header left
header left mirrored

"Жизнеописание Будды" П. И. Кафарова

КАФАРОВ П. И.

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ БУДДЫ

В предлагаемом здесь очерке жизни Будды мы не намерены повторять басней, рассказываемых во всех биографиях его; поэтому подробности о появлении Будды в Индии и обстоятельствах, сопровождавших его, заимствованы нами не столько из специальных жизнеописаний Шакьямуни, сколько из других сочинений, не так подозрительных, и преимущественно из Винай, или Кодекса нравственных и общежительных постановлений буддизма, не намерены также критически излагать существующие у буддистов предания и сказания об основателе их религии и философии. Мы представляем здесь одни факты, казавшиеся нам более достоверными и более близкими к истине. Фактов, относящихся лично до Будды, немного; чтобы пополнить этот недостаток, мы заимствовали из буддийских сочинений и поместили в жизнеописании Будды сведения о современном ему политическом и нравственном состоянии Индии и внешних событиях, среди которых протекла жизнь его. Считаем нелишним заметить, что источниками при составлении биографии Будды были для нас исключительно сочинения индийских буддистов, существующие в китайском переводе. В заключение, чтобы не писать после особого примечания, нам остается сказать слова два о принятой нами хронологии. После сличения разноречащих мнений о времени появления Будды в Индии, встречающихся в сочинениях самих индийских буддистов, мы имеем основание думать, что летосчисление, полагающее рождение Будды за 600 слишком лет до Р. X., ближе других к истине; но пока мы должны ограничиться одним этим замечанием; потому, что изложение данных, на которых мы основываем свое мнение, требует особой статьи.

В половине седьмого века до Р. X., в северной Индии, на восток от нынешнего Ауда, при подошве Гималайского хребта, и вероятно в верховьях реки Гандаки, существовало владение Капилавасту. Оно населено было племенем шакья, потомками Икшвакулы, государя, царствовавшего в городе Поталаке; дети Икшвакулы, в следствие семейных неудовольствий, принуждены были покинуть отечественный город и удалились на север. Поселившись у южного склона Гималайских гор, они мало-по-малу образовали значительное народонаселение и управлялись старшим в племени родом, домом Готамы. Глава племени, или государь, жил в Капилавасту, городе, от которого в настоящее время не осталось никаких следов; потому что еще при жизни Будды он был разрушен и жители его рассеяны. В соседстве с племенем шакья на запад и юг простирались владения государей Шравасти, в нынешнем Ауде. Общее наименование страны, от вершины Ганга до Бенареса, было Косала. Шравастийские государи, распространив власть свою далеко за пределы Ауда, называли себя властителями всей Косалы и тем самым включали в границы своих владений и Капилавасту, со всеми его мелкими удельными княжествами. Все низовье Ганга, от Бенареса до Бенгала, принадлежало богатой и обширной Магаде, столицею которой был город Рачжагриха, ниже нынешней Патны. Считаем не лишним заметить, что Шравасти лежал от Капилавасту на запад в 250, Бенарес на юго-запад в 480, а Рачжагриха на юго-восток в 1,100 верстах.

В то время в Капилавасту царствовал Соддодана, последний потомок Икшвакулы в прямой линии. Он был главою многочисленного семейства; из сыновей его известны двое: Сиддарта, рожденный от Махамаи, и Нанда, от Готами. Братья Государя владели особыми удельными княжествами и хотя признавали старшего брата своим главою, однакоже не зависели от него в управлении доставшимися им уделами. Кстати заметить, что по обычаю тех времен, в случаях, когда недостаточно было князей из владетельного дома, или по одной доброй воле государя, уделы отдаваемы были в управление брахманам, составлявшим уже и в те времена могущественную касту и занимавшим должности министров, правителей, жрецов и духовных руководителей. С правом жизни и смерти и властию собирать подать со вверенных им селений, князья и брахманы жили независимыми владельцами; брахманы того времени отличались образованностью и просвещением, и философские школы Индии имели своими основателями большею частью брахманов. 

Сиддарта предназначался отцем своим в наследники престола. С этою целью ему дано было самое лучшее воспитание, какое возможно было в те времена. Соддодана еще заранее отделил ему часть своих владений, окружил его блистательным двором и женил па дочери одного удельного князя, тоже из племени шакья. Так прожил Сиддарта до двадцатого года своей жизни; но едва он переступил этот возраст, как вдруг, к общему изумлению и горести Соддоданы, покинул отеческий кров, и пропал без вести. Все поиски были напрасны; узнали только по слухам, что он удалился за восточную границу Косалы и в рубище отшельника бродил из одного места, в другое, ища себе духовного руководителя. Не оставалось никакого сомнения, что Сиддарта решился покинуть суету мира и променять блистательное положение в свете на смиренное звание благочестивого отшельника. Что же заставило молодого князя принять такое необыкновенное для его возраста, и происхождения, решение, — на это буддийские предания отвечают не совсем удовлетворительно. Если верить им: «будучи одарен от природы душою мягкою и восприимчивою, и сочувствуя горестной доле, на какую осужден человек, под тягостным законом смерти болезней, старости и житейских страданий, Сиддарта увлекся печальным настроением своих мыслей, и, по примеру других мудрецов, покидавших мир по тем же самым побуждениям, решился искать себе успокоения в уединении, и спасения от бедствий в отшельнической жизни». Не отнимая у Сиддарты этих нравственных побуждений, мы находим однако же более вероятное объяснение его поступка в тогдашнем политическом положении племени Шакья. Владение Капилавасту было одною из тех свободных областей и вольных городов Мадьядеши, или Срединной страны, как назывался в то время весь бассейн Ганга, — которые населены были особыми племенами и родами, не утратили еще своей независимости, имели государей из своего рода, или представляли род олигархического правления; но эти мелкие владения были не более, как остатки древнего союза, уцелевшие до времен Соддоданы; по географическому своему положению, они включались или в Магаду, или в Косалу, — две страны, разделявшие Мадьядешу на восточную и западную части. Усиление двух домов, царствовавших в Рачжагрихе и Шравасти, дало государям этих городов, вместе с политическим весом в Магаде и Косале, и возможность округлять свои владения и мало-по-малу подчинять своей власти независимые области и города, находившиеся в той и другой стране. Оба двора имели одинаковую цель — устроение одной общей монархии в Мадьядеши и может быть во всей Индии. Между тем, как государи Рачжагрихи действовали на востоке и именовали себя властителями всей Магады, на западе, шравастийские государи нечувствительно приобретали смежные с Аудом земли. Они стеснили владения Капилавасту и поставили их между границею Косалы с запада и юго-запада, откуда, в случае нужды, войска их через два дня могли явиться под стенами Капилавасту, и пустынями, простиравшимися от этого города на восток, до Кушинагары, где разбойничало кровожадное племя кирата. Шравастийские государи охотились на полях, принадлежавших шакья, как на своих землях. Прасэначжита, наследовавший отцу своему Брахмадатте на престоле Косалы, заставил шакья выдать за себя девицу из их племени и нарушить завет, издавна хранившийся между потомками Икшвакулы, не выдавать девиц из своего племени в замужество за людей чуждого рода, и также не брать себе жен из чужого племени. Шакья предвидели свой упадок и чувствовали свое безсилие; они гордились своим высоким происхождением из касты Кшатрия; дом Готамы считал себя династиею солнца; но, не смотря на то, должны были с покорностию уступать требованиям шравастийских владетелей, которые не могли похвалиться своими предками и происходили из низкой касты. Не имея средств поддержать права народной самостоятельности, шакья могли только питать глубокое чувство ненависти к дому Брахмадатты. Когда Прасэначжита вступил с ними в родственные связи, негодование их не имело границ; это обстоятельство они считали унижением благородного их происхождения, и, может быть, видели в поступке шравастийского государя замыслы, решавшие будущность их владений. В таких обстоятельствах, наследник Соддоданы отказался от своих прав и надежды возвратить прежния времена независимости своего отечества. Бегство Сиддарты совпадает с тем временем, когда Прасэначжита потребовал от шакья девицу их племени. В безмолвии пустыннической жизни, он хотел скрыть страдания своей души. 

