header left
header left mirrored

Англо-французы в Китае в 1860 году.

Нынешние события в Китае снова выдвигают на очередь обширную политическую дилемму, которую — если играть словами — можно было бы назвать «желтою загадкой», в подражание термину «желтая опасность», еще так недавно бывшему в большом употреблении. Упорное сопротивление китайцев европейским влияниям, с возростающею решительностью вторгающимся в их среду; обострение борьбы между двумя, столь несходными между собою элементами, как европейская и китайская культура; полная невыясненность того, существует ли известного рода солидарность между туземным правительством и бушующею массой — все это, в сущности, не ново. Явления, подобные нынешней вспышке народных страстей, были наблюдаемы в Китае и ранее, причем события развивались при условиях, во многом сходных с современными. В виду этого представляется уместным оглянуться, хотя бы наскоро, на сравнительно недавнее прошлое Китая, с целью освежить в памяти характеристические черты китайских волнений и традиционных приемов китайской дипломатии в трудные минуты столкновений с европейскими державами.

Небезъинтересный в этом отношении материал мы находим, между прочим, в книге графа д'Эрисона «Дневник переводчика в Китае» 1. Книга эта, написанная лицом, неотлучно находившимся при генерале Монтобане (впоследствии граф Паликао) и непосредственным свидетелем важнейших событий французской экспедиции в Китае в 1860 г., вышла в 1886 г. Давность не лишает ее, однако, современная интереса, в виду известной аналогии между описываемыми автором событиями и тем, что совершается в Китау в настоящее время. Для русского читателя живые, бойкие очерки д'Эрисона представляют интерес еще и потому, что в них обрисовывается благотворная роль, сыгранная при заключении англо-франкокитайского мира тогдашним представителем России в Пекине, графом Игнатьевым.

Опуская ряд сообщаемых д'Эрисоном подробностей относительно перевозки французского экспедиционного отряда в Китай и приготовлений к военным действиям, мы остановимся на тех местах его книги, которые могут служить для общей характеристики военного и дипломатического положения в Китае сорок лет тому назад.

При снаряжении экспедиции, предпринятой Наполеоном III совместно с Англией, высшее руководство французскою экспедиционною армией возложено было на генерала Монтобана; другие генералы, в том числе Трошю и Форе, отказались перед тем принять на себя эту миссию. Монтобану вверены были в начале не только главное командование сухопутными и морскими экспедиционными силами, но также и все дипломатические полномочия. Только при условии сосредоточения в его руках такой широкой власти шестидесятитрехлетний генерал с установившеюся военною репутацией и мог взять на себя весь риск гадательного предприятия в столь дальних краях. Но уже вскоре полномочия Монтобана были постепенно урезаны отнятием у него командования морскими силами, переданными под начальство английского адмирала, и передачею дипломатической роли французскому представителю в Китае, барону Гро. Человек болезненный, престарелый и слабовольный, Гро находился под влиянием английского представителя в Пекине, деятельного, подвижного и настойчивого лорда Эльгена 2. Таким образом, направление действий французской дипломатии на театре китайских событий очутилось в руках Великобритании. Военные действия французского отряда тоже оказались связанными, вследствие подчинения французской эскадры британскому командованию. Такую постановку дела д'Эрисон считает умышленною со стороны Наполеона III, который, как он думает, имел в виду предоставлением своих войск в распоряжение Англии выплатить ей долг благодарности за услуги, оказанные ему перед его воцарением. Как бы то ни было, но генерал Монтобан, разочаровавшись на первых же порах в возможности придать своим действиям стройное единство, приступал к порученному ему делу в удрученном состоянии духа. Впоследствии настроению его суждено было еще более ухудшиться, когда, один за другим, начали обнаруживаться признаки того, что союзники Франции стремятся оттеснить ее на второй план и воспользоваться успехами французского оружия исключительно к выгоде Англии.

Военные действия направлены были собственно против китайского правительства, которое союзники желали принудить к выполнению нарушенного им тянь-цзинского трактата 1858 г. Но так как в стране бушевало также и народное восстание, то европейскими войскам приходилось действовать и против него, причем случалось, что союзные войска оказывали помощь от мятежников населению, а отчасти и властям того самого государства, с которым находились в войне. Местные китайские власти не раз обращались к англо-французам с просьбами о защите тех или других местностей от разграбления мятежниками, но, с другой стороны, из достоверных источников поступали сведения о случаях грабежа, совершенного богдыханскими войсками совместно с мятежниками, против которых они были высланы. Так случилось, напр., в Фу-Чеу; вся провинция была предана огню и мечу, и бежавший оттуда вице-король прибыл в Шанхай просить помощи у генерала Монтобана.

