header left
header left mirrored

"Марш от Хингана до Фулярды" Н. А. Орлова

ОРЛОВ Н. А.

ФОРСИРОВАННЫЙ МАРШ ОТ ХИНГАНА ДО ФУЛЯРДЫ

(Из воспоминаний о походе Хайларского отряда в Манчжурии в 1900 г.).

После похорон капитана Смольянникова тяжело и неприятно было оставаться Хайларскому отряду на биваке около устья Хоригола. Красивые сами по себе места на берегу реки Яла приняли теперь печальный оттенок. Высокий крест на могиле героев резко выделялся на зелени окружающих гор и постоянно напоминал о тяжелой утрате. Все это побуждало скорее уходить вперёд. Тогда же получили телеграмму от генерала Мациевского, командующего войсками Забайкальской области: «4-го августа генерал Ренненкампф занял Мергень, гонит неприятеля к Цицикару. Двигайтесь вперёд и гоните перед собою все, чтобы одновременно взять Цицикар. У Ренненкампфа шесть батальонов и пять сотен, 20 пушек. Успевайте; вместе забайкальцы должны взять. Помогай вам Бог».

В следующей телеграмме говорилось, что в Цицикар надо прибыть 20-го августа. Первая телеграмма была послана из Читы 9-го августа, когда там знали, что Хайларский отряд находится еще на казачьих Яшках. При наибольшей быстроте телеграмму можно было получить 11-го августа, т. е. до 20-го августа оставалось бы девять суток. Не легко было бы пройти более 340 вёрст в девять дней, если бы начальник отряда самостоятельно не решил двигаться вперёд, выступив с казачьих Якшей еще 7-го августа, 11-го уничтожив неприятеля на Большом Хингане и продвинулся до устьев Хоригола, откуда до Фулярды оставалось только 250 вёрст. Теперь пройти это расстояние в остающиеся восемь дней (12-го августа дневали) было возможно. Начались приготовления к форсированному походу. Хотя неприятеля рассеяли, но кругом бродило довольно много вооружённых шаек китайцев и следовало озаботиться очищением окружающей местности. Еще 12-го августа, в пяти шести вёрстах от бивака, в горах заметили шайку китайцев, против которой немедленно выслали полсотни верхнеудинцев и 8-ю роту охранной стражи под начальством капитана Чоглокова. При появлении наших войск китайцы моментально рассеялись и скрылись в лесу. Преследовать там одиночных людей по пересученной гористой местности оказалось невозможным. Чоглоков вернулся на бивак. Полагали, что этим дело и кончится, но китайцы сделались более предприимчивы, чем о них прежде думали, и то там, то здесь производили отдельные попытки к нападениям. Перед рассветом 13-го августа один из казаков, находившихся при гурте скота, увидал в недалёком от себя расстоянии в траве какое-то движущееся темное пятно.

— «Стой! кто идёт? Что пропуск?» — загремел он по уставу.

Ответа не было. Уставист повторил свои возгласы, готовился сделать это и в третий раз, а затем стрелять, но китаец предупредил слишком точного казака, выстрелил сам и пронизал ему руку. Казак успел выстрелить два раза, но в темноте в поспешности, да и с больной рукой промахнулся. Таким же образом ранили и другого казака при гурте скота. Обидно было потерять двух казаков на таком пустом деле. Право, указания устава кажутся в иных случаях неприменимы. Какая надобность предупреждать противника своим возгласом? Не лучше ли, если он хочет пробраться через нашу цепь, то пропускать его, не останавливая, и лишь затем схватывать и разбирать в чём дело.

13-го августа предстоял переход небольшой, главные силы должны были пройти всего 22 версты до станции Ял. Выступили в 7 часов утра, а на ночлег прибыли уже в 3 часа дня; но авангард, состоявший из двух рот Читинского пехотного полка и конницы с конной батареей, прошёл до станции «Барим первый», т. е. вёрст сорок.

Конница выдвинулась вперёд много раньше Читинских рот, которые должны были принимать собственные меры охранения совершенно оригинальной формы, выработанной в Хайларском отряде во время похода. Надобно заметить, что пути по сторонам от направления движения отряда были свободны от неприятеля, который сосредоточивался непосредственно вдоль линии строящейся железной дороги. Ясно, что разбрасывать конницу веером на большое расстояние впереди отряда так, как это принято в европейской войне, не было никакой надобности. Точно также лишне было высылать боковые отряды и дозоры далеко в стороны. За то долина реки Яла, покрытая густой травой, в которой свободно прятались китайцы, должна была быть тщательно осмотрена; поэтому пехота высылала поперёк всей долины густую цепь дозорных, один в расстоянии от другого не более как шагов на сто. Таким образом получался род лавы, которая тщательно осматривала всю местность и приканчивала встречавшихся на пути вооружённых китайских солдат. На переходе 13-го августа читинцы прикончили человек двадцать.

Форсированный марш только еще начинался, а между тем уже видно было некоторое утомление отряда и ослабление в порядке совершения перехода. Требовалось порядок поддержать, последить за ним и обратить его, так сказать, в привычку. Как и прежде, начальник отряда утром пропускал мимо себя весь отряд и делал соответственные указания. Труднее всего было наладить своевременное выступление обоза, в особенности запаздывал офицерский обоз. Что же делать! Здесь сказывалась человеческая слабость. Офицерам и командирам хотелось подольше поспать утром, хорошо напиться чаю и закусить; вестовые должны были все убрать, потом уложить обоз; с укладкой запаздывали, повозки не изготовлялись вовремя, а чтобы догнать остальной обоз шли рысью. Требовалось лишнее напряжение сил лошадей, набивались холки, иначе сказать, обоз грозил прийти в негодность; вот почему строго было запрещено позволять повозкам ходить рысью.

Переходы предстояли значительные, дневок почти не предвиделось.

— «В таком случае», — говорил поручик Кублицкий-Пиоттух, — «ни один продовольственный транспорта нас не нагонит, и я считаю своей обязанностью доложить вашему превосходительству, что восьмидневный запас у нас употребляется в пищу с 9-го августа; сегодня 13-е августа, т. е. расходуем запас уже пять дней и вскоре мы его уничтожим».

— «Хорошо, я сам уже об этом думал. Как это ни грустно, но придется уменьшить дачу. Именно, заготовьте в приказ пункт, чтобы сухари расходовали только по одному фунту с четвертью, муку по фунту и 32 золотника, хлеб, если он будет, по фунту и 72 золотника; но я все-таки рассчитываю на запасы неприятеля, — оставили же нам китайцы что-нибудь на пути. В 1877 году в Турецкую войну, мы перешли Балканы именно при помощи турецких запасов. Без них и переход был бы невозможен. Поэтому напишите в приказе так:

«При дальнейшем следовании отряда к Цицикару сухари, по всей вероятности, подвезены не будут, а потому частям войск необходимо пользоваться даже самыми ничтожными запасами муки, встречающимися на пути, и забирать их с собой. Сухарный запас расходовать возможно осмотрительнее и экономнее, сберегая каждую кроху его».