Отшельничество было, в его время, в большом уважении. Как следствие глубокого разочарования в действительных благах настоящей жизни, оно еще более укоренялось частыми и общественными бедствиями и условиями самого климата Индии, и находило сочувствие в народе. К этому присоединялась всеобщая вера индийцев в закон перерождений, по которому человек осужден на многотрудное переселение из одного класса существ в другой. Страдания и освобождение от них были две идеи, проникавшие все классы общества, занимавшие головы анахоретов и господствовавшие в системах философских; оне целиком перешли и в буддизм; им не верила одна только эпикурейская школа Локаятика. Люди, проникнутые идеею вожделенного освобождения от влияний на душу всего чувственного, разрывали связи с обществом и своим семейством и, вдали от житейских волнений, надеялись суровою жизнию заблаговременно упрочить за собою блаженство будущей жизни в перерождениях, или глубоким и безмятежным размышлением разгадать тайну существования мира и человека. Нередко сами государи Индии, на склоне своей жизни, слагали с себя царственный сан, и, возложив его на наследников престола, проводили остаток дней своих в благочестивых размышлениях, в тишине загородных садов и рощ. Звание отшельника было священным и неприкосновенным в глазах народа; пропитание его зависело большею частию от доброхотных подаяний поселян, или от щедрости вельмож и государей, которые с своей стороны тоже покровительствовали анахоретам. При таких благоприятных обстоятельствах, разнообразные роды пустынников умножились по всей Индии; они населяли роскошные берега Ганга, банановые рощи и горные ущелья; одни из них были произвольные труженики, налагавшие на себя всевозможные истязания; другие созерцатели, искавшие покоя в бездействии тела и духа, или погружавшиеся в созерцания; иные скитальцы, бродившие по деревням и жившие подаяниями жителей. Впрочем замечательно, что родичи шакьямуни, сколько нам известно, менее всех благоприятствовали отшельнической жизни; в окрестностях Капилавасту было несколько отшельников; но цинизм и истощенная наружность их возбуждали в Соддодане одно отвращение к р[отсутствуют 7 букв. — OCR] жизни, и самые знаменитые пустынники не удостаивались от шакья никакого уважения. «Нельзя и требовать этого уважения», говорил в последствии времени сам Будда, «от потомков Кшатрия, благородного и высокого рода». Главный притон отшельников был в Магаде, и преимущественно в восточной ее части. Бимбасара, вступивший на престол после отца своего Маханамды, был могущественным государем тех времен в Индии, и Магада, находившаяся под его властью, самою цветутощею и богатою страною. Владения его простирались от Бенгала и Брахмапутры до Бенареса; с юга отделялись от Дакшины, или нынешнего Декана, горами Малая, или Виндья; на севере ограничивались Гималайским хребтом. Как государь просвещенный и дальновидный, Бимбасара открыл в своих владениях приют мудрецам и пустынникам, которые не замедлили воспользоваться таким благоприятным случаем и со всех концов Индии начали стекаться в Рачжагриху; здесь философы разных школ и отшельники разных родов находили верное пропитание, безбедную жизнь и терпимость мнений. Ученые люди были при дворе Бимбасары; окрестности столицы и особенно ущелья и пещеры горы Гридракуты населены были отшельниками; в лесах, простиравшихся от столицы на юг и юго-восток до города Гайи, развалины которого ныне известны под именем Будда-Гайи, и по берегам Нираньчжаны, обитали пустынники-созерцатели; из них особенно известны были Удракорама и Аратакалама; еще далее на берегу реки жил Урувилва-Кашьяпа, огнепоклонник, столь прославившийся строгостию своей жизни, что ежегодно совершались из Рачжагрихи путешествия, на поклонение знаменитому анахорету.

Покинув свою отчизну, Сидларта не имел определенной цели и намерения избрать для себя тот, а не другой род жизни отшельников. Все обстоятельства доказывают, что он сначала вовсе не обращал внимания на различие и даже враждебные отношения, существовавшие между пустынниками, и что единственным желанием его было присоединиться к первым отшельникам, какие ему встретятся. Таким образом, когда дошла до него молва о гридракутских тружениках, он немедленно отправился к столице Магады, миновал Кошамби, нынешний Аллахабад, н Бенарес, и в скором времени вступил в избранное им общество произвольных тружеников; под руководством их, он усердно принялся изнурять свое тело жестокими и странными средствами; судя по жару, с каким молодой праврачжика, (так называли в то время людей, покидавших мир с душеспасительною целью), — подвизался в труженичестве, можно думать, что идея страданий, более или менее безотчетная, преследовала его, и что он подражал изуверному самоотвержению своих наставников, не только в чаянии блаженных воздаяний и будущих наслаждений, сколько в надежде приобрести совершенное безстрастие и навык терпеливо переносить самые тяжкие труды и испытания. Но когда свобода и время дали Сиддарте возможность спокойно обсудить принятый им образ жизни, жар к труженичеству охладел в нем; он не видал уже пользы в обычае тружеников лежать на колючих растениях, натираться золою, целые дни стоять под солнечным жаром и в других насильственных средствах, которые, изсушая в душе источник живых чувств, не искореняли тщеславия и не согласовались с потребностями ума, более или менее просвещенного. Сиддарта утвердился в печальном взгляде на мир и на явления, совершающиеся в нем; обстоятельства и время укоренили в нем глубокое убеждение во всеобщих страданиях; но он напрасно искал у тружеников действительных средств к освобождению от этих страданий. Поэтому он решился расстаться с гридракутскими отшельниками и искать для себя наставников, более знакомых с духовною жизнию. Он перешел к Удракораме и Аратакаламе.

Эти пустынники, как мы сказали выше, были созерцатели; они принадлежали к классу тех подвижников индийских, которые, для самоусовершения, пренебрегали правилами деятельной жини и весь труд подвижничества полагали в навыке к твердому и безмятежному покою души; безстрастие, одно из важных начал индийской аскетики, было целью их усилий. Как скоро Сиддарта вступил в общество этих созерцателей, спокойный образ жизни их так понравился ему, что решился остататься с ними на долгое время. У них он брал уроки в созерцательной жизни и посвящен был во все тайны ее; под их руководством он проходил степени символической лестницы самопогружений, которые должны были постепенно умирять его душу, очищать ее от волнений чувств и мыслей, предохранять от влияния внешних впечатлений и водворить в ней навсегда непоколебимый покой. Целые дни он проводил в бездействии, погружаясь с наслаждением в мечтательный мир, и так навык к этому занятию, что оно сделалось любимым во всю его жизнь до самой смерти. «Однакоже, говорят его биографы, он остался недоволен началами, на которых основывалась система созерцания Удракорамы и Аратакаламы; ему казалось невозможным, чтобы, восходя по степеням его, душа созерцающего оставалась неизменною, и в самых выспренних самопогружениях, когда прекращается всякая деятельность и всякое движение в душе, Я также существовало. Поэтому, прибавляют те же биографы, Сиддарта расстался и с созерцателями, как расстался с тружениками, и уже один, без посторонних примеров и наставлений, совершил труд предварительного подвижничества». Действительно, несуществование Я, как индивидуального, так и всеобщего, было, как у видим после, одним из основных начал учения Будды; но это буддийское мнение было следствием взгляда его на все существующее, как подлежащее закону рождения, изменения и уничтожения. Будда перенес в свою аскетику почти всю систему созерцания своих наставников, он отвергнул только убеждение их, что самая высшая степень созерцания есть состояние полного и конечного освобождения от влияний на душу всего чувственного, то есть нирваны. Пристрастие его к созерцанию доказывает, что он не так скоро, как расказывают буддисты, оставил пустынников-созерцателей. С тех пор, как он покинул Гридракуту, протекло уже шесть лет, и, вероятно, большую часть этого времени он провел сначала с Аратакаламой, а потом с Удракорамой. Последний из них был самым известным созерцателем того времени; он оставил после себя сочинение, в котором изложена была его философия. Однакоже Сиддарта не был удовлетворен наставлениями ученого Удракорамы и в последствии времени не упускал случая открывать своим ученикам недостатки его системы. Несогласие в философских взглядах, а может быть и смерть Удракорамы, которую, по неопределенности буддийских сказаний, можно отнести к этому времени, заставили Сиддарту снова начать скитальческую жизнь; он переселился к окрестностям Гайи и решился жить один, без руководителей. «Здесь», говорят его жизнеописатели, «в беседе с самим собою и усиленным размышлением он нашел, наконец, решение своих сомнений и вопросов, которого напрасно искал у тогдашних пустынников; ум его прояснился и постиг действительное значение предметов и явлений, разгадал тайну страданий, удручающих человека и нашел верные средства к освобождению от них». Другими словами, он составил собственный и самостоятельный взгляд, как философии, так и аскетики, и образовал новое учение, которое отличалось от существовавших в его время систем. С этого времени, когда Сиддарта из ученика сделался самостоятельным, он принимает у буддийских писателей общее название Будды и оставляет его за собою навсегда. Имя Будды усвоено было у индийцев только тем лицам, которые отличались практическими и теоретическими познаниями, строгостию жизни и даром красноречия. Восторженные поклонники Шакьямуни величая своего вероучителя Буддой, совмещают в понятии этого наименования все нравственные, умственные и даже физические совершенства, какие только возможны для человека. Разумеется, сам Будда думал о себе не столь восторженно и высоко; однакоже он находил в себе все признаки мудреца, то есть Будды. Будучи глубоко убежден в верности и основательностисвоих начал, обдуманных на свободе и в тишине уединения, и считая свои открытия в области философии и нравственности светлыми истинами, которые должны ниспровергнуть предразсудки, суеверие, изуверство и заблуждения ума, господствовавшие, по мнению Будды в школах других философов и отшельников; он ставил себя на степень единственного и общего руководителя в духовной жизни и мудрого наставника в изыскании истин. Прозелитизм не был в его характере; однакоже последующие обстоятельства доказывают, что он не чужд был веры в свое призвание. Так он мечтал, по крайней мере, при самом вступлении своем в общественную жизнь, когда опытность не успела охладить его юношеского жара. Не желая погребсти в пустыне вместе с собою и свои новые идеи, он решился появиться в покинутом им свете и распространить свое учение. С этою целию Будда оставил окрестности Гайи и отправился к западной границе Магады, намереваясь, вероятно посетить свой отечественный город. Но расчет его не был верен; один, без последователей и без известности, он не мог ожидать успеха на том поприще, на котором в его время подвизалось столько аскетов, людей опытных, окруженных толпою учеников и высоко уважаемых в народе. В Бенаресе Будда встретил несколько своих родичей и на них хотел испытать действительность своего учения и красноречия; опыт был самый неудачный; шакьяпутра то есть члены фамилии Шакья, встретили его насмешками и не скрыли своего презрения к учительской важности, с какою он раскрывал им свои аскетические взгляды; они укоряли его в непостоянстве и легкомыслии, с каким он переменял несколько раз род жизни, переходя от одних пустынников к другим, — и доказали ему, что, в настоящем положении он не имеет еще необходимого авторитета в деле проповеди, ни опытности мудреца, каким он хотел явиться перед ними. Такое неудачное начало общественной жизни Будды заставило его обратить внимание на шаткость своего положения и на условия, при которых он мог бы подействовать на общественное мнение; самым верным средством для достижения этой цели находил он то, чтобы стать во главе многих последователей и иметь на своей стороне толпу сподвижников. Будда и решился так сделать думая, что, если бы ему удалось привлечь на свою сторону какого-нибудь анахорета, пользовавшегося уважением в народе, то авторитет и влияние его в обществе были бы упрочены. Будда знал, что самый знаменитый анахорет в то время был Урувилва Кашьяпа и отважился на трудное предприятие привлечь на свою сторону этого влиятельного человека. Итак он воротился из Бенареса к городу Гайи, на берега Нираньчжаны, где, как мы сказали выше, жил Кашьяпа.

