header left
header left mirrored

3. «Чрезвычайное время» и подавление свободы слова

Сайт «Военная литература»: militera.lib.ru Издание: История войны на Тихом океане (в пяти томах). — М.: Издательство Иностранной литературы, 1957, 1958.

Спад рабочего и крестьянского движения

Как уже отмечалось, во время развития маньчжурских событий происходило обострение противоречий японского капитализма и углубление кризиса в сельском хозяйстве, который вызывал все противоречия японского империализма. Развертывалась борьба рабочих. Крестьянское движение стало характеризоваться обострением арендных конфликтов. Заслуживает внимания втягивание в забастовочное движение неорганизованных рабочих мелких и средних предприятий, а также вовлечение в борьбу за землю не только бедных крестьян, но и середняков. Эта борьба происходила под лозунгом «Земля или смерть!» Кроме того, в результате маньчжурского конфликта быстро разрасталось антивоенное движение, участники которого руководствовались принципом [286] «превращения империалистической войны в войну гражданскую».

Развитие агрессии в Маньчжурии, как отмечалось выше, привело к военно-инфляционной конъюнктуре и увеличению прибылей капиталистов. Но одновременно создавалось впечатление, что происходит некоторый рост заработной платы и «рассасывание» безработицы. В действительности же если и отмечался известный рост номинальной заработной платы, то он не поспевал за ростом цен, к тому же рабочий день удлинялся, реальная заработная плата снижалась, а обеспечение безработных работой зачастую носило лишь временный характер. Но как бы то ни было, кажущиеся рост заработной платы и уменьшение безработицы привели к тому, что у неорганизованных рабочих стали рождаться иллюзии об улучшении их положения.

Уровень заработной платы{73}

 

Годы Индексы
номинальной заработной платы розничных цен реальной заработной платы
1930 100,0 100,0 100,0
1931 92,0 87,1 105,3
1932 89,4 88,0 101,5
1933 90,4 94,6 95,5
1934 92,9 95,7 97,0
1935 92,8 97,5 95,1
1936 93,0 102,6 90,6
1937 98,0 112,2 87,2

 

К тому же усилились репрессии со стороны властей и колебания реформистского профсоюзного руководства. В силу этого после 1932 года волна рабочего движения стала постепенно спадать, то есть количество рабочих конфликтов и число их участников стали постепенно уменьшаться (за исключением 1937 года). После 1933 года [287] начал быстро падать процент организованных рабочих. Но, с другой стороны, в сельском хозяйстве наблюдалась тяжелая депрессия, нашедшая свое яркое выражение в большом неурожае в Тохоку в 1934 году. Эта депрессия, являвшаяся оборотной стороной военно-инфляционной конъюнктуры, порождала глубокие последствия. За период с 1932 по 1935 год неуклонно разрасталось движение арендаторов. Это относится как к количеству арендных конфликтов, так и к числу их участников. В борьбе за получение государственного риса Национальный крестьянский конгресс (Дзэнно дзэнкоку кайги), находившийся под руководством Коммунистической партии, организовал крестьян-бедняков, не имевших своего риса. Это движение смыкалось с борьбой за рис, которую вела в городах Японская кооперативная лига (Нихон сехикумиаи рэммэй). Определенный период это движение шло по восходящей линии; были вскрыты факты, когда правительство создавало огромные запасы риса, кроме того, в ходе движения разоблачалась сущность капиталистического демпинга. Однако отступление рабочего движения тормозило развитие крестьянской борьбы. Хотя количество арендных конфликтов увеличивалось, но среднее число их участников постепенно уменьшалось и вскоре движение свелось лишь к отдельным распыленным выступлениям.

Количество рабочих конфликтов и число их участников{74}

 

Годы Количество конфликтов Число их участников
1932 870 53338
1933 598 46787
1934 623 49478
1935 584 37650
1936 546 30857
1937 629 123750 [288]

 

Правые группировки, стремившиеся использовать антикапиталистические настроения крестьянства, выступили с реакционным лозунгом «Деревня прежде всего!» Представители националистического движения объясняли борьбу помещиков с арендаторами за землю результатами «земельного голода» и требовали ликвидации его путем расширения внешней экспансии.

Это движение, включавшее в свои ряды все слои сельского населения — от помещиков до середняков, постепенно превращало японскую деревню в базу фашизма.

Одной из причин спада рабочего и крестьянского движения были колебания и раскол прогрессивных политических сил страны. Об открытом переходе Социалистической массовой партии на сторону фашизма свидетельствовал инцидент с изданной в 1934 году брошюрой «Значение государственной обороны и необходимость ее укрепления». Генеральный секретарь этой партии Асо говорил, что «в условиях Японии при проведении социальных реформ, направленных на уничтожение капитализма, рациональное слияние армии и пролетариата вполне закономерно», и открыто поддерживал фашистские идеи военщины. А социалисты заявляли, что «профсоюзы должны всячески избегать забастовок. Сжав зубы, они должны терпеть снижение заработной платы, и добившись, чтобы вместо тридцати рабочих увольняли двадцать, терпеливо переносить все страдания»{75}. Они говорили о «служении родине через производство» в условиях «чрезвычайного времени» и о «производственном патриотизме». Находившаяся под их руководством Японская федерация труда отступила еще дальше, став на позиции «классовой гармонии», и превратилась чуть ли не в правительственную профсоюзную организацию. Федерация японских профсоюзов (Нихон родо кумиэн сорэнкай), Лига работников морского флота (Кайгун родо рэммэй), Патриотический союз работников токийского трамвая (Тодэнайкоку домэй), Союз служащих связи (Тэйсин дзюгёин домэй) [289] и другие организации вместе с рождавшимися в то время один за другим правыми государственными профсоюзами, отстаивавшими принципы японского национализма, поддерживали поворот пролетарских партий вправо.