Правильные военные действия начаты были в июне, после совещания между командующими союзных сил. Англичане, настаивавшие вначале на открытии действий на Пей-Танге, несмотря на указанные русским послом в Пекине трудности в этом районе, согласились под конец с мнением генерала Монтобана, что поход следует начать взятием фортов Таку, при входе в устье р. Пей-Хо. Форты эти, как выяснили разведки, были хорошо вооружены с фронта, но оставлены невооруженными с тыла, так как китайцы, очевидно, допускали возможность нападения на них только со стороны реки, а не с суши. Поэтому решено было атаковать их с тыла. Пока генерал Монтобан занят был в Чефу последними распоряжениями к наступлению, его посетил русский посол в Пекине, граф Игнатьев, видевшийся с Монтобаном еще ранее, в Шанхае. Граф собирался по Пей-Хо в Пекин через Тянь-Цзин и, проходя на русском фрегате мимо Чефу, пожелал повидаться с французским главнокомандующим. Быть может, он хотел составить себе представление о состоянии французских войск, чтобы судить о степени их пригодности к выполнению предстоявшей им задачи. Молодой военный дипломат, прекрасно говоривший по-французски, произвел в главной квартире наилучшее впечатление. Он долго беседовал с Монтобаном и, не выходя из пределов строгого и беспристрастного нейтралитета, показал французскому генералу любопытную карту Пекина, им самим составленную. Кроме того, он сообщил ему интересные данные о заграждениях на р. Пей-Хо и о вооружении фортов Таку. Граф полагал, что между Пей-Тангом и Пей-Хо союзники встретят один или два китайских укрепленных лагеря, с 1.500 или 2.000 человек в каждом, и находил, что это весьма благоприятно для союзников, так как первых успехов им нетрудно будет достигнуть, а на китайцев первый разгром должен подействовать устрашающим образом. Уезжая, спустя несколько часов, из главной квартиры, граф Игнатьев заявил (а лорд Эльген повторял потом то же самое барону Гро), что он будет присутствовать на своем фрегате при высадке союзников у фортов и при первых стычках, как намерен поступить и посланник Соединенных Штатов. Это не замедлило возбудить во французских войсках опасение, что дипломаты воспользуются, пожалуй, первым удобным случаем для начатия переговоров о предварительных условиях мира и тем отнимут у солдат возможность выместить на китайцах досаду за перенесенный трудности похода. Опасение это, однако, вскоре рассеялось, когда стало известно, что генерал Монтобан и барон Гро условились не допускать никакого посредничества, пока форты Таку не будут взяты союзниками, и подписать окончательный мир не иначе, как в Тянь-Цзине. Союзники считали необходимым, в интересах их будущих отношений к Китаю, сурово отмстить ему за понесенные в предшествовавшем году неудачи и внушить китайскому правительству убеждение в том, что нельзя вперед безнаказанно нарушать принятые обязательства.

После удачно исполненной высадки и занятия Пей-Танга, союзники не замедлили убедиться, что появление их сильно напугало туземцев. Город Пей-Танг оказался покинутым жителями: скрылись все, кроме небольшой группы людей, которым, очевидно, нечего было терять я, скорее, можно было рассчитывать поживиться чем-нибудь от шедрот чужеземцев. Но, и покидая город, китайцы не забыли минировать два его форта и зарыть в разных местах бомбы, приспособленные так, чтобы всякий, неосторожно наступивший на маскировавшую их настилку, тем самым вызывал взрыв. В роскошном доме одного мандарина французские офицеры застали потрясающую сцену: на особом приспособлении, представляющем подобие лежанки и служащем в богатых китайских домах как для отопления, так и для отдохновения членов семьи, лежали, распростертый, три женщины; одна была старуха, бедно одетая, а две молодые, в роскошных одеяниях. У всех у них было перерезано горло, и из ран струилась кровь: женщины эти еще были живы и бились в предсмертных судорогах. Рядом с ними, на полу, две маленькие девочки, не сознавая случившегося, весело играли, все перепачканный кровью умиравших, как у нас дети бывают иногда перепачканы вареньем. Против этой группы, в прислоненном к стене кресле сидел сам мандарин, глава этой семьи, которую он перерезал, вероятно, с целью избавить своих близких от истязания варварами. Почему-то пощадив детей или, быть может, не успев покончить и с ними, он перерезал и себе горло бритвою, которая валялась тут же около него. Весь в крови, он был еще жив и бесстрастно смотрел на вошедших потухающим взором, причем медленно отмахивался веером от облипавших его зияющую рану мух.

Сцена эта, отнюдь не единственная, свидетельствует, как велико недоверие китайцев к мягкосердечию европейцев, которым они приписывают такую же жестокость, какую проявляют, при случае, сами по отношению к попавшим в их руки неприятелям. Дело не ограничилось, однако, только что описанною сценой. Впоследствии оказалось, что имеющиеся при китайских домах большие чаны, в которых они хранят воду, а также пруды и колодцы, были засорены телами детей и женщин, удавленных сострадательными отцами и мужьями, с целью спасти их от грозивших со стороны иностранцев истязаний.

Оставляя в стороне подробности военных действий союзников, отметим следующую их особенность. Д'Эрисон жалуется на неудобства, которые причиняла французам чрезмерная склонность английских офицеров и солдат к комфорту. Окруженные в походе почти всеми теми удобствами, какими они привыкли окружать себя дома, английские военачальники нередко оттягивали на несколько часов начатие боя, ссылаясь на то, что им надо сперва как следует пообедать или отдохнуть после сделанного перехода. Обоз англичан был так велик, что крайне затруднял передвижения, и это, конечно, самым невыгодным образом отражалось на военных действиях, а вместе с тем вызывало и неудовольствие между начальниками союзных войск. Начатие атаки фортов Таку, к досаде генерала Монтобана, замедлилось именно англичанами. Но вот 16-го августа лорд Эльген прибыл наконец к французскому главнокомандующему и сообщил ему часть бумаг, найденных в карманах одного из мандаринов, который зарезался при взятии союзниками укрепленного лагеря Син-Ко. В числе этих бумаг находился указ богдыхана, который повелевал подданным всеми возможными средствами истреблять врагов, как зловредных животных. В указе назначены были цены за головы «варваров»: за убитого посланника столько-то, за генерала столько-то и так далее, по степеням. После этого тотчас же было решено начать действия против фортов Таку, которые в военном отношении могут быть признаны ключом к Китаю.

