текст: «В возрасте 14-15 лет Таньшихуай уже отличался смелостью, физической силой и умом. Как-то старейшина другого кочевья похитил у родителей его матери крупный рогатый скот и овец. Таньшихуай один на коне погнался за похитителями, напал на них, и никто, куда бы он ни устремлялся, не мог противостоять ему. Он отбил весь угнанный скот, после чего напуганные члены его кочевья подчинились ему. Затем он ввел предусмотренные законом правила для решения дел между правыми и виноватыми, причем никто не смел нарушать их. В результате его избрали старейшиной» [67, гл. 90, л. 14а].

Быт вождей и старейшин почти не отличался от быта рядовых кочевников. Об ухуанях известно: «От старейшин и ниже каждый сам пасет скот и ведет хозяйство, не привлекая других к выполнению трудовых повинностей» [67, гл. 90, л. 1б]. Несмотря на отсутствие резко выраженной имущественной дифференциации и эксплуатации, ухуаньские старейшины в своем кочевье пользовались большой властью, закрепленной обычным правом. Нарушивший распоряжение старейшины подлежал наказанию вплоть до предания, смертной казни. Когда старейшина преследовал кого-нибудь из мятежников, ни один род не имел права принимать беглеца. Если старейшина вызывал кого-нибудь, ему достаточно было послать деревянную палочку с вырезанными зарубками, получив которую никто из членов кочевья не смел нарушить полученное распоряжение.

Поскольку одно кочевье не обладало достаточной силой для борьбы с окружавшими его врагами, вожди кочевий объединялись и выдвигали общего вождя. О цифусцах рассказывается:[24] «В возрасте 10 лет [Хэгань] отличался отвагой и смелостью, хорошо ездил верхом и стрелял из лука, натягивая тетиву, для растяжки которой требовалось усилие, равное 500 цзиням.Преклоняясь перед его мужеством и смелостью, четыре кочевья — [Цифу, Жуфусы, Чулянь и Чилу] — выдвинули [Хэганя] на пост общего правителя» [65, гл. 125, л. 1а]. Интересен терминтунчжу, употребленный для передачи понятия «правитель».. Он состоит из двух иероглифов: тун — «единый», «общий» и чжу — «глава», «начальник», т. е. общий правитель.

Каким образом избирались ухуаньские и сяньбийские общие вожди и на какой срок, в источниках не сообщается, об этом можно судить лишь по косвенным свидетельствам. Японский ученый Янаи Ватару высказал предположение, что выборы их проводились на советах, которые в истории монголов известны по китайским источникам под названием дахуэй — «большое собрание», а по «Сокровенному сказанию» — xuriltai или xurultai [89, с. 361].

Рассказывая о сяньбийцах, Фань Е пишет: «Их язык и обычаи сходны с ухуаньскими; только перед браком сначала бреют голову, устраивают в последнем месяце весны большое собрание на р. Жаолэ, пируют, а по окончании пиршества вступают в брак» [67, гл. 90, л. 8а]. Судя по приведенной цитате, сяньбийцы собирались на р. Жаолэшуй для совершения свадебного обряда. Однако эти собрания можно рассматривать и как xuriltai, на которых обсуждались различные дела. Приведем доказательства. Во-первых, слова «большое собрание» переданы китайскими иероглифами да хуэй, т. е. термином, которым в эпоху монголов китайцы обозначали xuriltai. Во-вторых, собрания для решения различных вопросов устраивались и у сюнну, о которых Сыма Цянь сообщает: «В 1-й луне [каждого] года все начальники съезжаются на малое собрание в ставку шаньюя и приносят жертвы. В 5-й луне съезжаются на большое собрание в Лунчэне, где приносят жертвы предкам, Небу, Земле, духам людей и небесным духам. Осенью, когда лошади откормлены, съезжаются на большое собрание в Дайлине, где подсчитывают и проверяют число людей и домашнего скота» [56, гл. 110, л. 10б].

Еще более интересно свидетельство Фань Е: «Сюнну согласно обычаю три раза в год совершали жертвоприношения в Лунчэне, где всегда в 1, 5 и 10-й луне, в день под циклическим знаком у, приносили жертвы духу Неба. После того как южный шаньюй изъявил покорность [династии Хань], стали совершаться еще жертвоприношения ханьскому императору. Во время жертвоприношений сюнну собирали все кочевья, обсуждали государственные дела и устраивали развлечения — скачки лошадей и бег верблюдов» [67, гл. 89, л. 7а-7б]. Отсюда, если собрания у сюнну сопровождались жертвоприношениями и развлечениями, напрашивается естественный вывод, что такие же собрания у сяньбийцев сопровождались совершением свадебных [25] обрядов. Все сказанное, на наш взгляд, позволяет говорить, что общие вожди у ухуаней и сяньбийцев выбирались на племенных советах, известных в истории монголов под названием xuriltai.

Собрания вождей кочевий (xuriltai) зарегистрированы и в истории киданей, причем указывается, для чего такие собрания собирались: «Если предстояла война, вожди кочевий собирались для обсуждения связанных с ней вопросов» [33, гл. 84, л. 20б]; «В случае набора воинов [на войну] требуется согласие всех кочевий, отдельные кочевья не могут делать набор воинов самостоятельно. Охотятся отдельными кочевьями, на войну выступают сообща» [46, гл. 1996, л. 5а]; «При наборе воинов и перед войной все кочевья собираются на совещание, а на охоту каждое кочевье может ходить самостоятельно» [50, гл. 219, л. 1а].

Совещания созывались также для выборов общего вождя: «По существующему [среди киданей] закону вождь восьми кочевий менялся через каждые три года» [50, гл. 219, л. 4б]. О том, как происходила смена, рассказывается в сочинении Оуян Сю «Удай шицзи» («Записки по истории Пяти династий»): «Возглавляющий кочевье назывался дажэнь («большой человек»), причем всегда выдвигался один дажэнь, перед которым выставлялись знамя и барабан в знак власти над восьмью кочевьями. Если он находился у власти долгое время или же если во владении случались стихийные бедствия, в результате которых погибал скот, [все] восемь кочевий собирались на совещание и выставляли знамя и барабан перед следующим [дажэнем], который сменял [бывшего вождя]. Сменяемый считал, что такова первоначальная договоренность, и не смел бороться за власть» [51, гл. 72, л. 2а].

На пост вождя всех кочевий избирался наиболее решительный и смелый глава отдельного кочевья. Если же он не оправдывал возлагавшихся на него надежд, его просто сменяли. Например, в конце IX в., когда кидани воевали с Лю Жэньгуном, правителем области Ючжоу, вождем всех кочевий был Яонянь. Каждый год, осенью, Лю Жэньгун выжигал в степи траву, из-за чего зимой от бескормицы у киданей погибало много лошадей. Стремясь сохранить пастбища, они делали Лю Жэньгуну подарки и заключали с ним договоры, на строгом соблюдении которых настаивал Яонянь. Это не нравилось кочевьям, и они, считая, что Яонянь «не справляется с обязанностями», выбрали на его место Абаоцзи [51, гл. 72., л. 2а-2б].

Длительное пребывайте на посту общего вождя также могло стать у киданей основанием для его замены. По-видимому, это было связано с опасениями чрезмерного усиления вождя какого-то одного кочевья. Про Абаоцзи, основателя династии Ляо, сообщается: «После того как Абаоцзи пробыл вождем девять лет, все кочевья стали упрекать его за то, что он так долго не сменяется. Абаоцзи ничего не оставалось делать, и он, передав знамя и барабан, сказал кочевьям: «Я стоял у власти [26] девять лет и за это время приобрел много ханьцев. Я хочу стать отдельным кочевьем, чтобы управлять г. Ханьчэн. Можно ли так сделать?» Все кочевья согласились с его просьбой» [51, гл. 72, л. 2б]. Таким образом, Абаоцзи был смещен с поста общего вождя и снова встал во главе своего кочевья.

Все сказанное об общественной структуре монголоязычных кочевых народов вносит мало нового и почти полностью повторяет общественную структуру монголов, талантливо описанную Б. Я. Владимировым. Однако в китайских источниках есть уникальный, на наш взгляд, материал, рассказывающий не только о составе кочевий, но и о причинах их возникновения. Изложен этот материал в «Ляо-ши»: «Кочевье (було) называется бу, а род (шицзу) называется цзу. Кидани по старым обычаям делили землю и жили, соединяли роды и существовали. Имелся один род, составлявший разные кочевья, например кочевья Уюань и Лююань; имелись кочевья, состоявшие из [разных] родов, например кочевья, подчинявшиеся сискому вану, и кочевьяшивэйцев; имелись кочевья, не состоявшие из родов, например кочевья Тэлитэмянь, Шаова и Хэшу; имелись роды, не составлявшие кочевий, например [род] девяти юрт Яоняня и [род], относящийся к дому трех отцов императорского рода» [63, гл. 32, л. 4а]. Китайский текст туманен, но ключ к его» разгадке — в описании отдельных кочевий: «Кочевье Уюань. Предка (родоначальника. — В. Т.) кочевья звали Игу. Всего имелось шесть лагерей (куреней), которыми при [киданьском] кагане Цзуу он [Игу] руководил вместе со своим младшим братом Салибэнем, и они назывались кочевьем Дела. Власть [над кочевьем] передавалась по наследству до вступления на императорский престол Тай-цзу, который до этого состоял в должностиилицзиня этого кочевья. В 1-м году эры правления Тянь-цзань (922), поскольку кочевье было сильным, большим и им было трудно управлять, отделили пять шиле, создав из них кочевье Уюань, и шесть чжао, создав из них кочевье Лююань. Во главе каждого кочевья был поставлен илицзинь (irkin, erkin. — В. Т.)» [63, гл. 33, л. 1б].

В словаре киданьских слов, приложенных к «Ляо-ши», шиле объясняется как административная единица, соответствующая китайскому сяну — «село», «поселок» [63, гл. 116, л. 2а], а чжаоозначает «сто» [63, гл. 116, л. 21б]. Для нас наиболее интересно то, что отдельные части, вошедшие в состав вновь созданных кочевий Уюань и Лююань, относились к одному роду, поэтому в тексте и сказано: «Имелся [один] род, составлявший [разные] кочевья». Затем могли быть кочевья, состоявшие из разных родов. Например, существовало шесть кочевий ейского вана. Они были созданы из сисцев, взятых в плен или изъявивших покорность киданям [63, гл. 32, л. 5а]. При таком положении естественно, что в одно и то же время в кочевье входили разные роды, поэтому в тексте и говорится: «Имелись кочевья, состоявшие из [разных] родов». [27]

В основе двух типов указанных выше кочевий в основном лежали кровнородственные связи, но возникновение кочевий могло происходить и другим путем. Это относится к кочевью Тэлитэмянь. Вначале от каждого из восьми киданьских кочевий было взято по 20 семей для несения разведывательной службы, а затем при императоре Шэн-цзуне (982-1031), когда численность семей возросла, было создано кочевье Тэлитэмянь [63, гл. 33, л. 6а]. В данном случае кочевье возникло в результате военной потребности. Возникали кочевья и в связи с различными хозяйственными нуждами, например Шаова и Хэшу. История их такова. Вначале набрали рабов, приписанных к императорским ордам и императорскому роду, и создали из нихшиле, названное Шаова, что означает «соколятня». Шиле находилось к востоку от р. Ляохэ и занималось ловлей птиц. При императоре Шэн-цзуне его численность настолько возросла, что вместо шиле было создано кочевье Шаова [63, гл. 33, л. 6б]. Из таких же рабов было создано шиле, названное Хэшу, что означает «железо». Входившие в него рабы занимались выплавкой железа. Когда численность шиле увеличилась, оно было превращено в кочевье Хэшу [63, гл. 33, л. 6б]. Таким образом, все три кочевья — Тэлитэмянь, Шаова и Хэшу — состояли из совершенно неродственных элементов, а поэтому в тексте и говорится: «Имелись кочевья, не состоявшие из родов».

Кочевья, не связанные родственными отношениями, существовали и раньше, задолго до появления киданей. В конце III в. появляются жуаньжуани. Их родоначальником считался Мугулюй, служивший конным воином в войсках династии Северная Вэй. Мугулюй опоздал явиться на сборы, за что его должны были обезглавить, но он бежал и укрылся в ложбинах среди обширной пустыни, где стал собирать спасавшихся от наказаний преступников. Набрав более 100 человек, он пристал к кочевью Шуньтулинь и стал его вождем. После смерти Мугулюя вождем этого кочевья стал его сын Цзюйлухуэй [34, гл. 103, л. 1б]. Совершенно очевидно, что кочевье Шуньтулинь, во всяком случае после того, как в него влился Мугулюй, состояло из неродственных элементов.

Обычно считается, что появление новых кочевий является следствием разрастания и сегментации старых, но, судя по киданям, новые кочевья возникали и вследствие военной и хозяйственной потребностей.

3. Го — «владение», «государство», «улус». Важным термином, применяемым китайскими авторами при описании общественной структуры монголоязычных кочевых народов, является го. В самом Китае этот термин пережил эволюцию и, насколько нам известно, имел несколько различных значений. В частности, в период Чунь-цю он служил для обозначения только владения Сына Неба, в то время как владения, принадлежащие чжухоу («владетельные князья»), именовались цзя. В ханьскую эпоху под ним подразумевались феодальные владения, которые [28]император жаловал знати. Правители этих владений, имевшие титул ван — «князь», были почти независимыми от центральной власти. Они могли сами назначать чиновников, собирать в свою пользу налоги, выпускать деньги, иметь собственные вооруженные силы. И вот этот термин го китайские авторы применяют к монголоязычным кочевым народам начиная с их первых шагов на исторической арене.

