Предисловие

Источник - http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/china.htm

ФАН СЮАНЬЛИН

ИСТОРИЯ ДИНАСТИИ ЦЗИНЬ

ЦЗИНЬ ШУ

ВВЕДЕНИЕ

Сто тридцать пять лет, с 304 по 439 г., известны в истории Китая как период «Шестнадцати государств пяти северных племен». Дело в том, что вся северная часть Китая подвергалась в те годы нападениям пяти кочевых племен — сюнну, цзе, сяньби, ди и цян,— которые поочередно захватывали китайские земли, создавая на них государственные образования, число которых, по традиционным подсчетам, составляло шестнадцать.

На первый взгляд истории пяти перечисленных племен, если брать каждое племя в отдельности, малопривлекательны для историка. Непрерывные войны, дворцовые смуты и интриги, бессчетные убийства и казни — вот что составляет их главное содержание. Нечто похожее встречалось и в истории других народов. Скажем, В. О. Ключевский, характеризуя XIII-XIV вв. в России, названные им удельными веками, писал: «Общество расплывалось или распадалось на мелкие местные миры, каждый уходил в свой тесный земляческий уголок, ограничивая свои помыслы и отношения узкими интересами и ближайшими соседскими или случайными связями. При изучении этих миров историки неохотно останавливают внимание на таких эпохах, дающих слишком мало пищи уму и воображению; из маловажных событий трудно извлечь какую-либо крупную идею; тусклые явления не складываются ни в какой яркий образ; нет ничего ни занимательного, ни поучительного.

Однако такие эпохи, столь утомительные для изучения и, по-видимому, столь бесплодные для истории, имеют свое, и немаловажное, историческое значение. Это так называемые переходные времена, которые нередко ложатся широкими и темными полосами между двумя периодами. Такие эпохи перерабатывают развалины погибшего порядка в элементы порядка, после них возникающего. К таким переходным временам, передаточным историческим стадиям, принадлежат и наши удельные века; их значение не в них самих, а в их последствиях, в том, что из них вышло» [7, с. 352-353].

С 291 по 306 г. при дворе династии Цзинь происходили непрерывные распри. В 290 г. после смерти императора У-ди престол перешел к его наследнику, слабоумному императору Хуэй-ди. В делах управления Хуэй-ди помогал Ян Цзюнь, относившийся к роду Ян, к которому принадлежала и жена покойного императора У-ди. Это вызвало недовольство ловкой и [6] коварной интриганки, жены Хуэй-ди, принадлежавшей к роду Цзя. Она приказала Вэю, носившему титул Чу-вана, убить Ян Цзюня, после чего передала дела управления в руки представителя императорского рода Сыма Ляна, носившего титул Жунань-вана. В результате между тремя родами — Ян, Цзя и Сыма — разгорелась ожесточенная борьба за власть. Вскоре по приказу императрицы Вэй убил Сыма Ляна, но и его самого ждала смерть. Обвинив своего верного слугу в злодейском убийстве Сыма Ляна, императрица убила его вместе с наследником престола, сыном императора Хуэй-ди. Тогда, собираясь якобы наказать преступницу, выступили восемь князей из фамилии Сыма, которые на самом деле вели между собой непримиримую борьбу за власть. Эта междоусобица, известная в истории под названием «смуты, поднятой восемью князьями», окончательно подорвала могущество династии Цзинь.

Ослабление династии Цзинь позволило соседям-кочевникам почти беспрепятственно совершать набеги на Китай. Кроме того, князья сами приглашали на помощь в междоусобной борьбе войска различных северных племен, что открывало последним прямой путь для проникновения во внутренние районы страны. В 304 г. представитель сюнну Лю Юаньхай объявил себя независимым ваном, и эта дата считается началом периода «Шестнадцати государств пяти северных племен». Конец периода связывается с 439 г., когда династия Северная Вэй, созданная сяньбийским племенем тоба, объединила под своей властью весь Северный Китай.

Как указывает Шан Юэ [47, с. 84], в этот стотридцатипятилетний период на территории Северного Китая возникали следующие государственные образования (см. таблицу).

Как видим, дольше других, 66 лет, существовала династия Дай, а наиболее короткое время, всего два года,— династия Жань Вэй. Продолжительность правления остальных династий — около трех-четырех десятков лет.

Кратковременное существование отдельных династий объясняется бесконечными войнами, которые они вели между собой и с соседним Китаем. В этих войнах одни династии гибли, их сменяли другие. Правители вновь возникших государств не успевали окрепнуть, как им приходилось уступать место более удачливым соперникам. Покоренное население, в основном ханьцы, отнюдь не было заинтересовано в господстве чужеземцев и не оказывало временщикам поддержки. Кроме того, каждую династию терзали внутренние распри. Неудивительно, что истории отдельных династий предстают как цепь непрерывных войн, грабительских набегов и дворцовых смут. Особенно отчетливо это видно па примере династий, созданных сюнну. Их история излагается в переведенном нами памятнике.

Вообще всему этому периоду «не повезло», как отмечает М. В. Крюков, в исторической литературе: «В отличие от других эпох он изучен в целом недостаточно; в мировой синологии (если не считать трудов японских ученых, которые являются в этом смысле счастливым исключением) почти нет специальных исследований о специфике китайского общества III-VI вв.

Не исключено, что в таком невнимании историков к этому периоду истории Китая прямо или косвенно сказывается характерное для традиционной китайской историографии отношение к нему как ко времени разрушения государственности, упадка культуры; не случайно за III-VI вв. в литературе закрепилось наименование “смутное время"» [8, с. 6-7].

Мы полагаем, что есть и другие причины. Сам характер происходивших исторических событий таков, что каждое из них в силу своей незначительности не в состоянии привлечь внимание историка. А разглядеть совокупность этих мелких событий — задача нелегкая, требующая кропотливого труда и огромных знаний.

И тем не менее можно сказать, что подспудно происходили процессы огромного исторического значения, последствия которых трудно переоценить. Так, Л. Н. Гумилев считает, что итогом непрерывных войн явилось появление новых этносов, разделивших Китай на Северный и Южный: «...население Северного Китая сложилось из хунно-сяньбийско-китайских, а Южного из ханьско-маньских метисов. По сути дела, это были новые этносы, с новым стереотипом поведения, с новыми идеалами и навыками, вкусами и потребностями, несмотря на то что характер ландшафта диктовал людям формы хозяйства, сходные с прежними, а этническое окружение вынуждало [8] императоров Суй и Тан относиться к тюркам примерно так же, как ханьцы относились к хуннам. Но, несмотря на обусловленные природой совпадения, между древним и средневековым Китаем ощущается различие, сказавшееся на истории Азии и ее культуры» [5, с. 233]. Исследователь подчеркивает: «После страшных 30-х годов VI в. население Северного Китая начало быстро расти, но в числе новорожденных не было ни родовичей кочевых племен, ни древних китайцев — наследников Хань. Возникший новый этнос мы условно называем северокитайский, а современники по привычке именовали его тобгач» [5, с. 235].