Всеяпонский крестьянский союз, являвшийся главной организацией крестьянского движения, после отхода от него в 1931 году левого крыла резко поправел (левое крыло образовало Национальный крестьянский конгресс), причем после 7-го съезда, в 1934 году, этот союз почти полностью прекратил свою деятельность.

Репрессии властей все более усиливались, был развязан белый террор. Под предлогом «чрезвычайного времени» участников рабочего и крестьянского движения и тех, кто не соглашался с политикой правительства или не проявлял патриотического духа, объявляли мятежниками, незаконно арестовывали и пытали. Жертвами этого террора пали Ивата Ёсимити, Кобаяси Такидзи и другие. Волна арестов парализовала деятельность центрального органа компартии; затем она обрушилась на организации МОПР, Союз коммунистической молодежи, Конгресс японских профсоюзов, Национальный крестьянский конгресс, Лигу японской пролетарской культуры и другие культурные организации. Но самым серьезным ударом по японской компартии была измена Сано Манабу и Набэяма Садатика.

Измена Сано и Набэяма

В июне 1933 года Сано и Набэяма, находившиеся в тюрьме, выступили во время разбора их дела апелляционным судом с заявлением, озаглавленным «Письмо к единомышленникам-обвиняемым». Текст их заявления гласил:

«Японская компартия выполняет указания Коминтерна, она только внешне выглядит революционной. Выдвижение фактически вредного лозунга об упразднении монархической системы является в корне ошибочным». Далее в своем заявлении Сано и Набэяма настаивали на необходимости разрыва с Коминтерном. [290]

Эта измена означала не что иное, как капитуляцию перед фашизмом, отказ от принципов интернационализма в революционном движении, отказ от классовой борьбы, фашистский призыв к так называемому «единству нации» и, наконец, отказ от борьбы с императорской системой. Как заявил Сано, «стимулом, побудившим меня стать сторонником новых взглядов, была военная обстановка, сложившаяся после маньчжурского инцидента»{76}.

Сано, интеллигент по происхождению, и Набэяма, выходец из рабочих, были одними из руководителей компартии, поэтому их измена нанесла серьезный удар прогрессивным силам общества. Митамура Сиро, Такахаси Садаки, Накао, а затем и Кадзама Дзёкити тоже объявили о своем «переходе». Началась так называемая «эпоха переходов». По данным расследования, проведенного уголовным департаментом министерства юстиции, через месяц после заявления Сано и Набэяма от прогрессивного движения отошли или изменили ему 415 человек из 1370 подследственных и 133 человека из 393 осужденных на основании закона «О поддержании общественного спокойствия». Многочисленные случаи отхода от движения объяснялись нестойкостью людей, которые не вынесли жестоких пыток и длительного тюремного заключения. У слабовольных людей имели успех такие доводы, как состояние здоровья, чувство долга перед семьей, тяжесть жизни и т. д. В этом же направлении действовала и «теория» о пробуждении самосознания японской нации в результате войны и об «историчности» императорского дома. К этому следует добавить, что уголовный департамент определял меру наказания подсудимым в зависимости от того, отступали они от своих убеждений или оставались им верны. Таким образом, слились воедино все виды и степени измены — от сознательного предательства до вынужденного отхода от практической деятельности. Так, доктор наук Каваками Хадзимэ, не решаясь на открытое предательство, вынужден [291] был заявить о своем уходе с фронта классовой борьбы и прекращении практической деятельности. Заявление Каваками явилось ударом для многих людей, убеждая их в том, что отступление тех, кто не мог пойти на открытую измену, неизбежно. В этом отношении оно сыграло отрицательную роль. Таким образом, антифашистское движение в тот период потерпело поражение не только в результате ударов извне, но и благодаря разложению в рядах самих его участников.

От Всеяпонской ассоциации пролетарского искусства к Лиге японской пролетарской культуры

Такие «переходы» были подняты на щит в журналистских кругах деятелей пролетарской литературы; создавалось впечатление, что началось отступление и разброд в среде всей интеллигенции. Прежде чем рассматривать это явление, проанализируем ход развития пролетарской литературы после создания Всеяпонской ассоциации пролетарского искусства (сокращенно НАПП, или Дзэннихон мусанся гэйдзюцу рэммэй), которая была организована сразу же после инцидента 15 марта 1928 года. Ассоциация, объявившая, что она «считает своим долгом нести неимущим массам пролетарское искусство», создала на базе журналов «Пурорэтариа гэйдзюцу» («Пролетарское искусство») и «Дзэнъэй» («Авангард») свой печатный орган «Сэнки» («Боевое знамя»). Одновременно она опубликовала свои взгляды в области теории и творческих методов. Эта организация состояла из шести отделов: литературы, театра, искусства, музыки, кино и издательской деятельности. Однако в декабре того же года она была реорганизована во Всеяпонский совет организаций пролетарской культуры (Дзэннихон мусанся гэйдзюцу дантай кёгикай — сокращенно Синнаппу), а уже в начале следующего года ее отделы были преобразованы в Союз японских пролетарских писателей (Нихон пурорэтариа сакка домэй, сокращенно Нарупу), Союз пролетарских театров Японии (Нихон пурорэтариа [292] гэкидзё домэй, сокращенно Пуротто), Союз японских пролетарских художников (Нихон пурорэтариа бидзюцука домэй), Союз японских пролетарских музыкантов (Нихон пурорэтариа онгакка домэй) и Союз японского пролетарского киноискусства (Нихон пурорэтариа эйга домэй). Эти союзы, ставившие своей целью «большевизацию искусства» и отстаивавшие теорию творческого метода диалектического материализма, противостояли Литературному фронту рабоче-крестьянской лиги работников искусства (Роно гэйдзюцука рэммэй), склонявшейся к социал-демократической идеологии.