Рассказывая об ухуанях, Фань Е лишет: «Ухуани, собственно говоря, являются [потомками] дунху. Когда в начале династии Хань сюннуский [шаньюй] Маодунь уничтожил владение дунху,оставшийся народ укрылся у горы Ухуань, от которой и принял свое название» [67, гл. 90, л. 1а]. Точно так же Вэй Шоу, давая первые сведения о шивэйцах, кумоси и киданях, говорит о существовании их владений. Однако о каких владениях может идти речь, если о шивэйцах, например, сообщается: «Делятся на пять кочевий, которые не управляют друг другом и не составляют единого целого... Ни у одного из кочевий нет правителя, народ беден и слаб, поэтому туцзюэсцы всегда управляли им с помощью трех тутуней» [33, гл. 84, л. 20б]; «В их владении нет [единого] правителя, а имеется 17 крупных вождей, которые все называются мохэфу и наследственно ведают и управляют народом, будучи зависимым от туцзюэ» [46, гл. 1996, л. 9б]; «В их владении нет [единого] правителя, а есть только крупные вожди, называемые мохэдо, которые ведают и управляют кочевьями, будучи зависимыми от туцзюэ. Мелкие из них имеют 1000 дворов, а крупные — несколько тысяч, которые рассеяны по речным долинам и переселяются в поисках воды и травы... Поскольку [кочевья] не подчиняются друг другу, они так и не смогли стать сильным государством, несмотря на их отвагу, дерзость и любовь к войне» [50, гл. 219, л. 6б].

Приведенные цитаты ясно показывают, что у шивэйцев были лишь вожди кочевий, но не было единого правителя, не было аппарата принуждения, не могло быть и государства.

Как уже говорилось, общественная структура кочевого общества складывалась следующим образом: семья (ayil), род (obog, obox), племя, кочевье (irgen). Кочевья, как правило связанные родственными узами, кочевали по определенной пастбищной территории, являвшейся частью общей территории того или иного народа. У них были общее происхождение, одинаковые обычаи, религиозные представления, язык. В условиях кочевого образа жизни приходилось постоянно заботиться о защите стад и пастбищ от агрессивных соседей. Сделать это силой одного кочевья, порой крайне незначительного по численности, было невозможно. Требовалось объединение усилий ряда кочевий, и значение объединения ясно сознавалось. Характерна притча о туюйхуньском вожде Ачае.

«У Ачая было 20 сыновей, из которых старшим был Вэйдай. Ачай обратился к ним: «Пусть каждый из вас поднесет мне по [29] одной стреле, я буду ломать их, [когда умру], под землей». Затем он неожиданно приказал Мулияню, младшему брату его матери: «Возьми одну стрелу и сломай ее». Когда Мулиянь сломал стрелу, он снова сказал: «Возьми 19 стрел и сломай их». Мулиянь не смог сломать стрел. Тогда Ачай сказал: «Поняли ли вы, что одного сломать легко, а многих — трудно. Соединяйте усилия и будьте единодушны, тогда алтарь для жертвоприношений духам земли (т. е. государство. — В. Т.) будет прочным»» [34, гл. 101, л. 12а].

И действительно, у кочевников помимо вождя отдельного кочевья, как уже отмечалось, существовал общий вождь всех кочевий. В источниках говорится, что кумоси делились на пять кочевий, среди которых, существовал «род Ахуэй, наиболее процветающий среди пяти кочевий, и ему они все подчиняются» [33, гл. 84, л. 19,]. Или другое свидетельство: «Имеется представитель рода Ахуэй, он самый храбрый вождь, его распоряжениям подчиняются все пять кочевий» [44, гл. 49, л. 2,]. Из этого следует, что вожди кочевий, которых кумоси называлисыцpинь (irkin), подчинялись одному общему вождю.

Аналогичное положение существовало и у киданей, у которых какое-то время общим правителем кочевий был вождь из рода Дахэ. Об этом сообщается: «В прошлом предками киданей был род Дахэ. Тогда у них было 40 тыс. превосходных воинов и они делились на восемь кочевий. Вождь каждого кочевья назывался дажэнь («большой человек»). Вожди этих кочевий выбирали [общего] правителя, перед которым в знак уважения ставили знамя и барабан. Каждые три года выбирался новый [правитель]» [59, гл. 137, л. 1б]. Более подробно об этом же рассказывает Оуян Сю: «Старшим среди кочевий являлся род Дахэ. В дальнейшем они разделились на восемь кочевий: Даньцзели, Ишихо, Шихо, Навэй, Пиньмо, Нэйхуэйцзы, Цзицзе и Сивэнь. Возглавляющий кочевья назывался дажэнь («большой человек»), причем всегда выдвигался один дажэнь. Перед ним выставлялись знамя и барабан в знак власти над восьмью кочевьями. Если он находился у власти долгое время или же если во владении случались стихийные бедствия, в результате которых погибал скот, все восемь кочевий собирались на совещание и выставляли знамя и барабан перед следующим [дажэнем], который сменял [бывшего вождя]. Сменяемый считал, что такова первоначальная договоренность, и не смел бороться за власть» [51, гут. 72, л. 2а].

Итак, наличие общего вождя и у кумоси и у киданей не вызывает сомнений, но можно думать, что власть его, как правило, была чрезвычайно слаба. Это подтверждают многочисленные свидетельства источников. Вожди отдельных кочевий могли сменить общего правителя, если он долго находился у власти или же если случались стихийные бедствия, из-за которых погибало много скота. Они могли выбирать нового правителя, если им не нравились действия прежнего, как это видно на [30] примере Яоняня [51, гл. 72, л. 2а-2б]. Сообщается, что при династии Суй киданьские кочевья долгое время нападали друг на друга, в связи с чем суйский император сделал им выговор [33, гл. 84, л. 20а], а это показывает, что их общий правитель не мог прекратить междоусобицы. Известны многочисленные факты, когда отдельные кочевья самостоятельно, без всякого участия общего правителя либо признавали власть китайского императора, либо посылали к его двору своих послов. Внутренняя жизнь кочевий проходила без какого-либо вмешательства общего вождя. Об этом китайские авторы пишут: «В случае набора воинов [на войну] требуется согласие всех кочевий, отдельные кочевья не могут делать набор воинов самостоятельно. Охотятся отдельными кочевьями, на войну выступают сообща» [46, гл. 1996, л. 5а]; «При наборе воинов и во время войны все кочевья собираются на совещание, а на охоту каждое кочевье может ходить самостоятельно» [50, гл. 219, л. 1а].

Все это говорит о том, что власть общего правителя кочевий была весьма ограниченной. Конечно, правителя с такими правами нельзя назвать ни государем, ни царем владений, а возглавляемые им кочевья — государством. Нельзя не вспомнить Б. Я. Владимирцова, блестяще описавшего положение монгольских хаанов XI-XII вв.: «Если нельзя никоим образом монгольское племя — irgen признавать государством, то тем более нельзя тогдашних монгольских хаанов считать государями, царями, хаанами и т. д. Это были эфемерные вожди неопределенных групп с неопределенной, всегда оспариваемой властью. Власть древнемонгольского хаана была властью захватнической; трудно думать, чтобы племенные советы могли производить правильные выборы. Хааном «выбирали», т. е. хааном становился тот, кто мог и умел захватить «власть» при поддержке своих родовичей, своего и близкого рода...

«Власть» и «право» древнемонгольского хаана до известной степени напоминают то, что обычно является прерогативой атамана разбойничьей шайки. Древнемонгольский хаан и ставился главным образом на время войны, т. е. для наездов, набегов, разбоя» [6, с. 80]. По-видимому, эта яркая характеристика может быть полностью отнесена ко всем древним монголоязычным народам.

Однако так ли уж сильно ошибались китайские авторы, говоря о существовании государства у целого ряда народов, когда его фактически не было. Анализируя термин irgen, Б. Я. Владимирцов писал: «У древних монголов всякое объединение родов, поколений, племен, рассматриваемое с точки зрения зависимости от вождя, хаана, нояна, тайши, баатура и т. д., называлось ulus, т. е. «народ-владение», «народ-удел». Например, тайчиуты, рассматриваемые как ряд кровнородственных кланов-родов, представляют собой irgen, т. е. «поколение» или «племя». Но те же тайчиуты, даже часть их, объединенная под [31] предводительством, например, Таргутай-Кирилтуха, являются уже ulus, т. е. «народом-уделом», «улусом» названного предводителя. Ввиду этого слово ulus может быть переводимо с известными оговорками как «удел, владение»; только монголов как истых кочевников в понятии этом больше интересуют люди, а не территория: действительно, первоначальное значение слова ulus и есть именно «люди». Поэтому слово ulus может быть передано и как «народ», т. е. «народ-удел», «народ, объединенный в таком-то уделе или образующий удел-владение». Впоследствии ulus означает уже «народ-государство», «народ, образующий государство-владение», «государство»» [6, с. 97].

Естественно, что улус не был государством, в том понимании, как мы его понимаем в настоящее время, а представлял лишь высший элемент общественной организации кочевых народов, связанный идеологически с представлением о единстве происхождения. У киданей это представление отражено в легенде о происхождении киданьских кочевий. Был небожитель, который верхом на белой лошади плыл по р. Тухэ от горы Маюйшань на восток, и была небожительница, которая в повозке, запряженной серым быком, спускалась вниз по Хуанхэ из местности Пиндисунлин. У горы Муешань, при слиянии двух рек, они встретились, стали мужем и женой, и у них родилось восемь сыновей. Впоследствии их род постепенно размножился и разделился на восемь кочевий [63, гл. 37, л. 9б].

Бытовавшее представление о единстве происхождения кочевий находило практическое выражение в собраниях вождей кочевий (xuriltai), на которых, как уже говорилось, обсуждались вопросы, связанные с войной, выборами нового правителя и др., касавшиеся всех киданей. Китайцы столкнулись с неизвестной для них организацией, и они выбрали для обозначения улуса слово го — «государство», «владение», которое, по их мнению, наиболее точно отражало действительное положение.

И тем не менее существовали кочевые народы, которые действительно создавали свои государства. Наиболее изученным является государство, созданное монголами. В настоящее время вряд ли кто возьмется оспаривать, что государство появляется у монголов, начиная с Чингисхана. В частности, это мнение прямо или косвенно высказывается авторами большинства статей в сборнике «Татаро-монголы в Азии и Европе» (М., 1977). В связи с этим возникают естественные вопросы: В чем же главное отличие в положении различных монгольских племен до и после возникновения государства? Когда можно говорить о появлении государства у кочевников?

Ответы на эти вопросы дает Б. Я. Владимирцов. Изучая общественный строй монголов, он установил, что в XIII в., в эпоху Монгольской империи, все племена и народы, входившие в ее состав, считались потомственными крепостными вассалами (unagan, bogol) рода Чингисхана. Власть рода Чингисхана выражалась в том, что один из его родичей становился ханом, [32]управляющим всей империей; другие же члены рода, главным образом мужские его отпрыски, признавались царевичами, имеющими право на получение в наследственное пользование удела. Все царевичи, владельцы уделов, были вассалами монгольского императора. В свою очередь, все жившие на территории удела, включая степную аристократию в лице сотников, тысячников и темников, считались прежде всего вассалами царевича, которому данный удел был выделен, а затем вассалами монгольского императора как главы имлерии. Сотники почти всегда являлись вассалами тысячников, а тысячники очень часто оказывались вассалами темников. Получалась система вассальных отношений довольно стройная, представлявшая собой цепь вассалов и арриер-вассалов.

Право владения выделенным уделом выражалось в том, что nutug, (yurt), т. е. пространство земли, достаточное для содержания той или другой кочевой единицы, считалось принадлежащим господину — noyan или царевичу-köbtegün... Раньше владельцем nutug’a был род, потом вождь, bagatur, ха'ан и т.п., во времена монгольской державы владельцем юрта-нутука становится сеньор, noyan, köbtegün... В древнемонгольском обществе, в период империи, у кочевников владение землей выражалось в том, что поуап, т. е. феодальный сеньор, царевич или «тысячник», руководил кочеванием зависящих от него людей (ulus), направляя их по своему усмотрению, распределяя лучшие пастбищные угодья... и указывая стоянки в определенных местах предоставленного ему нутука-юрта. Феодальный сеньор был действительно господином, ejen'ом, распорядителем пастбищных территорий» [6, с. 111, 112].

Право сеньора распоряжаться пастбищами Б. Я. Владимирцов убедительно подтверждает ссылками на Рубрука и Плано Карпини, но их свидетельства относятся ко времени существования Монгольской империи. Что касается более раннего периода, то никаких доказательств, подтверждающих право вождя распоряжаться пастбищами, Б. Я. Владимирцов не приводит.

На наш взгляд, доказательства, свидетельствующие о существовании феодальной собственности на пастбища, можно найти у другого кочевого народа — сюнну, — описанного Сыма Цянем (145?-87 гг. до н. э.), автором «Ши-цзи». Сыма Цянь делит историю сюнну на два периода. Первый — от легендарного родоначальника сюнну Шунь-вэя до шаньюя Тоуманя (?-209 гг. до н. э.), когда у сюнну, которых великий историк называет жунами, не было собственного государства: «Все они были рассеяны по горным долинам, имели собственных вождей, и, хотя нередко собиралось свыше 100 [племен] жунов, они не сумели объединиться» [56, гл. 110, л. 5а].

История второго периода начинается с правления шаньюя Маодуня, при котором сюнну настолько усилились, что создали государство, равное по силе Ханьской империи. Слово «государство» употребляется в текстах не случайно. Сымя Цянь [33] постоянно оперирует им при описании периода после вступления Маодуня на престол. То, что сюнну в это время создали государственное образование, по-видимому, было общепризнанным среди китайцев. В подтверждение можно привести письмо императора Сяо-вэня, направленное в 162 г. до н. э. шаньюю Лаошану, в котором он писал: «Хань и владения сюнну — равные по силе соседние государства» [56, гл. 110, л. 19а]. Основываясь на свидетельствах Сымя Цяня, можно с уверенностью сказать, что политическая система сюнну к эпохе Маодуня претерпела значительные изменения по сравнению с первым периодом их истории. О политической структуресюнну, сложившейся к эпохе Хань, в источниках имеются сведения, хотя и краткие.