14-го августа отряду назначено было выступить в 5 часов утра. Так как конница была далеко впереди, то меры охранения приходилось принять на себя пехоте. В виде авангарда, за час до выступления всего отряда, двинулась сотня от 5-го казачьего батальона, а с нею инженерный парк. Инженеру путей сообщения Сербскому приказано было следовать при инженерном парке и руководить его работами по исправлению дороги и закапыванию встречных трупов людей и животных. На дороге местами набрасывали некоторые мостики через ручейки и маленькие мочежинки, чтобы люди напрасно не мочили ног. Простуды нечего было опасаться, потому что, перевалив Хинган, отряд вступил в страну с более мягким климатом, сделалось гораздо теплее, днём даже стояла жара; но промоченные ноги легче было стереть во время ходьбы.

При жаркой погоде днём трупы разлагались очень сильно, мухи могли переносить заразу с трупов на живых людей и даже могла развиться чума. Конские трупы имели странный и самый разнообразный вид; иногда лежит полный, жирный, недавно издохший конь, раздувшийся, с прямыми ногами, нелепо приподнятыми кверху; задняя часть обыкновенно уже объедена волками, а может быть и китайцы отрезали себе заманчивые куски, потому что китайцы и буряты не стесняются есть падаль. Иногда от трупа остается только скелет и кожа; в таком случае запах лошадиного трупа не столь отвратительный, имеет какой-то острый сладковатый оттенок и с первого раза может показаться даже приятным. Трупы людей (китайцев) обыкновенно находили еще совершенно свежими, закапывать их было, легко и безопасно, между тем для конских трупов приходилось вырывать большие ямы и постоянно думать о том, как бы не заразиться сибирской язвой. Вследствие этого казаки иногда закапывали лошадей слишком небрежно, не прикрывая трупы землей. Трудно было, и требовать слишком строго исполнения этой неприятной работы. Теперь упомянутая обязанность была возложена специально на инженерный парк, и дело пошло лучше.

Каждый день во время марша указывался последовательный порядок, в котором части отряда следовали одна за другой. Конечно, труд похода не одинаков для частей, следующих в голове и в хвосте. В большинстве случаев головной части идти легче. Одно то обстоятельство, что вследствие растяжки колонны хвостовая часть прибывает на ночлег позднее двумя часами, а то и больше, можно считать крайне тяжёлым, потому что переход обыкновенно кончался поздно, уже в темноте. В видах справедливости, а еще более в видах наилучшего сбережения сил отряда, каждый день меняли часть, идущую в голове колонны. Обозы шли обыкновенно непосредственно за своими батальонами; это выгоднее во всех отношениях при небольшом отряде: 1) обозы не составляют одной чрезвычайно глубокой колонны, нуждающейся в специальном прикрытии; 2) поставленные между батальонами они прикрываются наилучшим образом от нападения неприятеля, с которой бы стороны оно ни ожидалось; 3) командиры, имея обоз возле себя, лучше присмотрят за порядком его движения, и 4) даже на привалах они могут пользоваться из обоза, а равно подсаживать людей, уставших или натёрших себе ноги.

Продовольственный гурт всегда шёл сзади колонны под прикрытием сотни или полусотни; пускать его между частями было неудобно, так как он подымал большую пыль. Обоз штаба отряда шёл всегда за головным батальоном; выгода для штаба заключалась в том, что на ночлеге получали обоз очень скоро, за то утром приходилось его пораньше собирать для выступления.

Хотя неприятель после сражения на Хингане был окончательно рассеян, но Цицикарский дзянь-дзюнь Шеу мог выдвинуть новую армию, а потому всегда следовало ожидать встречи с неприятелем. Кончина Смольянникова, который получил медицинскую помощь несколько поздно, заставила дать указание медикам относительно того, чтобы во время боя они находились непосредственно за своими частями, но отнюдь не располагались бы с двуколками где-нибудь сзади, вне выстрелов.

Переход 14-го августа был довольно большой, а именно, главные силы должны были пройти 40 вёрст, за «Барим второй»; коннице приказано продвинуться до Хоросу и только две читинских роты, стоявшие уже на Бариме, остались на месте и получили 14-го числа дневку. Путь шёл долиною реки Ял, и красоты его разнообразили поход. Река Ял, с быстрым извилистым течением, с холодной чистой, как хрусталь, водой, подходить то к одному, то к другому берегу долины; вследствие этого реку часто приходится переходить вброд. Кругом горы скалы, покрытия небольшим кудрявым лесом, среди которого все чаще и чаще попадается дуб и граб. При взгляде на баримские скалы невольно вспомнились окрестности Крейцнаха, именно Мюнстерамштейн. Перевалы красивы, пологи, не длинны и тяжеленьки, особенно для обозов. Луга чудные, лошади все время пасутся и хорошо наедаются. Множество фазанов снуют возле самой дороги; вкусные и нарядные птицы со своей белой шеей сильно соблазняют охотников, но охота в отряде запрещена, чтобы не было пустых, праздных выстрелов, подающих повод к ложным тревогам. Неоднократно встречаются гадюки.

По пути находили много хлама, брошенного китайцами, а также шанцевого инструмента, главным образом, лопат. Вероятно китайцы растащили их из железнодорожных построек, где они были оставлены 28-го июня, когда русские бросили линию. Принимая во внимание, что казаки подрастеряли и поломали некоторую долю своего казённого шанцевого инструмента, можно было бы воспользоваться лопатами, брошенными китайцами, но дело в том, что недостача была уже пополнена во время стоянки около устьев Хоригола из обоза, отбитого у неприятеля.

Марш продолжается несколько часов. Солнце припекает весьма сильно. Песенники 6-го батальона орут свои песни с каким-то отчаянием усталости. Только командир 6-го батальона бодрым и неизменно ровным шагом (он не садится верхом) идёт во главе своих казаков. Все с нетерпением ждут шестого привала, — он имеет большое значение. После каждого часа марша дается отдых на 10, 15 минут. Когда таким образом пройдено шесть часов (т. е. прошли 24 версты) и время близится к полудню, или к 11-ти часам, останавливаются на большой привал. Так и в приказе пишется: «Большой привал на шестом привале». Подобное выражение может возмутить цеховых тактиков, но в нём по существу нет ничего ужасного. Отряд движется близко от берега реки, вода всегда под рукою, значить, пройдя большую половину пути, например, 24 версты, выслеживают тот изгиб Яла, который поближе подходит к дороге и где можно найти топливо, — будь то пиленые дрова железнодорожников, или лес, в котором наберется достаточно сухих ветвей. Батальон за батальоном, по указанию штаба отряда, становится на большой привал, продолжительность которого назначается не менее четырёх часов, разводятся костры, налаживаются котлы для варки пищи, немедленно кипятится чай и начинается отдых, способный вполне восстановить силы уставшего, но прочного забайкальского казака. Для штаба разбиваются палатки и тоже начинают приготовлять обед, впрочем, вовсе не лучший, чем обед простых казаков.