Атака началась 24-го августа 3, причем французы стали обстреливать с тыла один из двух находящихся на левом берегу Пей-Хо фортов, тогда как соединенный флот, расположившись в устье реки, бомбардировал все форты вообще, как на левом, так и на правом берегах. Английская артиллерия обстреливала форты левого берега, действуя рядом с французами. Китайцы, повернув орудия, направили на атаковавших с тыла сильный, но далеко не меткий огонь. Когда форты оказались достаточно поврежденными от действия артиллерийского огня, французская колонна бросилась на один из них и взяла его штурмом после ожесточенной схватки с китайцами, проявившими величайшее мужество и отбивавшимися с поразительною стойкостью. Лишь немногие из них, укрывшись в наполненном водою рву, погрузились в воду с головою, оставив наружу только нос да губы, чтобы можно было дышать. Как прежде, в лагере Син-Ко, так и тут, в фортах, оказалось несколько тел мандаринов, стоически перерезавших себе горло при виде победы неприятеля. В числе их один, одетый богаче прочих и носивший в знак отличия павлинов перо, был, как выяснилось впоследствии, командиром фортов левого берега.

По занятии форта, на стены которого, вскоре после французской штурмовой колонны, взобрались и англичане, генерал Монтобан хотел тотчас же идти вперед, чтобы, пользуясь деморализациею богдыханских войск, теперь же проникнуть во второй форт, откуда китайцы поспешно убирались на лодки, увозя орудия, раненых и убитых. Но англичане, казалось, были скорее склонны ограничиться пока тем, что достигнуто. Монтобан был недоволен; он подозревал, что англичане медлят неспроста и, в самом деле, на другой день он случайно узнал, что именно в тот час, когда у него происходили переговоры с английскими военачальниками по вопросу о продолжении военных действий, к лорду Эльгену, гарцовавшему верхом со своим штабом, являлись мандарины с письмом от вице-короля провинции, который просил о приостановке действий. Вообще англичане съумели поставить дело так, что китайцы приписывали им главную, руководящую роль, а французов считали только их помощниками, служащими на жалованьи у Англии.

После некоторых препирательств, по настоянию Монтобана решено было отправить нескольких офицеров на разведку второго форта, расположенного на расстоянии около двух километров от первого, уже занятого союзниками. Офицеры были встречены с форта довольно сильным ружейным огнем, но когда они вернулись с разведки с докладом английскому и французскому генералам, на главном бастионе этого отстреливавшегося форта неожиданно поднят был белый флаг. Тотчас же посланы были туда французский и английский парламентеры; китайцы, не желая допустить их во внутренность форта, выслали к ним навстречу своих парламентеров. После обмена самыми вежливыми приветствиями, мандарины эти изъявили желание быть представленными послам. Когда им отвечено было, что послов здесь нет, они выразили сожаление по этому поводу, объяснив, что они должны бы передать послам письма, которыми разрешается союзникам войти в Пей-Хо, под условием приостановки враждебных действий. Само собою разумеется, что это была просто уловка с их стороны, рассчитанная на то, чтобы выиграть время. В смысле изворотливости и лукавства, как доказывает множество примеров, китайцы решительно лучшие из дипломатов. Достаточно припомнить хотя бы, как поступил Китай по отношению к Франции в Тонкине. Китайцы подписали трактат об уступке части территории, потом предательски нарушили его, причем французские войска подверглись избиению. Вслед затем, они снова предложили тот же самый трактат, но дополненный на этот раз условием о вознаграждении пострадавших. Французы отвергли это, как насмешку, снова начали военные действия, потеряли много людей и понесли большие издержки, а кончилось дело все-таки тем, что подписан был прежний трактат, но уже без условия относительно вознаграждения. Такова обычная манера китайцев. В высшей степени искусный в казуистике китаец готов целые годы вести тончайшие препирательства о какой-нибудь запятой в дипломатическом акте; он никогда не спешит, нисколько не дорожа временем, и потому почти всегда имеет возможность опутать европейского дипломата, истощив его терпение. Так поступали и явившиеся из форта китайские парламентеры: своими дипломатическими ухищрениями они совершенно озадачили офицеров союзных войск, осыпая их изъявлениями согласия, отрицаниями, уступками, которые потом брали назад, и всевозможными оговорками и уклонениями. Переговоры грозили затянуться до бесконечности и, конечно, затянулись бы, если бы участвовавший в них английский переводчик Паркс, который был очень хорошо знаком с китайскими приемами, не взял на себя руководства прениями и не заявил самым определенным образом, что союзники требуют ни больше, ни меньше, как безусловной сдачи фортов. На это парламентеры возразили, что в таком случае им остается тольк удалиться, что форт их хорошо вооружен, в изобилии снабжен всем необходимым и будет защищаться до последней крайности. С этим они и уехали. Монтобан, раздраженный таким высокомерным заявлением китайцев, хотел тотчас же начать атаку форта, но ее пришлось отложить на два часа, вследствие заявления лорда Эльгена, что его войскам надо сперва пообедать. По истечении означенного времени войска двинулись к форту и заняли его... без боя: форт безмолвствовал. Беспрепятственно перейдя первый, а затем и второй ров, союзники недоумевали: какой адский замысел может скрываться за этим отсутствием всякой обороны со стороны форта, снабженного сильными орудиями? Отворив извнутри ворота и проникнув внутрь крепости, союзники, к величайшему изумлению, увидели неподвижно стоявший сплошною массой гарнизон в 3.000 человек. Люди гарнизона побросали перед собой наземь свое оружие. На вопрос: где их начальник? китайцы ответили, что его у них нет. Вслед за тем, из толпы выступили трое мандаринов невысокого ранга и объяснили, что их главнокомандующий убит в первом форте при взрыве порохового магазина, предшествовавшем занятию форта союзниками (то был найденный в форте важный мандарин с павлиньим пером). За его смертью — говорили трое мандаринов — никто не смел без повеления богдыхана принять на себя командование; притом, если уж сам главнокомандующий не смог отстоять первый форт, то что же могли предпринять люди, отнюдь не имеющие притязания быть лучше своего начальника? С этими словами мандарины пали на колени, начали сильно ударять себя в грудь и просить, чтобы их вместе с гарнизоном форта отпустили невредимыми на правый берег.