Вот как описывают Сыма Цянь и Бань Гу политическую структуру сюннуского общества: «Шаньюй происходит из фамилии Люаньди. В их государстве его именуют «Чэнли гуду шаньюй». Сюнну называют небо чэнли, а сына — гуду. [Слово] шаньюй означает «обширный» и показывает, что носитель этого титула обширен, подобно небу. Ставятся левый и правый сянь-ваны(букв.: мудрый ван); левый и правый лули-ваны; левый и правый великие военачальники; левый и правый великие дувэи; левый и правый великие данху; левый и правый гудухоу. Мудрогосюнну называют туци, поэтому старший сын [шаньюя] всегда назначается левым туци-ваном. От левого и правого сянь-ванов до данху — сильных, имеющих 10 тыс. всадников, и слабых, имеющих несколько тысяч [всадников], — всего 24 начальника, для которых установлено звание ваньци (букв.: темник). Все сановники занимают должности по наследству. Три фамилии — Хуянь, Лань и позднее появившаяся Сюйбу — считаются у сюнну знатными родами.

Все князья и военачальники левой стороны живут на восточной стороне, против [округа] Шангу и далее, гранича на востоке с Хуэйхэ и Чаосянь; князья и военачальники правой стороны живут на западной стороне, против ([округа] Шанцзюнь и далее на запад, гранича с юэчжи, ди и цянами; ставка шаньюя располагается против [округов] Дай и Юньчжун. Каждый имеет выделенный участок земли, по которому кочует в поисках воды и травы, причем наиболее крупными владениями располагают левый и правый сянь-ваны и левый и правый лули-ваны.Левый и правый гудухоу помогают [шаньюю] в управлении. Каждый из 24 начальников, так же [как и шаньюй], сам назначает тысячников,, сотников, десятников, малых князей, главных помощников, дувэев, данху и цецзюев» [56, гл. 110, л. 9б-10а; 30, гл. 94а, л. 7а-7б].

Фань Е дополняет описание Сыма Цяня и Бань Гу: «Среди крупных сановников наиболее знатными считались левый сянь-ван, за ним левый лули-ван, затем правый сянь-ван и правый лули-ван, их называли четырьмя рогами. Далее шли левый и правый жичжу-ваны, левый и правый вэньюйти-ваны, левый и правый чжаньцзянь-ваны, которых называли шестью рогами. [33] Как те, так и другие являлись сыновьями и младшими братьями шаньюя и становились ишньюями по старшинству» [67, гл. 79, л. 76].

Хотя в китайском тексте сянь-ваны, лули-ваны и другие а первом случае названы начальниками, имевшими общее название темников, а во втором сановниками, было бы неправильно рассматривать их как чиновников шаньюя, занимавшихся управлением. Об этом говорят сами названия темников. Сыма Цянь или дает их в переводе на китайский язык, или использует сюннуские обозначения, добавляя к ним китайский титул ван — «князь», который в эпоху Хань имели не чиновники, а лица, получившие от императора право на управление отдельными владениями. Фань Е, который в отличие от Сыма Цяня избегает перевода на китайский язык, во всех случаях добавляет китайский титул ван к сюннускому слову. Из дошедших до нашего времени названий темников известно значение лишь одного, а именно туци-вана, которое Сыма Цянь переводит на китайский язык как сянь-ван — «мудрый ван». Очевидно, такое название обозначало не должность, а скорее титул или прозвище. Возможно, сходный характер имели и остальные названия темников.

По свидетельству Фань Е, темники, по крайней мере главные из них, являлись сыновьями или младшими братьями шаньюя. По-видимому, в этом смысле следует понимать утверждение Сыма Цяня: «Все сановники занимают должности по наследству». Здесь под наследованием имеется в виду не переход власти от отца-темника к сыну, а занятие того или иного поста в зависимости от родственных связей с шаньюем. Право предоставления звания темника принадлежало шаньюю. Каждому из 24 темников выделялся участок земли для кочевания. Сыма Цянь, а вслед за ним и Бань Гу приравнивают подобные участки к владениям, по-китайски го. Под термином го в ханьское время подразумевались феодальные владения, которые император жаловал знати. Правители этих владений, имевшие титулы ванов, были почти независимыми от центральной власти. Они могли сами назначать чиновников, собирать в свою пользу налоги, выпускать деньги, иметь собственные вооруженные силы. Как правило, землю предоставляли темнику одновременно со званием, о чем в источниках имеется прямое указание. Так, когдашаньюй Худуэрши даогао жоти поставил своего племянника Би правым юцзянь жичжу-ваном, он дал ему в управление южные пограничные земли и ухуаней [67, гл. 89, л. 1б]. Кроме того, многочисленны косвенные свидетельства о наделении землей вместе с живущим на ней народом. В 85 г. до н. э. левый сянь-ван и правый лули-ван, которые не смогли занять престол (один по праву престолонаследия, второй по завещанию шаньюя Хулугу), хотели перейти со своим народом на сторону Хань. Их обида была так велика, что они уехали в свои земли и отказались приезжать на собрания в Лунчэн [30, [35] л. 94а, л. 31а]. Следовательно, оба князя имели свою землю и управляли жившим на ней народом.

Таким образом, понятие «выделенный участок земли», который можно рассматривать как удел, включало в себя определенную территорию и какое-то число живших на ней людей. Причем наибольшее значение имела не земля, а народ, от численности которого зависела и численность воинов. Фань Е прямо говорит, что положение чиновников «определялось степенью влияния и численностью подчиненных им людей» [67, гл. 79, л. 7б]. Сыма Цянь точно также определяет значение темников не по размерам выделенной им территории, а по численности воинов: «От левого и правого сянь-ванов до данху — сильных, имеющих 10 тыс. всадников, и слабых, имеющих несколько тысяч [всадников], — всего 24 начальника» [56, гл. 110, л. 9б].

В пределах своих владений темники назначали тысячников, сотников, десятников, мелких князей, т. е. обладали теми же прерогативами власти, что и шаньюй, но только в меньших масштабах. Тех, кому давалось звание, темники наделяли землей для кочевания. Рисуя образ жизни сюнну, Сыма Цянь сообщает: «В поисках воды и травы [они] переходят с места на место, и, хотя у них нет городов, обнесенных внутренними и наружными стенами, нет постоянного местожительства и они не занимаются обработкой полей, тем не менее каждый тоже имеет выделенный участок земли» [56, гл. 110, л. 1б]. Сыма Цянь как бы приводит сравнение образа жизни китайцев и сюнну. Китайцы, имевшие города, живущие оседло и занимавшиеся обработкой полей, противопоставляются своим кочевым соседям, переходившим с места на место в поисках воды и травы для скота. Однако, отмечая коренное различие в образе жизни двух народов, Сыма Цянь тут же находит и общее между ними: «Каждый тоже имеет выделенный участок земли». Вставляя в текст слово «тоже», историк хотел сказать, что каждый кочевник имел определенный земельный участок для содержания скота, подобно тому как оседлый земледелец имел участок земли для обработки. Это свидетельство хорошо согласуется с широко известным высказыванием Плано Карпини о монголах: «Никто не смеет пребывать в какой-нибудь стране, если где император не укажет ему. Сам же он указывает, где пребывать вождям, вожди же указывают места тысячникам, тысячники — сотникам, сотники — десятникам» [12, с. 45].

Таким образом, все ,земли, принадлежавшие сюнну, находились под властью шаньюя, раздававшего уделы своим сыновьям и ближайшим родственникам, которые, в свою очередь, наделяли землей приближенных. В общем существовала довольно стройная система, о которой ханьский евнух Чжунхан Юэ сказал: «Отношения между государем и подданными просты, а поэтому управление целым государством подобно управлению своим телом» [56, гл. 110, л. 17а]. Схематически эту [36] систему можно представить в следующем виде: шаньюй (глава государства) — темники (сыновья и ближайшие родственники шаньюя, стоящие во главе уделов) — тысячники — сотники — десятники.

Сходство политического строя монголов и сюнну в период существования государства позволяет говорить, что возникновение государства сопровождалось у кочевых народов значительными изменениями в социальной организации. Объединить враждующие племена и совершать крупные завоевательные походы можно лишь при наличии сильного аппарата централизованной власти, осуществляющей военное командование и управление народом, что достигалось путем установления феодальной земельной собственности. Переход от племенного владения и свободного общинного пользования пастбищами к феодальному владению землей и регламентации перекочевок — важный момент в истории развития социальных отношений у кочевых народов, свидетельствующий в пользу возникновения государства.

Особенность новой социальной структуры, появление которой говорит о возникновении государства, состояла в ее тесной связи с военной организацией. За предоставленные участки для содержания скота кочевники несли в отношении своих господ повинности хозяйственного характера, куда входили облавные охоты, обслуживание почтовой связи и т. д., но главной повинностью было несение военной службы. Воинами считалось все мужское население. У сюнну все возмужавшие, которые могли натягивать лук, становились конными латниками [56, гл. 110, л. 1б]. У киданей воинами считались все мужчины в возрасте от 15 до 50 лет [63, гл. 34, л. 2б], а у монголов — от 15 до 70 лет [54, гл. 98, л. 2а]. Появился и аппарат принуждения. Установленные правила требовали безоговорочной явки воинов на сборный пункт в назначенное время.

Сюннуский шаньюй Маодунь перед нападением на дунху «приказал рубить голову каждому в государстве, кто опоздает явиться» [56, гл. 110, л. 9а]. «По старым обычаям киданей их богатство заключалось в лошадях, а сила — в воинах. Лошади паслись в степях, воины были рассеяны среди народа, а в случае войны [собирались] и воевали. Конные лучники и пешие латники, получив приказ между пятью и семью часами утра, собирались [на сборном пункте] между семью и девятью часами» [63, гл. 59, л. 1а]. Чингисхан говорил: «Каждый из эмиров тумана, тысячи и сотни должен содержать в полном порядке и держать наготове свое войско, с тем чтобы выступить в поход в любое время, когда прибудет фирман и приказ, безразлично ночью или днем» [22, т. 1, кн. 2, с. 264]. Характеризуя борьбу Тимура с Тохтамышем в 80–90-х годах XIV в., и в частности организацию войска Тимура, А. Ю. Якубовский приводит отрывки из сочинения Джувейни «История завоевателя мира», посвященные ясе Чингисхана. Одно из требований [37] ясы: «Явка на сборный пункт должна быть без замедления, иначе — суровое наказание» [7, с. 342].

Руководствуясь этими правилами, представители кочевой аристократии всех рангов приходили со своими отрядами по первому призыву царевича (köbegun), что давало возможность главе государства в короткое время собирать крупные войска.

Государство создали не только сюнну и монголы, оно существовало у жуаньжуаней и киданей. Рассказать что-либо связное об общественном строе жуаньжуаней, обосновывая каждое утверждение соответствующими текстами, невозможно. Источники лишь коротко отмечают: «Управление государством просто» [86, гл. 95, л. 50б], поэтому приходится пользоваться отдельными свидетельствами, по большей части косвенного характера, и на основании их делать те или иные выводы.

Подлинным создателем государства жуаньжуаней, включавшего в себя многочисленные племена и народы, был Шэлунь (402-410). Он впервые установил военные законы, по которым 1000 человек составляла отряд (цзюнь) во главе с начальником, а 100 человек — знамя (чуан) во главе с вождем. По этим же законам тому, кто первый врывался в ряды противника, жаловались пленные и захваченная добыча, а того, кто из трусости отступал, убивали, бросая в голову камни, или же били батогами [34, гл. 103, л. 3а].

Как видно, войско было организовано по десятеричной системе, и в этом отношении Шэлунь лишь повторил очень старые кочевые традиции. За несколько столетий до него точно такая же система организации войска существовала у сюнну, у которых во главе отрядов ставились тысячники, сотники и десятники [56, гл. 110, л. 10б], а военные законы предусматривали: «Тот, кто в сражении отрубит голову неприятелю или возьмет его в плен, жалуется одним кубком вина, ему же отдают захваченную добычу, а взятых в плен превращают в [его] рабов и рабынь» [56, гл. 110, л. 11а].

По-видимому, и вождь жуаньжуаней Шэлунь, организовавший войска по десятеричной системе, одновременно ввел феодальную собственность на пастбищные территории. Результаты не замедлили сказаться. Во всяком случае, северовэйский император Тай-цзу (386 — 409), оценивая его действия, заявил: «Ныне Шэлунь, подражая Срединному государству, установил законы, ввел правила построения воинов и стал угрожать нашим границам. Как говорят последователи даосизма, когда рождается совершенномудрый правитель, появляются крупные разбойники, и это действительно так» [34, гл. 103, л. 4б]. Весьма характерно, что Тай-цзу говорит отдельно о законах, несомненно связанных с общественной структурой, и о военной системе.

Предоставление земель во владение наблюдалось и у киданей. Однако следует оговориться, что в результате угона пленных и приобретения китайских земель под властью киданей [38]оказалась значительная часть оседлого населения. Как правило, источники уделяют внимание не самим киданям, а оказавшимся под их управлением китайцам, поэтому судить об общественной структуре киданей довольно трудно. И тем не менее известно, что, когда в 926 г. Абаоцзи уничтожил государство Бохай, он переименовал его в Дундань и поручил своему сыну Туюю управлять им. В государстве Дундань у Туюя «были дворцы, он носил головной убор с двенадцатью свешивающимися кистями из яшмы (головной убор Сына Неба. — В. Т.), на всех его одеждах были изображены драконы, и он правил, отдавая указы и распоряжения. Он самостоятельно снимал и назначал всех чиновников в Бохае, начиная с правого и левого государственных советников и великого советника двора. Киданьскому государству ежегодно платили только дань в размере 50 тыс. кусков тонкого полотна, 100 тыс. кусков грубого полотна и 1 тыс. лошадей» [37, гл. 14, л. 1а].