Возможно, Л. Н. Гумилев и прав, но привести исчерпывающие доказательства своей гипотезы он не сумел. Объясняется это органическими дефектами источниковедческой базы его исследования: основными использованными источниками были в данном случае хроника Тунцзянь ганму в переводе Ж. Майя, а также компиляция лапидарных исторических текстов Л. Вигера [Wieger, 1929]; были привлечены также отрывки из китайских династийных историй, переведенные И. Бичуриным. Но все эти работы представляются второстепенными в общей совокупности источников, имеющихся сегодня в распоряжении исследователей» [4, с. 8].

По-видимому, в связи с недостаточной источниковедческой базой Л. Н. Гумилев даже и не ставит вопрос об этническом составе китайского общества в ханьскую эпоху и в период после VI в., без чего его вывод о появлении нового северокитайского общества повисает в воздухе.

Более осторожно к возникновению нового китайского этноса подходит М. В. Крюков, что видно из следующего его высказывания: «Для исторических судеб древнекитайского этноса немаловажное значение имело то обстоятельство, что на протяжении почти трех столетий Средне-Китайская равнина, колыбель этнической общности древних китайцев, оставалась областью, где одно за другим возникали, гибли и сменяли друг друга “варварские государства". В иной исторической обстановке и других хронологических и пространственных рамках в IV-VI вв. здесь повторилось то, что произошло однажды, тысячелетие с лишним до этого, когда в VII в. до н. э. на Срединную равнину, в самое сердце этнической территории формирующейся общности древних китайцев, вторглись иноплеменники ди. При всем различии конкретных исторических условий в VII-V вв. до н. э. и в IV-VI вв. н. э. в этнической ситуации этих периодов, несомненно, есть некоторые типологически сходные черты. И отнюдь не случайно, что, предлагая свою периодизацию этнической истории китайцев, Ван Тунлин рассматривает эпоху Чунь-цю — Чжаньго и четыре столетия, последовавшие за падением династии Хань, как периоды “перерождения и изменения". Изменения затронули практически все основные стороны этнической специфики древнекитайского этноса, наложив свой отпечаток на его язык, материальную и духовную [9] культуру и, наконец, на его самосознание. Под воздействием интенсивных контактов с соседними народами существенно изменилась и внутренняя структура самой древнекитайской этнической общности. Именно потому, что Великое переселение народов заставило древних китайцев пережить этот период перерождения и изменения, между ними и современными китайцами, говоря словами К. А. Харнского, мы обнаруживаем сегодня примерно такие же качественные различия, как между древними римлянами и современными итальянцами» [8, с. 4].

Говоря о периоде «перерождения и изменения», М. В. Крюков имеет в виду время, когда в самом центре территории расселения древнекитайского этноса в результате великого переселения народов Восточной Азии (т. е. появления кочевников на территории Китая в период «Шестнадцати государств пяти северных племен») возник «плавильный котел» интенсивного взаимодействия и трансформации разнородных этнических компонентов. «Все перечисленные народы в той или иной степени, целиком или отчасти, были ассимилированы китайским этносом — самой многочисленной из всех общностей, прошедших через “плавильный котел". Но процесс ассимиляции соседей древними китайцами был одновременно процессом качественной трансформации древнекитайского этноса. Впитав в себя инородные компоненты, восприняв многие первоначально чуждые ей элементы культуры, общность древних китайцев не могла не претерпеть существенные изменения. Китайский этнос второй половины I тысячелетия уже очень значительно отличается от своих прямых предков ханьского периода.

Значение этих сдвигов в китайском этносе определяется не только тем, что они произошли в течение сравнительно непродолжительного времени, но главным образом тем, что они вполне определенно не соответствовали тенденциям развития, сформировавшимся несколькими столетиями раньше. Именно в этом смысле слова можно говорить о III-VI вв. как о самостоятельном и весьма важном этапе истории этнической общности китайцев, на котором произошел переход от ее древнего периода к новому состоянию, качественно отличному от предыдущего» [8, с. 274-275].

Опровергая утверждение Л. Н. Гумилева о возникновении самостоятельного северокитайского этноса, М. В. Крюков говорит только о происходившем процессе ассимиляции, приведшем значительным сдвигам в китайском этносе. Эта точка зрения, на наш взгляд, более предпочтительна. В самом деле, вывод Л. Н. Гумилева невозможно подтвердить на основании истории пяти кочевых племен, оказавшихся на территории Китая. У нас нет каких-либо данных, характеризующих китайский этнос до и после периода III-VI вв. К тому же история каждого племени — лишь незначительная часть происходившего общего процесса. В нем принимали участие сюнну, сяньби, цзе, ди, цяны, гаоцзюйли, фуюй и главным образом ханьцы. Без изучения [10] этнических особенностей этих племен и народов ставить вопрос о возникновении нового северокитайского этноса слишком поспешно.

Можно говорить, как предлагает М. В. Крюков, лишь о происходившей ассимиляции. Влияние ханьцев, стоявших на более высоком общественном и культурном уровне развития, проявилось во многих областях и не прошло для кочевников бесследно. Оказавшись на китайских землях, среди более многочисленных китайцев, они, постепенно отказавшись от кочевого образа жизни, начинают создавать города, обнесенные прочными степами. Для императоров строятся огромные роскошные дворцы. При дворе вводится ханьский этикет, принимаются ханьские придворные одежды, используется ханьская музыка. Правители начинают поощрять образование, создавая школы для сыновей и младших братьев высших сановников. Императоры усиленно изучают китайские классические книги и в беседах о государственных делах умело ссылаются на примеры из истории Китая; сами пишут прозу и стихи. Кочевники полностью заимствуют конфуцианскую теорию управления государством. Принимаются меры к подъему сельского хозяйства и разведению тутового шелкопряда.

Однако значение периода «Шестнадцати государств пяти северных племен» не сводится только к проблеме ассимиляции китайцами кочевых народов. Продолжительные тесные контакты кочевников с оседлым населением позволяют поставить целый ряд теоретических проблем, связанных с кочевым образом жизни: значение соотношения между численностью кочевников и оседлого населения, методы управления побежденным оседлым населением, переход от кочевого образа жизни к оседлому и т. д.