В августе 1930 года на 5-м конгрессе Профинтерна в Москве были приняты тезисы о роли и задачах пролетарских культур и просветительных организаций. Присутствовавший на конгрессе представитель Японии Курахара Корэхито, возвратившись в марте 1931 года на родину, опубликовал в журнале «Гэйдзюцурон» («Теория искусства») статью «Вопросы организации пролетарского искусства», в которой отметил, что в условиях наступления фашизма деятельность прежней Всеяпонской ассоциации пролетарского искусства носила аполитичный характер, была проникнута духом «культуртрегерства» и поэтому ассоциация оказалась бессильной в борьбе с фашизмом. Эти положения Курахара легли в основу принципов пролетарской культуры. Уже в апреле 1931 года Курахара в своей статье «Новые задачи членов Всеяпонской ассоциации пролетарского искусства» призвал деятелей искусства, входивших в ассоциацию, решительно порвать с социал-демократическими взглядами и стать на сторону коммунизма. А в сентябре 1931 года в другой статье — «Впечатления о методе искусства» — он призывал работников искусства не обращаться «к темам, далеким от требований пролетариата и его партии». Таким образом, движение пролетарской культуры являлось одним из звеньев коммунистического фронта. В июле — августе 1931 года к тем союзам, на которые разделилась ассоциация, добавились Научно-исследовательский пролетарский союз (Пурорэтариа кагакукэнкю домэй) и Пролетарский союз эсперанто. Кроме того, был создан Инициативный совет по организации центрального совета [293] Лиги пролетарской культуры, который в декабре, сразу же после роспуска Всеяпонской ассоциации пролетарского искусства, создал Лигу японской пролетарской культуры (Нихон пурорэтариа бунка рэммэй, сокращенно Каппу) и стал издавать журнал «Пурорэтариа бунка» («Пролетарская культура»). Инициативный совет начал действовать как совещательный орган, являвшийся центром координации действий всех организаций пролетарского движения в области культуры. Была опубликована и его программа:

1. Вести борьбу с буржуазной, фашистской и социал-фашистской реакцией в области культуры.

2. Осуществлять систематическое политическое и экономическое просвещение рабочих, крестьян и остальных трудящихся.

3. Удовлетворять культурные и другие запросы рабочих, крестьян и всех трудящихся.

4. Добиваться осуществления своих целей путем укрепления пролетарской культуры, стоящей на позициях марксизма-ленинизма.

В то время как Лига японской пролетарской культуры неустанно претворяла в жизнь эту программу, правительство в марте 1932 года начало применять в широких масштабах репрессии. Была схвачена и брошена в тюрьму руководящая группа лиги из четырехсот человек, в том числе Курахара. Накано. Кубокава и другие. Но Миямото Кэнцзи и Кобаяси Такидзи, уйдя в подполье, продолжали руководить деятельностью лиги. Однако реакция неуклонно подавляла все вновь создававшиеся организации. Ухудшение закона «О поддержании общественного спокойствия» еще более затруднило борьбу. В течение последующих трех лет всякая деятельность пролетарского фронта культуры фактически замерла, хотя формального запрещения этой деятельности и не было.

Антивоенные произведения искусства

Всеяпонская ассоциация пролетарского искусства и Лига японской пролетарской культуры вели в условиях жестоких репрессий антифашистскую и антивоенную [294] борьбу на культурном фронте. Мы уже говорили об антимилитаристском сборнике 1928 года «Война войне», составленном объединением левых писателей, который помог сплотить японских писателей для создания Всеяпонской ассоциации пролетарского искусства. В 1929 году Куросима Дэндзи написал работу «Об антивоенной литературе»{77}, в которой ясно показал историческое и классовое значение антивоенной пролетарской литературы. Появилось множество антивоенных и антимилитаристских произведений. Эттюя Риити, разоблачавший истинное положение дел в японской армии, кроме «Записок солдата о землетрясении», помещенных в сборнике «Война войне», написал серию рассказов: «Смерть солдата Татю», «Оставшиеся позади» и другие. Татэно Нобуюки, автор книги «Болезнь армии» («Сэнки», май 1928 года), опубликовал рассказы: «Человек становится мишенью», «Ливень», «Красное небо» и ряд других. Кобаяои Такадзи, зверски убитый в 1933 году в полицейском застенке в Цукидзи, нарисовал в своем «Краболове» («Сэнки», апрель — май 1929 года) картину жизни закабаленных рабочих рыбных промыслов, разоблачив в этом произведении грабительские, агрессивные действия империалистической Японии в территориальных водах других государств. Произведения Куросима Дэндзи «Ляля и Маруся» (1926 год), «Снежная Сибирь», «Сани», «Стая встревоженных птиц» (1927 год), «Ледник» (1928 год), «Рана Куримото» (1929 год) и другие показывали подлинное лицо японской армии. Эти рассказы были созданы по мотивам личных впечатлений автора, призванного рядовым в армию во время «сибирской экспедиции». Вместе с его книгой «Вооруженные улицы», рисующей инцидент в Цзинани, они являются глубоко волнующими произведениями, рождающими ненависть к бессмысленной войне.

Наряду со статьей Куросима «Об антивоенной литературе» крупным достижением в области теории антивоенной литературы явилась статья Кобаяси Такидзи «Война [295] и литература», помещенная в токийской газете «Асахи» за 1932 год. Но вместе с тем между антивоенными произведениями и многочисленными стихами, с одной стороны, и руководящей теорией, с другой, ощущался явный разрыв. В условиях непрекращающихся репрессий, проводившихся в широких масштабах в связи с маньчжурским инцидентом, этот разрыв послужил одной из главных причин, побудивших литераторов отказаться от решительных антивоенных заявлений и перейти только «к борьбе с реакционностью буржуазной литературы».