Мы имели уже случай заметить, что Урувилва Кашьяпа был огнепоклонник; но из этого еще нельзя заключать, что он следовал религии Зороастра, если считать эту религию чуждою Индии; судя по народности, какою пользовался Урувилва Кашьяпа, надобно думать, что он был или из числа шиваитов, поклонявшихся огню, как символу Шивы, или разрушительной силы, или последователем Уллуки, основателя философской школы, известной в последствии времени под именем Вайшешики, в учении которого огонь был самым могущественным деятелем в целом мироздании. Обожание огня соединялось с обожанием небесных светил. Каждый день, с восходом солнца, огнепоклонник поклонялся восходящему светилу; в известные часы дня закалал животных в жертву огню и жег благовония, ночью разводил на жертвенниках огонь и зажигал лампы; можно впрочем догадываться, что огонь храним был неугасимым. В таких занятиях проводил жизнь Урувилва-Кашьяпа, у него было целое общество учеников и два младшие брата Гайя-Кашьяпа и Нати-Кашьяпа; последние жили отдельно от старшего брата, также на берегах Нираньчжаны; оба они имели по нескольку учеников и также поклонялись огню, но Урувилва имел над ними власть семейного главы и авторитет учителя. Таким образом, он первенствовал среди нираньчжанских огнепоклонников.

Имея в виду обращение Урувилва-Кашьяпы, Будда, разумеется, не желал поступить в число его учеников, а хотел быть у него гостем, или соседом; поэтому, когда он прибыл сюда, старый анахорет с первого свидания с ним заметил, что имеет дело не с учеником, принял его холодно и советовал ему искать себе пристанища где-нибудь в другом месте; не смотря однакоже на такую недоверчивость хозяина, Будда настоял на своем и поселился в одной запустелой пещере, вблизи жилищ огнепоклонников. С сих пор началась у него борьба с религиозными и личными предубеждениями Урувилвы; целых шесть лет он продолжал ее неутомимо, не обращая внимания ни на какие препятствия, действуя однакоже с большою осторожностию. Прежде всего он постарался приобрести расположение и доверенность Урувилвы, оказывая ему услуги и знаки внимания. Он уделял ему лучшую часть из подаяний, какие удавалось ему набирать в окрестных деревнях, приносил ему в подарок редкие плоды, которые он доставал в лесах, благодаря обезьянам, кидавшим в него ими с вершины деревьев, и простер свою угодливость до того, что разводил огонь на жертвенниках, при поклонениях Урувилвы. Во время ежегодных посещений Урувилвы набожными пилигримами, Будда уходил на другой берег реки и скрывался там до тех пор, пока не оставалось у Урувилвы ни одного посетителя, не считая себя в праве, как он сам уверял Урувилву, иметь участие в почтении пилигримов и в приносимых ими дарах, которые должны принадлежать только ему, Урувилве; но на самом деле Будда уходил на это время из опасения, чтобы посторонние не сочли его учеником Урувилвы, заметив его в обществе этого анахорета. Подобным поведением Будда мало по малу приобрел дружбу Урувилвы, который начал платить за внимание вниманием; он оказал Будде важную услугу, спасши его жизнь от очевидной опасности. Будда имел обыкновение часто переходить на другой берег Нираньчжаны, где пропадал на несколько времени, бродя по деревням за милостыней, или углубляясь в уединенные места. В одно из таких путешествий Будды, река от сильных дождей выступила из берегов, и то место, где он переходил ее в брод, сделалось непроходимым. На возвратном пути, бурная ночь застала Будду, когда он подошел к берегу реки; однакоже он смело вступил в воду, но едва сделал несколько шагов, как быстрина реки увлекла его и понесла вниз вместе с мутными волнами. В это самое время Урувилва, опасаясь за своего друга, дожидался его возрата, как вдруг услышал крик на реке и узнал голос Будды; он тотчас собрал своих учеников и бросился с ними к реке для спасения утопающего. Через несколько времени Будда был вынесен на берег и спасен от явной смерти. Этот случай, кажется, еще теснее сблизил Урувилву с Буддой. По мере того, как Будда приобретал влияние на Урувилву, он старался разрушать в нем прежния убеждения и в беседах с ним доказывал ему неосновательность суеверных обрядов, каким следовали огнепоклонники, предлагая в замен того свои взгляды и свою нравственность, — взгляды, по его словам, самые естественные, и нравственность самую простую и чистую. Впрочем подробности об успехах Будды в деле обращения Урувилвы почти вовсе неизвестны; известно только то, что Будда достиг наконец своей цели: убедил Урувилву оставить прежния верования и сделаться ревностным поборником учения своего. Жертвоприношения были прекращены и жертвенные сосуды брошены в Нираньчжану. Ученики Урувилвы беспрекословно последовали примеру своего учителя и без ропота оставили прежний образ жизни. Чрез несколько времени братья Урувилвы, Гайя и Нати, узнав об этом событии, поспешили присоединиться к новому обществу, в полной уверенности, что, если бы новый образ мыслей и поведения не был лучше прежнего, старший брат их никогда не решился бы принять его. Итак они признали Будду своим главою, еще не зная хорошо духа его учения. Число членов, составивших общество последователей Будды, простиралось за несколько сот.