— «Молодежь, кто купаться в ожидании обеда»? — приглашает начальник отряда.

— «Да вода-то шибко холодная! С берега неудобно».

— «Полно, полно! В этакую-то жару и приятно в холодной воде купаться, а на берегу, на гальке, расстелем бурки, — будет чудесно».

Несколько офицеров с генералом во главе, с полотенцами в руках, отправляются к берегу. Сзади идёт терский казак Степан Герасименко и несёт бурки и тазик, чтобы удобно вымыть ноги после купанья. С удивительной деликатностью и, не теряя своего достоинства, Герасименко услуживает офицерам при раздевании. Весь берег уже усеян массой казаков. Молодежь с удовольствием купается, моет белье, шутит и балуется в воде.

— «Однако, паря, холодно», — слышится возглас.

— «Пошто холодно, само подходяще!»

Река наполняется здоровым молодым телом. Необычайно быстрое течение моментально проносить мыльную пену. С берега неглубоко, местами легко перейти реку вброд, но течение просто с ног валит. Офицеры ложатся на дно реки, держатся за него, а вода обмывает их со всех сторон. Как приятно после жары, пыли и долгого пребывания в седле выкупаться в холодной и чистой воде. На бурке уже готова чистая смена белья, оно скомкано, оно имеет вид каких-то жгутов и отнюдь не похоже на выглаженное белье петербургских, а тем более японских прачек; его стирают казаки на дневках, или, пользуясь несколькими свободными часами в дни марша; стирают в холодной воде, иногда без мыла. Здесь-то сказываются все выгоды бумажного и шёлкового белья, легко моющегося без горячей воды.

Во время одевания взглядывают на крутой высокий противоположный берег, почти нависший над водой и покрытый зарослями молодого леса.

— «А ведь у нас на том берегу», — говорит один из офицеров, — «нет никаких мер охранения; по тактике это неправильно».

— «А что-ж из того?» — возражает другой.

— «А вот что! В Верхнеудинском полку выстрелами с того берега китайцы ранили казака в бок на вылет».

— «Да, ну?»

С минутным беспокойством все взглядывают на высоты противоположного берега, как бы стараясь угадать, не засели ли там китайцы. Офицеры облеклись в чистую смену и бодрые, с волчьим аппетитом возвращаются на бивак. Обед уже готов, быстро съедается и заканчивается множеством стаканов чаю. После этого забираются в палатки и, несмотря на духоту и целую массу откуда-то набравшихся мух, засыпают часик, другой крепким сном.

Драгоценные четыре часа прошли. Батальон за батальоном поднимаются, чтобы продолжать марш. Наконец, тронулся и гурт скота; тогда штаб рысью обгоняет всю колонну отряда и по пути наводит порядок. Жара спала! То тот, то другой поглядывают на солнце, мысленно измеряя расстояние от него до горизонта. Наконец, последний перевал. Лошадки еле тянут вверх повозки, казаки пособляют руками, а конные берут за повод и тащат лошадь за собой. Случается, что усилия не приводят ни к чему — лошадь или бык не в состоянии поднять повозку; приходится оставить ее на час-полтора и попасти животное, пока оно наберется сил. Так, 14-го августа десятка два повозок застряло на Баримском перевале. Сильная усталость дала себя знать и людям. Некоторые падали в обморок. Большею частью случалось это там, где врачи не принимали предупредительных мер, может быть по неопытности, и ехали при батальонах, не делая наблюдений над состоянием сил казаков.

Если бы не усталость, то тихий вечер при красоте природы около Барима был бы прекрасен и дал бы истинное наслаждение. Но вот терцы затягивают песню. Как они хорошо поют, подыгрывая на зурне!

— «Я наладил пищик», — говорит зурнист.

— «Ну, катай!» — отвечает вахмистр Кирилов.

И терская зурна звенит в вечернем воздухе, посреди величественных скал Манчжурии. Пение стройное, умелое и изящное, без выкриков, с особенными характерными переливами, проявляющимися в каждой песне, в каждой мелодии. Репертуар разнообразен. Здесь и торжественные боевые кавказские песни, и песни лёгкого содержания, характеризующие быт. Всем в особенности нравилась песня о девушке, которая гуляла в лесу и не узнавала никого, даже родную матушку. Каждый куплет кончался припевом:

В роще калина,

Темно не видно,

Соловушки не поют.

 

Но вот появляется милый друг и девушка поёт:

А я тебя узнала, узнала.

 

Припев немножко изменяется:

 

В роще калина.

Светло и видно,

Соловушки все поют.

Пение терцев сильно всех подбадривает. Кроме того чувствуется, что скоро становиться на ночлег. Надо подыскать подходящее место. Внимательно высматривается топливо. Вот китайские фанзы. Конечно, они оставлены жителями; они-то и обозначают место ночлега. Само собою, разумеется, что они построены недалеко от воды, да и дрова найдутся — здесь постройки железнодорожных. Адъютанты отправляются наметить места для всех частей отряда. Без окончания этой работы никому не разрешается заботиться о себе. Бивак разбить. Выбрано место для штаба.

— «Ваше превосходительство, в фанзах невозможно ночевать! Грязно и китайцем воняет. Я выбрал местечко для штаба у огорода».

— «Прекрасно, друг мой! Расположимся на открытом воздухе. Но, пожалуйста, распорядитесь поставить часовых к фанзам, а то казаки растащат их на дрова»!

Батальоны подходят, головные часов в семь, восемь, а шедшие в хвосте — часов в девять, а то и позже. Их встречают адъютанты штаба, разводят по местам, указывают, где брать, дрова и где ставить кухни. Между тем подтягиваются обозы. Казаки на огне начинают готовить себе пищу: если не успеют съесть ее сегодня, то воспользуются ею утром. Разбиваются палатки для штаба, раскладываются койки, на которые кладут шубы и маховые одеяла, потому что ночью будет очень холодно. Заваривается чаек, зажигаются свечи, начинается штабное писание, которое стараются закончить, возможно, скорее, чтобы лечь спать. Мало кто дожидается, когда поспеет ужин.