Деятельность в других областях культуры развивалась также вокруг фронта Всеяпонской ассоциации пролетарского искусства. В 1928 году театр «Авангард» («Дзэнъэйдза», позднее именовавшийся «Дзэнъэй гэкидзё»), принадлежавший к Рабоче-крестьянской лиге работников искусства, слился с театром «Пурорэтариа гэкидан», порвавшим с театром «Пурорэтариа гэкидзё», связанным с Лигой японского пролетарского искусства. Благодаря этому слиянию был создан единый фронт Всеяпонской лиги пролетарского искусства, которая имела свой театр «Саёку гэкидзё». Свой первый сезон театр открыл пьесами «По-прежнему раб» Мураяма Томоёси и «Буря» Кадзи Ватару, поставленными в Цукидзи. В сентябре 1928 года этот театр поставил в честь трехлетнего юбилея газеты «Мусанся симбун» в зале Хотикодо спектакли «Гора» (Р. Мэнтин), «Отец» (Хисаита Эйдзиро) и другие пьесы, а в конце октября того же года в ознаменование годовщины Октябрьской революции наметил осуществить постановку пьес «Крейсер «Заря» («Разлом») Б. Лавренева, но спектакли были запрещены.

В этот период театр широко практиковал гастрольные поездки по провинции. При реорганизации Всеяпонекой ассоциации пролетарского искусства в феврале 1929 года пролетарские труппы «Пурорэтариа гэкидан», основу которых составлял театр «Саёку гэкидзё», благодаря включению в него ряда трупп создали всеяпонскую театральную организацию — Союз пролетарских театров Японии. На учредительном собрании союза была четко определена программа его деятельности: путем театральной [296] работы в массах, осуществляемой в форме больших спектаклей, выступлений передвижных театров и художественного чтения, «защищать рабоче-крестьянское советское государство» и «вести решительную борьбу против империалистической войны». В 1929 году театр «Саёку гэкидзё» поставил в Уэно в ознаменование Первого мая спектакли «Ревущие волны» и «Безногий Мартин», а в июне — июле осуществил постановку пьесы Мураяма Томоёси «За фронтом фронт» (режиссер Сано Сэки), которая имела большой успех. Это сильно укрепило его авторитет. Поэтому в октябре по инициативе трех театральных коллективов — «Кокородза», «Гэкидан Цукидзи когэкидзё» и «Син Цукидзи гэкидан» — было создано Новое театральное объединение (Синко гэкидан кёгикай). Результаты творческого содружества театров не замедляли сказаться. Так, труппа «Кокородза» после запрещения постановки «Бронепоезд» с помощью театра «Саёку гэкидзё» вторично поставила пьесу «За фронтом фронт», а также пьесу «На Западном фронте без перемен» Ремарка, обратившись к публике с резкими антивоенными призывами.

После этого Союз японского пролетарского театра организовал широкие гастроли передвижных театров по всей стране. На сцене шли «Банда» и «Хроника победы» Мураяма Томоёси, «Улица без солнца» Токунага Сунао, «Отсутствующий помещик» Кобаяси Такидзи и другие спектакли, но в условиях все более ухудшающейся обстановки антивоенная направленность спектаклей постепенно притуплялась. После роспуска в 1934 году театра «Саёку гэкидзё» антивоенная деятельность союза почти полностью прекратилась. Исключением явилась постановка новой труппой Кубо Сакаэ в крайне трудных условиях фашистского господства спектакля «Вулканическая земля» (июнь 1938 года). В этой пьесе продолжала, хотя и приглушенно, звучать революционная пропаганда.

Что касается кинематографии, то в этой области культуры в 1929 году был создан Союз японского пролетарского киноискусства, имевший широкую сеть кинопередвижек, но все это нельзя было назвать эпохальной антивоенной деятельностью в области кино. Следует обратить [297]внимание, что работники киноискусства главным образом под влиянием театра «Саёку гэкидзё» создали в 1929–1930 годах ряд антивоенных фильмов: «Живые марионетки» (режиссер Утида Тому), «Городская симфония» (режиссер Мидзогути Кэндзи) и «Что заставило ее сделать это» (режиссер Судзуки Дзюкити). Конечно, эти режиссеры стояли на позициях буржуазного реформизма и антивоенный характер их фильмов был выражен слабо. Огромное впечатление произвел на японцев осуществленный в условиях строжайшей цензуры просмотр советских фильмов «Буря в Азии», («Потомок Чингисхана»), «Турксиб» и других.

А как обстояло дело с изобразительным искусством? В программе Союза японских пролетарских художников, созданного в феврале 1929 года, говорилось о задачах борьбы с реакционным искусством и об использовании живописи как оружия в освободительной борьбе пролетариата. Союз развил активную деятельность по всей стране; создавались передвижные выставки картин, открылась галерея пролетарской живописи, помещались карикатуры в газетах «Мусанся симбун» и «Сэкки», был издан сборник «Пролетарская карикатура», а также сборник плакатов, открыта выставка пролетарских плакатов со статистическими таблицами. Демонстрировалось также большое количество антивоенных антимилитаристских картин. Так, был близок и понятен рабоче-крестьянским массам Янагасэ Масаму, поместивший много карикатур в газете «Мусанся симбун». Его кисти принадлежало немало замечательных антивоенных и антимилитаристских карикатур, от которых и сегодня веет духом непреклонной классовой борьбы против сил империализма. Особенно интересны его работы «Набор в армию» («Родо симбун», № 65, января 1927 года), «Конференция по сокращению вооружений, проводившаяся под лозунгом «Мир во всем мире» (там же, № 71, февраль 1927 года), «Что поддерживают рабочие и крестьяне и к чему стремится японская империя капиталистов» (там же, № 77, апрель 1927 года), «Вот она, политика военщины!» (там же, № 88, июнь 1927 года), «Призрак бродит, вселенная во мраке» (там же, № 116. октябрь [298] 1927 года) и «Опрокинем террор!» (там же, № 142, март 1928 года). Такие антивоенные карикатуры, разоблачавшие языком художественных образов агрессивные планы японской военщины, были выдающимися произведениями, звавшими к борьбе с милитаризмом. Приведем описание нескольких антивоенных плакатов.