Вместо ответа, генерал Монтобан отправил двух своих офицеров на правый берег, с поручением попытаться склонить тамошние форты к сдаче. Едва отплыли эти офицеры, вдогонку за ними пустились на лодке и два английских офицера; люди практичные, они захватили с собою на всякий случай и британский флаг.

Переправившись на правый берег Пей-Хо, союзные офицеры явились к гражданскому и военному губернатору занятой англо-французами провинции Пе-чи-ли, но, как водится, попали в самую гущу китайских хитросплетений. Вице-король укрылся во внутренних покоях, а мандарины затеяли с офицерами ни к чему не ведущие переговоры. Находившийся при английских офицерах переводчик Паркс, со свойственною ему крутостью, положил, однако, конец их болтовне, решительно заявив, что если офицеры не будут немедленно приняты вице-королем, то уедут обратно, и вся ответственность за возможные последствия падет на вице-короля. Энергический натиск всегда смиряет китайцев. Вице-король тотчас же принял офицеров самым любезным образом. Они потребовали сдачи фортов правого берега (так называемых «южных»). Требование это, конечно, не замедлило вызвать длиннейшие разговоры: не видя им конца, офицеры заявили, что прерывают переговоры, и, откланявшись, удалились. Китайцы бросились за ними, вернули их. Эта сцена повторилась дважды, и, наконец, после переговоров, продлившихся два часа, вице-король подписал акт о сдаче южных фортов. При прощании он попросил позволения вывезти из форта на левом берегу тело убитого главнокомандующего, на что ему и было дано разрешение. На следующий день, 22-го августа, проход по р. Пей-Хо был уже свободен.

Падением фортов на Пей-Хо положение дел совершенно изменялось. Союзные дипломаты и главнокомандующие могли ожидать, что после этого китайцы вынуждены будут покориться и подписанием мира в Тянь-Цзине устранять для союзников надобность в наступлеши на Пекин. Но вышло иначе.

В тот самый день, когда р. Пей-Хо была открыта для союзных флотилий, случился эпизод, подавший французам повод лишний раз убедиться, что союзники их, англичане, руководятся эгоистическими побуждениями. Английский адмирал Гоуп 4, не предупредив французов и, следовательно, поступив наперекор своим инструкциям, взял с собою три канонерки и направился вверх по течению реки до Тянь-Цзина. Под сильным впечатлением, которое произвела на китайцев утрата их фортов, жители Тянь-Цзина, естественно, должны были бы счесть победительницею ту сторону, чей флаг появится первым над городом; этого и хотел достигнуть адмирал Гоуп, стремившийся упрочить престиж своей родины в Китае. Лорд Эльген и британский генерал Грант, лично сообщая об отъезде Гоупа генералу Монтобану, сделали вид, будто поступок адмирала совершен без их ведома; но едва-ли можно предположить, чтобы Гоуп, не предупредив хотя бы своего посла, мог решиться на такое предприятие, которое, в конце концов, могло бы повести к возобновлению военных действий. Дело в том, что если бы тянь-цзинский гарнизон, расположенный в двух командующих над рекою фортах, пустил ко дну три неприятельных канонерки, что он был бы вправе сделать, то союзникам пришлось бы распроститься с трактатом. заключение которого уже предвиделось. Подробность эта заслуживает внимания как черта, обрисовывающая существовавшее между союзниками скрытое соперничество.  

Вслед за Гоупом, двинулись в Тянь-Цзин — сухим путем — французские и английские войска, который и прибыли туда одновременно. Тут французам был сделан их союзниками новый сюрприз; оказалось, что англичане заключили с главнейшими местными купцами контракты на поставку провианта для британских войск, нисколько не позаботившись об удовлетворении нужд французов. Последствием этого было то, что французские интенданты лишь с большим трудом могли добывать продовольствие. Возмущенный такою проделкой, генерал Монтобан обратился к английскому главнокомандующему с резкими упреками по поводу такого грубого нарушения уговора, на основании которого союзники должны были братски делиться находимыми на месте продуктами; англичане извинялись, ссылаясь на «недоразумение».