Положение Будды было таково, что не могло оставаться тайною вне круга его последователей. Давно уже знали, что один Шакьяпутра, сын Соддоданы, сделался отшельником. В тех местах, где он подвизался, или сбирал подаяния, он был известен под именем шрамана Готамы, то есть подвижника из дома Готамы; он и сам называл себя Шраманом и носил это название до самой смерти. Когда Будда перешел к Урувилве и подчинял его своему влиянию, в окрестных селениях говорили, что Урувилва приобрел себе нового ученика из касты Кшатрия. Будда опроверг этот слух, явившись во главе многочисленного общества, но подал повод к другим слухам, более важным. В народе распространилась молва, что на востоке явился член племени Шакья, царского происхождения, во главе нескольких сот приверженцев, и будто он намерен мало по малу приобрести сан Чакравартина Золотого колеса. Это имя по давнишним преданиям напоминало народу Монарха всей Индии и блаженные времена единодержавной власти, когда не было распрей и вражды между мелкими владетелями, и когда народ не боялся их притеснений и не терпел бедствий от войны, но, находясь под скипетром одного царя, наслаждался всеми выгодами единодержавного государства. Слух о намерениях приписываемых Будде, дошел и до Рачжагрихского двора и возбудил между приближенными Бимбасары некоторые опасения; но Бимбасара не верил народным толкам, считал Будду простым отшельником и не предполагал в голове его никаких политических замыслов. Прибытие к Рачжагрихе Будды решило сомнения, возникшие на счет его. Между тем как о нем делали предположения, он намеревался расстаться навсегда со скрытным образом жизни, какой он вел до сих пор, и переселиться в такое место, где его общество могло бы наслаждаться безбедным существованием; столица Магады представляла ему эти выгоды; кроме множества других соображений, решавших этот выбор, Будда, наверное, имел кроме того в виду нечаянным и произвольным приходом в Рачжагриху опровергнуть распостранившиеся на счет его ложные слухи. Итак он с новонабранным братством двинулся с берегов Нираньчжаны и перешел к Рачжагрихе. По обыкновению, он поселился в окрестностях столицы, в пригорье Гридракуты, и в соседстве с тружениками, прежними своими сподвижниками. Первым делом его, по прибытии сюда, было оправдаться в мнимых политических замыслах. Он объявил публично, что житейские мысли давно уже оставили его, и что мирская слава не есть удел отшельника. Бимбасара, убежденный в невинности Будды, оказал ему явные знаки своего внимания и покровительства, обласкал его и обещал ему и его обществу верное пособие на все то время, пока будет оставаться у столицы Магады. Благорасположение Государя, имело для Будды счастливые последствия. Нашлись люди, которые позаботились доставить приют обществу шраманов — дело, считавшееся в те времена богоугодным и душеспасительным. Будда, сказали мы, поселился в Гридракуте. Она заметна была в цепи гор, окруживших Рачжагриху со всех сторон, своими пятью вершинами, на которых витали орлы, отчего она и получила название Гридракуты (гридра — орел и кута, или куча — вершина). В крутых скатах ее существовало несколько пещер, куда укрывались отшельники от непогод и шума общественной жизни. Гридракута была недалеко от города (в осьми верстах на северовосток); но окрестности ее были дики и пустынны; и хотя Будда предпочитал эту пустыню другим местам, более оживленным, многочисленное братство его требовало однакоже пристанища более удобного. Один Рачжагрихский вельможа, по имени Каланда, пособил Будде пристроить его последователей. Он предложил к их услугам свой загородный сад, или бамбуковую рощу, называвшуюся, по имени владельца. Каландакою и отстоявшую от города не более, как в версте на север. Каланда отдал было этот сад отшельникам из секты ниргранта; но, когда заметила, благосклонное внимание Государя к Будде, заставил их отказаться от этого дара и передал его во владение Будде. Будда не замедлил поселиться в Каландаке и нашел в нем готовые и удобные помещения для себя и для своего братства.

С такими благоприятными предзнаменованиями Будда начал свою публичную жизнь. Любопытно было бы следить за дальнейшими событиями ее, за успехами Будды в распространении его учения, его борьбою с другими школами Индии, путешествиями по Индии, и другими обстоятельствами, которые, будучи рассказаны в порядке времени и связи, могли бы служить лучшею историческою характеристикою жизни Будды; но обо всем этом буддийские писатели не позаботились, или не имели средств сохранить отчетливые сказания. Все специальные жизнеописания Будды и биографические отрывки, встречающиеся в других сочинениях буддийских, описав подробности жизни Будды до того времени, когда он перешел в Рачжагриху с своим братством, прекращают на этом месте нить своего рассказа и переходят к описанию последних годов жизни Будды. Будда скончался семидесяти лет от роду; ему было за тридцать лет, когда он обратил Урувилву; следовательно до последнего десятилетия его жизни, ознаменованного важными событиями, простирается почти сорокалетний период, составляющий самую важную часть жизни Будды, но упущенный его биографами. За недостатком исторических фактов для пополнения этого промежутка, нам остается предложить здесь ряд замечаний об образе жизни, принятом Буддой со времени поселения у Рачжагрихи, об общежительных правилах, установленных им в своем братстве, и об его общественных отношениях. Затем будут описаны обстоятельства, предшествовавшие его кончине.

Будда был шраман; так он называл сам себя и так называли его и другие. Означая вообще всякого подвижника, усовершающегося в строгой аскетической жизни, это имя не указывало ни на какой особый род отшельников; но когда Будда усвоил его роду своей жизни, с тех пор оно сделалось исключительным наименованием всякого буддиста. Значение звания шрамана и отличие его от других званий объясняется у буддистов исторически. В давние времена, говорит одна судра, описывающая происхождение индейских каст, — были примеры, что некоторые из членов общества, в следствие ли домашних несчастий, или по особому настроению души, покидали житейские заботы, слагали с себя обязательства семейной жизни и удалялись в пустынные места. Поселившись в горах или лесах, они строили из растений и древесных ветвей шалаши и проводили в них жизнь спокойную и беззаботную, посвящая большую часть времени размышлению. О запасах для своего пропитания они не заботились; если они нуждались в чем-нибудь, то ранним утром, или поздним вечером, они отправлялись в ближния деревни и, получив от доброхотных подателей все нужное для себя, пищу, или одежду, снова возвращались в свои убежища. Неукоризненное поведение этих отшельников, их безстрастие и удаление от мира, исполненного недобрых дел, заслужило им от народа название брахманов, т. е. чистых. С сих пор начался особый класс людей, составивших касту брахманов. С течением времени, многие из касты брахманов утратили первобытную простоту и чистоту поведения; им наскучило жить в уединении и заниматься размышлением и они променяли пустынническую жизнь на бродячую; скитаясь по деревням, они вызывались жителям их делать чары и совершать заклинания, и, таким образом, питались на счет суеверия народа, который называл их своими наставниками. Такой род жизни скоро испортил нравственность этих отшельников и совершейно ослабил строгость их правил. Наконец, в последние времена, возник еще особый род анахоретов, известных под именем шраманов.

Шраманы также отрекаются от мира, но вместе с тем дают обет вечного отшельничества и в знак презрения к условиям света обривают себе голову и бороду; подобно другим анахоретам, они удаляются от шума человеческих жилищ и проводят жизнь в усердном самоусовершении, но не составляют никакой особой касты; звание шрамана доступно для кшатрия и брахмана также точно, как для вайшья и шудры.

Судя по приведенному нами отрывку, брахманы первые основали анахоретический род жизни, или лучше сказать отшельники были брахманы; однакоже во времена Будды существовал многочисленный класс тружеников, которые не могут быть ни первобытными брахманами, ни скитающимися отшельниками; притом неизвестно, принадлежали ли труженики к касте брахманов. Итак под именем шраманов, в помянутом отрывке, надобно разуметь всех тех, которые вели подвижническую жизнь не по обязанности своей касты, и следовали аскетическим и философским началам, отступавшим от колеи брахманских преданий; но так как тут всякий понимал подвижничество по своему, то Будда, по духу своего учения, хотел очистить его от брахманских предубеждений и суеверия других отшельников. Как своим учением он хотел поставить оплот скептицизму и легковерию, так в жизни практической он старался установить строгость правил вместе с простотою образа жизни. Он придавал этому особенную важность. Звание шрамана должно было выражаться во внешнем поведении.

Когда Будда стал во главе значительного числа последователей, он установил образ их жизни, согласный его видам, частию своим примером, частию устными наставлениями. Общество шраманов, устроенное им, называлось сангой, т. е. собранием, или братством. Каждый член братства назывался бикшу, т. е. нищий; потому что первый и главный обет, произносимый вновь поступавшим в братство, был обет бедности и неимения собственности. Звание бикшу не только не было позорным от того, что он должен был поддерживать свою жизнь подаяниями других, но, соединяясь со званием отшельника, было предметом глубокого уважения в народе; в те времена даже был спор о том: что душеспасительнее и важнее: подавать ли милостыню, или принимать ее? — Совершенное равенство отшельников господствовало в братстве Будды; единственные признаки чиноначалия, существовавшего между членами его, заключались в отношениях младшего к старшему, не по летам, а по времени вступления в братство. Кшатрия или брахман, принявший обеты бикшу после вайшья, должны были во всем и везде уступать последнему первенство.