В китайских фанзах нашлось небольшое количество муки, соли и гороху. Это приняли как ниспосланную с неба благодать, потому что рассчитывать на пополнение продовольствия из транспортов было невозможно вследствие быстроты марша. Продовольствоваться от населения не приходилось, так как на пути встречалось очень мало китайских жилищ, служивших постоялыми дворами (уопын), да и те оставлены хозяевами; очевидно, на биваке был захвачен какой-то случайный склад, но все-таки драгоценный. Горох плохого качества не годился людям, но его можно было дать лошадям, потому что в овсе чувствовался хронический недостаток. Результатом проверки магазина явился следующий пункт приказа по отряду:

«Завтра к 4-м часам утра от всех частей отряда выслать к фанзе приёмщиков с мешками и двуколками для нагрузки муки, соли и гороху, годного в корм лошадям. В каждую часть может быть выдано этих продуктов следующее количество: муки 50 пудов, соли 10 пудов и гороху около 20-ти пудов. Двуколкам с этими припасами следовать в хвосте колонны и присоединиться к своим частям на одном из малых привалов».

— «Э, паря! Штаб-то здесь?» — спрашивает забайкалец, подъехав на заморенной лошадке.

— «Здесь! А ты, паря, с чем?»

— «Почту летучую привёз; да шибко много! Тяжела, паря»!

Писарь берет у казака почту и несёт начальнику штаба. Почта вызывает общий восторг и удовольствие и встречается радостным криком. Правда, получены газеты, вышедшие в Петербурге два, три месяца назад; телеграммы служебные шли чуть ли не целую неделю, а частные так и целый месяц. Сроки писем тоже надо считать месяцами; тем не менее, чрезвычайно счастливы те, которые получили что-нибудь на свою долю. На газетах бандероли перетерлись и теперь трудно доискаться, кому именно адресована газета. По этому поводу выражается негодование.

— «К нам надо посылать», — говорит адъютант, — «газеты чуть ли не в железных бандеролях, а редакции заклеивают в какой-то отброс, тоньше папиросной бумаги».

Конечно, письма и телеграммы в отряде раздаются на другой день получателям, да и раздавать-то трудно, адресы чрезвычайно недостаточны. Например: «В отряд генерала Орлова, казаку Иннокентию Бянкину». А надобно сказать, что Бянкиных в отряде хоть пруд пруди. Что же касается Инокентиев, то известно, что ими кишит вся Сибирь в честь сибирского святителя Иннокентия. Однако, почти всегда владелец письма находится. Получит он свою корреспонденцию утром непосредственно перед выступлением, прочитать хочется, а нельзя, надо идти; положить письмо в карман, сам идёт, а письмо нет, нет, да и пощупает — дело ли. На большом привале начинается чтение. Сколько радостей! Как будто увидались со своими родными. Тоски, которая уже начинала закрадываться в сердце, как не бывало. Все подбадриваются. Официальная корреспонденция рассматривается немедленно, передается начальнику отряда, который кладёт на бумагах и телеграммах свои резолюции и затем отдаёт начальнику штаба для исполнения.

— «Семён Иванович!» — зовёт генерал начальника штаба, собиравшегося уже было ложиться спать.

— «Вот полковник Воробьёв извещает, что в Хайларе 9-го августа открыта полевая почтовая контора. Молодец Георгий Фёдорович Данилевич (управляющий почтово-телеграфным округом)! Живо оборудовал дело, теперь авось-либо будем получать почту исправнее, не будут письма застревать в Доно».

— «А вот вам Высочайший приказ: «Подхорунжий Малых 7-го августа произведён в хорунжие». Сообщите поскорее об этом в Верхнеудинский полк. Этот Малых — молодчина, я его знаю. Все это отдайте в приказе. Да вот еще объявите эту телеграмму начальника штаба округа к руководству:

«Командующий войсками округа приказал объявить: право жечь или не жечь строения противника должен иметь лишь один старший начальник в отряде. Пользоваться этим правом ему надо осмотрительно; всякий сожженный дом делает нам из его обитателей врагов. Без распоряжения старшого начальника ни один сарай не должен быть тронут, тем более сожжён, поэтому всю ответственность за уничтожение селений и городов противника командующий войсками возлагает на старших начальников, о чём просит ваше превосходительство поставить в известность все вверенные вам войска».

— «Положим, к нам это мало относится. Верно, в других отрядах жгут, а у нас помните, с каким самоотвержением тушили случайный пожар в Хайларе. Но надо отдать в приказе — это делу не вредит. Так как все равно уж я теперь не сплю из-за почты, то попросите ко мне подъесаула Сидорова — он там с переводчиками читал китайские письма, взятые на Хингане в обозе; так пусть доложит. В палатку вошёл молодцеватый адъютант.

— «Ну что, Михаил Ильич, разобрали письма?»

— «Очень трудно разбирать, ваше превосходительство!»

— «А этот китайчонок, Мишка?»

— «Мишка не умеет читать».

— «Так вы как же сделали?»

— «Я выбрал из пленных китайца, который умеет читать, но он не знает по-русски, поэтому он прочитывал Мишке, а Мишка уже переводил. Только все-таки трудно добраться толку».

— «Ну, однако, что вы разобрали?»

— «Вот расписка китайского вахмистра при размене ста тридцати лан. Это письмо от матери рабочему: «Жена хворает, дядя умер, возвращайся домой». Еще письмо какого-то человека к солдату, или офицеру, но видно военному: «Ты уже семь лет как ушёл на службу и не был дома: у тебя жена и дети; деньги ты им не присылаешь. Я их кормлю, скоро кормить их перестану». Теперь письмо отца к сыну (офицера Хый-Эби-ту): «Я получил 16 лан серебра, которые ты мне посылаешь. Большая благодарность». Следующее письмо полковнику Чии-ты-чен от сына из Цицикара (Чин-ты-чен был в китайском отряде под Хайларом и командовал двумя тысячами пятьюстами человек): «На Хингане мало войск, Харбин взят, убито войска 1,500 человек (китайцев). Полковник Дунга и офицер Винг разжалованы в рядовые за бегство. В Мергене разрушен телеграф. Русские войска близко, не знаем — удержим ли Цицикар. Войска, услышав, что русские идут, разбегаются. В кассе нет денег, не знаю, на что купить продовольствия. Большого офицера артиллериста под Мохо убили, командовал пятьюстами человек. Его отец хочет собирать еще казаков, но нет денег; хватит только на триста человек, которые и посланы в Мохо. Генерал из Цицикара посылает на Харбин полковника Чинга и офицера Уден-Чингу, а они идти не хотят: мало войск, всего 350 человек. Полковник из Харбина просить прислать оружия, пушек и казаков. Генерал говорит, что я все дам, но не знаю, что вы там будете делать. Дома нет денег; не знаю, на что будем жить. Сын-Тун-Фан».

— «Сведения интересны! Ясно, что вплоть до реки Нони мы более не встретим организованного неприятеля. Идите-ка теперь спать, — ведь завтра опять выступаем в 5 часов утра».