На другой день по занятии Тянь-Цзина, двое китайских сановников, назвавшихся коммиссарами богдыхана, дали знать английскому и французскому послам, тоже расположившимся в Тянь-Цзине, что они готовы вступить в мирные переговоры, причем выражали глубокое сожаление по поводу возникших между Небесною империей и воюющими с нею державами недоразумений. Послы, не догадавшись потребовать от этих сановников предъявления полномочий, начали с ними бесконечные переговоры, чем китайский генералиссимус Сан-Ко-Ли-Цзин и воспользовался для сосредоточения под Пекином всех войск, какими только мог располагать. Составили условия мира, а когда затем, после длинного ряда пререканий, дело дошло до подписи, оба китайские сановника объявили, что у них нет на это необходимость полномочий и что надо посылать за императорскою печатью. В конце концов, когда выведенные из терпения послы отправились к сановникам на дом, чтобы указать им на неуместность созданных ими проволочек, оказалось, что сановников и след простыл: они уехали и увезли с собою все врученные им бумаги. Можно думать, что они немало посмеялись над простоватостью европейских дипломатов. На все упреки, с которыми обращался генерал Монтобан по поводу этого упущения к французскому послу, барон Гро спокойно возражал: «Весьма сожалею, что я поступил не так, как бы следовало; но между людьми известного круга как-то неловко принимать известного рода предосторожности».

Между тем, времени терять было нельзя; нужно было покончить кампанию до наступления зимы, которая в этой части Китая бывает сурова и могла бы вредно отразиться на состоянии войск. Так как на переговоры рассчитывать было нечего, то союзники решили выступить по направлению к Пекину, отправив по 200 человек от каждой стороны назад в Шанхай, где китайские мятежники становились беспокойны. 10-го сентября англо-французские войска выступили из Тянь-Цзина, в сопровождении лорда Эльгена и барона Гро. Китайское правительство, встревоженное тем, что неприятель продолжает свое наступление, несмотря на все противопоставляемые ему препятствия, пыталось задергать союзников в пути, засылая к ним сановников с просьбою отступить обратно к Тянь-Цзину, где сановники обещали возобновить переговоры. Просьбы эти, после недавнего опыта, были, конечно, оставляемы без последствий, и союзники продолжали свое наступательное движение. В одном из пунктов, где сделана была остановка, к Монтобану явился некрупного ранга мандарин и стал просить, чтобы войска, изменив свой маршрут, не проходили через два подведомственные этому мандарину селения. Встретив отказ, он сделал попытку подкупить д'Эрисона, служившего при Монтобане переводчиком. «Поймите, — говорил он,— вы получите тысячу таэлей, если убедите вашего начальника направить его войска в сторону от этих селений». И когда его начали после этого выпроваживать, он, упираясь, говорил: «Если вам мало тысячи таэлей, то вам стоило только сказать».

13-го сентября французы прибыли в Хо-Си-У; на пути туда они находили свежие еще следы стоянки значительного количества конницы. Теперь цель, с которою мандарин упрашивал войска изменить маршрут, стала ясна: он хотел, чтобы наступающий не узнал о присутствии вооруженных сил в этом районе. По мере дальнейшего наступления, все чаще и чаще попадались союзникам покинутые обывателями жилища; места становились все более пустынными; было очевидно, что население притаилось и готовит неприятелю что-то зловещее. И действительно, для союзников готовилась ловушка. Они намерены были двинуться из Хо-Си-У на Танг-Че-У, но еще ранее их выступления принц Тцай, родственник богдыхана, прислать во французскую главную квартиру двух конных мандаринов с депешами. В одной из них, адресованной на имя барона Гро, говорилось: «В депеше, присланной нам вами 12-го сентября, было сказано, что вы желаете подвинуться до Танг-Че-У. Мы далеки от мысли воспротивиться осуществлению этого вашего желания; напротив, мы хотим войти с вами в соглашение. Если вы согласитесь расположить ваши войска лагерем в селениях Янг-Тцзун, Чун-Чу и Хо-Си-У, не подвигая их далее, то, согласно тому, что было установлено в Тянь-Цзине, ваше превосходительство можете прибыть в Танг-Че-У с малочисленною свитой и без оружия, чтобы договориться с нами относительно всех статей конвенции, которую мы могли бы составить и подписать с приложением печатей, предварительно поездки вашего превосходительства в Пекин для обмена ратификаций договора. Это устранить промедление и китайским властям будет поручено заготовить для вашего превосходительства повозки и все необходимое для поездки. Итак, просим вас сообщить о числе лиц, который будут вас сопровождать, чтобы все могло быть заранее приготовлено». Подписали императорские коммиссары: принц Тцай и др. — Барон Гро, поверив искренности этого письма (он не раз уже попадался на удочку китайцев, характера которых не понимал), настоял на том, чтобы армия была остановлена в двух милях от Танг-Че-У; он был уверен, что теперь дело совсем уже кончено и подписание мирного договора не заставит себя ждать. Не будь у генерала Монтобана отнята дипломатические полномочия, остановки этой не случилось бы; но при данных условиях он, хотя и с ропотом, вынужден был подчиниться распоряжению барона Гро и остановился в двух милях ог города, в котором суждено было пострадать нескольким жертвам.