Негодуя на изуверство и суеверие, господствовавшие в нравах тружеников, Будда не хотел подражать всем странностям их и разнообразным видам произвольных истязаний, или необычайному роду жизни их, который привлекал на них взоры и вместе с тем почтительное удивление народа, но худо скрывал тайное тщеславие и нужду в пропитании, руководившие их поступками. Он поставил для бикшу правилом вести себя со всем должным приличием и строгостию, не нарушая обета бедности, так чтобы наружность шрамана соответствовала важному и серьезному настроению его размышлений. Никакие посторонния впечатления не должны были расстроивать, или развлекать его; выражение лица долженствовало быть постоянно спокойным, стан — прямым, походка — медленною, приемы — с достоинством. У каждого бикшу должно быть платье, которое могло покрывать все тело его; образцем этой одежды был охотничий плащ, какой носил Будда со времени бегства из Капилавасту. Бикшу часто сшивали се из старых и брошеных лоскутьев, находимых близ селений; но каждый лоскуток они чистили и вымывали для того, чтобы сшитое из них платье, при всей скудости материалов, было чисто и опрятно.

У Будды было много покровителей и данапати, т. е. людей, обязавшихся доставлять ему и его братству средства к существованию; потому ли, что Будда, по своему происхождению, имел легкий доступ к лицам, занимавшим высшие ступени общества, или потому, что он, обыкновенно, прежде всею старался приобрести расположение этих высших лиц, — большая часть его данапати были из рачжей мелких владений, правителей городов, вельмож и богачей. Они дарили Будде свои загородные дачи или сады, и строили жилища для помещения его братства. Эти дачи, переходя во владение Будды, назывались сангарамами, т. е. садами братства, — название, оставшееся навсегда за общежительными убежищами буддийских отшельников. Сангарамы были вне городов и селений; потому что Будда считал жизнь в них, среди постоянного шума и развлечений, несогласною с спокойствием духа и глубокими размышлениями, каких требовало звание шрамана, и поставил неизменным правилом — никогда не иметь приюта в городах или селениях, исключая временного пребывания в них для сбора подаяний, или на званных обедах.

Пропитание бикшу зависело от ежедневного сбора милостыни. Ранним утром, Будда выходил из сангарамы, окруженный толпою своих учеников, и отправлялся с ними за дневною пищею в город, или селение. При входе в него бикшу расходились в разные стороны, каждый с своею патрою, или нищенскою чашею. Правило и пример Будды требовали, чтобы во время сбора подаяний, бикшу не забывали сохранять достоинство своего звания, ничем не развлекаясь и ничему не удивляясь. Отказ в подаянии они принимали с таким же безстрастием, как и богатую милостыню, и просили подаяний, как у богатого, так и у бедного семейства, по порядку домов. По обычаю тогдашнего времени, они просили милостыни не произнося просьб и подавая хозяевам свои чаши; хозяева наполняли эти чаши вареным рисом и возвращали их просителям, или подавали им какие-нибудь другие припасы. Получив подаяние, Будда, обыкновенно произносил благословение на дом милостынодавца, желал ему и семье его счастия, довольства и здоровья, и весьма часто говорил о пользе милостыни. К полудню, бикшу возвращались в сангарам с запасом набранных подаяний; одна часть их, — так покрайней мере требовало правило, — уделялась голодным беднякам, если они встречались; другую относили в пустое место для диких зверей и хищных птиц; остальное служило обедом для братства. Пища разделялась между бикшу поровну. Остальное время дня Будда посвящал на беседы с своими приближенными, или, что было всего чаще, уходил в уединенное место, в пещеру, или под дерево, и здесь, на свободе, предавался любимому занятию своему, — созерцанию, сидя с поджатыми ногами и приведя свой стан в неподвижное положение. Так проходил каждый день нищенской жизни Будды, когда он жил вместе с своим братством. Бикшу не должны были иметь в запасе, не только пищи, но также и одежды; у кого из них случалась нужда в ней, тот шел собирать материалы для нее в селение; если нужны были ему новые сандалии, или нитки на починку ветхого платья, он опять шел за ними в селение. Одним словом, бикшу, каждый день своей жизни, должен был зависеть от доброхотных подаяний.

Год у индийцев разделялся на три времени: зиму, лето и осень. Зимой Будда, большею частию, жил в обществе своих учеников и па одном месте, чаще всего близ Рачжагрихи и Шравасти. С наступлением лета, когда в Мадьядеше начинались, как и ныне, периодические дожди, Ганг и другие реки выступали из берегов и сообщения между городами и селениями делались чрезвычайно трудными, Будда распускал бикшу в разные места на летнее жительство, для того, чтобы избежать скудности и недостатка в пропитании для многочисленного его общества, и чтобы облегчить милостынодавцев, которые сами жили летом заранее приготовленными припасами. Каждый бикшу выбирал для себя какую нибудь деревню, и, поселившись близь нея, целые четыре месяца проводил в этом уединении, не видясь с своими собратиями. Будда также уединялся на это время, иногда вместе с одним учеником. По истечении четырехмесячного уединения, называемого летним сидением, бикшу снова собирались в одно место, куда приходил и Будда. Всякий из них спешил рассказать о своих успехах в духовном самоусовершении, во время одинокой жизни, посвященной созерцанию, или просил у Будды разрешения трудных вопросов по части нравственности, или созерцательного учения. В осеннее время, начинавшееся с окончанием летнего сидения, братство Будды расходилось партиями бродить по Магаде и Косале. Будда всего чаще посещал Шравасти, в окрестностях которого у него был дарственный сад, Чжетавания; ходил также к разным городам Магады, Косалы, Мадуры и Учжчжаяни и даже в Андру, находившуюся в средине южной Индии, и Калингу, занимавшую часть Коромандельского берега; но не более трех или четырех раз посещал свой отечественный, но не гостеприимный город Капилавасту.

Кстати сказать здесь несколько слов о путешествиях Будды в дальния и за-индиские страны. Ни по образу и роду жизни Будды, ни по обстоятельствам, сопровождавшим появление, подвиги и смерть его, ни по древним преданиям нельзя заключать, чтобы он переступал границы собственной Индии из прозелитизма, или по другим каким-нибудь причинам. О восточной части древней Индии у буддийских писателей ничего не говорится долгое время и после Будды; из государств южной Индии о немногих упоминается в древних буддийских сочинениях; а из островов южного моря, Цэйлон, с которого в последствии времени буддизм распространился на другие острова и даже в Сиам и Бирман, во времена Будды обнаруживал признаки еще только начинающейся образованности. Гималай служил естественною границею Индии с севера; за этим хребтом гор воображение и темные предания индийцев помещали баснословные и чудесные страны, огражденные от любопытства путешественников дикими горцами. Запад и северозапад от Индии всего более известны были у древних буддистов; в сочинениях их упоминаются Паньчала (Пенчжаб), Махачина (Персия), Капина (Кашмир и Кабул). Бахлика, народ, населявший страны от Балка на север и, наконец. Кусатана (Хотан), но все эти имена стран и городов сделались известными для буддистов уже во втором веке по смерти Будды, а некоторые и позже; в сказаниях о временах более отдаленных нет никакой возможности открыть признаки сношений древних индийцев с заграничными странами на западе и северозападе. Существующие ныне у буддистов предания о странствованиях Будды в такие государства, которые образовались уже после него, к народам, появившимся в позднейшие времена, суть небольше, как умышленные рассказы индийских буддистов, желавших польстить тем народам, или туземных прозелитов, которые хотели почтить свое отечество посещением Будды. Подобные предания доводили Будду до подошвы Алтая. По уверению беспристрастных буддийских писателей, Будда, исключая посещений Шравасти и других городов Индии, почти всю жизнь свою провел в Магаде, потому, прибавляют они, что эта богатая и счастливая страна, в его время, была убежищем для жителей других стран, опустошаемых язвою, голодом, или войною.