15-го августа главные силы отряда прошли 38 вёрст до большого селения Джелантунь, а конница продвинулась вёрст пятнадцать вперёд за Джелантунь и заняла станцию Сара. Марш был совершён обычным порядком, с 4-х-часовым большим привалом и варкою пищи. Особенность заключалась в том, что примерно на половине перехода, на станции Хоросу, пехота положила ранцы в обоз и пошла налегке. Несмотря на все меры, принятия для облегчения, на ночлег пришли очень поздно, но так как на завтра 16-го предполагалась дневка, то беды большой в этом не было. В Джелантуне казаки могли выспаться отлично.

Страна, все еще живописная, начала принимать характер равнины. Горы отходят в стороны, долина реки Яла расширяется, трава меняется и становится хуже, но часто еще попадается кудрявый лес из дуба и граба. Джелантунь — чрезвычайно обширный населенный пункт, — растянулся вдоль дороги более чем на версту. Джелантунь имеет много обширных и прекрасных домов, но в общем представляет печальную картину разрушения; китайцы здесь хорошо похозяйничали. Стекла выбиты, дверей нет, мебель поломана, внутри дома загажены.

Довольно чистый дом был занят китайской артиллерийской лабораторией. Здесь стояло много ящиков со снарядами, частью готовыми, частью еще снаряжавшимися. На столах рассыпан порох, раскиданы трубки, лабораторный инструмент. Пожилой Забайкальский казак уже проник в эту лабораторию.

— «Я ищу» — объяснил он — «порошку и дроби; я охотник, так мне пригодится».

Очевидно, что лаборатория при подобном шарении казаков представляла опасность для взрыва, а потому решено было приставить к ней часового. Первоначально штаб предположили поставить в доме, принадлежавшем покойному капитану Смольянникову, но внутренность дома так была грязна, что лучше решили раскинуть палатки в саду. Сад, насажденный заботливой рукой, был расположен на берегу речки, составлявшей рукав реки Ял, но и тут столы и скамейки оказались разломаны, от них торчали только столбики, к которым приколачивались доски. На дворе лежала груда разбросанных бумаг. Отдельные номера «Нивы», «Нового Времени», какой-то разорванный словарь, книжки толстых журналов, служебная переписка, ноты чувствительного романса и т. д. Все это неоднократно было полито дождём. Офицеры повырвали себе несколько статей из журналов, чтобы почитать на досуге. Среди служебных бумаг не трудно было различить рукописи самого Смольянникова, четко написанные его характерным острым почерком. Особенно остановила внимание одна рукопись, форматом в целый лист писчей бумаги. Это было описание прицельного станка, изобретённого самим Смольянниковым. Описание сопровождалось чертежами, исполненными тщательно и с любовью. Начальник отряда приказал эту рукопись отправить на память вдове убитого офицера. Печальной рисовалась картина запустения этого жилища, в котором всего месяца полтора назад жизнь кипела ключом. Сколько забот было приложено к устройству этого семейного гнёздышка! Интеллигентные хозяева, волею судеб перенесенные из Одессы в глубину далекой Манчжурии, старались обставить свою жизнь разумным образом. И все это теперь разлетелось, разбитое одним ударом без всякого смысла. Подсолнечники своими желтыми головками напоминают о милой и дорогой России; но теперь, в половине августа, в суровом и беспощадном климате они еще только начали набирать зерна. Здесь все поспевает поздно, но все-таки на немногих китайских огородах русские находили картофель, огурцы, капусту, баклажаны. Китайская капуста имеет вид крупных кустов сильно разросшегося салата, но она нежна и вкусна; огурцы длинны, иногда в целый аршин, тонки и завиты неправильными спиралями; редиска величиною больше кулака, но розовая, с прекрасным, твёрдым мясом и нежностью своего вкуса не уступает мелкой европейской редиске. Около Джелантуня были и русские огороды, потому что жившие здесь терские казаки шестой сотни образовали станицу, выписали семейства и устроились весьма основательно, как бы начиная колонизацию Манчжурии.

Хайларский отряд остановился в Джелантуне 16-го августа на дневку; такую льготу можно было позволить, потому что до Фулярды оставалось гораздо менее полутораста вёрст, а, следовательно, являлась надежда пройти это расстояние к 20-му августа, как это было приказано высшим начальством. Приятный сюрприз был найден в Джелантуне, в виде 4,000 пудов муки и 1,500 пудов овса. Эти запасы делали ненужным ожидание транспорта с продовольствием и позволяли отряду, пополнив свой обоз, смело идти вперёд. Кроме того, большое количество печей позволяло во время дневки кое-как перепечь муку в хлеб. Настоящий хлеб выпечь было бы трудно в короткое время. Пришлось заготовить лепешки с салом по особому способу. Все эти хозяйственные соображения выразились в следующих двух пунктах приказа по отряду: «частям войск отряда, завтра во время дневки принять из складов, имеющихся на станции Джелантунь, такое количество муки, которое могло бы пополнить сухарный запас, по крайней мере, до восьмидневного; как сухари, так и муку начать расходовать лишь с движением отряда вперёд, т. е. с 17-го августа; для пропитания же людей 16-го августа принять из тех же складов сверх упомянутого количества её. Приёмщиков с требованиями, мешками и двуколками выслать к складам к 8-ми часам утра, где и явиться к штабс-капитану Черногорскому, в помощь которому к тому же часу выслать от шестого батальона урядника Раменского. Кроме муки в части войск в то же время могут быть отпущены овёс и буда в потребном количестве.

В виду того, что на станции Джелантунь имеется достаточно печей, в которых части войск могут приготовить себе для дальнейшего движения вперёд из принятой, согласно предыдущего параграфа сего приказа, муки галеты или пышки, сохраняющиеся при умелом приготовлении в течении семи-десяти дней, — батальонам казачьей бригады, ротам Читинского резервного пехотного полка и восьмой роте охранной стражи, распоряжением штаба отвести завтра в восемь часов утра печи, для чего к означенному часу выслать в штаб отряда заведывающих обозами сих частей войск отряда».

 

16-го августа Хайларский отряд отдыхал на дневке, и только конница продвинулась дальше вперёд до станции Нинзошаны с тем, однако, чтобы там 17-го числа также иметь дневку и получить возможность несколько исправить свою материальную часть. Пользуясь дневкой, казаки хорошенько выкупались, перестирали белье, вообще поправились. Штаб успел подогнать переписку, привести в порядок многие канцелярские дела. В палатке начальника отряда собрались адъютанты и начальник штаба.

— «Надо бы, ваше превосходительство», — говорил один из адъютантов, «в Джелантуне оставить гарнизон и хорошего коменданта: много запасов, китайская артиллерийская лаборатория, много построек».