В виду начавшихся переговоров, не было, казалось, никакой опасности в отправке в Танг-Че-У нескольких офицеров, в качестве парламентеров; для этого избраны были пять французских офицеров и миссионер аббат Дюлюк, в качестве переводчика. Им поручено было заготовить провиант, заключить нужные контракты и вообще озаботиться удовлетворением нужд стоявших в двух милях оттуда войск, сообразуясь с инструкциями от посланников. С тою же целью посланы были с английской стороны два офицера, первый секретарь посольства, переводчик Паркс и еще несколько лиц; к ним присоединились также корреспондент газеты «Times» Баульбэ, глава научной миссии переводчик Эскерак де Лотюр и его секретарь. Вся эта маленькая экспедиция отправилась в Танг-Че-У; части войск велено было идти следом за нею и ожидать под городом возвращения всей группы. Во главе колонны пошли англичане; жителей на всем пути не оказалось, но всюду виднелись следы незадолго перед тем стоявшей здесь многочисленной китайской конницы. После двухчасового перехода, вдали замечены были громадные массы татарской конницы. Встревоженный Монтобан поехал в английскую главную квартиру и, по прибытии туда, встретил высокого мандарина, следовавшего в паланкине в сопровождении многочисленной свиты. Мандарин, по имени Ханг-Ки, носил коралловый шарик, что означало чин, равный генеральскому. Он заявил, что прибыл с целью договориться с послами относительно церемониала их вступления в Пекин. Союзные генералы отвечали на это, что послы не находятся при авангарде, но что если уж речь идет о церемониале, то они хотели бы узнать, почему место лагерного расположения союзных войск было занято татарскою армией. Ханг-Ки, со свойственным китайцам умением играть любую роль, выразил удивление и даже начал расспрашивать генералов о позициях китайских войск, которые были ему известны, конечно, лучше, чем союзникам. Затем он простился, утверждая, что тут, вероятно, какое-нибудь недоразумение, и что он тотчас же прикажет татарским войскам удалиться. Вслед затем начали получаться вести, что татарская армия не уходит, что в ее составе должно быть не менее 15.000 всадников да столько же пехотинцев, и все они идут вперед с решительным воинственным видом и с зажженными фитилями при ружьях. Положение становилось напряженным. На горизонте подымались столбы пыли, указывавшей на движение войск. Союзные генералы немедленно отдали нужные приказания. Положение их было критическое: на открытой равнине им приходилось с незначительными силами принять бой с большими неприятельскими массами. Монтобан, указывая на явное предательство китайцев, желал тотчас же открыть наступательные действия; другого средства к спасению ушедших в Танг-Че-У парламентеров он не находил. Английский генерал Грант, напротив, полагал, что еще нет никаких доказательств предательского захвата союзных офицеров в плен и что начатие боя, скорее, погубить их. Тем временем, из Танг-Че-У поспешно прибыли несколько лиц из числа сопровождавших экспедицию парламентеров; все они были крайне взволнованы, говорили, что им едва удалось пробраться сквозь толпы китайцев, и подтверждали справедливость полученных ранее сведений о численности татарской армии. Не оставалось сомнения в том, что воззвание богдыхана возъимело свое действие: исполняя его призыв истреблять иноземцев всеми возможными средствами как гадов, китайцы задумали завлечь неприятеля в ловушку и начали подготовлять осуществление этого замысла еще в Тянь-Дзине, куда засылались мандарины с целью сбить союзников с толку мнимыми переговорами. Они, очевидно, стремились застигнуть врасплох рассеянные неприятельские силы и подавить их численным перевесом.

Союзные генералы простились, пожав друг другу руки, и приготовились вести свои войска. В эту минуту издали донеслись три пушечных выстрела, а спустя несколько мгновений показался несущийся вскачь взвод кавалерии в расстроенном порядке, и к войскам прискакали, с брошенными поводьями, несколько английских всадников, большею частью раненых. Лошади их едва переводили дух, а одна из них пала мертвою к ногам генералов. Прибывшие рассказали, что китайцы напали на парламентеров в Танг-Че-У, затеяли резню с находившимися недалеко от города английскими солдатами и едва не перебили самих рассказчиков, которых сперва пытались вежливо заманить в свои палатки. Ускакать рассказчикам удалось только благодаря прекрасным лошадям, которыми снабжена была вся английская кавалерия и артиллерия; у французов же были мелкие лошади, купленные в Японии, и они не могли бы спастись в случае погони.

Наскоро выслушав потрясающий рассказ, генералы двинули вперед свои войска, которые вскоре и вступили в горячий бой. Опуская подробности, отметим только, что, несмотря на численный перевес китайцев, союзники взяли позицию Коа-Тцзун, километрах в шести от Танг-Че-У, нанеся страшный удар китайскому генералиссимусу Сан-Ко-Ли-Цзину, войска которого оказались совершенно деморализованными, не говоря уже о понесенных ими больших потерях людьми и орудиями. Относительно участи парламентеров стало известно, что, по прибытии в Танг-Че-У, они очень любезно и вежливо были приняты мандаринами и размещены по заранее приготовленным для них квартирам. Переговоры с ними велись в примирительном духе; а потом оказалось, что часть их была замучена на смерть и часть искалечена невообразимыми истязаниями. Требование о выдаче их не было исполнено китайскими властями, и потому союзники решили идти на Пекин, чтобы навести на китайское правительство ужас и тем побудить его к выдаче несчастных. Всякие переговоры, разумеется, были прерваны; роль дипломатии была доныне не блестящею, и персонал посольств держал себя теперь передо генералами тише воды ниже травы; решающий голос получила армия.