Большой интерес вызывают существовавшие у киданей так называемые вверенные области (тоуся чжоу). К. Витфогель рассматривает тоуся как транскрипцию киданьского слова и связывает его с монгольским tüsi-ya — «поддержка», «опора», производным от глагольной основы tüsi — «полагаться на», «доверяться». По его мнению, рассматриваемый термин означал область, управление которой император доверял тому или другому лицу, и совершенно очевидно, что в данном случае мы имеем дело со своеобразным феодальным владением. Для тоуся чжоу он предлагает перевод «вверенная территория» (entrusted territory) [91, с. 65].

«Ляо-ши» дает краткую характеристику вверенных областей: «Все вверенные области с расположенными в них войсками являлись областями и уездами, созданными ванами,родственниками императора по женской линии, крупными сановниками и вождями племен для поселения компактными группами пленных, взятых во время военных походов, или имеющихся у них рабов. Лицам, относившимся к поперечным юртам (см. коммент. 5 на с. 391) и имевшим титул вана, дядям императора по материнской линии и дочерям императора разрешалось учреждать областные города. Остальные же не могли строить города, окруженные внешними и внутренними стенами. Императорский двор жаловал названия для областей и уездов, назначал генерал-губернаторов для управления областью, в то время как должности правителя области и чиновников более низкого ранга занимали лица, подчиненные тому, кому вручалась область. Налоги, вносимые чиновниками начиная от девятого класса и ниже, а также городскими купцами, поступали в ведение вверенной области. Только налог с вина вносился в управление по делам соли и железа, находившееся в Верхней столице» [63, гл. 37, л. 11б-12а].

Сказать что-то определенное о вверенных областях у киданей в настоящее время мы не можем. Несомненно одно: эта [39] тема заслуживает внимания и изучение ее во многом может помочь выяснению феодальных отношений в кочевом обществе.

Из всего сказанного вытекает, что Чингисхан, выдающийся полководец и талантливый организатор, не был новатором в выработке системы государственного устройства. Он лишь скопировал то, что было до него у других кочевых народов, и осуществил среди монголов переход от племенного владения и свободного общинного пользования пастбищами к феодальному владению землей и регламентации перекочевок. Это позволило объединить монгольские племена и создать могущественное государство.

Этническое родство племен, входящих в группу дунху, и их связь с монголами

Термин дунху появляется в Китае в период Чжань-го (403-221 гг. до н. э.), о чем свидетельствует запись Сыма Цяня: «На севере царства Янь жили дунху и шаньжуны» [56, гл. 110, л. 5б]. Однако в гл. 34, посвященной царству Янь, о дунху не говорится ни слова. По-видимому, первое упоминание о них относится к 307 г. до н. э., когда правитель владения Чжао Улин-ван (326-299 гг. до н. э.) упомянул, что к востоку от его владения находятся дунху [56, гл. 43, л. 24б].

Вероятно, царство Янь, занимавшее центральную и восточную части пров. Хэбэй и южные части пров. Ляонин и бывшей пров. Жэхэ, страдало от набегов дунху, поэтому его правители и население относились к ним враждебно. Так продолжалось до тех пор, пока в царстве Янь не «появился мудрый военачальник Цинь Кай, который был послан заложником к ху, и ху стали доверять ему. Вернувшись [в Янь], он внезапно напал на дунху, нанес им поражение и вынудил их отойти более чем на 1000 ли... [Царство] Янь также построило длинную стену от Цзяояна до Сянпина и образовало для защиты от ху округа Шангу, Юйян, Юбэйпин, Ляоси и Ляодун» [56, гл. 110, л. 6а].

Термином ху китайцы в рассматриваемое время обозначали сюнну, в то время как термин дунху (букв.: восточные ху), по мнению раннеханьского комментатора Фу Цяня, возник в результате того, что дунху жили к востоку от сюнну [56, гл. 110, л. 5а]. Вполне возможно, что. под дунху имелось в виду не какое-то одно, а целый ряд этнически родственных племен, названия которых не сохранились в китайской истории. Потерпев поражение от Цинь Кая, дунху отошли далеко от границ Китая, и их место заняли сюнну, против набегов которых царство Янь построило стену, точно так же как это было сделано несколько раньше царствами Цинь и Чжао. Мнение Сиратори, что стена была воздвигнута для защиты от дунху [53, с. 7], [40]представляется необоснованным и противоречит высказыванию Сы-ма Цяня. Сообщая о постройке стен царствами Цинь, Чжао и Янь, китайский историк прямо указывает: «В это время из семи борющихся царств, в которых носили пояса и шапки чиновников, три царства граничили с сюнну» [56, гл. 110, л. 6а]. О дунху нет и речи, они были отброшены от границ Китая.

Через длительное время дунху потерпели новое сокрушительное поражение от сюннуского правителя Маодуня, в результате которого им пришлось вообще покинуть монгольские степи. Одна часть бежавших дунху осела у горы Ухуань, а другая — у горы Сяньби, от которых и возникли племенные названия ухуань и сяньби. Гора Ухуань, как уже говорилось, была расположена в верхнем течении Амура. Около 100 лет ухуани находились в зависимости от сюнну, принося им дань в виде крупного рогатого скота, лошадей и овечьих шкур [67, гл. 90, л. 3а]. Так продолжалось до 119 г. до н. э., когда ханьский военачальник Хо Цюйбин нанес лоражение сюнну в их левых землях, после чего часть ухуаней была переселена к укрепленной линии пяти округов — Шангу, Юйян, Юбэйпин, Ляодун и Ляоси — и им было поручено следить за передвижениями сюнну [67, гл. 90, л. 3а]. Таким образом, монголоязычные дунху в лице представителей племени ухуань вновь появились на ранее принадлежавших им землях, вблизи границ Китая. С этого времени они становятся известными в Китае, и китайские историки создают первые описания их нравов и обычаев.

Переселены были, конечно, не все ухуани; большая часть по-старому жила на своих землях, причем так продолжалось по крайней мере до периода династии Тан [46, гл. 1996, л. 10а]. Цель переселения ухуаней ясна: они издавна враждовали с сюнну, поэтому ханьский император У-ди, более 30 лет непрерывно воевавший с последними, хотел иметь в лице кочевников-ухуанейсвоих разведчиков, которые могли бы своевременно предупреждать его о передвижениях сюнну.

Несколько иначе сложилась судьба сяньбийцев. В отличие от ухуаней они появились на территории современной Монголии и вблизи границ Китая путем не насильственного, а постепенного, естественного переселения. Поселившись у горы Сяньби, сяньбийцы соседствовали с ухуанями, не поддерживая отношений с Китаем [67, гл. 90, л. 8б]. Можно полагать, чтосяньбийцы, как и ухуани, занимали земли в бассейне верхнего Амура. В дальнейшем начинается продвижение сяньбийцев на юг, и уже в правление позднеханьского императора Гуан-у (25-58) они вместе с сюнну совершают набеги на пограничные земли Китая. В 49 г. сяньбийцы впервые прислали к ханьскому двору послов, установив, таким образом, отношения с Китаем.

Процесс переселения сяньбийцев на юг плохо освещен в китайских источниках. Сведения об этом можно почерпнуть только в «Вэй-шу». В ней, в частности, рассказывается [34, гл. 1, л. 1а-2б], что у легендарного китайского императора Хуан-ди [41] было 25 сыновей и что одни из них были оставлены в Срединном государстве, другие получили пожалования в землях, правители которых несли неопределенные повинности.

Необходимо пояснить, что по идеальной схеме, изложенной Сыма Цянем, легендарный император Юй после ликвидации последствий страшного наводнения разбил страну на пять квадратов, вписанных один в другой вокруг центрального владения Сына Неба. Ширина земель каждого квадрата составляла 500 ли. Правители этих земель несли различные повинности по отношению к Сыну Неба, в зависимости от характера сельскохозяйственного производства и степени подчинения власти дома Ся. Правители наиболее удаленных земель несли неопределенные повинности. Под последними подразумевалась обязанность мелких правителей являться ко двору для представления вновь вступившим на престол правителям Китая, и, поскольку для этого нельзя было установить никаких сроков, эта повинность называлась неопределенной.

Чанъи, как младший сын Хуан-ди, получил пожалование в северных землях. Там лежала великая гора Сяньби, от которой его владение и получило название. Все потомки Чанъи занимали посты вождей, которым принадлежали обширные степи, где люди пасли скот и занимались охотой, перекочевывая с места на место. Один из потомков Чанъи, по имени Шицзюнь, в правление легендарного императора Яо якобы изгнал духа засухи на север от р. Жошуй, за что получил от императора Шуня награду. От династий Ся, Инь, Чжоу и вплоть до династий Цинь и Хань, при которых сюнну непрерывно нападали на Срединное государство, потомки Шицзюня не поддерживали с последним отношений, поэтому о них нельзя найти никаких следов в имеющихся китайских письменных источниках.

Несмотря на явную неправдоподобность некоторых сведений, в частности о том, что сяньбийцы ведут происхождение от китайского легендарного императора Хуан-ди, что Шицзюнь изгнал духа засухи и т. д., в источнике есть и правдоподобное. Например, сообщения о том, что этноним сяньби возник от названия горы, вокруг которой осела часть дунху, что, кочуя с места на место, сяньбийцы занимались скотоводством и охотой и что они не поддерживали связей с Китаем до эпохи династии Хань, по-видимому, абсолютно верны.

Заслуживают доверия и данные «Вэй-шу» о том, что у сяньбийцев не было письменности, но что о своих поколениях (предках), как далеких, так и близких, они сообщали друг другу устно и эти рассказы заменяли записи, делаемые в Китае особыми чиновниками-историками. В данном случае словом «поколение» переведены иероглифы ши-ши, которые обычно употребляются в значении «текущие события», «современные дела». Однако первый иероглиф ши означает также «поколение», а второй ши — «дело», что значит «дела поколений» или «дела, связанные со сменой поколений», т. е. родословная. [42]

Возникает полная аналогия с древними монголами, о которых Рашид-ад-Дин пишет: «Много ветвей и племен принадлежит к потомству [насл] Алан-Гоа, и многочисленность их дошла до того, что если станут перечислять [составляющих] их людей, то [в итоге] получится больше ста туманов. У всех [этих племен] четкое и ясное родословное дерево (шаджарэ), ибо обычай монголов таков, что они хранят родословие [своих] предков и учат и наставляют в [знании] родословия (насаб) каждого появившегося на свет ребенка. Таким образом, они делают собственностью народа [миллат] слово (зикр) о нем, и по этой причине среди них нет ни одного человека, который бы не знал своего племени (кабилэ) и происхождения. Ни у одного из других племен, исключая монголов, нет этого обычая, разве лишь у арабов, которые [тоже] хранят [в памяти] свое происхождение» [22, т. 1, кн. 2, с. 13].

В другом месте знаменитый историк добавляет: «Эти [сведения] не следует считать ложью и пустыми выдумками, ибо, благодаря тому что обычай монголов издревле таков, что они блюдут [память] о своем происхождении и родословных, и так как у них нет ни религиозной общины (миллат), ни веры (дин), при помощи которых они наставляли бы дитя, подобно другим [людям], на праведный путь, то каждому народившемуся дитяти отец и мать объясняют предания о роде (кабилэ) и родословной (насаб), и они (монголы) всегда соблюдали такое правило, и в настоящее время оно почитается у них, тот же обычай точно так же существует и у арабов» [22, т. 1, кн. 1, с. 29].

Поскольку сяньбийцы, как и монголы, тщательно вели родословные, сообщение «Вэй-шу» о том, что у них, начиная от прародителя до Мао, посмертно получившего титул императора Чэн-хуанди, сменилось 67 правителей, возможно, близко к истине. Мао, по свидетельству «Вэй-шу», отличался государственным умом и военным талантом. Он сумел якобы подчинить себе 36 владений, 99 крупных фамилий (родов) и потряс своей мощью все северные земли.

Через четыре поколения новый правитель Туйинь переселился на юг к большому озеру, площадью свыше 1000 кв. ли. Из-за малого числа солнечных дней и болотистой почвы он вознамерился было отправиться дальше на юг, но смерть помешала ему сделать это.

Сменилось еще шесть правителей, когда Линю, впоследствии получившему посмертный императорский титул Сянь-хуанди, один «святой человек» посоветовал переселиться в другое место. Из-за преклонного возраста Линь не смог воспользоваться этим советом, но приказал последовать ему своему сыну Цифэню. Находясь среди высоких гор, преодоление которых было связано, как сообщает источник, «с девятью трудностями и восьмью препятствиями», Цифэнь хотел было нарушить завещание отца, но в этот момент появилось необыкновенное [43]животное, похожее на лошадь, но мычащее, как корова, которое повело его за собой. Через несколько лет Цифэнь преодолел горы и поселился на бывших землях сюнну.

В связи с легендой о переезде Цифэня интересным представляется приведенное Л. Р. Кызласовым свидетельство Рашид-ад-Дина о том, что первоначальная родина «настоящих монголов» — предков Чингисхана находилась на Эргунэ-кун, т. е. в бассейне Аргуни, при слиянии которой с Шилкой образуется Амур. Рашид-ад-Дин расшифровывает Эргунэ-кун как «крутой хребет» и описывает «недоступную местность, кругом которой были лишь горы и леса и к которой ни с одной стороны не было дороги». Далее он рассказывает: «Когда среди тех гор и лесов этот народ размножился и пространство занимаемой им земли стало тесным и недостаточным», они, не имея другого выхода, расплавили горный склон, состоявший из железной руды, и вышли из той теснины на простор степей [13, с. 171].

Как видим, и Вэй Шоу и Рашид-ад-Дин сообщают о том, что сяньбийцы и монголы, прежде чем попасть на простор степей, жили в местности, окруженной высокими горами, и, чтобы перейти эти горы, монголам пришлось расплавить горный склон, а сяньбийцам — столкнуться «с девятью трудностями и восьмью препятствиями». Эта местность, по словам Рашид-ад-Дина, лежала в бассейне Аргуни, при слиянии ее с Шилкой. По данным же китайских источников, она находилась в верхнем течении Амура, т. е. примерно в том же месте. Вряд ли такое совпадение случайно. На наш взгляд, оно весомо подтверждает мнение, что древние монгольские племена первоначально обитали в верхнем течении Амура и только позднее, а именно в I в. н. э., появились в центральноазиатских степях.