Основные материалы, способствующие решению этих важных вопросов, содержатся в сочинении Фан Сюаньлина (578-648) Цзинь-шу («История династии Цзинь»), входящем в число 24 официальных династийных историй. Работы по составлению «Истории династии Цзинь» начались при династии Южная Ци (479-501), когда ученый Цзан Жунсюй (414-488) написал историю этой династии, состоящую из 110 глав [29, гл. 54, л. 15-б]. Однако его версия не была утверждена в качестве официальной. В 644 г. тайский император Тай-цзун приказал сановникам Фан Сюаньлину и Чу Суйляну (595-658) составить новую версию истории династии Цзинь и, как сообщается, «после этого [Фан Сюаньлин] представил доклад, в котором просил разрешения пригласить восемь человек — Сюй Цзинцзуна, Лай Цзи, Лу Юаньши, Лю Цзыи, Линху Дэфэня, Ли Ифу, Сюэ Юаньчао и Шангуань И — для составления истории по частям. В основу была положена “История династии Цзинь", составленная Цзан Жунсюем, а в качестве дополнительного материала для справок весьма широко использовались работы других авторов. [11]

Однако большинство чиновников-историков были писателями и поэтами, питали склонность к сбору необычных, ложных, мелких фактов, стремясь широко распространить необыкновенные слухи. К тому же, высказывая суждения, они соревновались друг с другом в высокопарности и красоте слога, не добиваясь правды, в связи с чем их сочинение подвергалось многочисленным насмешкам со стороны ученых. Только разделы Тянь-вэнь (астрономия), Люй-ли (музыка и календарь) и Усин (стихийные явления, связанные со счастливыми и несчастливыми событиями), написанные Ли Чуньфэном, глубоко понимавшим движение небесных тел и искусным в изложении, производят большое впечатление. Император Тай-цзун лично составил четыре отрывка, посвященные императорам Сюань-ди и У-ди, а также Лу Цзи и Ван Сичжи, поэтому в заглавии сочинения указано, что оно написано императором. В 20-м году эры правления Чжэнь-гуань (646 г.) написание истории, состоявшей из 130 глав, было завершено» [18, гл. 66, л. 3-б].

В число четырех разделов, на которые делится «История династии Цзинь», Фан Сюаньлин ввел раздел, названный цзайцза (записки, заметки). Под этим термином китайские историки имеют в виду исторические записи о государственных образованиях, возникавших на территории Китая. Впервые термин был использован Фань Е (398-445), который, рассказывая о Бань Гу (32-92), писал: «Кроме того, Бань Г у написал 28 глав, представлявших собой лечжуань (жизнеописания) и цзайцзи (записи [о владениях]), посвященные заслуженным чиновникам, [вождям] пинлинов и синьшисцев и Гунсунь Шу» [33, гл. 40-а, л. 12-а].

Подобные материалы Сыма Цянь включал в раздел ши-цзя (наследственные владения). Как говорит Фань Е, «Сыма Цянь, излагая в последовательном порядке деяния императоров и ванов, назвал этот разделбэнь-цзи (основные записи [о деяниях императоров]); переходы власти во владениях, управляемых лицами, носящими титулы гун и хоу, включены в раздел ши-цзя (наследственные владения); деяния особо выдающихся сановников и ученых включены в раздел лечжуань (жизнеописания)» [33, гл. 40-а, л. 5-а]. Если бы Бань Гу следовал этой классификации, деяния Гунсунь Шу, создавшего собственное владение, следовало бы отнести к разделу ши-цзя. Однако Сыма Цянь описывает в основном владения, принадлежавшие родственникам чжоуских ванов, которые были пожалованы им за различные заслуги. Таким образом, власть в этих владениях носила законный характер. Что касается Гунсунь Шу, то он объявил себя императором самовольно. Ставить законных правителей и захватчика власти на одну доску, по-видимому, было неудобно, поэтому Бань Гу и включил материалы о Гунсунь Шу в раздел цзайцзи (записки, заметки). Так что выбор между двумя сходными терминами зависел от того, шла ли речь о законной власти или о власти, полученной неправедным путем. [12]

Раздел цзайцзи в Цзинь-шу как раз и включает историю многих государств, созданных на территории Китая различными племенами, чья власть, с точки зрения китайских историков, являлась незаконной. Это обстоятельство подчеркивается и постоянным употреблением в тексте выражений типа «незаконно вступил на престол», «незаконно принял титул» и т. д.

Историю различных династий Фан Сюаньлин излагает в хронологическом порядке. Нам представляется более целесообразным объединить династии по этническому принципу, вне зависимости от времени их возникновения. Поэтому сначала мы даем перевод материалов, связанных с историей трех династий, созданных сюнну, несмотря на то что первая из них возникла в 304 г., а последняя в 407 г. и между ними временной разрыв в сто лет. Истории династий, созданных племенами цзе, сяньби, ди и цян, предполагается дать в последующих изданиях.

1. Первой из трех династий, созданных сюнну, была династия Хань, обычно называемая Бэй-хань (Северная Хань). Возникла она в 304 г. по воле Лю Юаньхая со столицей в Пинъяне (совр. уездный город Линьфэнь в пров. Шаньси). Под ее властью находились провинция Шаньси, центральная и северовосточная части пров. Шэньси, восточная часть пров. Ганьсу и северная часть пров. Хэнань. В 319 г. Лю Яо изменил название династии на Чжао (в дальнейшем она известна как Ранняя Чжао) и перенес столицу в Чанъань. Уничтожена династией Поздняя Чжао, созданной в 329 г.

2. Династия Северная Лян существовала на территории совр. пров. Ганьсу со столицей в Чжанъе. В 397 г. Цзюйцюй Мэнсунь, выходец из знатного сюннуского рода Бу, поднял мятеж против Люй Гуана, правителя династии Поздняя Лян (386-403), и выдвинул Дуань Е, служившего Люй Гуану в должности правителя округа Цзянькан, который вскоре после этого объявил себя Лян-ваном. 397 год и считается датой возникновения династии Северная Лян. В 401 г. Цзюйцюй Мэнсунь убил Дуань Е и сам встал во главе созданного им государства. В 439 г. Северная Лян была уничтожена северовэйским императором У-ди.