— «Прекрасно! Так оставим здесь взвод пехоты, не из слабых из отряда, а просто номерной взвод. Затем, мы уже далеко отошли от Хингана, надо упорядочить летучую почту. От устьев Хоригола мы все расходуем четвертую сотню Верхнеудинского полка, да и дальше ее придется расходовать. Мы можем ее протянуть, например до... до Турчихэ, тогда штаб сотни и сам сотенный командир могут остаться в Джелантуне, т. е. будут стоять примерно на середине всей линии, занятой постами сотни. Есаул Мензелинцев — человек по службе строгий, и будет хорошим комендантом.

— «Вы его, Семён Иванович, пригласите и разъясните хорошенько относительно расстановки линии почты. Они все ставят на каждый пост по пяти человек, а это мало: пошлют двух человек в одну сторону, да двух казаков в другую, — остается на посту всего один казак; одному и жутко, да и просто неприятель снять может; одного нельзя ни посылать, ни оставлять. Так что самое меньшее пост должен состоять из шести казаков, а еще лучше из восьми, или десяти, тогда и посты можно ставить реже. Они все стараются выполнить указания устава, между тем почта в уставе рассчитана на частую пересылку пакетов, а у нас достаточно пересылаться раз или два в день. Можно ставить посты один от другого вёрст на 15—20. Пусть так Мензелинцев и сделает. Общая мысль — покрупнее посты и побольше расстояния между ними. Пусть даст потом отчетную карточку своего расположения. Посты надо делать покрупнее, потому что бродячие китайцы могут еще появляться, а крупный пост отобьёт всякое нападение»...»

Во время занятий штаба вдруг послышался мягкий, ласковый голос терского урядника Кирилова, возившегося на берегу реки около кухонь.

— «Земляк, а земляк»!

— «Что»? — отвечает какой то забайкалец тоже с берега, реки, но немножко выше по течению.

— «Убирался бы ты отсюда, милый, к черту. Что ты с своим бельём к нам под самое под рыло подъехал? Видишь, грязь то от белья прямо к нашим кухням плывёт».

— «Слышите, господа» — сказал генерал — «это упрёк прямо по нашему адресу. Вот, что значит не распорядиться и не указать, чтобы места для стирки белья были по течению ниже кухонь».

— «Ну, что у вас еще, Семён Иванович?»...

— «Штаб войск области разъясняет, что конные ординарцы в батальонах (по четыре на батальон) должны ездить на заводных обозных лошадях, а седла для них следует заводить без расходов от казны на средства части».

— «Старая песня! Все без расходов от казны. Уже если конные ординарцы едут на заводных лошадях, то ясно, что эти лошади перестают быть заводными, т. е. запасными, а являются действующими. Спрашивается, каким же образом заменят набитых или усталых лошадей? — Ну, да ничего, у нас есть много лошадей, отбитых у неприятеля, да и седла монгольские есть. Все-таки отдайте в приказе, — это нам важно для отчета по фуражному довольствию».

— «Вот, ваше превосходительство, командир уральской сотни охранной стражи китайской восточной железной дороги штабс-капитан Якимовский входит с ходатайством о производстве в зауряд-прапорщики вахмистра сотни — Лукьяна Ниточкина».

— «Что же, отдайте в приказе, — он заслужил, храбрый человек, отличился при устье Хоригола. Еще отдайте в приказе о производстве в урядники семи казаков шестой терской сотни, — их представляет поручик Шевич, как отличившихся в бою на Хингане 11-го августа. Их стоит наградить. Положим, непосредственной выгоды им от этого не будет: они все равно останутся на окладе рядовых казаков, но потом по возвращении в станицы им важно быть урядниками».

В это время в палатку вошёл молодой инженерный капитан Загоскин и явился начальнику отряда, как назначенный заведывающим инженерной частью корпуса.

— «Вы, капитан, немного запоздали».

— «Ваше превосходительство, я всего один день отдохнул в Хайларе».

— «И не следовало! Этот потерянный день для вас невознаградим. Из-за него вы не попали к сражению на Хингане. Ну, да все равно потерянного не вернешь. Отдайте в приказе» — обратился генерал к начальнику штаба, что сегодня прибыль командированный в мое распоряжение инженер-капитан Загоскин, коему предписываю вступить в заведывание инженерным парком. «Вот-с, капитан, вы с этим парком и выступите завтра в три часа утра и будете исправлять на пути мосты и дорогу; в прикрытие парку и в помощь работам вам будет придана сотня от четвёртого батальона; кроме того, при парке поедет инженер путей сообщения Сербский, который будет вашим помощником. Включите все это, Семён Иванович, в приказ. Отряд то завтра выступит в 4 часа утра; переход будет порядочный — вёрст сорок, так что на ночлег остановимся верстах в 25-ти впереди станции Сара. Большой привал шестой по счету с варкой пищи. Распишите все остальное обычным порядком. Кажется, теперь все. До свидания, господа»!

День заканчивался хорошим, хотя и не тёплым, вечером. Терцы, отдохнув, собрались в кружок и начали свое негромкое приятное пение. Некоторые из офицеров пораньше улеглись спать и грезили под пение терцев, другие еще оставались у чайного столика и оживленно разговаривали, пробавляясь чайком и коньячком.

В это время около входа в палатку начальника отряда раздался возглас:

— «Можно войти»?

— «Пожалуйста».

Вошёл офицер среднего роста, худощавый, очень моложавый, почти без усов.

 — «Ваше превосходительство, имею честь явиться назначенный в ваше распоряжение, состоящий по армейской кавалерии — подполковник Павлов».

— «Здравствуйте! Не вы ли были прежде лейб-гусаром»?

— «Так точно, ваше превосходительство»!

— «Как же, я об вас много слышал! Вы знаменитый скакун. Когда вы выехали из Читы?»...

— «Одиннадцатого августа».

— «Ну, хорошо! Я очень рад, что вы приехали в отряд, теперь ступайте, явитесь начальнику штаба, устройтесь тут при штабе, отдохните, а завтра я вам дам назначение».

Подполковник Павлов ушёл, пристроился к чайному столику и слышно было как он рассказывал, что добрался сюда но летучей почте, переменяя лошадей на казачьих постах, что его собственный лошади идут далеко позади, что вещей при нём никаких нет, а только то, что на нём надето, что под Красным Селом на скачках он только что взял приз в 4,000 рублей. Начальник отряда, засыпая, думал: «как же это так, выехал он из Читы 11-го августа, сегодня 16-е, значить он ехал всего с небольшим пять дней и притом чуть не половину пути верхом, а ведь тут целая тысяча вёрст. Молодец! Для начала это не дурно; как должно быть ему хочется спать, а те его еще расспрашивают разные пустяки».

Утром 17-го августа, подполковник Павлов получил назначение командовать сводным дивизионом из 6-й, 18-й и Уральской сотен охранной стражи и, вследствие этого, немедленно должен был отправиться в Нинзошаны, где находилась вся конница, составлявшая передовой отряд; вместе с ним выехал вперёд поручишь Кублицкий-Пиоттух, получивший особое поручение. Дело в том, что начальник отряда как-то обмолвился:

— «Надо бы послать разъезд прямиком через степь, чтобы выйти к северу от Цицикара и войти в связь с отрядом Ренненкампфа».