Подтвердить это предположение можно реальными фактами. Как сообщает «Вэй-шу», при северовэйском императоре Ши-цзу (423-452), в 4-м году эры правления Тайпин чжэньцзюнь (443), к его двору прибыли послы от владения улохоу, занимавшего северные склоны Хинганского хребта. Послы рассказали, что на северо-западе их владения имеются остатки городища, построенного покойными императорами (т. е. предками) династии Северная Вэй, и каменное здание, которое Сыма Гуан называет каменным храмом для жертвоприношений предкам [55, гл. 124, с. 3899]. Размеры храма с юга на север — 90 шагов, с востока на запад — 40 шагов и высота — 70 чи. В храме обитает необыкновенный дух, которому многие приносят жертвы, обращаясь за помощью. Выслушав рассказ, император Ши-Цзу отправил чиновника Ли Чана, который совершил в храме жертвоприношения и вырезал текст молитвы на его стене [34, гл. 100, л. 16а]. Приведенное свидетельство ясно показывает, что первоначально сяньбийское племя тоба, создавшее династию Северная Вэй, жило в верховьях Амура.

О племени цифу известно: «Цифу Гожэнь — сяньбиец из округа Лунси. В прошлом три кочевья — Жуфусы, Чулянь и [44] Чилу — шли из земель к северу от пустыни [Гоби] на юг, к горам Да Иньшань» [65, гл. 125, л. 1а]. Опять-таки цифусцы шли из земель к северу от пустыни Гоби, т. е. из бассейна верхнего Амура.

При более тщательном изучении источников количество подобных фактов, несомненно, можно было бы увеличить.

Сначала переселению монголоязычных племен на юг мешали тюркоязычные сюнну, господствовавшие в степных просторах, но с ослаблением сюнну их продвижение на юг стало принимать все более широкие масштабы. Новые пришельцы вступили в ожесточенную борьбу с прежними хозяевами бескрайних просторов Центральной Азии и постепенно вытеснили их. В 91 г., когда шаньюй северных сюнну был окончательно разбит китайским военачальником Гэн Куем и бежал в неизвестном направлении [67, гл. 89, л. 20а], «сяньбийцы,воспользовавшись этим, переселились и заняли его земли. Оставшиеся роды сюнну, которые все еще насчитывали свыше 100 тыс. юрт, стали называть себя сяньбийцами, и с этого времени началось постепенное усиление сяньбийцев» [67, гл. 90, л. 9б].

При ханьском императоре Хуань-ди (147-168) среди сяньбийцев появился энергичный вождь Таньшихуай. Располагая сильным войском, он совершал смелые рейды на юг, на китайские земли вдоль укрепленной линии, на севере отразил нападение динлинов, на востоке заставил отступить владение Фуюй, на западе потеснил усуней и овладел всеми бывшими сюннуски-ми землями, которые «тянулись с востока на запад более чем на 14 тыс. ли, а с севера на юг — более чем на 7 тыс. ли и были пересечены горами, реками, изобиловали пресными и солеными озерами» [67, гл. 90, л. 14а-14б].

«Таньшихуай разделил свои земли на три части: среднюю, восточную и западную. Земли, лежащие от округа Юбэйпин на восток до округа Ляодун, [владения] Фуюй и [племени] хуэймосоставляли восточную часть, на них находилось более 20 кочевий, и их старейшин звали Мицзя, Цюэцзи, Сули и Хуайтоу. Земли от округа Юбэйпин на запад до округа Шангу составляли среднюю часть, на них находилось более 10 кочевий, и их старейшины Кэцзуй, Цюэцзюй и Мужун являлись крупными вождями. Земли от округа Шангу на запад до округа Дуньхуан иусуней составляли западную часть, на них находилось более 20 кочевий, и их старейшины Чжицзяньло, Ложилюй, Туйянь и Яньлию были крупными вождями. Все старейшины подчинялись Таньшихуаю» [83а, гл. 30, л. 6а].

Естественно предположить, что размеры кочевий были разными. В частности, об ухуанях сообщается, что в правление ханьского императора Лин-ди (168-190) их кочевье в округе Шангу насчитывало свыше 10 тыс. юрт, в округе Ляоси — свыше 5 тыс., в округе Ляодун — более 1 тыс. и в округе Юбэйпин — более,800 юрт [67, гл. 90, л. 7а]. Если полагать, что численность кочевий была такой же и у сяньбийцев и что у них [45] в юрте жила небольшая семья, состоящая из четырех-пяти человек, то общая их численность (для более 50 кочевий) должна была составлять по крайней мере несколько сотен тысяч человек.

После занятия сяньбийцами бывших сюннуских земель начался активный процесс сближения двух этнических групп — сюнну и дунху, о чем в китайских источниках можно найти немало свидетельств. В 91 г., когда шаньюй северных сюнну был окончательно разбит китайским военачальником Гэн Куем и бежал в неизвестном направлении [67, гл. 89, л. 20а], «сяньбийцы,воспользовавшись этим, переселились и заняли его земли. Оставшиеся роды сюнну, которые все еще насчитывали свыше 100 тыс. юрт, стали называть себя сяньбийцами, и с этого времени началось постепенное усиление сяньбийцев» [67, гл. 90, л. 9б]. Если в это время у сюнну существовала малая семья из четырех-пяти человек, в ряды сяньбийцев влилось не менее 500 тыс.сюннусцев. Они не только признали власть сяньбийцев, но и приняли активное участие в их дальнейшей судьбе, поскольку в источнике подчеркивается, что «с этого времени началось постепенное усиление сяньбийцев».

О роде Юйвэнь рассказывается: «Юйвэнь Мохуай из сюнну происходил из застенных земель в Ляодуне. Его предки были дальними родственниками южного шаньюя. Из поколения в поколение они являлись правителями восточных земель. Их язык сильно отличался от сяньбийского» [34, гл. 103, л. 22а].

Как отмечалось выше, в 166 г. сяньбийский вождь Таньшихуай разделил принадлежавшие ему земли на три части: среднюю, восточную и западную, причем восточная часть находилась под управлением рода Юйвэнь. Из этого следует, что родственный сюнну род Юйвэнь управлял чуждыми ему сяньбийцами, которых китайские историки единодушно относят к дунху. Эта мысль совершенно четко проводится в «Синь Тан-шу»: «Род Юйвэнь происходит от потомков шаньюя южных сюнну. Среди них был Гэуту, сделавшийся правителем сяньбийцев, и этот пост передавался по наследству [в его роде] из поколения в поколение» [50, гл. 71, л. 48а].

Происходивший процесс сближения сюнну и дунху подтверждается и брачными союзами, в которые вступали их представители. О Сялянь Бобо, основателе сюннуской династии Ся (407-431), известно, что он изменил свою прежнюю фамилию Тефу на Сялянь. Если проследить происхождение фамилии Тефу, то окажется, что первоначально это было прозвище, которое имел далекий предок Сялянь Бобо, Лю Ху, внук сюннуского правого сянь-вана Цюйби. Имя Цюйби упоминается в источниках под 196 и 216 гг. [67, гл. 89, л. 336], следовательно, Лю Ху, его внук, жил в III в. Как сообщает «Вэй-шу», «жители севера называют тефу тех, у кого отец был хусец (сюннусец. — В. Т.), а мать — сяньбийка» [34, гл. 95, л. 186]. Поскольку термин тефусуществовал уже в III в., можно говорить, что [46] к этому времени имелось значительное количество лиц, родившихся от смешанных браков между сюнну и дунху.

Итак, уже в конце II в. на территории современной Монголии насчитывалось более 50 отдельных сяньбийских кочевий. Не все из них вошли в историю под своими названиями, но наиболее крупных сохранились сведения, оставленные китайскими авторами. К этим кочевьям относятся: ухуань, сяньби, цифу, туфа, шивэй, кумоси, кидань, туюйхунь, жуаньжуань, мужун, тоба. По многочисленным свидетельствам источников, все они, за исключением шивэй, являются ветвями сяньбийцев, относящихся к этнической группе дунху.

Шивэйцев китайские авторы связывают с киданями. В «Суй-шу» о них говорится: «[Шивэйцы] относятся к ветви киданей: живущие на юге называются киданями, живущие на севере —шивэйцами» [33, гл. 84, л. 20б]. Следует отметить, что, если все племена и народы, о которых рассказывается в «Суй-шу», выделяются в специальные разделы, сведения о шивэйцахприводятся в одном разделе с киданями и начинаются даже не с красной строки. Этим как бы подчеркивается этническое родство между шивэйцами и киданями, о котором говорит автор «Суй-шу». То же самое повторяется в «Цзю Тан-шу» и «Синь Тан-шу»: «Шивэйцы относятся к отдельной ветви киданей» [46, гл. 1996, л. 9б; 50, гл. 219, л. 6б]. Этнические связи шивэйцев с сяньбийскими племенами можно подтвердить следующими сведениями: «Язык [шивэйцев] такой же, как и во владениях кумоси, киданей и доумолоу» [34, гл. 100, л. 12б]; «К северу от реки живут дун шивэй (восточные шивэй), которые, по-видимому, являются остатками ухуаней» [50, гл. 219, л. 7а].

Поскольку шивэйцы связываются с киданями, кумоси и ухуанями, они также могут быть причислены к этнической группе дунху.

Об этнических связях между отдельными племенами имеются многочисленные прямые свидетельства, из которых приведем некоторые, на наш взгляд наиболее яркие.

Племя туфа находилось в окружении трех врагов — Ганьгуя, вождя племени цифу, Дуань Е и Люй Гуана. Туфаский правитель Угу, решивший приступить к расширению своего владения, спросил у приближенных сановников, на кого из трех врагов следует напасть в первую очередь. Сановник Ян Тун ответил: «Ганьгуй относится к нашим кочевьям и в конце концов обязательно изъявит покорность» [65, гл. 126, л. 2а]. Фраза: «Ганьгуй относится к нашим кочевьям» — подтверждает этническое родство между племенами туфа и цифу.

На наличие связей между туфасцами и тобасцами указывает свидетельство: «Туфа Угу — сяньбиец из земель к западу от Хуанхэ. Его предки одинакового происхождения с [предками правящей династии] Северная Вэй (созданной тобасцами. — В. Т.)» [65, гл. 126, л. 1а]. После смерти туфахкого правителя Нутаня его младший сын Хэ бежал ко двору династии. Северная Вэй. [47] Здесь он быстро выдвинулся и занимал самые высокие посты. В его жизнеописании приводится любопытный эпизод. Когда Хэ прибыл ко двору Северная Вэй, император Ши-цзу при встрече с ним сказал: «Вы и я одинакового происхождения (юань). В связи с происходившими событиями мы разделились [и приняли разные] фамилии, но ныне вы можете носить фамилию Юань» [34, гл. 41, л. 1а]. Иероглиф юань означает «происхождение», и, давая эту фамилию Хэ, Ши-цзу подчеркнул общность этнического происхождения племен тоба и туфа.

Туюйхуни и мужуны происходили от одного родоначальника и представляют две ветви одного рода. По свидетельству источников, у сяньбийского вождя Шэгуя, жившего в округе Ляодун, имелось два сына: старший от наложницы — Туюйхунь и младший от законной жены — Жологуй. После смерти Шэгуя Туюйхунь стал управлять выделенным ему кочевьем численностью 700 аилов, а Жологуй, наследовавший власть, встал во главе кочевья отца. В дальнейшем Туюйхунь переселился на запад, к оз. Цинхай, в то время как Жологуй положил начало роду Мужун.

Несколько сложнее с определением этнических связей жуань-жуаней. Жуаньжуани упоминаются в китайских источниках под различными названиями. В «Вэй-шу» они выступают под именем жуаньжуань, в «Сун-шу» [86, гл. 95, л. 50а] и «Лям-шу» [90, гл. 54, л. 46б] — жуйжуй, в «Суй-шу» [33, гл. 84, л. 1а] — жужу, что является различными транскрипциями названия одного и того же народа. Китайские авторы высказывают следующие точки зрения на их происхождение.

1. Жуйжуй, другим названием которых является датань, или тань-тань, также отдельная ветвь сюнну [86, гл. 95, л. 506].

2. Владение жуйжуйцев, по-видимому, создано отдельной ветвью сюнну. В период династий Вэй и Цзинь сюнну делились на несколько сотен, даже тысяч кочевий, каждое из которых имело свое название, и одно из них было жуйжуй [90, гл. 54, л. 46б].

3. Жуаньжуань — смесь различных хуских племен, живших за укрепленной линией [60, гл. 59, л. 1а].

4. Жуаньжуань — потомки дунху [34, гл. 103, л. 1а].

Хотя китайские историки по-разному определяют этническую принадлежность жуаньжуаней, последняя, на наш взгляд, достаточно четко подтверждается имеющимися источниками.

Автор «Вэй-шу» относит Цзюйлухуэя, первого из жуаньжуаней, возглавившего кочевье и присвоившего прозвище жоужань, к этнической группе дунху. В связи с этим большой интерес представляет свидетельство, из которого вытекает, что жуаньжуани находились в родстве с сяньбийским племенем тоба, входившим в эту же этническую группу. В 524 г. правительжуаньжуаней Анагуй явился ко двору династии Северная Вэй и в беседе с императором Су-цзуном, записанной с протокольной четкостью, сказал: «Предки вашего слуги ведут [48]происхождение от великой династии Вэй», на что император ответил: «Мы хорошо знаем об этом» [34, гл. 103, л. 15б]. Отсюда, если жуаньжуани находились в родстве с племенем тоба,входившим в этническую группу дунху, в эту же группу должны были входить жуаньжуани, и автор «Вэй-шу» совершенно прав в своем утверждении.