3. Династия Ся была создана в 406 г. Хэлянь Бобо, потомком сюннуского правого сянь-вана Цюйби. Под властью этой династии находилась часть современного автономного района Внутренняя Монголия и северная часть пров. Шэньси. Столица — г. Тунвань (к западу от совр. уездного города Хэншань в пров. Шэньси). В 431 г. последний правитель Ся, Хэлянь Дин, был захвачен в плен туюйхунями, после чего династия прекратила существование.

Китайские авторы неоднократно обращались к истории сюнну, являвшихся на протяжении многих столетий главным противником Китая. Выдающиеся историки Сыма Цянь (145?-87 гг. до н. э.), Бань Гу (32-92) и Фань Е (398-445) оставили труды, в которых подробно рисуют картину взаимоотношений [13] сюнну с Китаем, вскрывают политику китайского двора в отношении окружавших его соседей, рассказывают о возвышении и упадке сюнну, описывают их нравы и обычаи, дают возможность выяснить, что представляли собой внутренняя структура и политическое устройство сюннуского общества. Ввиду огромной научной значимости трех этих сочинений часть сведений содержится в подготовленных нами двух выпусках «Материалов по истории сюнну» (1968; 1973).

Труд Фан Сюаньлина посвящен заключительному этапу истории народа сюнну, который после гибели трех династий исчезает как крупная самостоятельная сила со страниц китайских источников. Свой рассказ Фан Сюаньлин тесно связывает с событиями, описанными Сыма Цянем, Бань Гу и Фань Е, так что сочинения четырех китайских историков представляют собой целостное описание древнего кочевого народа во все время его активного пребывания на исторической арене.

К главам, непосредственно связанным с историей сюнну, в нашей книге добавлены два приложения. Первое — Бэй-ди (Северные дисцы) — взято из гл. 97 Цзинь-шу и дает общие сведения о сюнну при династии Цзинь до создания ими своих династий. Второе — «Рассуждение Цзян Туна о переселении варваров» — ярко характеризует отношение Китая к его кочевым соседям.

Рассказывая о трех перечисленных династиях, Фан Сюаньлин тесно связывает историю сюнну этого периода с их длительной предыдущей историей. «Об их силе и слабости, расцвете и упадке, обычаях и пристрастиях и о нахождении их земель подробно изложено в предыдущих историях»,— пишет он. Ясно, что многочисленные упоминания о ранних этапах жизни этого народа заимствованы из древних письменных памятников, к которым, как показывают наши примечания, относятся произведения доциньского периода (Шан-шу, Ши-цзин, Чунь-цю и т. д.) и труды Сыма Цяня, Бань Гу и Фань Е. Опираясь на существовавшие до него работы, Фан Сюаньлин не вносит ничего нового в раннюю историю сюнну. Он, как и Сыма Цянь, связывает появление сюнну с легендарным императором Хуан-ди, с которого начинает историю Китая этот выдающийся историк, и утверждает, что при династии Ся их называли сюньюй, при династии Инь — гуйфан, при династии Чжоу — сяньюнь и при династии Хань — сюнну.

Его свидетельства, что сюнну «ходят с распущенными, свешивающимися волосами, одеваются в кожи, едят вонючую баранину, пьют кислое молоко» или что «их язык непонятен, установленные подношения отличаются от наших, у них существуют другие законы и обычаи, они относятся к совершенно другой группе людей», говорят о существовавших этнических различиях между кочевниками и китайцами и почти полностью повторяют следующее высказывание Бань Гу: «Варвары корыстны и стремятся к выгоде, ходят с неуложенными волосами и запахивают [14] полу одежды на левую сторону, имеют лицо человека и сердце дикого зверя. По сравнению со Срединным государством у них другая одежда, другие обычаи, они употребляют другую пищу и другие напитки, говорят на непонятном языке, уединенно живут в степях на северной окраине, где выпадают холодные росы, переходят [с места на место] в поисках травы для скота и занимаются охотой, чем поддерживают свое существование» [10, гл. 94-б, л. 32-а].

Устанавливая этнические различия, Фан Сюаньлин, как и прежние авторы, еще более подчеркивает их, утверждая, что сюнну лишь внешне походят на людей, но на самом деле таковыми не являются: «У них, жунов и дисцев, человеческие лица и сердца диких зверей; видя выгоду, отворачиваются от правителя и родителей, сталкиваясь с богатством, забывают о человеколюбии и долге»; «По характеру [варвары] алчны и жадны, злы и дерзки, не знают человеколюбия». Таким образом, сюнну в отличие от китайцев были лишены высших моральных ценностей, выражавшихся в преданности правителю, сыновней почтительности, не знали человеколюбия, т. е. не оказывали помощи ближним.

Алчность сюнну якобы заставляла их совершать непрерывные набеги на Китай, и они, «видя удобный случай, поднимали пыль копытами боевых коней, пользуясь благоприятным моментом, неслись во весь опор творить насилия. В результате в пограничных городах не могли ослабить пояса одежды, у народа не было ни дома, ни семьи». Набеги кочевников вызывали ответные меры со стороны Китая, поэтому столкновения с ними продолжались непрерывно на протяжении веков, и борьба проходила с переменным успехом.

Как говорил Бань Гу, «с момента возникновения династии Хань до настоящего времени прошло больше поколений и лет, чем за эпоху Чунь-цю. В этот период в отношениях с сюнну иногда совершенствовались гражданские добродетели и заключались договоры о мире, основанные на родстве, иногда использовали оружие и побеждали их в военных походах, иногда унижались и служили им, иногда проявляли мощь и относились к ним как к слугам. Итак, приходилось то сгибаться, то выпрямляться, сила сменялась слабостью, причины этих изменений хорошо известны, и о них можно рассказать» [10, гл. 94-б, л. 29-а— 29-б].

Несмотря на огромные усилия, Китаю не удавалось обуздать своих беспокойных соседей.

Вот характерное рассуждение Бань Гу: «Их земли (т. е. земли сюнну.— В. Т.) непригодны для обработки, а народ нельзя сделать [своими] слугами. Поэтому варваров держали за границей, не принимая в пределы [Срединного государства], отстраняли подальше, не приближая к себе, на них не распространяли распоряжения и доброе влияние, в их государстве не вводилась [принятая у нас] система летосчисления. Если они появлялись, [15] их наказывали и управляли ими, если они уходили, принимали меры предосторожности против них и оборонялись, если они, ценя справедливость, приходили с данью, их принимали с почестями, проявляя учтивость. Таким образом, варваров непрерывно держали на привязи, стремясь возложить на них вину за справедливые действия, и это был обычный путь, по которому шли мудрые правители, управляя варварами» [10, гл. 94-б, л. 32-а—32-б].