Скитаясь по Индии значительную часть года, Будда, как по всему видно, не увлекался духом распространения своего учения; скорее можно думать, что он следовал только своему навыку к страннической жизни, или не желал для своего общества оседлости, которая могла вредить простоте и строгости установленного им рода жизни; может быть также, что перемена мест часто вынуждаема была обстоятельствами, о которых не дошло до нас сведений. Не смотря однакоже на скромность и осторожность Будды в проповедании своего учения и правил, духовное общество его с течением времени значительно увеличилось. По общему уверению буддийских писателей, число бикшу простиралось за тысячу. Причины такого приращения учеников Будды легко объяснить. Будда пользовался покровительством многих знаменитых лиц того времени и предлагал в своем братстве безопасный и безбедный приют для несчастливцев и бедняков: людям, — желавшим разрешить занимавшие их философские вопросы, он предлагал свои метафизические взгляды и анализ существования; кто искал строгих и чистых правил практической жизни, находил их в наставлениях и примере Будды. Таким образом Будда приобрел себе весьма много людей, известных по своему уму, образованию, или неукоризненному поведению. Из них особенно замечательны были: Махакашьяпа, пользовавшийся предпочительным уважением Будды за свой суровый аскетизм; Субути, метафизик; Монгальяма, отличавшийся историческими познаниями и совершенствами в созерцании; и, наконец Шарипутра, самый ученый и, как говорят буддисты, самый красноречивый истолкователь идей Будды; имя Шарипутры и его трактаты, переходившие по преданию, в последующие времена произвели между буддистами не мало споров; в сочинениях его находили даже ересь. Однакоже при жизни Будды он был в большом почете у всего братства, хотя, присоединившись к Будде, он долгое время сохранял светское звание; нередко он вступал за Будду в споры с последователями других школ Индии, и даже, заступал его место в поучении бикшу.

Урувилва Кашьяпа, Махакашьяпа, Монгальяма и Шарипутра присоединились к Будде, каждый имея своих учеников; поэтому прямых и непосредственных последователей его сначала было весьма мало Уже в одно из своих посещений Капилавасту, он приобрел себе новых учеников из своих соотчичей. Судя по рассказу буддийских писателей. Будде оставалось только произносить: Сугата! (добро пожаловать); этим словом Будда принимал и утверждал в звании бикшу (новопоступавших) шакьяпутр, которые наперерыв спешили принять обеты отшельничества; эту страсть к отшельничеству, овладевшую вдруг соотчичами Будды, не иначе можно объяснить, как расстроенным и близким к совершенному разрушению состоянием племени шакья, о котором мы уже говорили. Но при этом мы должны сделать два замечания; первое о том, что, вопреки рассказам буддистов, подобное событие могло совершиться только уже по смерти Соддоданы, который неблагоприятствовал отшельничеству и просил Будду не принимать в общество бикшу молодых шакья, не получивших позволения на то от своих родителей; второе о том, что в то время были обстоятельства, о которых не дошло до нас сведений; потому что не все шакья, принявшие обеты бикшу, добровольно согласились на такую важную перемену в образе жизни; некоторые из них сделались бикшу по жребию, другие насильно. Будда усердно содействовал обращению своих соотчичей в шраманы: Все двоюродные его братья вступили в его общество, за исключением одного Маханамы, который противостоял всем убеждениям и остался при своем княжеском достоинстве. Будда насильно заставил вступить в общество бикшу родного своего брата Нанду. Нанда был сын Соддоданы и Прачжапати, старшей сестры матери Будды, Махамаи. Он принужден был покинуть молодую жену, и, страдая от разлуки с нею, несколько раз пытался бежать из братства Будды, но всякий раз неумолимый Будда возвращал его назад. Из двоюродных братьев Будды более других известны Девадатта, прославившийся ненавистью к Будде; о нем мы еще будем иметь случай говорить; и Ананда, брат Девадатты, любимый ученик Будды, не расстававшийся с своим наставником до самой его смерти, однакоже не отличавшийся строгою нравственностью; по причине соблазнительного поведения его, буддисты последующих времен, когда хотели представить речь Будды против проступков, поводом к тому весьма часто выставляли Ананду.

Пример молодых князей, сделавшихся бикшу, подействовал и на женщин. Прачжапати, иначе называемая Готами, заменившая для Будды мать, когда Махамая скончалась через несколько дней после родов, пожелала оставить мир и вести жизнь подобно своему питомцу. Она была основательницею общества бикшуни. Бикшуни жили отдельно от бикшу, но в образе жизни нисколько не отличались от них. Бикшуни было немного, и, как можно думать, все оне происходили из племени шакья. Кроме Прачжапати, из бикшуни более других известна Утбала, отличавшаяся красноречием. Она вступила в состязание с одним брахманом, принадлежавшим к школе Локаятики, и удачными сравнениями доказала ему безсмертие души. Однакоже не все смотрели благоприятно на учреждение звания бикшуни, потому что положение женщины в индийском обществе было унижено, и считалось незаконным допускать слабые существа в сонм подвижников. Других примеров подобного общества в Индии не было, если не считать за бикшуни иогини, волшебниц, чтивших Шиву и неизвестно с какого времени появившихся в Индии. В последующие времена, когда буддийские общества далеко уклонились от первобытной простоты и чистоты нравов, строгие буддисты приписали этот упадок их учреждению общества бикшуни.

Буддисты напрасно стараются изобразить жизнь Будды блистательными красками; множество фактов и указаний, неумышленно помещенных в их сочинениях, свидетельствуют, что она полна была тревог и досад; можно сказать даже, что только личный характер его и покровительство высоких особ ограждали его честь и безопасность. Нет никакого сомнения, что у него было много врагов и завистников. Однакоже, так как буддисты не сохранили подробностей об этой темной стороне жизни Будды, вероятно из уважения к его памяти, мы принуждены довольствоваться только одним категорическим сведением, что враги его много причинили ему беспокойств, и обратить внимание на предмет более важный, именно на то, чем он поставил себя во враждебные отношения к другим, и кто были самыми неутомимыми антагонистами его; правда ли, что он восставал против разделения по кастам, и до какой степени важна была политическая роль его в сравнении с званием мудреца, желавшего искоренить заблуждения ума и суеверия? Решения этих вопросов надобно искать не в возгласах брахманов, а в буддийских источниках, которые объяснят нам взгляды Будды на устройство общества и то, чем он особенно был занят.

Будда не принимал на себя роли политического преобразователя; напротив все доказывает, что он смотрел па устройство современного ему общества, укрепленное веками, как на естественный порядок. Разделение по кастам также было, как говорит он, законным. Понятие его об этом предмете весьма хорошо изложено в судре о происхождении каст. Восходя «к первобытному состоянию рода человеческого, ко тем временам, когда плодотворная земля, без трудов и усилий человека, приносила ему плоды и хлеб», далее говорится в судре: «Небрежность и алчность людей ослабила естественную растительность земли и до того наконец истощила производительные ее силы, что заставила их самих трудиться и работать для своего пропитания. Люди стали заниматься земледелием. От этого произошло разделение обработываемой земли на участки между земледельцами; каждый из них приобрел поземельную собственность. Однакоже это разделение полей не для всех было источником довольства и безопасности; на ряду с трудолюбием и прилежанием явилась лень; лень произвела недостаток, бедность, голод; с сих пор между земледельцами возникли распри, жалобы, похищения. Благоразумие заставило, наконец, искать действительного средства для пресечения зла; согласились просить самого умного, опытного и сильного человека разбирать тяжбы, защищать правого, наказывать виновного, изгонять из общества злодеев и своею властью и мудростью обеспечить народное благоденствие. Так как следовало обеспечить содержание избранного главы, то каждый владелец поля отвел в принадлежащей ему земле особый участок, произведения которого он обязан был доставлять избранному главе, который таким образом владел известным участком во всех полях, отчего его привыкли называть кшатрия, то есть владетелем полей (кшатра — поле). В последствии времени высокое положение кшатрия в обществе, его власть, сан и доблести приобрели ему название рачжи, то есть блистательного (рачжа — луч). По мере того, как число людей возрасло, новые потребности образовали новые сословия вайшья и шудра, то есть промышленников, купцов, художников и ремесленников: между тем, как некоторые люди, пораженные несчастиями, или склонные более к духовным размышлениям, чем к гражданской и семейной жизни, бежали в пустыни и составили особый класс анахоретов, известных под почетным именем брахманов, то есть чистых».