Попробуем объяснить, почему китайские историки по-разному определяют этническую принадлежность жуаньжуаней.

Прародитель жуаньжуаней Мугулюй при северовэйском императоре Му-ди опоздал явиться на сборный пункт, за что его должны были обезглавить, но он бежал и укрылся в ложбинах среди обширной пустыни, где стал собирать бежавших от наказания преступников. Набрав свыше 100 человек, пристал к кочевью Шуньтулинь.

По-видимому, кочевье Шуньтулинь указано ошибочно вместо кочевья Хэтулинь. Разница лишь в первых иероглифах — шунь и хэ. Кочевье Хэтулинь упоминается в «Вэй-шу» среди других гаоцзюйских кочевий [34, гл. 103, л. 34а], и, поскольку гаоцзюйцы относятся к тюркоязычным народам, получается, что на заре своей истории жуаньжуани находились в зависимости от тюрок.

В 394 г. жуаньжуани вновь обратились за помощью к тюркам, когда Шэлунь поднял мятеж против правителя Пихоуба, сыновья которого, собрав остатки народа, бежали и нашли поддержку у гаоцзюйского кочевья Хулюй [34, гл. 103, л. 2б].

В дальнейшем могущество жуаньжуаней резко возросло. Их правитель Шэлунь (402-410) глубоко вторгся во владение гаоцзюйцев и подчинил себе различные кочевья [34, гл. 103, л. 3а]. Он же в сражении на берегах Орхона разбил богатое и сильное владение, созданное остатками сюнну, и присоединил к себе его земли [34, гл. 103, л. 3а]. В результате деятельности Шэлуня границы государства жуаньжуаней на западе дошли до земель владения Яньци (Карашар), на востоке — до владения Чаосянь, на севере они охватывали песчаную пустыню и доходили до Ханьхая (верховья Амура), на юге — до Великой пустыни. Все мелкие владения, страдавшие от набегов и грабежей Шэлуня, подчинялись ему [34, гл. 103, л. 3б].

Другими словами, под властью жуаньжуаней оказалась не только территория современной МНР, но и Южная Маньчжурия и различные государственные образования в Таримской впадине. Стремительное расширение территории жуаньжуаней ясно показывает, что их владение не было государством, возникшим на почве мирного развития одного народа. Это было искусственное государственное образование, сложившееся путем насильственного захвата чужих земель, на которых жили различные народы, в том числе тюркоязычные, напримергаоцзюйцы и сюнну. Сами жуаньжуани составляла лишь ядро и поддерживали существование своего государства только благодаря насилию, путем подавления покоренных народов. Присутствие [49] тюркоязычных племен в составе государства жуаньжуаней было настолько значительным, что некоторые китайские историки, говоря об их этнической принадлежности, либо связывали ее с сюнну, либо представляли ее как «смесь различных хуских племен, живших за укрепленной линией». Фактически же жуаньжуани, относившиеся к группе дунху,являлись монголоязычным народом, силой включившим в созданное ими государство различные тюркоязычные племена.

Несомненно, огромное влияние было оказано тюркоязычными племенами на киданей и кумоси. Некоторые авторы сообщают, что кумоси, по-видимому, относятся к отдельной ветви сюнну[46, гл. 1996, л. 8а; 51, гл. 74, л. 1а], а их обычаи весьма сходны или такие же, как у туцзюэсцев [33, гл. 84, л. 19б; 50, гл. 219, л. 4б]. Как отмечается в источниках, вожди сиских кочевий назывались сыцзинь, что соответствует тюркскому irkin. Подобные сообщения можно встретить и о киданях. Например: «Кидани — ветвь древних сюнну» [59, гл. 137, л. 1а]; «Их [киданей] остальные обычаи одинаковы с туцзюэскими» [46, гл. 1996, л. 5а]. В связи с этим для определения этнической принадлежности киданей и кумоси необходимо обратиться к источникам и попытаться установить истину.

Наиболее ранние сведения о киданях содержатся в династийной истории «Вэй-шу», написанной в 551 — 554 гг., в гл. 100, наряду с записями о владениях Гаоцзюйли, Боцзи и др. Это первые китайские письменные свидетельства, относящиеся к их истории. Данные о киданях, приводимые в «Вэй-шу», отличаются краткостью, ограничиваются главным образом их взаимоотношениями с Китаем и ничего не говорят об их происхождении.

Изложение сведений о киданях начинается в «Вэй-шу» записью: «Владение киданей находится к востоку от [владения] кумоси, с которыми они одного корня, но разной ветви. Как те, так и другие бежали в [местность] между Сун и Мо. В эру правления Дэн-го (386-395) императорские войска нанесли им сильное поражение, после чего кидани бежали и отделились от кумоси»[34, гл. 100, л. 15а].

Из приведенного отрывка видно, что автор «Вэй-шу» только устанавливает общность киданей и кумоси, которые начиная с династии Суй называются в китайской истории просто си. Эта общность происхождения подтверждается более поздними источниками. В частности, «Ляо-ши» отмечает наличие у киданей и сисцев общего языка; язык, несомненно, один из наиболее показательных этнических признаков. Например, в жизнеописании Елюй Хэлу указывается: «Когда император Тай-цзу занимал должность илицзиня племени Дела, он выступил в поход против племени си. Вождь племени си Шули укрылся в неприступном месте, на которое Тай-цзу напал, но не мог взять, Тогда он приказал Хэлу взять древко стрелы и отправиться к сисцам,его схватили, но он сказал: «Кидани и сисцы понимают [50] язык друг друга и фактически составляют одно государство»» [63, гл. 73, л. 1б].

Однако несомненная этническая близость киданей и кумоси еще ничего не говорит о происхождении киданей, и, таким образом, приходится констатировать, что в наиболее раннем китайском памятнике, содержащем сведения о киданях, нет указаний на их происхождение.

Ничего не говорят о происхождении киданей и другие, более поздние по сравнению с «Вэй-шу» династийные истории, такие, как «Суй-шу», «Бэй-ши» и «Цзю Тан-шу». Первые два источника, по существу, повторяют данные «Вэй-шу», внося в них лишь небольшие уточнения: «Предки киданей одного корня, но разной ветви с кумоси. Как те, так и другие были разбиты родом Мужун и бежали в местность между Сун и Мо» [33, гл. 84, л. 19б]; «Владение киданей находится к востоку от кумоси. Они одного корня, но разной ветви с кумоси. Как те, так и другие были разбиты Мужун Хуаном и бежали в [местность] между Сун и Мо» [41, гл. 94, л. 19а].

Что касается «Цзю Тан-шу», то в ней вообще ничего не говорится о происхождении киданей, а только сообщаются данные о месте их расселения: «Кидани живут к югу от р. Хуаншуй (Шара-Мурэн. — В. Т.) и к северу от Хуанлуна, на бывших сяньбийских землях, расположенных в 5300 ли к северо-востоку от столицы [Чанъань]. На востоке они соседствуют с Гаоли, на западе соприкасаются с владением сисцев, на юге доходят до области Инчжоу, на севере — до земель шивэйцев» [46, гл. 1996, л. 5а].

Не следует удивляться, что наиболее ранние китайские источники содержат весьма скудные сведения по истории киданей и ничего не сообщают об их происхождении. Небольшой и слабый кочевой народ, окруженный враждебными ему сильными соседями (сначала жуаньжуани и гаоцзюйцы, затем туцзюэ и уйгуры), не представлял угрозы для Китая, а поэтому не привлекал внимания китайских историков. Их не могло интересовать, где бродили со своими стадами отдельные киданьские кочевья, какие войны вели они между собой, кто были их вожди. Они лишь добросовестно отмечали то, что касалось взаимоотношений между Китаем и киданями, и оставляли в стороне все, что касалось истории самих киданей.

После падения династии Тан положение киданей резко изменилось. Начавшаяся феодальная междоусобица в Китае и распад уйгурского ханства, от которого кидани находились в зависимости, создали благоприятные условия для их усиления, и они начинают играть все большую роль в жизни Китая. В связи с этим в китайских источниках начинают появляться более тюдробные сведения о киданях и делаются попытки объяснить их происхождение. Первым такую попытку предпринял Сюэ Дзюйчжэн, автор сочинения «Цзю Удай-ши», написанного в 974 г. По его свидетельству, «кидани — ветвь древних сюнну. [51] Из поколения в поколение они жили среди болот р. Ляохэ, на южном берегу р. Хуаншуй (Шара-Мурэн. — В. Т.). В 1100 ли кюгу от них находилась застава Юйгуань. Она расположена в 700 ли к северу от Ючжоу. Это были старые земли сяньбийцев» [59, гл. 137, л. 1а].

Вряд ли можно безоговорочно согласиться с мнением Сюэ-Цзюйчжэна, если принять во внимание, что первые достоверные сведения о киданях «Вэй-шу» относит к эре правления Дэн-го, т. е. к концу IV в., а «Цзю Удай-ши» была написана в конце X в. Другими словами, Сюэ Цзюйчжэн пытался объяснить происхождение киданей почти через шесть веков после первого достоверного упоминания о них.

В «Синь Тан-шу», написанной Оуян Сю в 1061 г., дается другое объяснение происхождения киданей: «Кидани, собственно говоря, относятся к ветви дунху. Их предки были разбиты сюнну и укрылись у горы Сяньби. При династии Вэй, в эру правления Цин-лун (233-237), вождь кочевья Бинэн стал понемногу проявлять своеволие и был убит правителем области Ючжоу Ван Сюном, после чего народ потихоньку бежал в земли к югу от р. Хуанхэ (Шара-Мурэн. — В. Т.) и к северу от Хуанлуна. При династии Юань Вэй (Северная Вэй. — В. Т.) народ сам стал называть себя киданями» [50, гл. 219, л. 1а].

Итак, в середине XI в. среди китайских историков установились две точки зрения на происхождение киданей: первая, восходящая к Сюэ Цзюйчжэну, связывает киданей с сюнну, а вторая, более поздняя — с дунху. Необходимо заметить, что обе они скорее всего имеют чисто умозрительный характер и основаны на различном понимании ранних источников. Ход рассуждений представителей обеих точек зрения можно проследить.

Как уже говорилось, наиболее ранние сведения о киданях содержатся в династийной истории «Вэй-шу», в которой отмечается, что кидани одного корня, но разной ветви с кумоси.Отсюда, если установить происхождение кумоси, удалось бы установить и происхождение киданей.

О происхождении кумоси в «Вэй-шу» сообщается: «Предки владения кумоси принадлежали к отдельной ветви восточных; юйвэней. В прошлом они были разбиты Мужун Юаньчжэнем, после чего оставшиеся юрты (ло) бежали и укрылись в местности между Сун и Мо» [34, гл. 100, л. 14а]. Возникает естественный вопрос: кто же были восточные юйвэни? Ответ на него можно найти в «Вэй-шу»: «Юйвэнь Мохуай из сюнну происходил из застенных земель в..Ляодуне. Его предки были дальними родственниками южного шаньюя. Из поколения в поколение они являлись правителями восточных земель. Их язык сильно отличался от сяньбийского» [34, гл. 103, л. 22а]. В жизнеописании Юйвэнь Чжунчжи говорится: «Его предки были дальними родственниками южного шаньюя и из поколения в поколение владели восточными землями» [34, гл. 81, л. 6а]. То же самое повторяется и в жизнеописании Юйвэнь Фу: «Его [52] предки были дальними родственниками южного шаньюя и из поколения в поколение владели восточными землями» [34, гл. 44, л. 17б]. Как видим, автор «Вэй-шу» связывает юйвэней с сюнну,точнее, с их южной ветвью, образовавшейся в 48 г. до н. э., после разделения сюнну на южных и северных.

На основании свидетельств, устанавливающих наличие этнических связей между юйвэнями и сюнну, Сюэ Цзюйчжэн и сделал логический вывод, что кумоси, а следовательно, и родственные им кидани также связаны с сюнну общностью происхождения.

Однако все осложняется тем, что автор «Вэй-шу» употребил в отношении кумоси выражение «отдельная ветвь», которое допускает и другое толкование. Дело в том, что, согласно «Хоу Хань-шу», в 166 г. сяньбийский вождь Таньшихуай разделил принадлежавшие ему земли на три части: среднюю, восточную и западную. Восточная часть сяньбийских земель, простиравшаяся на восток от округа Юбэйпин до р. Ляохэ, находилась под управлением рода юйвэнь. Получается, что родственный сюнну род юйвэнь управлял чуждыми ему сяньбийцами,которые единодушно относятся китайскими историками к этнической группе дунху. Эта мысль совершенно четко проводится в «Синь Тан-шу»: «Род юйвэнь происходит от потомков сюннуского южного шаньюя. Среди них был Гэуту, ставший правителем сяньбийцев, и этот пост наследовался [в его роду] из поколения в поколение» [50, гл. 716, л. 48а].

Таким образом, в данном случае выражение «отдельная ветвь» следует понимать в том смысле, что кумоси, а следовательно, и кидани входили в число сяньбийских кочевий, которыми управлял род юйвэнь. Они не были связаны с родом юйвэнь общностью происхождения, а только входили в состав его владений как самостоятельная этническая группа, которую автор «Вэй-шу» поэтому и называл «отдельной ветвью восточных юйвэней».

История не сохранила, к сожалению, данных, входили ли кидани и кумоси в число сяньбийских кочевий, управлявшихся родом юйвэнь, но допустить такое предположение вполне возможно, поскольку именно восточная часть сяньбийских земель являлась основным местом расселения как киданей, так и кумоси. По-видимому, рассуждая подобным образом, Оуян Сю и сделал вывод, связывающий происхождение киданей с этнической группой дунху.