Упоминая отдельные, наиболее важные события из ранней истории сюнну и характеризуя их взаимоотношения с Китаем, Фан Сюаньлин не вносит ничего нового по сравнению с трудами его предшественников. Научная ценность его труда в другом. Рисуя положение сюнну при династии Цзинь и излагая историю трех созданных ими династий, он как бы дописывает последнюю страницу многовековой истории этого кочевого народа. Благодаря этому перед нами появляется полная картина деятельности сюнну — от появления до ухода с исторической арены. Сопоставление приводимых им данных, относящихся к периоду династии Цзинь, с более ранними данными его предшественников позволяет судить об изменениях, которые произошли за пролетевшие столетия в кочевом обществе сюнну. Появляется возможность коснуться целого ряда важных теоретических вопросов, например сосуществования в одном государстве кочевого и оседлого населения, организации власти кочевников над побежденным оседлым населением, процессов ассимиляции, роли кочевников в этнической истории Китая. Не затрагивая самой истории трех сюннуских династий, с которой можно познакомиться по нашим переводам, остановимся лишь на отдельных вопросах, являющихся, на наш взгляд, наиболее существенными.

Судя по данным Фан Сюаньлина, в положении сюнну при династии Цзинь произошли резкие изменения. В прошлом они уединенно жили на севере, «отрезанные от Китая горными долинами и укрытые песчаной пустыней». Вдобавок для защиты от них Китай создал укрепленную линию и держал на ней гарнизонные войска. Так что сюнну вступали в непосредственные контакты с китайцами только во время грабительских набегов и при совершении торговых сделок, которые производились на специальных рынках в пограничных районах под наблюдением китайских властей. Теперь же они переселились во внутренние районы Китая и жили среди ханьцев. Это, естественно, не могло не сказаться на отношениях между кочевой степью и земледельческим Китаем. Недаром сановник Цзян Тун образно сравнивал нахождение кочевников на китайских землях с болезнью внутренних органов.

Проникновение сюнну в Китай началось в период правления ханьского императора Сюань-ди (74-49 гг. до н. э.), когда в 51 г. до н. э. шаньюй Хуханье явился к китайскому двору и признал себя слугой китайского императора. В ответ династия Хань выделила для сюнну северную часть области Бинчжоу [16] (северные части современных провинций Шаньси и Шэньси), вслед за чем свыше 5 тыс. сюннуских юрт явились во входившие в эту область округа, в том числе в округ Шофан (на территории современного автономного района Внутренняя Монголия), и стали жить среди ханьцев. Местные власти получили указание управлять ими, и по положению переселенцы были приравнены к китайским дворам, занесенным в подворные списки; правда, они не несли повинностей и не платили налогов. Дворы заносились в подворные списки местной администрацией на предмет взимания налогов и отбывания повинностей, но составлять такие списки для кочевников, по-видимому, было трудно, и они были освобождены от уплаты налогов.

Более крупное переселение произошло в начале Поздней Хань. В 48 г. среди сюнну случился раскол, и они разделились на северных и южных сюнну. Пост шаньюя южных сюнну занял Би, внук шаньюя Хуханье. Не обладая достаточной силой, Би явился к укрепленной линии с выражением покорности и заявил о желании защищать границы Хань от набегов северных сюнну [33, гл. 89, л. 5-а].

В 50 г. борьба с северными сюнну сложилась для Би неудачно, в связи с чем император указал ему переехать и поселиться в уезде Мэйцзи (к юго-востоку от современного Джунгарского аймака в автономном районе Внутренняя Монголия) в округе Сихэ [33, гл. 89, л. 8-а]. О дальнейшем сообщает Фань Е: «Поселившись в [округе] Сихэ, южный шаньюй также поставил во главе кочевий князей и помогал в защите [границ]. Он приказал гудухоу Хань-ши стать в [округе] Бэйди (юго-восточная часть совр пров. Ганьсу и южная часть Нинся-Хуэйского автономного района.— В. Т.), левому сянь-вану — в [округе] Шофан, гудухоу Данюю — в [округе] Уюань (в совр. автономном районе Внутренняя Монголия.— В. Т.), гудухоу Хуянь — в округе Юньчжун (северная часть совр. пров. Шаньси и восточная и южные части бывшей пров. Суйюань.— В. Т.), гудухоу Лан-ши — в [округе] Динсян (северная часть совр. пров. Шэньси и часть Ордоса.— В. Т.), левому южному военачальнику — в [округе] Яньмынь (северо-западная часть пров. Шаньси.— В. Т.), гудухоу Лицзе — в округе Дайцзюнь (к востоку от совр. уездного города Датун в пров. Шаньси.— В. Т.), и каждый из них, возглавляя подчиненные кочевья, служил для округов и уездов ушами и глазами и нес разведывательную службу» [33, гл. 89, л. 8-б].

Численность сюнну, оказавшихся на китайских землях, быстро росла. В основном рост происходил за счет пленных, захватываемых в войнах с северными сюнну, а также за счет перебежчиков, и к 90 г. южных сюнну уже насчитывалось 34 тыс. семейств общей численностью 237 300 человек, способных выставить 50 170 отборных воинов [33, гл. 89, л. 19-б]. Приведенные цифры вызывают значительный интерес. Они показывают, во-первых, что в среднем каждая семья состояла из семи [17] человек, а во-вторых, что количество боеспособных мужчин составляло приблизительно 20% населения. Эти показатели и используются нами в дальнейших расчетах.

В эру правления Цзянь-ань (196-200) Цао Цао, будущий вэйский император У-ди, разделил сюнну на пять частей, поставив во главе каждой части наиболее знатного из них в качестве вождя, назначил ханьцев на посты командующих войсками и поставил их надзирать за вождями. В конце династии Вэй вождей стали именовать главными воеводами.

Левая часть сюннуских кочевий, проживавшая на территории совр. уезда Гаопин в пров. Шаньси, насчитывала свыше 10 тыс. юрт; правая часть (в совр. уезде Цисянь в пров. Шаньси) — более 6 тыс. юрт; южная часть (в совр. уезде Сисянь в пров. Шаньси) — свыше 3 тыс. юрт; северная часть (в совр. уезде Уюань в пров. Ганьсу) — свыше 4 тыс. юрт; средняя часть — свыше 6 тыс. юрт. Таким образом, в конце династии Вэй на китайских землях находилось 29 тыс. юрт. Считая, что в каждой юрте жила малая семья, состоящая из семи человек, общая численность сюнну превышала 200 тыс.