На одном из них изображен рабочий, занятый работой; затем он же проходит комиссию по набору в армию; рядом портрет рабочего, ставшего солдатом; далее перед зрителем возникает картина военных маневров. Внизу подпись: «В день 12 сэн, и так два года»; наконец, демобилизация, и бывшие солдаты оказываются безработными. Или другой плакат, включающий серию рисунков: крестьянин трудится на поле; призывной пункт, куда сгоняют крестьянскую молодежь для прохождения военного обучения; портрет старой женщины-крестьянки, погруженной в раздумье. Женщина плачет. Внизу подпись. «Взяли сына — что делать?»; портрет крестьянина-солдата; мешок, символизирующий военные расходы, куда сыплются деньги, собранные с крестьян в виде налогов. Внизу подпись: «Налоги увеличились еще больше». А вот третий антивоенный плакат. На пароходе солдаты, которых буржуазия отправляет на фронт. Внизу лаконичная подпись: «Война!» Подпись под рисунком, изображающим солдат, ставших пушечным мясом, гласит: «Воюют с китайскими братьями, с рабочими и крестьянами России». Далее перед взором зрителя встают ряды могил и подпись: «Вот почему рабочие должны бороться против империалистической войны!» Завершается плакат рисунком, на котором изображены фигуры рабочего и крестьянина, стоящих на поверженных пушках; руки их сплелись в крепком рукопожатии. Такими средствами, путем монтажа, Янагасэ создавал целые серии антивоенных рисунков, наводя зрителей на мысль о необходимости активных действий народных масс.

Однако эти пролетарские картины, являющиеся выдающимися антивоенными и антимилитаристскими произведениями, мало способствовали укреплению реализма. Напротив, в них наблюдались формалистические тенденции. [299]

Отступление движения за развитие пролетарской культуры

Несмотря на такие яркие успехи движения за развитие пролетарской культуры, оно имело много слабых сторон. Руководящие теоретические взгляды чрезмерно ограничивали писателей рамками неотложных политических проблем. Например, существовала тенденция свести творчество только к кругу «политических вопросов, поставленных партией». В самой организации движения также имелись значительные недостатки. «Получалась очень странная картина: энергия входивших во всевозможные объединения художников и мастеров из-за множества собраний и мелкой повседневной работы расходовалась на другие цели и очень мало на непосредственное творчество»{78}. Слабой стороной движения была также неясность вопроса о конкретном применении творческого метода в политической практике. И когда на культурное движение обрушились репрессии правительства, это наряду с колебаниями писателей из среды мелкой буржуазии и интеллигенции привело не только к массовому отходу от механического политиканства, но и к его оборотной стороне — аполитичности. Этим и объясняется возникновение так называемой «переходной» литературы.

Хаяси Фусао, порвавший с фронтом пролетарского искусства, опубликовал в 1933 году книгу «Молодость». Присущая этой книге неопределенность классовой точки зрения в другой его работе «Зрелый возраст» (1936 год) переросла в преклонение перед милитаризмом. Хаяси утверждал, что Ито Хиробуми{79} и его абсолютистское правительство были выразителями политической свободы в Японии. Однако многим произведениям литературы была присуща большая искренность, нежели книгам Хаяси. Так, например, Таками Дзюн, склонявшийся [300] в своем произведении «Прошлое нужно забыть» к декадансу, выразил в нем отвращение к самому себе, ибо он стремился найти пути, которые помогли бы ему избежать полного морального падения. Произведения Симаки Кэнсаку «Слепой» и «Проказа» являлись отражением духа тогдашней эпохи упадка. В период массовых измен — «переходов» — он рисовал твердые характеры, отвергавшие измену и даже в тюрьме остававшиеся стойкими до конца. Его герои, находившиеся на грани отчаяния из-за своей физической слабости, слепоты или тяжкой болезни — проказы, все же выживали благодаря своему философскому взгляду на жизнь. «Белые ночи» Мураяма Томоёси (1934 год) явились произведением, в котором описывалось политическое поражение пролетарских писателей. Герой этого произведения нарисован правдиво, со всеми свойственными человеку недостатками. Произведения Накано Оигэхару «Дом в деревне» (1935 год) и «Новеллист, не пишущий новелл» (1936 год) — это откровенная исповедь раненых сердец в период наступления. Герой первого из них Кандзи на слова отца: «Если желаешь сохранить свою жизнь, брось писать», — отвечает: «Я это хорошо понимаю, но все-таки буду писать». Автор имел благое намерение смягчить, насколько возможно, хотя бы самой незначительной деятельностью угрызения совести и попытаться оказать хоть какое-то сопротивление. В этом случае «переход» не воспринимался как постыдное предательство и моральное разложение. Поэтому книга Накано нашла широкий отклик в сердцах многих культурных и честных людей.