Объясняя таким образом происхождение каст, Будда, естественно, ставил касту кшатрия выше других сословий и существенно необходимою в благоустроенном государстве. В подтверждение своего взгляда, он ссылался на самые брахманские предания. Известен стих, приписываемый самому Браме: «Каста кшатрия высоко почтенна среди людей и возносится выше прочих каст; украшенная доблестями и умом, она уважается на небе и земле». Что касается до брахманов, мы уже видели, как тесно Будда ограничивал важность и значение их касты. Брахман был достоин уважения, как скоро он сохранял первобытную чистоту нравов и удаление от света. Такое ограничение притязаний брахманов не могло остаться без возражения с их стороны. Несколько обличительных речей Будды против предубеждений брахманов можно считать ответами его на полемические их выходки. Брахманы не только поставляли свою касту выше других каст, но, по приписываемому себе происхождению, считали своим уделом нравственную чистоту. Посягательству брахманов на исключительное превосходство с духовной стороны Будда противопоставил опровержение происхождения их от Брамы, так, что брахманы, теряя важность своей касты в историческом происхождении, какое назначил им Будда ни чего не выигрывали и для своего духовного значения.

«Брахманы, говорит Будда, величают свою касту достойною почтения и ставят ее выше других каст. Наш род, говорят они, чист, другие и черны и темны. Мы происходим от Брамы; мы рождение уст его; оттого чисты в настоящем и будущем веке. Что касается до меня, я бикшу, и у меня нет каст, нет и непреклонного самолюбия и гордости брахманов; это обычай света, а не мой. В мире для всех один закон: за прегрешения — грозное возмездие, за добродетель — блаженное воздаяние. Если бы этот закон миновал брахманов; если бы они избавлены были бедственных следствий прегрешений и им только предоставлены были блаженные воздаяния; в таком только случае они в праве были бы гордиться своею кастою. Но закон воздаяний неизбежно распространяется на всех, без исключения.. Недоброе отплачивается недобрым, и черное черным, так точно, как за чистым следует чистое и за белым белое. Посмотрите на брахманов: они женятся, наживают детей, одним словом, ни чем не отличаются от обыкновенных смертных; и при всем том величают себя чистыми. Нет, не таковы ученики мои. Мое учение лучше, потому что истинно».  

Впрочем не надобно представлять себе, будто Будда считал своим призванием преследовать предубеждения брахманов. Ни почему нельзя думать, чтобы он считал чрезвычайно важными их притязания, или чтобы они постоянно тревожили Будду нападениями, или преследованием. Дело в том, что в его время брахманы не составляли цельного и устроенного общества, которое могло бы единодушно защищать свои интересы. Одни из них занимали почетные места в обществе и, увлекаясь духом честолюбия или наслаждаясь удовольствиями, мало обращали внимания на приписываемое себе происхождение из уст Брамы; некоторые из них были друзьями и данапати Будды. Другие составляли свои философские системы и уклонялись от брахманских преданий. Были из них и такие, которых сам Будда уважал за строгую и неукоризненную жизнь. Брахманы, имевшие повод вступить в борьбу с Буддой, были те отшельники, которых Будда называл бродячими и уклонившимися от первоначального своего рода жизни. Они назывались шраваками; это слово собственно означает слушателя и весьма часто встречается и у буддистов; но у последних, так называется всякий внимавший наставлениям Будды. Шраваки брахманов имели особенное значение. Из трех направлений, или общих школ, разделявших во времена Будды ученый мир, то есть школы философской, школы созерцательной и школы преданий, они принадлежали к последней, то есть безусловно верили и следовали тому, чему учило их письменное или устное предание; это предание заключалось для них в ведах; оттого они назывались также изучающими, или чтущими веды (По древним сказаниям буддийским, вед было только три. Кстати заметить, что здесь дело идет не о школе Веданта, которая явилась позднее, по крайней мере в буддийских сочинениях.). Из них шраваки почерпали понятия о мире и человеке и заимствовали баснословные сказания о миротворении и происхождении существ, и вместе с тем предубеждения в пользу касты брахманов. Но во времена Будды шраваки большею частию ограничивались изучением в ведах только тех предметов, которые имели связь с верованиями и суеверными привычками народа; таковы были: гадание и астрология. По роду своей жизни и необходимости питаться на счет народа, они были соперниками Будды и имели все причины негодовать на его обличения, которые, опровергая происхождение их от Брамы, могли отнять у них и хлеб.

У нас, когда дело идет о переворотах, какие хотел произвести Будда в религии индийцев его времени, обыкновенно упоминают религиозные обряды и особенно кровавые жертвы, как такую, статью, на которую Будда обратил преимущественное внимание. Это предание требует некоторых замечаний. Действительно, Будда отверг все обряды индийских религий, как недействительные и ненужные, потому что он все средства к самоусовершению сосредоточил в чисто нравственной деятельности человека. Что касается до кровавых жертв, Будда восставал против обыкновения приносить в жертву животных потому, что по его учению, всякое убийство есть одно из самых важных преступлений, и что зло, заключающееся в убийстве, в десять раз отплатится убийце. Однакоже Будда редко упоминает об этих жертвах, и помещает их на ряду с другими обрядами; это равнодушие Будды, неиначе можно объяснить, как только тем, что жертвоприношения животных не были повсеместны в Индии. Действительно, буддийские сказания положительно подтверждают эту мысль. Дело идет о Мадьядеше. В странах, говорят оне, лежащих на правом (южном) берегу Ганга, льется кровь закалаемых животных, между тем, как на левом (северном) благочестие народа выражается в простом поклонении небесным духам, милостыне и других добрых делах. Можно думать, что в южной Индии господствовала религия Махешвары (Шивы), а на севере ее религия Вишну, хотя этого последнего названия, ни имени Нараяны (того же Вишну) мы не встретили ни однажды в буддийских сочинениях, сколько нибудь древних. Жрецами в кровавой религии Шивы были также брахманы.

В буддийских сочинениях часто упоминаются шесть учителей или шесть сектаторов, в качестве постоянных антагонистов Будды. Это были философы, оспаривавшие у Будды теоретические начала учения его. Некоторые из них, если не все, были известны при дворах тогдашних государей и пользовались их вниманием. Большая часть их принадлежала к школе Локаятики, другие имели свои мнения, которые трудно приписать какой-нибудь школе. Те и другие вооружились против учения Будды; локаятики, — защищая самослучайность от ударов, какие наносил ей Будда учением о причинах; другие философы, восставая на положение Будды, отвергавшее существование самостоятельной и неизменной души в человеке, или в мире. Были и другие пункты, в которых Будда разногласил с современною индийскою философиею; но самослучайность и существование Я были такие положения, на которые он нападал сильно и постоянно; существование Я преимущественно возбуждало диалектику Будды. Нет сомнения, что в спорах о последнем пункте, ратоборцами были не только ниргранта, признававшие неизменную душу, под именем чживы, то есть живого, но также и брахманы, утверждавшие творчество праотца Брамы, или пантеистическую идею вездесущего Шивы; последователи Капилы, допускавшие дуализм духа и материи и неизменную, но не действующую душу; и последователи Уллуки, допускавшие неизменную и действующую душу. Однакоже две последние школы не упоминаются в спорах Будды; вероятно потому, что философия Капилы и Уллуки еще не была приведена в ту полную систему, в какой вышла она из рук Паньчашики, система Капилы под именем санкья, философия Уллуки под именем вайшешики. Будда должен был часто встречаться в резиденции государя в Рачжагрихе с последователями всех этих школ; по рассказам буддистов он вступал в состязание с ними часто при стечении народа и иногда в присутствии самого государя; к сожалению, из басней, какие рассказывают буддисты при этих случаях, нет никакой возможности извлечь достоверных подробностей о диспутах между Буддой и его антагонистами.