Ханьский ученый Цзя И (200-168 гг. до н. э.) оставил в Синь-шу запись: «По моим подсчетам, у сюнну приблизительно 60 тыс. всадников, натягивающих лук. Поскольку один латник приходится на пять человек, численность народа составляет 300 тыс., что меньше населения одного большого ханьского уезда, во главе которого стоит начальник, получающий натуральное довольствие в размере тысячи даней зерна в год» [38, гл. 4, л. 1-а]. Эти сведения об общей численности войск сюнну, соотношении количества населения и воинов и, наконец, численности населения можно сопоставить с данными других источников и проверить их правильность. Прежде всего кажется сомнительным утверждение о том, что у сюнну было 60 тыс. воинов. По Сыма Цяню, в правление ханьского императора Вэнь-ди (179-156 гг. до н. э.), когда жил и Цзя И, шаньюй Лаошан вторгся в пределы Китая во главе 140 тыс. всадников [26, гл. 110, л. 17-б]. Несколько раньше Маодунь окружил императора Гао-ди на горе Байдэн, имея, по свидетельству одного автора, 400 тыс. воинов [26, гл. 110, л. 12-а], по свидетельству другого — 300 тыс. воинов [10, гл. 94-а, л. 8-б]. Тот же Сыма Цянь пишет, что у сюнну было 24 военачальника, из них «сильные имели по 10 тыс., а слабые по нескольку тысяч всадников» [26, гл. 110, л. 9-а—9-б]. Следовательно, если все военачальники имели всего примерно 200 тыс. воинов, то вместе с войсками шаньюя они вполне могли составлять 300 тыс. человек. Таким образом, утверждение Цзя И, что у сюнну было приблизительно 60 тыс. всадников противоречит многочисленным свидетельствам других источников и, вероятнее всего, ошибочно.

В то же время, по-видимому, Цзя И был прав, когда говорил, что один воин приходится на пять душ населения. Соотношение один к пяти подтверждается на примере многих кочевых и [18] полукочевых народов, упоминаемых в китайских источниках. Так что если войска сюнну насчитывали 300 тыс. всадников, то общая численность населения должна была составлять 1500 тыс. человек.

Как косвенное подтверждение правильности этой цифры Сыма Цянь приводит высказывание ханьского евнуха Чжунхан Юэ, перешедшего на сторону сюнну. Предупреждая шаньюя Лаошана от распространения среди степняков китайских яств и предметов роскоши, Чжунхан Юэ говорил: «Численность сюнну не может сравниться с численностью населения одной ханьской области, но они сильны отличиями в одежде и пище, в которых не зависят от Хань» [26, гл. 110, л. 6-а]. Более конкретное указание по этому поводу содержится в китайском источнике Яньтелунь: «Ныне численность сюнну меньше численности населения большой ханьской области» [37, с. 54]. Из Хань-шу видно, что в наиболее крупных областях, например Инчуань, жило тогда 2210 973 человека, а в области Жунань — 2596 148 человек [10, гл. 28-а, л. 18-б—19-б]. Сопоставление различных данных показывает, что население сюнну достигало примерно 1,5 млн. Эту же цифру приводит и Л. Н. Гумилев, базируясь на общей численности сюннуского войска, которую китайцы определяли в 300 тыс. человек, и на том основании, что боеспособные мужчины обычно составляют 20% населения. Однако высчитанная таким образом цифра, по его мнению, завышена, поскольку получается, что всего на территории Монголии жило 1,5 млн. человек, т. е. больше, чем сейчас [4, с. 79].

В начале династии Цзинь жившие на территории Китая сюнну представляли, по утверждению Фан Сюаньлина, самостоятельную этническую группу (лэй), делившуюся па племена (чжун). Всего насчитывалось 19 племен, которые, в свою очередь, делились на кочевья (було), не смешивавшиеся друг с другом. Из этого лаконичного свидетельства можно заключить, что общественный строй сюннуского общества в этот период мало чем отличался от общественного строя других кочевых народов. Как показал Б. Я. Владимирцов, основным элементом монгольского общества был род (obod, obox), одной из характерных черт которого было «индивидуальное ведение хозяйства, но с общностью пастбищных территорий». Роды находились постоянно в движении и представляли собой величины очень непостоянные благодаря непрерывным образованиям различных родственных объединений. Действительно, в XII в., а вероятно, то же самое наблюдалось и раньше, монгольские роды живут отдельно, обособленно только в очень редких случаях; обычно же они образуют группы, которые монголы называли irgen — «племя» или «подплемя» и ulus, переводимое как «государство, удел» [3, с. 58-59].

То же самое наблюдалось и у сюнну. Термин було, переведенный как кочевье, соответствует монгольскому роду (obox), а указание на то, что кочевья не смешивались друг с другом, [19] свидетельствует о владении определенной пастбищной территорией, на которой они кочевали и которая называлась nuntux или nutug по-монгольски, yurt по-тюркски и цзюйчу — «место для жительства» или фэньди — «выделенный участок земли» по-китайски. Кочевья (було) объединялись в группы (чжун), что соответствовало монгольскому irgen (племя).

Кочевья, связанные родственными узами, кочевали по определенной пастбищной территории, являвшейся частью общей территории всего народа. У них были общее происхождение, одинаковые обычаи, религиозные представления, язык. В условиях кочевого образа жизни приходилось постоянно заботиться о защите стад и пастбищ от агрессивных соседей. Сделать это силой одного кочевья, порой крайне незначительного по численности, было невозможно. Требовались объединенные усилия ряда кочевий, и значение объединения ясно сознавалось. По-видимому, в связи с этим вождь наиболее сильного и знатного племени чугэ считался шаньюем, т. е. верховным правителем сюнну, и он управлял всеми племенами. Родные сыновья и младшие братья шаньюя носили титулы, которых насчитывалось 16 ступеней. Наиболее знатным считался титул левый сянь-ван, и носить его мог только наследный сын шаньюя.

В делах управления шаньюю помогали четыре рода, представители которых занимали по наследству строго определенные должности. Наиболее знатным считался род Хуянь, из которого происходили левый жичжу и правый жичжу, являвшиеся главными помощниками шаньюя. Из рода Бу выходили левый цзюйцюй и правый цзюйцюй, из рода Лань — левый данху и правый данху, из рода Цяо — левый духоу и правый духоу.