Инцидент с Такикава

Разгром коммунистического движения, являющегося авангардом антифашистской борьбы, привел к поражению социалистического и либерального движений. Инцидент с Такикава в Кётоском университете прозвучал похоронным звоном по свободе. Входившие в националистическую организацию Союз истинных японцев (Гэнри нихонся додзин) Минода Мунэки, Мицуи Кинэ и другие [301] лица из правого крыла сторонников теории «божественного происхождения императора» давно уже стали кричать о «красной профессуре в университете». Этими так называемыми «красными» профессорами были Минобэ Тацукити, Макино Эйити и Суэхиро Ицутаро в Токийском университете и Такикава Косин в Кётоеком университете. Первой жертвой явился Такикава. Теория уголовного права Такикава содержала следующие «красные идеи»: «Так как преступление порождается плохой организацией государства... поэтому оно должно вылиться в осуждение этого государства». Вопрос о Такикава был поднят на 64-й сессии парламента, и тогдашний министр просвещения Хатояма Ициро потребовал его отставки. Собрание профессоров юридического факультета Кётоского университета выступило против мер министерства, считая, что последнее попирает права университетского самоуправления и создает угрозу свободной науке; студенты также выступили в поддержку профессоров, организовав движение протеста. Тогда правительство приняло чрезвычайные меры: решением комитета высших чиновников министерства культуры оно отстранило Такикава от должности.

В ответ тридцать девять профессоров, доцентов, преподавателей и ассистентов юридического факультета коллективно ушли в отставку, и юридический факультет Кётоского университета фактически закрылся. Результатом этого был раскол среди профессорского состава университета: восемь профессоров — Сасаки Соити, Миямото Хидэо, Суэкава Хироси, Цунэто Ясуса и другие — покинули университет. Оставшиеся вновь приступили к работе и восстановили юридический факультет, но он уже не смог вновь стать центром науки и превратился в бесправную и мертвую организацию.

Инцидент с Такикава был воспринят как посягательство на университетское самоуправление и свободу мысли и поэтому вызвал широкий резонанс и сочувствие со стороны общественного мнения. Однако профессора остальных университетов, хотя они и осудили на словах репрессии правительства, все же не решились организовать коллективное сопротивление. Студенты подняли по [302] всей стране движение протеста, но и им не удалось соединить его с борьбой рабочих и горожан за свои жизненные интересы. Даже среди марксистов нашлись деятели, которые ограничились формальной и по сути дела безучастной критикой, заявляя, что буржуазный либерализм исчерпал себя и что это явление исторически закономерно.

Два года спустя в связи с обсуждением вопроса «о сущности императорской власти» второй жертвой репрессий стал доктор наук Минобэ. Совершались бесконечные фашистские насилия. К чисто академическим учениям безосновательно приклеивались ярлыки «мятежных» и «вредных». Интеллигенция не дала отпора реакции во время «дела Такикава», и в этой обстановке примиренчества и молчания она неизбежно потерпела поражение.

Фашизация просвещения

В тот же период, когда было сфабриковано «дело Такикава», внимание общественности привлек инцидент о «красных» учителях начальных школ. Репрессии «чрезвычайного времени» особенно жестоко обрушились на деятелей просвещения. Сразу же после событий 15 марта были распущены студенческие научно-исследовательские общества общественных наук и Студенческий объединенный комитет; усилились гонения на органы студенческого самоуправления. Кроме того, в соответствии с курсом по искоренению «левых профессоров», были уволены профессор Токийского университета Омори Ёситаро, профессор Кётоского университета Каваками Хадзимэ и профессора университета на острове Кюсю — Саса Хироо, Исихама Томоюки и Сакисака Ицуро. В октябре правительство создало студенческий отдел при Бюро по специальным учебным заведениям, под контроль которого были поставлены студенты и ректоры университетов и других высших учебных заведений; активно велось наблюдение над идеологией студенчества и преподавателей. В следующем году было создано Бюро по социальным вопросам, задачей которого являлось воспитание и обучение [303] в угодном правящим кругам духе трудящейся молодежи, не охваченной школьным обучением. Перед бюро была поставлена цель — провести «всеобщую культурную мобилизацию». В июле 1931 года был учрежден Комитет по расследованию идеологии студенчества, а в августе 1932 года в Токио создан Институт духовной культуры японского народа. «Контроль над мыслями» проводился весьма последовательно. В 1933 году было создано Бюро по вопросам идеологии, в 1935 году — молодежные школы. Из этих школ ежегодно выпускалось несколько сот тысяч юношей и девушек, воспитанных в духе «национального единства». Кроме того, слушатели указанных школ получали военную подготовку. Это было не чем иным, как соединением прежних дополнительных профессиональных школ с молодежными военными кружками. Таким образом, требования военщины, стремившейся подготовить в военном отношении будущих солдат, согласовывались с курсом министерства просвещения — дать слушателям школ предварительную профессиональную подготовку. На учрежденный затем Совет по реформе обучения правительство возложило задачу проводить мероприятия по реформе образования и чистке научно-преподавательского состава учебных заведений. В своей вступительной части отчет Совета гласил:

«Наша система просвещения имеет корни в национальном государственном строе и проникнута японским духом. Развиваясь на этой основе, образование должно способствовать росту цивилизации, прогрессу общества и всемерно содействовать процветанию непрерывно существующего императорского дома».

Далее следовал доклад о реорганизации системы просвещения{80}. На основе этого доклада в октябре 1936 года был создан Комитет по повышению качества образования. В ноябре состоялось первое заседание комитета, на котором было принято решение о проведении решительного курса на воспитание «императорской идеологии». [304]

Сопротивление учителей

Вполне закономерно, что честные учителя оказывали сопротивление фашизации системы образования. Первым истоком этого течения были возникшие еще в годы Тайсё идеи о приближении образования к реальной жизни. Суть их заключалась в признании необходимости увязывать преподаваемый материал с жизнью, не ограничиваясь в школьных сочинениях рамками государственных учебников. На основе этого движения, ставившего своей целью приблизить учащихся к практической жизни через детские сочинения, в годы Сёва получила широкий размах борьба за образование, тесно увязанное с действительностью. В первый период движение за новую систему обучения, использовавшее в качестве своей философской базы учение Дильтея{81}, находилось под влиянием жизненных зарисовок Судзуки Сандзюкити «Красная птица» (1919 год). В соответствии с основными положениями работы Тагами Сянкити «Обучение на основе жизненных сочинений» (1920 год) особое значение в сочинениях придавалось явлениям жизни; это ставилось во главу угла. Однако сущность этой «жизненности» понималась абстрактно. В первые годы периода Сёва из области общественной жизни брались только сельские темы. Учащимся разъяснялись исторические и географические особенности данной местности, поэтому их сочинения испытывали именно это влияние. Сторонники указанного течения стали восхвалять «сочинения о деревне» и «сочинения о земле». Они пели дифирамбы жизни сельских районов, проповедовали любовь к деревне с ее духом патриархальщины и постепенно скатились к крайнему национализму, возрождавшему традиционный авторитет деревни.