Интересно, что в более позднем памятнике — «Удай ши-дзи», — написанном тем же Оуян Сю в 1070 г., он подходит к вопросу о происхождении киданей более осторожно: «Названиекидани становится известным в Срединном государстве начиная с династии Поздняя Вэй. Некоторые говорят, что они одного корня, но разной ветви с кумоси. Место, где они живут, называется Сяологэ моли. Моли означает «река». Их земли находились к югу от р. Хуаншуй (Шара-Мурэн. — В. Т.) и к северу [53] от Хуанлуна. Поскольку кидани занимали древние землисяньбийцев, их также считают потомками сяньбийцев» [51, гл. 72, л. 161.

На этот раз Оуян Сю, будучи не в состоянии решить вопрос о происхождении киданей на основе имевшихся источников однозначно, счел за лучшее привести две точки зрения. Одна из них, согласно которой кидани «одного корня, но разной ветви с кумоси», уже была высказана автором «Вэй-шу». Вторая связывает киданей с сяньбийцами, исходя только из того, чтокидани занимали древние сяньбийские земли. Примечательно, что Оуян Сю вообще не связывает происхождение киданей ни с сюнну, как это сделано в «Цзю Удай ши», ни с дунху, о чем он сам говорил в «Синь Тан-шу», а прибегает к таким осторожным формулировкам, как «некоторые говорят» или «их также считают».

Так же неопределенно пишет и Е Лунли, автор «Цидань го чжи», первого китайского сочинения, полностью посвященного истории чужеземного народа. Несмотря на значительное число использованных источников, он не смог объяснить происхождение киданей. Во введении к своему сочинению он отмечает: «Начало киданей не записано на бамбуковых табличках китайской истории. Далекие предки киданей на заре своей жизни, когда они не вышли еще из дикого состояния, тем более не имели записей, а поэтому время их появления невозможно узнать [точно] и изложить в подробностях» [37, Введение, л. 1а].

Е Лунли определенно говорит об отсутствии источников, в которых можно было бы найти удовлетворительный ответ на вопрос о происхождении киданей. Не имея никаких данных, относящихся к их ранней истории, он оказался вынужденным ограничиться лишь следующей лаконичной записью: «При династии Хань [предки киданей] были разбиты сюнну и укрылись в горах Сяньби. При династии Вэй, в эру правления Цин-лун, их вождь был убит Ван Сюном, после чего люди самовольно бежали на земли к югу от р. Хуаншуй и к северу от Хуанлуна. При династии Северная Вэй сами назвали себя киданями» [37, гл. 23, л. 1б].

Эта запись полностью воспроизводит свидетельство «Синь Тан-шу» и отличается только тем, что Е Лунли выбросил фразу: «Кидани, собственно говоря, являются ветвью дунху». Нетрудно понять причины, заставившие Е Лунли отказаться от подобного утверждения. Его указание, что кидани назвали себя этим именем только при династии Вэй, ясно показывает, что из наиболее ранних источников в его распоряжении имелась лишь «Вэй-шу», в которой, как мы уже знаем, не содержится никаких сведений о происхождении киданей. Именно в связи с этим Е Лунли и констатирует, что «начало киданей не записано на бамбуковых табличках китайской истории».

Если Е Лунли обошел вопрос о происхождении киданей, сославшись на отсутствие соответствующих письменных записей, [54] то это не могли сделать авторы «Ляо-ши», написанной в 1343-1344 гг., поскольку их труд являлся официальной историей ки даней. Однако предпринятая ими попытка установить этнические связи киданей только продемонстрировала, что у составителей «Ляо-ши», точно так же как и у их предшественников, отсутствовали материалы, на основании которых можно было бы удовлетворительно решить поставленную задачу. Показательно уже то, что, хотя «Ляо-ши» и «Цзинь-ши» («История [чжурчжэньской] династии Цзинь») были составлены специальной группой авторов во главе с Токто (Тото), по своему построению обе истории значительно отличаются одна от другой. В частности, «Цзинь-ши» начинается с вопроса о происхождении нюйчжэней и последовательного рассказа об их ранней истории. В противоположность этому «Ляо-ши» начинается сразу же с описаний деяний первого киданьского императора Абао-цзи, в то время как вопрос о происхождениикиданей и их история до основания империи даются отдельно в гл. 63 не в виде связного рассказа, а в виде отрывочных сведений, относящихся по времени к отдельным китайским династиям. Сличение этих сведений с текстами уже разбиравшихся источников показывает, что практически они являются лишь пересказом данных, имеющихся в «Вэй-шу», «Бэй-ши», «Суй-шу» и «Синь Тан-шу».

Так, авторы «Ляо-ши», начиная историю киданей, которых они связывают с дунху, с периода династии Хань, пишут: «Каган Маодунь напал во главе войск на дунху и уничтожил их. Остатки народа укрылись в горах Сяньби, в связи с чем стали называться сяньбийцами» [63, гл. 63, л. 2а]. Заканчивая на этом изложение сведений о киданях в период династии Хань, авторы «Ляо-ши» переходят далее к рассмотрению их истории при династии Вэй (220-264): «В эру правления Цин-лун их вождь Бинэн стал понемногу своевольничать и был убит Ван Сюном, правителем области Ючжоу. Народ рассеялся и переселился в район к югу от р. Хуаншуй и к северу от Хэлуна» [63, гл. 63, л. 2а].

В обоих случаях почти дословно повторяется текст «Синь Тан-шу». Совершенно очевидно, что вопрос о происхождении киданей авторы «Ляо-ши» решают именно на основании этой истории, составитель которой, как мы уже видели, сам не имел для этого никаких достоверных данных.

Характерно, что, приводя цитаты из отдельных китайских источников, авторы «Ляо-ши» используют их чисто механически, не связывая с собственными выводами, в результате чего допускаются грубые противоречия. Так, по-разному решается даже вопрос о времени появления названия цидань (кидани). В гл. 63 (л. 1б) указывается, что через некоторое время после того, как остатки дунху укрылись в горах Сяньби, они были разбиты Мужуном, основателем династии Янь (307-370). Свидетельство, что сяньбийцы были разбиты, родом Мужун, [55]заимствовано из сочинения «Бэй Чжоу-шу» («История династии Северная Чжоу»), но далее авторы «Ляо-ши» дополняют его собственными рассуждениями: «[Мужун Хуан] разделил их кочевья, которые стали называться юйвэнь, кумоси и цидань. Название цидань появилось с этого времени» [63, гл. 63, л. 1б].

В то же время на следующей странице, рассказывая об истории киданей в период династии Северная Вэй, авторы «Ляо-ши», используя текст «Вэй-шу», пишут: «Владение киданейнаходится к востоку от кумоси, с которыми они одного корня, но разной ветви. Являются отдельной ветвью восточных сяньби. Начиная с этого времени (со времени Северной Вэй. — В. Т.) впервые сами назвали себя цидань» [63, гл. 63, л. 2а]. И такое противоречие в отношении времени появления названия цидань допускается на протяжении всего лишь двух страниц. Вряд ли можно доверять авторам «Ляо-ши» в вопросе о происхождении киданей, если они не смогли дать ответ даже на вопрос о времени появления этого народа на исторической арене.

Заканчивая на этом рассмотрение основных китайских источников, содержащих сведения о киданях, приходится сделать вывод, что в них нет четкого ответа на вопрос о происхождении этого народа. Скорее всего это связано с тем, что тюркоязычные племена оказали на киданей настолько сильное влияние, что китайским историкам было уже трудно определить их происхождение.

Однако, на наш взгляд, более правильна точка зрения, относящая киданей к группе дунху. По свидетельству источников, в 628 г. вождь киданей Мохуэй изъявил покорность династии Тан. В связи с этим туцзюэский каган Сели (619-630) прислал послов, которые просили обменять киданей на Лян Шиду. Лян Шиду — мятежник, объявивший себя императором во время смут, которыми был охвачен Китай в начальный период основания династии Тан. Установив тесные отношения с туцзюэсцами, он вместе с ними неоднократно совершал набеги на китайские земли, и вот этого мятежника туцзюэсцы предложили обменять на киданей. В ответ на это император Тай-цзун ответил: «Кидани и туцзюэ разного корня» [46, гл. 1996, л. 5а]. Другими словами, Тай-цзун отделял туцзюэсцев, потомков сюнну, от киданей, по-видимому относя последних к группе дунху.

Итак, по нашему мнению, этническая общность племен ухуань, сяньби, цифу, туфа, шивэй, кумоси, кидань, туюйхунь и жуаньжуань несомненна. Однако имеются ли основания принимать их за предшественников монголов? Думается, что на этот вопрос следует дать утвердительный ответ, что можно подкрепить следующими доказательствами.

1. Как уже отмечалось, китайские источники делят северные народы на три большие этнические группы — сюнну, дунху и сушэнь, что совпадает с принятым в настоящее время делением этих же народов на тюркоязычные, монголоязычные и [56] тунгусоязычные. В отношении сушэней вопрос ясен, под ними подразумеваются различные маньчжуро-тунгусские племена. Как отмечал еще В. В. Бартольд, к сюнну, по мнению большинства ученых, по крайней мере западных, относятся тюркоязычные народы [2, т. 9, ч. 1, с. 33, 39; т. 9, ч. 2, с. 239]. Л. Л. Викторова пишет: «Тюркологи считают вопрос этнолингвистической дефиниции хуннов (настолько решенным, что в основу классификацию тюркских языков положено деление на восточнохуннские и западнохуннские языки, а наиболее древним родо-племенным объединением признается союз огурских племен, из которого состоял господствующий слой империи хуннов» [5, с. 122]. Отсюда вытекает логический вывод, что к этнической группе дунху относились монголоязычные племена.

2. В настоящее время никто не сомневается, что кидани относились к монголоязычным народам. Отсюда, если кидани были монголоязычным народом, к этой же группе должны относиться и все этнически родственные киданям племена.

3. Сяньбийцы переселились на просторы монгольских степей из бассейна верхнего течения Амура. Согласно данным современной науки, в древности монгольские племена расселялись в основном по рекам Шилка, Ингода, Аргунь и верхнему течению Амура, т. е. в том же районе, где жили сяньбийцы. Уже сам этот факт — достаточно веское основание относить сяньбийцевк одному из древних монгольских племен.

4. В рассказах о шивэйцах в «Синь Тан-шу» и «Цзю Тан-шу» говорится, что некоторые из их кочевий находились у оз. Далайнор и по р. Аргунь. В частности, к югу от Аргун» жили кочевьямэнъу, или мэнъва шивэй. Этнонимы мэнъва и мэнъу, как справедливо считают большинство ученых, транскрипция слова «монгол», и это является первым достоверным упоминанием о монголах. О том, что в этом районе жили монголы, говорит и Рашид-ад-Дин: «Юрт и стойбище Есунгу (сын Джочи-Касара, брата Чингисхана. — В. Т.) и рода Джочи-Касара находится внутри Монголии на северо-востоке, в пределах Эргунэ (Аргунь) и Кулэ-наура (монг. письм. Кулун-набур — современное озеро Далайнор, Хулун-нор, вблизи ж. д. станции Маньчжурия) и Килара (возможно, р. Хайлар), поблизости от места юрта Джибу, сына Отчи-нойона, и его внука Тукучара» [22, т. 1, кн. 2, с. 52].

Более ранние сведения о монголах, живших в этом районе, имеются и в сочинении Е Лунли «Цидань го чжи»: «Прямо на севере земли киданей доходят до владения Мэнгули. В этом владении нет правителя, который бы управлял народом. Население не занимается земледелием, [основным] занятием является охота. Люди не живут постоянно на одном месте, а кочуют во все четыре сезона года в поисках хорошей травы и воды. Пищей служат только мясо и кумыс. С киданями не воюют, а лишь торгуют с ними изделиями из шкур и шерсти крупного рогатого скота, овец, верблюдов и лошадей. На юге от этого [57] владения, на расстоянии более 4 тыс. ли, находится Верхняя столица» [37, гл. 22, л. 5а].

Если этноним «монгол» происходит от названия шивэйского кочевья мэнъва, или мэнъу, это дает веское основание относить шивэйцев к монголам, к которым должны принадлежать и все этнически родственные ишвэйцам племена.

5. Согласно источникам, наиболее ранним племенем, выделившимся из этнической группы дунху, являются ухуани. В то же время при описании расселения шивэйцев в «Синь Тан-шу» говорится: «К северу от р. [Наоюэхэ] живут дун шивэй (восточные шивэй), которые, по-видимому, являются остатками ухуаней, живущими на юго-восточных окраинах [их бывших земель]» [50, гл. 219, л. 7а]. Таким образом, устанавливается этническая связь между ухуанями и шивэйцами, а шивэйцы, как уже говорилось выше, относятся к монголам. Это также дает право относить к монголам и все родственные ухуаням сяньбийские племена.

6. Важное значение имеет происхождение отдельных этнонимов. Если они связаны с монгольским языком, это одно из доказательств монголоязычности того или иного племени. К сожалению, основываясь на источниках, можно раскрыть смысл лишь двух племенных названий — ухуань и кидань.

Ухуани получили свое название от горы Ухуань (древнее чтение, по реконструкции Карлгрена, ògwăn), около которой они поселились, потерпев поражение от Маодуня. Эта же гора называется Чишань, что в переводе означает «красная гора», а понятие «красный» передается в монгольском языке словами «улан» или «улаган», что фонетически, учитывая особенности китайской транскрипции, близко к ухуань.

Этноним кидань на основании памятников киданьской письменности связывается с понятием «холодный», «студеный», «морозный» в монгольских говорах: хорчин, джалайт, дурбет, горлас, арухорчин, барин, оннют, найман — хутеп; харчин, тумут — хiтен; монгольский küyiten [26, с. 247].

В землях киданей был ряд мест, в названия которых входило слово «холодный». Например, р. Иньлянчуань (букв.: темная и холодная) является китайским переводом монгольского названия р. Хуэйтэн (букв.: холодная), впадающей в Шара-Мурэн. Лю Сюй сообщает, что на юге их владения лежали горы Лэнсиншань, что в переводе означает «холодные». Если учесть, что киданьские роды и племена не имели фамилий, а были известны по названию мест, где они жили [37, гл. 23, л. 1а], нет ничего удивительного, что название р. Хуэйтэн или гор Лэнсин могло стать племенным обозначением.