Присутствие сюнну на китайских землях, выпас ими скота на полях, пригодных для земледелия, естественно, вызывали острые коллизии между кочевниками и земледельцами: сюнну требовались обширные пространства, поросшие травой, китайцам были нужны эти же земли для выращивания зерна. Недовольны своим положением были и сюнну.

Когда в 304 г. Лю Юаньхай объявил о создании династии Хань, на подведомственной ей территории помимо сюнну проживали многочисленные представители других этнических групп, являвшихся как кочевниками, так и оседлыми земледельцами. Краткое свидетельство об установлении Лю Цуном в 314 г. административного аппарата дает счастливую возможность приблизительно определить численность кочевого и оседлого населения.

Были установлены должности левого и правого помощников шаньюя, каждый из которых управлял стами тысячами юрт шести варварских племен. Во главе каждых десяти тысяч юрт был поставлен главный воевода. Не вызывает сомнений, что речь идет о кочевниках. Об этом говорит, во-первых, слово «юрта», употребляемое в китайских источниках в двух значениях: это помещение для жилья, «куполообразный шалаш», [20] «войлочный шалаш», «войлочная палатка», «палаточный шалаш», «палаточное здание» и т. д.; с другой стороны, слово «юрта» употребляется в значении «аил», «семья». В Хоу Хань-шу при описании Заднего владения Чэши вместо иероглифа ло — «аил» употреблен иероглиф чжан — «палатка», т. е. юрта, и дается пояснение, что юрта — то же, что и «двор» (ху) в Китае [33, гл. 88, л. 29-а]. Во-вторых, шесть варварских племен — это хусцы: сюнну, цзе, сяньби, ди, цяны и ухуани, ведшие кочевой образ жизни.

Общая численность кочевников составляла 200 тыс. юрт, или 1400 тыс. человек. Это выше численности кочевого населения, приводимой Л. Н. Гумилевым, который, ссылаясь на Шан Юэ, дает 900 тыс. [5, с. 25]. Скорее всего разница объясняется расхождениями в размере семьи. Если мы, основываясь на Хоу Хань-шу, считаем, что она включала семь человек, то Л. Н. Гумилев, по-видимому, полагает, что семья состояла из пяти человек. Из общего количества, как уже говорилось, около 340 тыс. приходилось на сюнну, следовательно, остальные кочевые этнические группы были представлены миллионом человек. Особенно много было дисцев и жунов. Во всяком случае, в мятеже, поднятом ими против Лю Цуна, приняло участие свыше 100 тыс. юрт, или около 700 тыс. человек.

Наиболее многочисленными были китайцы. По подсчетам М. В. Крюкова, в ханьское время средний размер семьи составлял примерно пять человек [8, с. 63]. Значит, общая численность китайцев в 430 тыс. дворов (данные Хоу Хань-шу) должна была составлять 2150 тыс. человек. Таким образом, в созданном Лю Юаньхаем государстве проживало 340 тыс. сюннусцев, 1400 тыс. цзесцев, сяньбийцев, дисцев, цянов и ухуаней и 2150 тыс. китайцев, всего 3890 тыс. человек.

В этом пестром по этническому составу государстве не было, да и не могло быть, единства. Раздираемое внутренними противоречиями, оно опиралось исключительно на военную силу. Относившиеся к различным этническим группам племена, связанные с сюнну лишь общим укладом хозяйства, но отличавшиеся по языку, психологическому складу и обычаям, стремились сбросить их власть и добиться господства.

В этом отношении весьма характерна таблица Шан Юэ, в которой он приводит названия шестнадцати династий, созданных различными кочевыми племенами, причем только две из них — Южная Янь, созданная мужунами, и Поздняя Цинь, созданная цянами,— были уничтожены китайской династией Восточная Цзинь, в то время как остальные пали под ударами других кочевых народов.

Не располагая поддержкой кочевого населения, сюнну могли рассчитывать лишь на поддержку китайцев, которые почти в семь раз превосходили их по численности. Такое количественное соотношение, естественно, не могло не сказаться на происходивших исторических процессах и таило в себе огромную [21] угрозу для сюнну, ничуть не меньшую, чем угроза со стороны их беспокойных кочевых соседей. Хорошо известно, что смешение кочевых племен с оседлыми народами чаще всего заканчивалось ассимиляцией последних. В данном же случае количественное соотношение завоевателей и побежденных не могло привести к подобным результатам. Не обладая минимумом численности, сюнну должны были ассимилироваться и раствориться в местной этнической среде.

Так и произошло. Сюнну оказались ассимилированы китайским этносом, подобно сяньбийцам, дисцам, цянам и цзе, создавшим в Северном Китае в III-VI вв. свои государства. Однако происходивший процесс ассимиляции не был, как показал М. В. Крюков, односторонним, он был «одновременно процессом качественной трансформации древнекитайского этноса. Впитав в себя инородные компоненты, восприняв многие первоначально чуждые ей элементы культуры, общность древних китайцев не могла не претерпеть существенных изменений. Китайский этнос второй половины I тысячелетия уже очень значительно отличается от своих прямых предков ханьского периода» [8, с. 274].

Процессу ассимиляции способствовали и политические расчеты правителей сюнну. Приняв решение вступить на престол, Лю Юаньхай понимал, что это приведет к войне с раздираемой смутами династией Цзинь. В предстоящей борьбе он ставил перед собой две цели: в лучшем случае «создать государство, подобное созданному ханьским императором Гао-цзу», т. е. покорить весь Китай, «в худшем — не уступить создателю династии Вэй», т. е. занять часть Китая и управлять ею, как это было при Цао Цао и его преемниках. Рассчитывая на силу своих воинов, каждый из которых, по его словам, мог противостоять десяти цзиньцам, Лю Юаньхай тем не менее опасался, что цзиньцы «не обязательно объединятся с ним», а поэтому, чтобы привлечь их на свою сторону, объявил себя потомком Лю Бана, создателя династии Хань, которая в течение долгого времени правила Поднебесной, а сам Лю Бан милостями и добродетелями завоевал сердца народа. Выдавая себя за потомка Лю Бана, Лю Юаньхай в специально изданном указе по случаю вступления на престол говорит о себе как о преемнике многочисленных ханьских императоров и заявляет, что Небо приказывает ему восстановить великую династию Хань и помочь простому народу, который испытывает неимоверные страдания, словно ходит по раскаленным углям.