Путем разведок и чрез лазутчиков было дознано, что татарская армия, получив, после недавнего разгрома, свежие подкрепления, стянута на расстоянии нескольких километров от поля последнего сражения, у селения и моста Паликао (что значит «мост восьми лилий»). Мост этот, красиво построенный из камня и мрамора, соединяет между собою оба берега Императорского канала, который служит водным сообщением между Танг-Че-У и Пекином. Тут сосредоточено было китайцами около 50.000 человек. Пленный китаец показал на допросе, что он видел нескольких связанных европейцев, которых везли в повозках к Пекину. Представлялось вероятным, что на этот раз союзникам придется драться со всеми оставшимися в наличности войсками богдыхана; таким образом, предстоявший бой должен был иметь решающее значение. 21-го сентября, ранним утром, началось наступление союзников на Паликао; в недалеком расстоянии от моста они были встречены громадною массой татарской конницы, надвигавшейся на них в полном порядке мелкою рысью. В промежутках между группами всадников виднелась пехота, а за нею, в лесу, искусно замаскированный деревьями, поставлены были батареи. Странным казалось то, что в этой массе войск не слышалось никакой команды; все эволюции производились при помощи флагов, которые то поднимались, то опускались, то склонялись направо или налево, наподобие морских снгналов. Татарская кавалерия упорно наседала на союзников и, благодаря своей многочисленности, вероятно, успела бы подавить их, если бы только китайская артиллерия оказалась на высоте своей задачи; но она стреляла через головы противника, тогда как орудия французов и англичан пробивали, одну за другою, бреши в неприятельских рядах. При всей горячности ружейного и орудийного огня, союзники не несли почти никаких потерь и настойчиво подвигались вперед, тесня и расстраивая китайские полчища. Бой, начавшийся в 8 час. утра, кончился к трем часам пополудни занятием моста союзниками и бегством совершенно расстроенной татарской армии, потерпевшей огромный урон (до 3.000 человек). Потери союзников оказались незначительными: в общей сложности, они лишились 51 человека убитыми и ранеными. Взятая англо-французами военная добыча была очень велика. Впоследствии, подвинувшись к Пекину, союзники нашли в Летнем дворце богдыхана, среди многих других документов, донесение Сан-Ко-Ли-Цзина из Хо-Си-У о том, что союзники выступили из Тянь-Цзина с такими небольшими силами, что он наверное уничтожить их всех. Донесение это писано было в тот самый день, когда принц Тцай уверял французов честным словом, что мир уже совсем готов к подписанию. Неудивительно, что богдыхан, успокоенный было уверением своего генералиссимуса в несомненности победы, но затем потрясенный неожиданною близостью вступления «варваров» в Пекин, не нашел ничего лучшего, как бежать в Монголию, оставив трон и согласившись на переговоры о мире, ведение которых он возложил на своего брата, принца Кунга.

Принц этот, согласно китайскому обыкновению, начал с ухищрений. Он обратился к послам с письмом, которое было помечено задним числом, чтобы казалось, будто поручение вступить в переговоры дано было ему ранее разгрома под Паликао, обойденного в письме полным молчанием. Послы в своем ответе указали Кунгу на неслыханное злодеяние, совершенное в Танг-Че-У, где были схвачены и, как можно опасаться, увезены в Пекин парламентеры; в виду этого злодейства, послы заявляли, что никаких переговоров быть не может до тех пор, пока парламентеры не будут возвращены в их лагери. Принц Кунг начал увертываться; он заявлял, что пленники здоровы и будут возвращены после подписания мира и проч. Так проходили дни за днями, что, наконец, вынудило союзников, простоявших две недели под Паликао, вступить в боевом порядке в Пекин, предварительно заняв расположенный по соседству с ним роскошный Летний дворец богдыхана. В этом дворце, подвергшемся, как известно, разграблению со стороны союзных войск, а отчасти и набежавших из окрестностей китайских обывателей, были, между прочим, найдены разные вещи, принадлежавшие некоторым из пропавших без вести парламентеров, а также несколько бумаг, писанных европейскою рукой. Бумаги эти, подобранные французскими солдатами и доставленные генералу Монтобану, оказались весьма любопытными документами: то были французский и английский тексты трактата, обсуждавшегося в Тянь-Цзине лордом Эльгеном и бароном Гро, с одной стороны, и китайским мандарином. Мандарин этот, не имевший полномочий, внезапно исчез и увез оба списка с собою, а потом либо доставил, либо переслал их богдыхану. При сличения английского и французского списков обнаружилась значительная разница в их содержании. В чем же она заключалась?

Когда Франция и Англия посылали свои войска в Китай, было условлено, что как труды и жертвы, так и результаты экспедиции должны быть одинаковы для обеих сторон. Но втихомолку англичане рассчитывали взять себе львиную долю. Когда китайский коммиссар явился в Тянь-Цзин для переговоров, каждый из обоих послов вручил ему текст договора, написанный на соответственном языке; оба текста были предварительно сверены обеими сторонами, но, при вручении мандарину, лорд Эльген заменил сверенный английский список другим, который был несходен со списком французским. В нем выговаривались особые выгоды в пользу одной только Англии — вознаграждения, территориальные уступки на китайском побережье и проч. А в пояснительном к тексту письме лорд Эльген писал: «О французах не беспокойтесь. Дайте им какое-нибудь нравственное удовлетворение по части их религии. Мы уже сами позаботимся о том, чтобы они присоединились к просимым нами условиям, потому что они — наемники, состоящие у нас на жалованьи». Британский посол, очевидно, не рассчитывал на то, что его проделка может как-нибудь случайно обнаружиться.