Немедленно отозвался поручик Кублицкий-Пиоттух, прося поручить это дело ему. Согласие последовало без малейшего возражения. Поручение казалось довольно опасным, потому что приходилось идти через страну, наполненную неприятелем. Надо было проскочить между городами Цицикаром и Бутха, в которых, несомненно, были китайские войска. Что делалось под Цицикаром — оставалось неизвестным. О месте пребывания отряда Ренненкампфа имелись сведения лишь приблизительные.

Генерал дал советы и указания относительно ведения разъезда, которому предстояло пройти вёрст полтораста.

 

Марш 17-го августа был выполнен обычным порядком; погода благоприятствовала, местность имела свои красоты, только постепенно все более и более утрачивала гористый характер и принимала вид степи. Во множестве стали попадаться кусты орешника; казаки с удовольствием рвали спелые орехи, наполняли ими карманы и получали развлечение на целый переход. Офицеры тоже с удовольствием пользовались орехами, которые живо напомнили родную далекую Россию.

На ночлеге отряд догнали некоторые лица, получившие приказание спешить в состав Хайларского отряда. Назначенный для командования 3-м батальоном Забайкальской казачьей пешей бригады подполковники Ромишевский был опытный служака, отслуживший уже 30 лет в офицерских чинах, бывший в кампаниях турецкой и под Геок-Тепе. Войсковому старшине Станкевичу, который до сих пор временно командовали 3-м батальоном и водил его в бой 1-го августа под Якши и 11-го августа на Хингане, приходилось сдать батальон новому командиру и остаться в должности младшего штаб-офицера. Прибыл генерального штаба капитан Гаврилица, инженеры путей сообщения Салтанов и Трачевский — все состоять в распоряжении начальника отряда. Капитан Гаврилица привёз, между прочими, следующее предписание наказного атамана Забайкальского казачьего войска генерала Мациевского:

«Около 20-го августа отряд генерала Ренненкампфа и конный отряд генерала Сахарова будут подходить к городу Цицикару. Посему предлагаю вами войти в связь с отрядом генерала Ренненкампфа, наступать с возможной быстротой к городу Цицикару, дабы произвести штурм его, если упорство противника к тому вас принудить.

«Предоставляя вашему превосходительству принятие всех мер, могущих привести к ускорению движения Хайларского отряда, я не сомневаюсь, что и под Цицикаром, как под Хайларом, Забайкальские войска поддержат свою славу».

Предписание было выслано из Читы 9-го августа и попало в отряд только 17-го. Распоряжение о связи с отрядом Ренненкампфа, как видно из предыдущего, уже было сделано.

На этом памятном ночлеге готовилось много интересных неожиданностей. От Цицикарского дзянь-дзюня прибыли два переговорщика и при них двое слуг. Собственно чиновник был один, представитель дзянь-дзюня, а другой был переводчик. Он прежде служил подрядчиком на постройке китайской восточной железной дороги и тогда приобрёл себе репутацию отъявленного плута. С открытием военных действий он поступил переводчиком в китайские войска. Переговорщики привезли письмо от дзянь-дзюня, написанное на обыкновенной желтенькой китайской бумаге тушью и кисточкой; на одной половине был текст китайский, а на другой — русский перевод, сделанный весьма понятно и лишь с незначительными неправильностями языка. В письме говорилось, что Дацинское государство вовсе не желает воевать с русским Императором и нарушать старинную, веками ненарушенную дружбу; поэтому просят вступить в мирные переговоры и так как войска из Цицикара ушли, а мир между двумя государствами уже заключён, то остановиться, не двигать русские войска вперёд и не трогать мирных жителей. Переговорщики заявили, что подобная депутация одновременно с ними была отправлена к генералу Ренненкампфу. Их старались успокоить, а вместе с тем, объявили, что движение вперёд остановить нельзя, в мирные переговоры вступать мы не можем, так как это зависит не от нас. Относительно жителей было сказано, что русские великодушны и никогда не делают насилия невинным, лишь бы сами китайцы не встречали русских с оружием в руках, а тем более выстрелами, поэтому переговорщикам предложено было передать начальству их о необходимости строго предписать жителям относительно немедленной выдачи оружия. На другой день в приказе было написано:

«Вчера прибыли два переговорщика от начальника китайских войск в Цицикаре с предложением мирных переговоров.

«В виду ходатайства о благосклонном отношении к мирным жителям, предлагаю при встрече с безоружными китайцами или при обнаружении жителей в деревнях обращаться с ними ласково, если они не будут пытаться оказывать сопротивление. Равным образом, отнюдь не трогать их домов и имущества».

Из этого было ясно, что китайцы в Цицикаре сопротивляться не будут и сдадут город без боя. Тем приятнее казалось достигнуть цели без всякого кровопролития, но вместе с тем, надлежало обдумать меры, которые предстояло предпринять в Цицикаре. Тотчас же решено было упорядочить гражданское управление города и всем округом, взять в свои руки полицаю, установить курс на русские и китайские деньги, таксу на продукты и другие товары. Переговорщиков устроили для ночлега и приказали им на-завтра следовать при отряде.

Адъютант доложил, что прибыль офицерский разъезд от генерала Ренненкампфа.

Вошли два офицера Амурского казачьего полка; один — хорунжий князь Магалов, красивый молодой грузин, только год тому назад кончивший курс в Пажеском корпусе и теперь выпросившийся на войну; другой — зауряд-прапорщик Номоконов, произведенный из простых казаков, но красовавшийся на его груди знак отличия военного ордена 3-й степени свидетельствовал об его выдающейся храбрости. Они доложили, что китайские войска ушли из Цицикара, а в это время конница генерала Ренненкампфа заняла город.

Поблагодарив за известие начальник отряда расспрашивал их обо всех обстоятельствах похода и пути, по которому они приехали. Выяснилось, что им неизвестно было цель ли мост через р. Нони у Фулярды, а потому они советовали не идти на Фулярды вдоль строящейся железной дороги, но свернуть по северному пути, идущему прямо к паромной переправе через р. Нони у Цицикара. Начальники отряда все-таки решил идти на Фулярды; он оказался правыми, потому что: 1) северная дорога на Цицикар была весьма затруднительна для движения вследствие пересекавших ее болот; 2) переправа отряда на пароме всегда требует очень много времени, и 3) идя на север, отряд уклонялся бы на целый переходи в сторону от пути дальнейшего своего движения.

Рассказав все, амурские офицеры отправились в штаб, где их угостили и спать уложили.