Однако молодые учителя Северо-восточной Японии, связанные с журналом «Цудзуриката сэйкацу» (1929 год), пошли особой дорогой. В этом районе страны, где аграрный кризис проявился в особенно жестких формах, [305] они создали Северное общество учителей и стали выпускать свой печатный орган «Хокухо кёику» («Северное образование»). По мере углубления аграрного кризиса и ухудшения положения крестьян молодые учителя начали задумываться над тем, что делать, как на школьных сочинениях воспитывать детей из деревень Северо-восточной Японии, еще сохранивших феодальные черты. Учителя, постепенно начавшие осознавать жестокую действительность, пришли к выводу, что необходим научный подход при рассмотрении вопросов о природе и обществе. В результате этого они провозгласили принцип написания сочинений, «основанных на конкретном наблюдении, и «научных сочинений». Преподаватели, горевшие искренней любовью к просвещению, никак не могли ограничиться только обучением простому искусству правильного изложения мыслей. У них пробудилось стремление критически осмыслить острые вопросы — как должны жить дети, да и сами учителя, в условиях жестокой действительности. Молодые учителя через свой журнал «Хокухо кёику» организовали движение за обучение на основе увязанных с жизнью сочинений. Образцами детских сочинений, явившимися продуктом этого движения, были «Брат в шароварах» Кокубу Ититаро, «Флажок» Судзуки Митита, «Голубое небо» Самукава Митио, «Дом в Хёго» Сакамото Рёдзин и другие. В этом движении активно участвовали молодые учителя из префектур Акита, Ямагата, Аомори и других.

В 1934 году была создана Лига по обучению северному диалекту японского языка со своим органом «Кёику хокунихон» («Просвещение в Северной Японии»), а в следующем году — Лига преподавателей острова Хоккайдо. Здесь, в Тохоку и на Хоккайдо, развивалось движение за увязанное с реальной жизнью воспитание. Кроме того, путем участия в сборниках сочинений с ними сотрудничали молодые преподаватели из других районов Японии, понимавшие необходимость обучения детей в тесной связи с жизнью. Эти люди уподоблялись блестящему созвездию на фоне мрачной фашистской культуры. В условиях разгула репрессий, под неусыпным надзором школьных директоров и инспекторов, в обстановке предательств [306] со стороны своих же коллег-учителей, в обстановке шпионажа фашистских приспешников из Союза резервистов эти люди, несмотря ни на что, терпеливо проводили свою работу, настаивая на самостоятельной деятельности и товарищеском сотрудничестве детей. На вопросы: «Что такое радость? Что такое печаль?» — они отвечали: «В жизни радость одного становится радостью для всех, а печаль одного — печалью всех».

Движение за приближенное к жизни обучение связало «Сэйкацу гакко» («Школа жизни») — детский орган сельских начальных школ, издаваемый с 1935 года, — с Научно-исследовательским обществом проблем педагогики, созданным в 1937 году. Можно сказать, что в этом проявилась практическая деятельность уже привившегося движения за тесно увязанное с жизнью образование.

В этих условиях крепли организации радикальных учителей. В августе 1930 года возникло Общество по изучению новых проблем педагогики, ставившее своей целью содействовать «научной постановке новой системы образования как звена в цепи международной пролетарской науки». Это общество, издававшее свой журнал «Синко кёйку» («Новое в педагогике») и изучавшее марксистскую педагогику, вошло в созданную в 1931 году Лигу японской пролетарской культуры. Однако в том же году все сотрудники журнала были арестованы и легальная деятельность журнала прекратилась.

Следует отметить и ряд других организаций учителей. В 1927 году учителя начальных школ, окончивших педагогический институт в Аояма, создали литературную организацию «Гисоку додзин». В 1928 году была восстановлена Лига молодых учителей, занимавшаяся критическим исследованием педагогических идей, а в 1929 году она была реорганизована в Союз преподавателей начальных школ. В 1930 году был создан профсоюз работников просвещения, который вошел в Национальный совет японских профсоюзов.

Движение развертывалось под лозунгами: «Улучшить положение учителей!», «Долой империалистическое воспитание!», «Выборность директоров школ!», «Демократизация преподавательских конференций», «Долой инспекторов!» [307] и т. д. Правительство беспощадно подавляло это радикальное движение. Особенно жестокие репрессии обрушились на учителей начальных школ, так как они были призваны осуществлять обязательное обучение, воспитывавшее учащихся в духе верности престолу и веры в божественное происхождение императора. Аресты, проведенные в 1933 году в префектуре Нагано, явились поголовной облавой на учителей, критиковавших систему образования, и на зародыши учительских организаций. Сообщения печати того времени, умышленно преувеличивавшие «красную угрозу», призывали общественность оказывать поддержку реакционному курсу школьного воспитания. Заслуживает особого внимания тот факт, что именно в учительских кругах сельских начальных школ, где был особенно силен дух преклонения перед сильными мира сего, а также дух феодализма, сравнительно прочно укрепились идеи сопротивления фашизму, принявшие форму движения за написание сочинений, тесно увязанных с жизнью, и некоторые другие формы.