Передавая эту подробность, д'Эрисон настаивает на справедливости сообщаемого им факта и приводит в подтверждение его несколько писем сведущих в деле лиц.

В дополнение приведенных выше выдержек из книги д'Эрисона, остается сказать, что в начале ноября, когда союзники шли в Пекин, с целью занять его, двое английских офицеров явились к генералу Монтобану с известием, что китайцы прислали в британский лагерь пятерых из содержавшихся в плену французских парламентеров. Все они — в том числе переводчик Эскерак — оказались в самом плачевном состоянии: измученными, истощенными, одетыми в грязный лохмотья; некоторые из них были искалечены, один даже самым варварским образом оскоплен. И как раз в то время, когда они испытывали ужасные мучения, брат богдыхана, принц Кунг, с которым, союзники вели переговоры, писал барону Гро: «Имею честь уведомить ваше превосходительство, что я отдал приказание, чтобы переводчику вашей великой империи Эскераку было оказываемо надлежащее внимание. По дружественном улажении с ним всего, что касается подписания конвенции, я намерен немедленно же и надлежащим образом возвратить к вам ваших задержанных соотечественников». Рассказов пленников о перенесенных ими от китайцев истязаниях мы передавать не будем, щадя нервы читателя.

Заключим наши выдержки указанием д'Эрисона на то, что прекращением продолжительных затяжек и уверток со стороны принца Кунга союзники были обязаны отчасти добрым услугам русского посла в Пекине, генерала Игнатьева. Он съумел повлиять как на остававшиеся в Пекине китайские власти, так и на богдыханский двор. Созвав к себе семерых или восьмерых оставшихся в столице офицеров, не имевших, впрочем, полномочий для переговоров, он стал попрекать их тем, что они ничего не предпринимают в виду угроз англо-французов бомбардировкою Пекина, если китайцы не приступят к серьезным переговорам о мире. «Разве вы не видите,— говорил генерал,— что вы решительно не в состоянии предотвратить это бедствие и что англо-французам очень легко будет разрушить и сжечь дворец богдыхана, да и весь город?» Напуганные китайцы, растерявшись, начали жаловаться на то, что, за отсутствием всех важных сановников, они ничего не могут сделать и не знают, как быть. «Научите нас, как поступить»,— просили они. Генерал Игнатьев сказал, что для Китая единственный выход из крайне опасного положения в том, чтобы заключить мир во что бы ни стало, безусловно приняв все условия, какие будут поставлены победителями, тем более, что последние желают только одного — именно искреннего подтверждения трактата, заключенного китайцами два года тому назад без намерения соблюдать его. «Но мы не можем, у нас нет полномочий на это»,— возражали китайцы. «В таком случае, ступайте от моего имени к брату богдыхана, принцу Кунгу, передайте ему, что я вам говорил, и упросите его, как уполномоченного богдыханом, прибыть в город вместе с сановниками для обсуждения и подписания условий мира. Скажите ему, что ему нечего бояться, так как в случае его готовности к заключению мира союзники не тронут Пекина». Совет этот подействовал: после некоторых, неизбежных в Китае проволочек, мир был подписан, и экспедиции положен конец.

При чтении телеграмм из Китая, изо дня в день печатаемых ныне в газетах, невольно вспоминаются рассказы д'Эрисона о китайских событиях 1860 г. и кажется, что совершающееся ныне во многом сходно с тем, что было 40 лет тому назад. Общий фон картины остается, по-видимому, таким же, каким он был в ту пору, и все различие едва-ли не в том только, что, вместо двух держав, перед «желтою загадкой» стоят теперь в нерешимости несколько наций и что против них, наравне с «Большими кулаками», выступают уже не прежние нестройные китайские полчища, с луками, самострелами и негодными ружьями, а войска, обученные европейскими инструкторами и снабженные современным вооружением. В остальном же как бы повторяется все прежнее. Даже история с послами, задержанными в Пекине — разве не напоминает она во многом эпизод с англо-французскими парламентерами, о котором повествует д'Эрисон?

А. Редкин.


Комментарии

1. Journal d'un interprete en Chine, par le comte D'Herisson. Paris.

2. Elgin, ошибочно называемый у нас нередко «Эльджином». Он, как известно, был в Китае сперва в 1857 г., в качестве специального уполномоченного Великобритании, и повел дипломатические и военные действия с такою энергией, что уже в октябре 1858 г. достиг заключения тянь-цзинского договора. Нарушение последнего китайцами побудило английское правительство вновь командировать Эльгена в Китай во главе экспедиции.

3. Все числа по новому стилю.

4. Hope.


 

 

Top
 
 

© Материалы, опубликованные на сайте, являются интеллектуальной собственностью и охраняются законодательством об авторском праве. Любое копирование, тиражирование, распространение
возможно только с предварительного разрешения правообладателя.
Информационный портал по Китаю проекта АБИРУС

Карта сайта   "ABIRUS" Project © All rights reserved
Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100 Яндекс цитирования