7. Большое значение для определения этнической принадлежности племен, входящих в группу дунху, имеет лингвистический анализ слов, дошедших до нашего времени в китайской транскрипции. Учитывая особенности китайского языка, мы должны признать, что эта транскрипция не всегда точна, к тому [58] же, трудно определить подлинное звучание того или иного иероглифа в древности. Допустим даже точность транскрипции, но и в этом случае возникают серьезные затруднения.

Наиболее древняя стадия развития монгольского языка отражена в старописьменном монгольском языке, который начал складываться примерно в начале XIII в., причем диалектна; база этого языка до сих пор точно не установлена. В то же время зарегистрированные в китайских источниках отдельные слова из языка племен, входивших в группу дунху, относятся к началу нашего летосчисления, и, таким образом, параллели длят них в лучшем случае приходится искать в языке, относящемся по времени к XIII в. Из-за столь значительного временного разрыва естественно, что известные нам наиболее древние формы монгольского языка не могут быть точным повторением языка дунху. Именно поэтому В. В. Бартольд и высказал абсолютно верное суждение: «Крайне сомнительны попытки определить, характер языка народа по отдельным словам, большей частью именам и титулам, дошедшим до нас только в китайской транскрипции» [2, т. 5, с. 197]. И тем не менее нельзя пренебрегать лингвистическими данными, поскольку язык является наиболее показательным этническим признаком. Приведем несколько слов из языка племен, относящихся к группе дунху, которые входили в основной словарный фонд.

Ухуани пользовались женским головным убором гоуцзюэ, о котором сообщается: «Когда женщина достигает брачного возраста, она отращивает волосы, которые делит на пряди, и надевает [головной убор] гоуцзюэ, украшенный золотом и яшмой, похожий на [головной убор] в Срединном государстве, называемый гобуяо» [67, гл. 90, л. 2а]. По объяснению ханьского ученого Лю Си, гобуяо — головной убор китайских императриц, украшенный подвесными жемчужинами, качающимися при ходьбе [67, гл. 90, л. 2а, примеч.]. Иероглифы гоуцзюэ, по реконструкции Карлгрена, имели в древности чтение ku-kiwat, а сам головной убор похож на головной убор монгольских женщин, известный, по китайским средневековым источникам, под названием гугу. Его описания собраны Ван Говэем и имеются в русском переводе Н. Ц. Мункуева [19].

Несомненная фонетическая и смысловая близость терминов гоуцзюэ и гугу дает основание говорить, что речь идет об одном и том же женском головном уборе, употреблявшемся какухуанями, так и средневековыми монголами под одинаковым названием. Как отмечает Пуллиблэнк, в 1951 г. японский ученый Эгами Намио отождествил гоуцзюэ с монгольским kökül [92, с. 259]. Если это так, отождествление приобретает важное значение. Оно позволяет говорить о сходстве в одежде и языке ухуаней и монголов, а это одно из доказательств монгольского, происхождения ухуаней.

Повествование о жуаньжуанях начинается записью: «Жуань-жуань, потомок дунху, имел фамилию Юйцзюлюй. [Следует [59] сказать, что] в прошлом, в конце правления императора Шэнь-тоаня, занимавшийся грабежом [вэйский] всадник добыл раба, у которого волосы на голове начинались от линии бровей. Поскольку он не помнил ни своей фамилии, ни имени, его хозяин дал ему прозвище Мугулюй. Мугулюй означает «голова облысела». Мугулюй и Юйцзюлюй близки по звучанию, поэтому впоследствии сыновья и внуки раба взяли Юйцзюлюй своей фамилией» [34, гл. 103, л. 1а].

На наш взгляд, мугулюй — транскрипция двух слов — мугу и люй, причем последний знак, по реконструкции Карлгрена, имел в средние века чтение liwo. Как указывает Б. X. Тодаева [25, с. 346], слова «плохой», «дурной» передаются: в монгорском языке — my, в диалекте минхэ монгорского языка — may, в Монгольском словаре Мукаддимат ал-Адаб — mū, máū, у Н. Н. Поппе в «Квадратной письменности» — ma-un, монгольском письменном — maγu, в дунсянском — мау.

Люй (liwo) близко по звучанию к монгорскому rāwa — «волосы». Таким образом, мугулюй, или мугу ливо, — транскрипция maγu rāwa — «плохие волосы». Получается не только фонетическая, но и смысловая близость, поскольку между значениями «голова облысела» и «плохие волосы» несомненная связь.

В языке туюйхуней зарегистрировано сяньбийское слово агань, означающее «старший брат» [65, гл. 97, л. 4б]. «Старший брат» в диалектах монгольского языка: хорчин — ах, ага; джалайт — ага; дурбет, горлос, арухорчин, шилингол, уланцаб, чахар — ах; барин, оннют — ах; харчин, тумут — ах, адж; ордос — аха; монгольский — aqa [26, с. 116].

Жуаньжуаньский правитель Тухэчжэнь принял прозвище Чу кэхань. Иероглиф чу имеет значение иероглифа вэй — «почтительно поддакивать», «соглашаться», «да», и, таким образом, рассматриваемое прозвище может быть переведено «соглашающийся (поддакивающий) каган».

Сиратори обратил внимание на то, что чу встречается в аналогичном значении и в той же транскрипции в сочинении Шэнь Юэ «Сун-шу» («История династии Сун») в главе, посвященнойтуюйхуням, народу, выделившемуся из монголоязычных сяньбийцев [86, гл. 96, л. 1б]. В уже приводившейся нами цитате о Туюйхуне и Жологуе (см. с. 20) Иналоу на замечание Туюйхуня сказал: «Чу, кэхань», что означает на китайском языке: «Эр, гуаньцзя», причем эр — слово для выражения согласия, а гуаньцзя соответствует понятию «правитель», «император».

Сиратори отождествляет чу [53, ч. 1, с. 77] с монгольским dje, выражением согласия, одобрения, и отмечает, что это же слово употребляется в «Сокровенном сказании» в разговоре Бондончара со своим братом Бугу-Хадаги: «Tendeče aqa ino ukulerun: je teyin boesu kerturiyen korču aqa-nar deu-ner eyetolduju, tede irken-i gauluya! Keelduji» (««Ладно! — ответил старший брат. — Но только сначала съездим домой да посоветуемся со всеми братьями, а тогда и пойдем полонить тех людей». [60] Так они беседовали») (перевод С. А. Козина) [15, с. 82]. Здесь монгольское jе переводится словом «ладно». Таким образом, в языке трех народов — сяньбийцев, жуаньжуаней и средневековых монголов — для выражения согласия употреблялось одно и то же слово.

Особенно много слов дошло до нашего времени из языка киданей. Среди них такие характерные, как:

таоли — «заяц» [37, гл. 27, л. 1б]; ср. монгольский язык среднего периода taulai, «Сокровенное сказание» — taolai, ор-досский — mаолаi ~ тулай, дунсянский — таулэй, даурский — тàулé,монгорский — mулi, монгольский — taŭlai, монгольский письменный — taulai;

нэхэ — «собака» [63, гл. 53, гл. 136]; ср. дархан, бован, джарут, арухорчин, барин, оннют, найман, шилингол, уланцаб, чахар — нохō, джасту, джалайт, дурбет, горлос — нохō, нох, харчин, тумут — нöхō, монгольский — nogai [26, с. 176];

тао — «пять» [63, гл. 63, л. 13а]; ср. хорчин, джалайт, дурбет, горлос, арухорчин, барин, оннют, найман, харчин, тумут, шилингол, уланцаб, чахар — тав, ордос — тавун, монгольский — tabun [26, с. 198];

сайли — «месяц» [37, гл. 27, л. 2б]; ср. хорчин, горлос, арухорчин, барин, оннют, найман, хешиктен, харчин, тумут, шилингол, уланцаб, чахар — сар, джалайт, дурбет — тар, ордос — сара, монгольский — sara [26, с. 191];

моли — «река» [51, гл. 72, л. 1б]; ср. хорчин, джалайт, дурбет, горлос, арухорчин, барин, шилингол, уланцаб, чахар — мерен; монгольский — mören [26, с. 169].

8. Наблюдается сходство во многих обычаях, примеры можно найти в книге Л. Л. Викторовой «Монголы» [5]. Со своей стороны, отметим сходство в брачном обряде у ухуаней, шивэйцев и монголов.

У ухуаней «при заключении брака [мужчина] сначала похищает девушку и вступает с ней в связь, а затем через полгода или 100 дней посылает в качестве свадебных подарков крупный рогатый скот, лошадей и овец. Затем зять вместе с женой возвращается в ее дом... После того как он пробудет в семье жены на положении слуги один-два года, семья жены щедро одаривает женщину и провожает ее, предоставляя место для жительства и все имущество» [67, гл. 90, л. 1б-2а].

Правила бракосочетания у шивэйцев описаны с небольшими расхождениями в деталях, скорее всего стилистического порядка, в нескольких источниках: «Две семьи договариваются между собой, после чего [будущий] зять похищает девушку, увозит ее, а затем посылает в качестве сговорных даров крупный рогатый скот, лошадей и возвращается [с девушкой] в ее семью, а когда она забеременеет, возвращается с ней обратно в свое жилище» [33, гл. 84, л. 21а]; «Сначала мужчина входит в дом женщины и работает в нем три года, что позволяет ему лично встречаться с [будущей женой]. По окончании срока [61] отработки семья невесты выделяет ему имущество, муж и жена — оба; садятся на повозку, на которую грузится и их имущество, и возвращаются [в дом мужа] под барабанный бой, с плясками» [46, гл. 1996, л. 9б].

О монголах Б. Я. Владимирцов писал: «Нельзя не видеть также пережитков когнатных отношений в обычае отдавать «в зятья» молодого человека в семью его будущей жены. Вот, например, опять из жизни Чингиса: «Когда Иесугей-багатур сговорился с Dai-secen'ом, последний сказал ему: „Дочь свою отдам, а ты отправляйся, оставив своего сына „зятем» gürgen~kürgen)". Иесугей-багатур согласился и оставил своего сына, Чингиса-Темучина, которому было тогда только девять лет, «зятем» в доме Dai-secen'а» [6, с. 48].

У всех племен, выделившихся из этнической группы дунху, восточная, или левая, сторона считалась почетной, а выход из юрт был обращен на восток. Об ухуанях сообщается: «Домом служит куполообразный шалаш, выход из которого обращен на восток, к солнцу» [67, гл. 90, л. 1а]. О киданях говорится: «Двери во всех домах [в Силоу] были обращены на восток, подобно тому как располагались двери у ловозок и юрт» [59, гл. 137, л. 4б]; «1-го числа каждой луны они становятся лицом к востоку и поклоняются солнцу. Во время больших собраний, на которые собираются для рассмотрения государственных дел, почетными считаются места, обращенные на восток. Двери в домах в районе четырех башен все обращены на восток» [51, гл. 72, л. 5а]. Фу Чжэн, ездивший послом от династии Сун к киданям, оставил запись: «Все войлочные юрты киданей также обращены на восток» [37, гл. 27, л. 3а].

То же самое наблюдалось и у жуаньжуаней. Когда дочь Анагуя была выдана замуж за императора Вэнь-ди, сановники торжественно встречали ее у оз. Хэйяньчи, где произошел следующий эпизод: «Ставя палатки, жуаньжуани обращали все двери, закрывавшиеся циновками, на восток. Фуфын-ван по имени Фу просил обратить их прямо на юг, но невеста ответила: «Я еще не видела правителя династии Вэй и, естественно, пока являюсь жуаньжуаньской девушкой. Династия Вэй почитает южную сторону, а я — восточную»» [55, гл. 158, с. 4893].

Итак, у четырех монголоязычных народов — ухуаней, сяньбийцев, жуаньжуаней и киданей — соблюдалось одно и то же правило: выход из юрт был обращен на восток. Как пишет Г. Сухбаатар, «то же самое было у древних монголов. Это находит отражение в том, что в настоящее время монгольская национальная борьба начинается, с левой стороны» [23, с. 127].

Интересно свидетельство «Лян-шу»: «В их владении (во владении жуаньжуаней. — В. Т.) умеют, прибегая к колдовству, првносить жертвы Небу и вызывать ветер со снегом. [В результате] впереди ясное солнце, а сзади грязевые потоки воды. В связи с этим, когда они терпят поражение, их нельзя догнать. Если они прибегают к этому способу в Срединном [62] государстве, то делается пасмурно, но дождь не идет. На вопрос о причине они говорят, что [в Срединном государстве] тепло» [90, гл. 54, л. 47а-47б].

Возникает полная аналогия с монголами, шаманы которых якобы тоже могли вызывать ненастье. Рассказывая о битве между Чжамуха и Чингисханом, автор «Сокровенного сказания» пишет: «Утром наше войско двинулось и, сблизившись с неприятелем, вступило в бой при урочище Койтен. Теснили друг друга, поднимаясь в гору и спускаясь в долину. С боем перестраивались. Тут оказалось, что эти самые Буирух и Худуха могут волшебством вызвать ненастье. Принялись они за свое волшебство, но ненастье обернулось наоборот и разразилось над ними самими ливнем и ураганом. Стали они тут сами, спотыкаясь и скользя, валиться в пропасти. И рассыпались все кто куда, говоря: «Видимо, мы прогневали небеса»» [15, с. 117].

О сходстве общественной структуры монголов и сяньбийских племен уже говорилось выше.

Всего приведено восемь главных доказательств, свидетельствующих об этнических связях племен дунху с монголами. Несомненно, число доказательств может быть увеличено, а каждое из них изложено более аргументированно. Однако общая картина, если рисовать ее на основе китайских источников, вряд ли может быть изменена, а это означает, что письменная история монголов начинается китайскими авторами приблизительно со II в. до н. э.