 

На следующий день, 18-го августа, главные силы отряда рас положились на берегу р. Ял, между Нинзошанами и Турчихэ, сделав переход в 42 версты. Конница дошла до Турчихэ.

19-го августа отряд выступил в 4 часа утра и прошёл 35 вёрст до дер. Леди-фанза, а конница заняла станцию Фулярды и берег Нони, выслав разъезды на другую сторону реки.

На этом переходе дорога отходит к северу от р. Ял, вследствие чего отряд лишался возможности пользоваться чудной рекой для питья, варки пищи на привале, купанья и стирки белья.

Начальники частей предупреждались в приказе, что по пути не встретится проточных вод, что водою придется пользоваться только из колодцев, да и то в самом ограниченном количестве, что варка пищи будет произведена лишь на ночлеге, а на большом привале, пройдя 20 вёрст, людям приказано сварить чай. Причина этого распоряжения заключалась именно в малом количестве воды в колодцах, которой могло хватить только на приготовление чая, но не для варки пищи.

В слишком продолжительном большом привале не нуждались, достаточно было полтора или два часа, за то приходили раньше на ночлег.

В дер. Турчихэ на пути захватили китайский обоз, состоявший из 37-ми бычьих подвод и при них 15 китайцев-погонщиков. Подводы и пленных китайцев распределили пропорционально по всем частям отряда и теперь свободно можно было сложить все ранцы и казакам идти налегке. Такая мера дала превосходные результаты, потому что теперь не оказывалось усталых, обессилевших людей, которых волей-неволей приходилось подсаживать на двуколки обоза, да и всем остальным было идти гораздо легче. Взятые китайцы вовсе не были солдатами, хотя обоз признан за войсковой. Просто они отбывали подводную повинность; эти люди не очень огорчились, что попали к русским; вероятно, служба у русских оказалась легче, чем у китайцев.

Казаки ласково с ними обращались и хорошо кормили. После трёх недель добросовестной службы, китайцев отпустили домой, дали на дорогу немного провианта, мяса и по рублю денег на человека.

В дер. Леди-фанза была порядочная кумирня, обсаженная деревьями. Издали она казалась похожею точь-в-точь на помещичью усадьбу в западном крае европейской России. И кумирня, и деревня оказались пустыми.

Вечер был очень хорош, даже не было холодно. И тем более странной представлялась пустая деревня в эту летнюю пору, когда, казалось бы, уборка хлеба должна быть во всем разгаре. Множество признаков показывало, что, как будто, несколько часов назад, здесь работали, косили сено, торговали. Маленькие ослики бродили без хозяев, повсюду раздавался их характерный рёв. Некрупные черные свиньи и поросята разбегались во все стороны и неистово визжали, когда казаки пытались (и не без успеха) их поймать: — все-таки разнообразие пищи для забайкальцев. Казаки охранной стражи свиней не едят, потому что еще прежде они видали, как свиньи разрывали китайские могилы и пожирали трупы. Но забайкальцы не очень разборчивы в пище: мясо едят всякое, даже тарбаганов (местных сусликов), а тыквы часто едят сырыми.

Из жителей осталась только какая-то полусумасшедшая безобразная женщина, которая ходила по биваку с трубкой и табаком и все время курила.

Вечером к отряду присоединился летучий артиллерийский парк, молодецки совершавший свои переходы и к общему удовольствию нагнавший отряд.

Для офицеров приготовили очень хороший ужин из супа, мяса, баклажанов и огурцов.

20-го августа отряд выступил в 5 часов утра, большого привала не делал вовсе; обед должны были приготовить уже на ночлеге. До него было не далеко, не более 15-ти вёрст.

Картина природы здесь окончательно переменилась, гор не было и в помине, совершенно плоская равнина; лугов нет, все пространство сплошь занято посевами: разные сорта китайского проса (буда, чумиза), кукуруза, превосходная греча, столь густая, что через нее еле можно было продраться; очевидно, под влиянием требований русских, здесь китайцы начали производить посевы овса. Деревни встречались все чаще и чаще, но все были покинуты жителями. Только в одной деревне Кара-кур встретили старую манчжурскую женщину с двумя девочками лет семи и пяти. Первая из них с правильными чертами лица и с огромными черными глазами была очень хорошенькая, но только чересчур смугла, нравом дикая и злая, потому что чрезвычайно грубо обращалась с своей младшей сестрой и свирепо вырывала у неё из рук разные вещи. Так как в этой деревне оставили пост летучей почты, то на него же возложили обязанность оберегать этих женщин. Офицеры надавали девочкам около десяти рублей денег; девочки вовсе не имели запуганного вида и смело здоровались за руку с русскими.

Уже в 9 часов утра отряд подошёл к станции Фулярды. К удивлению, это была настоящая железнодорожная станция. До сих пор станции только носили это пышное название, на самом деле они состояли лишь из нескольких построек для потребностей строителей дороги; здесь же была масса зданий, настоящий вокзал, на полотне положены рельсы, стояли вагоны, платформы, наполненные разным инструментом и материалами, даже был локомотив. Все это имущество, отчасти, было испорчено, некоторые здания сожжены; так, например, ненавистная китайским рабочим контора была сожжена дотла; в прочих строениях выбиты стекла, уничтожены двери, мебель, разграблено все имущество. Очень вероятно, что здесь приложили руку также и русские рабочие под влиянием мысли «не доставайся врагу», а может быть участвовали и другие соображения. Огромный склад дров мог доставить топливо всему отряду со всеми его учреждениями на продолжительное время. Обширный лесной двор с богатым складом материала обещал богатый источник средств, как для поправки жилищ, так и для исправления моста. Деревянный мост через р. Нони, длиною 250 сажень, оказался испорченным в двух местах. Разводная часть его, устроенная на судах, была разбита и уничтожена; настилка в одном пролёте сожжена, но сваи целы. Все это легко исправить и к исправлению приступлено немедленно. Казаки расположились биваками в поле около селения Фулярды; штаб помстился в зданиях бывшей лесопилки, кухни устроили на крутом, высоком правом берегу Нони, откуда река, по внешности своей, сильно напоминала Днепр.

Итак, форсированный марш окончен. Хайларский отряд выступил со станции Мендухэ 9-го августа, а пришёл в Фулярды 20-го августа утром, т. е. в 11 суток сделал 325 вёрст и дал сражение, в котором совершенно уничтожил неприятеля. Отсталых не было. Этот марш делает большую честь Забайкальскому казачьему войску.

Н. Орлов.


 

Top
 
 

© Материалы, опубликованные на сайте, являются интеллектуальной собственностью и охраняются законодательством об авторском праве. Любое копирование, тиражирование, распространение
возможно только с предварительного разрешения правообладателя.
Информационный портал по Китаю проекта АБИРУС

Карта сайта   "ABIRUS" Project © All rights reserved
Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100 Яндекс цитирования