Труженики были самые деятельные и самые ненавистные Будде враги его. Ни против кого он не вооружался с такою горечью и негодованием, как на этот класс отшельников. Труженики часто называются общим именем ниргранта, хотя не совсем точно. Замечательная, но малоизвестная школа ниргранта, судя по некоторым указаниям, отличалась тем, что привела в одну систему разные способы самоусовершения, которые могли существовать и независимо один от другого, — как действительно и было. Для достижения вожделенной дели избавления и освобождения, существовали три способа: просвещение ума, созерцание и труженичество. Соединив эти три рода деятельности в одну систему, ниргранта установила полный курс подвижнической жизни; вступающий в нее должен был начать с труженичества, и провести несколько лет в произвольных истязаниях, для искоренения чувственных инстинктов; за тем он упражнялся в глубоком и спокойном созерцании, которое должно было замкнуть его душу для внешних впечатлений и приучить ее к бесстрастию; и, наконец, размышлял об истинах и просвещал свой ум. Будда, как мы видели, прошел все эти степени; оне остались даже и в его наставлениях, с тем, впрочем, различием, что труженичество у него заменено хранением нравственных заповедей и соблюдением строгих правил наружного поведения. Надобно полагать, что труженики составляли в ниргранте самый обширный класс, когда, предпочтительно перед другими, носят у буддистов название целой школы, или что название ниргранта давалось в общем и буквальном значении свободных от житейского (без оков) всем вообще труженикам. Как бы то ни было, они не составляли секты однородной; они различались между собою и происхождением, и верованиями, и родом труженической жизни. Будда весьма хорошо был знаком с тружениками, потому что несколько времени жил в их обществе, изучил их навыки и узнал тайные побуждения скрывавшиеся под оболочкою измученного вида. Они не могли простить ему презрения, с каким он оставил образ их жизни, и не упускали случая платить ему за то насмешками и обидами. С своей стороны, Будда отвечал обличениями и не щадил позорных названий для характеристики их поведения. Мы приведем здесь одну из судр, направленных против тружеников; в ней соединены почти все роды их.

Действие происходит близ Рачжагрихи, в саду, принадлежавшем одной богатой женщине. Толпа тружеников, вместе с учителем своим, по имени Нягродой, наслаждается в тени дерев прохладою. Собравшись вместе, они ведут громкий и оживленный разговор; толкуют о политике, министрах и народных делах; рассказывают о сражениях, колесницах, лошадях и прогулках до садам; судят о женщинах, одежде, кушанье, вкусных черепахах и тому подобных предметах. Во время их беседы подходит к ним Сантана, житель Рачжагрихи и почитатель Будды. После взаимных вежливостей, Сантана замечает им, как неприличны для их звания подобные разговоры и при этом случае хвалит Будду за его неукоризненное поведение и мудрость. «Откуда нам знать, возражают ему отшельники, о. мудрости твоего шрамана Готамы, когда он больше любит молчать, чем говорить с посторонними людьми? Он так привык к уединенной жизни, что похож на подслеповатую корову, которая видит только траву. При всем том, он величает себя великим мудрецом, грозит поразить одним своим словом всех своих противников и сделать их безгласными, подобно черепахам, и не советует никому задевать его, иначе не найдет безопасного места от его стрел. Пусть придет он сюда; мы поздравим его с новым названием подслеповатой коровы; да вот он и сам!» «Смотрите же, заметил Нягрода, не вставать с места и не здороваться с ним. Пусть сядет, как хочет». Действительно, Будда шел в этот же сад освежиться, после продолжительного созерцания в пещере Гридракуты. Когда он подошел к толпе тружеников, они забыли свой уговор и, приподнявшись с своих ковров, приветствовали его обычными словами: Добро пожаловать, Готама; добро пожаловать, шрамана! Давно мы не видались с тобою. Что привело тебя сюда? Сядь с нами и побеседуй». Будда вежливо принимает приглашение, расстилает свой ковер и садится на него. Нягрода лукаво заводит речь об учении Будды и просит его объяснить свои начала. «Не спрашивай меня об этом, отвечает ему Будда; мое учение глубоко и обширно; вам не под силу понять его. Что касается до ваших правил, я знаю их весьма хорошо и в состоянии оценить их». Нягрода замечает Будде, что им желательно знать мнение его о правилах их жизни. «Все ваши правила, говорит им Будда, низки и смешны. Иной из вас ходит нагой, прикрывая себя только руками; иной не станет есть из кувшина, или с блюда; не сядет за стол между двумя собеседниками, между двумя ножами, или двумя блюдами; иной не сядет за общий стол и не примет подаяния в том доме, где есть беременная женщина, где заметит много мух, или встретит собаку. Иной не терпит никаких приглашений и ест только до тех пор, пока молчат. Иной не ест из двух сосудов; глотает пищу, не разжевав ее, и на седьмом глотке перестает есть и не позволяет прибавлять себе пищи более семи раз. Иной ест однажды в день, в два, три дня, и даже в целую неделю. Иной питается однеми овощами, отваром риса, коровьим, или оленьим пометом, древесными корнями, ветвями, листьями, лесными плодами, или зернами. Иной носит платье, накинув его только на плечи, или прикрывает себя мохом, древесною корою, растениями, или оленьею кожею, распускает свои волосы, или надевает на них волосяную повязку. Иной носит одежду печали; постоянно держит руки вверх, не садится на скамьи и рогожки, или постоянно сидит в положении животных; бреет себе голову и оставляет бороду и усы. Иной лежит нагим на колючих растениях, или коровьем помете. Иной каждый день, или каждую неделю, по три раза совершает омовение. Не стану исчислять других подобных средств, которыми вы мучите и изнуряете себя. Я спрашиваю тебя, Нягрода: Чисты ли такие правила и образ жизни?» — «Без всякого сомнения, чисты», отвечает Нягрода. «А я, возражает ему Будда, раскрою перед тобою нечистоту, скрывающуюся в них. Чего ожидаете вы, произвольные труженики, за свои тяжкие труды? Ожидаете он мирян подаяний и уважения и, когда достигнете этой цели, крепко пристращаетесь к удобствам временной жизни, не хотите расстаться с ними, да и не знаете и средств к тому. Едва вы завидите издали посетителей, как тотчас садитесь и показываете вид, будто вас застали в глубоком размышлении, но, расставшись с ними, снова делаете, что хотите, прогуливаетесь, или покоитесь на свободе. Заведут ли при вас умную речь, вы никогда не захотите одобрить, или подтвердить ее; спросят ли вас о чем-нибудь, вы отвечаете презрительным молчанием. Но, как скоро вы заметите уважение мирян к шраманам, или брахманам, у вас начинаются возгласы и укоризны: «зачем, кричите вы, уважать шраманов! Стоят ли они того»! Если вы увидите, что шраман ест плоды от вторичного посева, осыпаете его ругательствами. Когда вам подают грубую пищу, вы, даже и не отведывая, отдаете ее другим; а всякое вкусное кушанье оставляете у себя. Предаваясь порокам и страстям, вы однакоже надеваете личину скромности. Нет, не таково истинное подвижничество. Труженичество тогда только полезно, когда под ним не кроются своекорыстные виды».

Между тем, как Будда смогался со внешними своими антагонистами, в его обществе возникли несогласия и расколы, стоившие для него всей полемики и насмешек внешних его врагов. Молодые бикшу из шакья внесли с собою в братство Будды дух раздора и не совсем строгие правила; им трудно было привыкнуть к нищенской жизни и неразличению каст между отшельниками, — чем отличалось общество Будды, и потому Будда не раз жалел о приобретении таких учеников. Всех более беспокойств причинил ему Девадатта, двоюродный брат его. Это был человек замечательный не потому только, что был врагом Будды, но также по самостоятельному и влиятельному характеру. Буддийские писатели, не щадившие самых черных красок в портрете Девадатты, отдают, однакоже, справедливость его обширному и образованному уму и необыкновенной строгости жизни. Все зло, какое он сделал, они приписывают глубокой страсти честолюбия, руководившей всеми его поступками. Когда Будда бежал из Капилавасту, Девадатта предлагал Ячжадаре свою руку и сердце, надеясь заступить место наследника престола, однакоже бесполезно; его заставили поступить в общество бикшу. С сих пор он сделался самым опасным врагом Будды. Переселившись вместе с ним к Рачжагрихе, Девадатта в скором времени приобрел себе сильного покровителя и даже друга в лице Ачжатасатру, сына и наследника Бимбасары, льстя воинственному его духу, и сделался совместником Будды. Последний имел, однако же, покровителя еще сильнее, самого Бимбасару. Девадатте хотелось, во чтобы то ни стало, стать во главе общества бикшу, или по крайней мере иметь такое же влияние и пользоваться таким же уважением, как и Будда. Он составил в братстве партию, состоявшую из нескольких бикшу, более или менее образованных и приверяшнных к нему, и часто склонял и переводил на свою сторону и других учеников Будды, но, при посредстве Шарипутры, действовавшего в пользу Будды, перебежчики снова возвращались к Будде, и попытки Девадатты с этой стороны не удавались. Несколько раз братья мирились и потом снова расходились с враждебными чувствами.


 

Top
 
 

© Материалы, опубликованные на сайте, являются интеллектуальной собственностью и охраняются законодательством об авторском праве. Любое копирование, тиражирование, распространение
возможно только с предварительного разрешения правообладателя.
Информационный портал по Китаю проекта АБИРУС

Карта сайта   "ABIRUS" Project © All rights reserved
Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100 Яндекс цитирования