Жизнь в условиях «чрезвычайного времени»

Это было время, когда слабело сопротивление народа, а сверху всеми средствами насаждалась разнузданная националистическая идеология, когда невидимыми постороннему наблюдателю силами с железной последовательностью осуществлялась политика, целиком определявшая судьбу и волю японского народа. В такой обстановке оппозиционно настроенные японцы стали искать забвения в эротике, фантастике, бессмыслице.

Особенно сильно эти упадочные настроения проявлялись в среде городской мелкой буржуазии, однако через радио, граммофонные пластинки и журналы они вскоре захватили также деревню.

По всей стране распространялись мелодии Кога Macao, проникнутые специфическим духом упадочничества и пессимизма. Наиболее откровенно эти мотивы звучали в появившейся в 1931 году пластинке фирмы «Колумбия», которая называлась «Сакэ — слеза или вздох», а также в[308] выпущенной через год пластинке «Тоскуя о тени». Самоубийство влюбленных на горе Саката, которое рекламировалось как «любовь, соединяющаяся на небесах», чрезвычайно сильно воздействовало на чувства юношей и девушек. Результатом этого были многочисленные случаи самоубийства влюбленных на горе Михари в Осима: за три месяца было отмечено шестьдесят самоубийств и шестнадцать неудавшихся попыток самоубийства. Молодые мужчины и женщины и даже пожилые люди с головой уходили в бессмысленно глупые забавы. Девушки-студентки восторгались новым танго «Красавица, одетая в мужской наряд».

Когда возник вопрос о реформе идеологического воспитания учащихся, была провозглашена так называемая политика «трех S»{82}. Прежде всего серьезно относившиеся к учебе студенты объявлялись «красными». Пусть лучше молодежь растрачивает свои силы в кафе, барах и дансингах, убивает время в кино, страстно увлекается спортом — такова была точка зрения правительства. И в обстановке гробового молчания общественности оно приводило эту политику в жизнь. Десятые олимпийские игры, проведенные летом 1932 года в Лос-Анжелосе, были использованы для «усиления национального престижа» и широкой пропаганды шовинизма.

Японская литература добросовестно отражала все общественные течения. В период, когда особенно остро чувствовался поворот истории, Симадзаки Тосон завершил свой роман «Перед рассветом» (1929–1935 годы), который подвел итог всей его жизни. В этом произведении красочно описывалась судьба Аояма Хандзо, уроженца одной из деревень в Кисо, когда революционные волны эпохи Мэйдзи увлекли его за собой, и как он нашел в этих волнах свою трагическую гибель. Роман Симадзаки явился выдающимся историческим произведением, глубоко взволновавшим сердца читателей. Вместе с тем, рассматривая только одну сторону деятельности героя, а именно его борьбу за «изгнание варваров и почитание[309] императора»{83}, можно сделать заключение, что автор, вероятно, стремился дать собственную оценку прогресса, начавшегося после реформ Мэйдзи и завершившегося гибелью героя. Стремление Симадзаки приспособиться к новой обстановке нашло более определенное выражение в следующем его произведении — «Восточные врата».

Как раз в это время, воспользовавшись отступлением пролетарской литературы, начала подымать голову литературная группа японских романтиков («Нихон ромаха»), провозгласившая «приоритет современности» в вопросах литературной критики. Возглавляли эту группу Хода Ёдзюро, Асано Акира, Хага Дан и другие. Вместе с деятелями группы «Бугакукай» Кобаяси Хидэо, Хаяси Фусао, Такэда Ринтаро и рядом других они торжественно провозгласили «возрождение японской литературы». На первый взгляд этот лозунг означал только освобождение литературы от господства официальной политики. На самом же деле, учитывая засилье антимарксистских элементов в области литературы, он открывал дорогу для разрыва с традициями антифашистской борьбы и превращения литературы в прислужницу властей.

Несмотря на такие тенденции, характерные для того времени, старые писатели, продолжая национальные японские традиции, создали ряд выдающихся произведений. Нагаи Кафу в своих книгах «До и после сезона дождей» (1931 год) и «Рассказ о Бокуто»{84} нарисовал яркую картину жизни разрушенного порта. Танидзаки Дзюнъитиро в рассказах «Ёсино Кацу», «Рассказ слепого» (1931 год), «Срезанные камыши» (1932 год), «Весеннее кото»{85} (1933 год) возвеличивал любовь, протекающую в мире лирики и фантастики. «Воображаемый человек» Токуда Сюсэй явился типичной повестью жанра «ватакуси сёсэцу», в которой автор красочно описал собственную ненависть и слепую страсть. В любовных перипетиях героев книг и в игре их страстей читатели [310] искали кратковременного отдыха от тягот жизни. Об этом свидетельствовал хотя бы тот факт, что находили многочисленных читателей такие произведения, как «Алая группа Асакуса» Кавабата Ясунари, «Гиндза, Восьмой квартал» (1934 год) Такэда Ринтаро и «Молодой человек» Исисака Ёдзиро (вышла отдельной книгой в 1937 году).

Завывания военного министра Араки о «Японии в условиях чрезвычайного времени», идеология, одетая в старый наряд «японского духа» и «божественного происхождения императорского дома», — все это могло появиться только в результате описанного выше всеобщего разложения.

                                   

Top
 
 

© Материалы, опубликованные на сайте, являются интеллектуальной собственностью и охраняются законодательством об авторском праве. Любое копирование, тиражирование, распространение
возможно только с предварительного разрешения правообладателя.
Информационный портал по Китаю проекта АБИРУС

Карта сайта   "ABIRUS" Project © All rights reserved
Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100 Яндекс цитирования