Основания выдавать себя за потомка Лю Бана у Лю Юаньхая имелись, о чем и записано в китайских летописях. В первые годы вступления на престол Лю Бана тревожили непрерывные набеги сюнну, а поэтому он обратился за советом к сановнику Лю Цзину. Лю Цзин предложил: «Если вы, Ваше Величество, сможете дать Маодуню (шаньюю сюнну.— В. Т.) в жены старшую дочь от главной жены и послать ему щедрые подарки, он [22] поймет, что дочь ханьского императора может принести варварам богатства, а поэтому, соблазнившись, непременно сделает ее своей женой, а когда у нее родится сын, непременно объявит его наследником престола, который станет вместо него шаньюем. Почему случится именно так? Из-за жадности к дорогим ханьским подаркам. Вы же, Ваше Величество, отправляйте в дар в соответствии с сезонами года то, что имеется в избытке у Хань, но чего недостает у сюнну, справляйтесь о здоровье шаньюя и, пользуясь подобными случаями, посылайте тех, кто обладает красноречием, чтобы они незаметно наставляли его в правилах поведения.

Пока Маодунь жив, он, разумеется, будет вашим зятем, когда же умрет, шаньюем станет сын вашей дочери. А разве когда-нибудь было слышно, чтобы внук относился к деду как к равному? Так можно без войны постепенно превратить сюнну в своих слуг» [26, гл. 99, л. 4-а—4-б].

Лю Бан взял девушку из простой семьи, выдал ее за свою старшую дочь и отдал в жены шаньюю, обязавшись ежегодно посылать определенное количество подарков, являвшихся, по сути дела, замаскированной данью. Вот об этом-то историческом эпизоде и вспомнил Лю Юаньхай, стремившийся заручиться поддержкой китайцев.

Аналогичным образом действовал и Хэлянь Бобо, выдававший себя за потомка Юя, основателя первой в Китае династии Ся.

Основания выдавать себя за потомка Юя опять-таки нашлись в китайских источниках. Как писал Сыма Цянь, «родоначальником сюнну был отпрыск рода правителей Ся по имени Шунь-вэй» [26, гл. 110, л. 1-а]. Для китайцев, преклонявшихся перед авторитетом древних письменных памятников, подобные свидетельства источников, по-видимому, были веским аргументом, подтверждавшим законность власти сюннуских правителей, и отнюдь не случайно Фан Сюаньлин пишет: «В древности правители Поднебесной породили странный тип [людей], но ведь Шунь-вэй был потомком правителя Юя, поэтому разве они относятся к иному, чем мы, типу?»

Стремясь доказать законность своей власти и этим привлечь на свою сторону китайцев, сюнну искали основания в китайских летописях и в то же время забывали о временах, когда их шаньюи, пользуясь силой, диктовали Китаю свои условия.

Например, в 90 г. до н. э. три китайские армии выступили в поход против сюнну. Военачальник Шанцю Чэн вышел из округа Сихэ и вторгся в степи во главе более 30 тыс. воинов. Никого не встретив, он повернул назад. В это время на него напали сюнну. Девять дней шли непрерывные бои. В конце концов китайцам с трудом удалось отогнать противника и вернуться на родину.

Другой военачальник, Ман Тун, во главе 40 тыс. всадников дошел до предгорий Тяньшаня. Здесь войска шаньюя, увидев многочисленность китайцев, отошли назад. [23]

Действия главной армии численностью 70 тыс. человек под командованием военачальника Ли Гуанли вначале протекали успешно. Она разбила пятитысячный сюннуский отряд, пытавшийся преградить ей путь в одном из горных ущелий, и энергично преследовала бежавшего противника. В это время Ли Гуанли узнал, что его семья заключена в тюрьму по обвинению в занятии шаманскими заклинаниями, т. е. в заклинании духов с просьбой о ниспослании бедствий на того или иного человека (в землю закапывалась деревянная фигура человека, изображавшая того, на кого извлекалось бедствие, а шаман произносил над ней заклинания).

Ли Гуанли понимал нависшую над ним угрозу, а поэтому решил купить милость императора победами в бою. Безрассудно он двинулся на север и подошел к р. Чжицзюй, где разбил двадцатитысячный отряд сюнну. Однако легкомысленные действия Ли Гуанли вызвали протесты старших командиров, которые, сговорившись между собой, решили взять его под стражу. Ли Гуанли казнил всех участников заговора, но тем не менее начал отступление.

Пользуясь усталостью ханьских войск, шаньюй лично с 50 тыс. всадников преградил Ли Гуанли путь у горы Яньжань. В разыгравшемся сражении обе стороны понесли очень большие потери убитыми и ранеными. Ночью сюнну выкопали перед ханьскими войсками глубокий ров, а утром стремительно напали на них с тыла. Среди китайцев началась паника. Ли Гуанли сдался, а вся его армия погибла. Китай потерпел небывалое поражение, которое перечеркнуло все достигнутые до этого успехи в борьбе против сюнну.

В 89 г. до н. э., т. е. через год после одержанной победы, шаньюй Хулугу отправил к императору У-ди посла с письмом, в котором говорилось: «На юге есть великое государство Хань, а на севере — могущественные хусцы; хусцы — это любимые Сыны Неба, поэтому не обременяю себя мелкими правилами приличия. Ныне я хочу открыть вместе с Хань большие заставы для торговли, взять в жены дочь из дома Хань, хочу, чтобы мне ежегодно посылались 10 тыс. даней рисового вина, 5 тыс. ху проса, 10 тыс. кусков различных шелковых тканей, а также все остальное согласно прежнему договору, и в этом случае на границах не будет больше взаимных грабежей» [10. гл. 94-а].

Другими словами, как победитель Хулугу называл сюнну любимыми Сынами Неба и диктовал Китаю свои условия. Ни о каком родстве с китайским императором нет и речи.

В 24 г., во время смуты, охватившей Китай после убийства Ван Мана, шаньюй по имени Юй высокомерно заявил китайским послам: «Сюнну являются братьями [династии] Хань. Когда среди сюнну возникли смуты, император Сяо-сюань помог шаньюю Хуханье вступить на престол, а поэтому он признал себя вассалом, чтобы показать уважение к [династии] [24] Хань. Ныне, когда в Хань также возникли большие смуты и престол похитил Ван Ман, сюнну тоже послали войска для нападения на Ван Мана и опустошили его пограничные земли, в результате чего Поднебесная пришла в волнение и вспомнила о [династии] Хань. В том, что в конце концов Ван Ман был разбит, а [династия] Хань возродилась, есть и мои усилия, поэтому вы должны оказать мне уважение» [10, гл. 94-б, л. 28-б]. Таким образом, используя благоприятную обстановку, шаньюй Юй требовал, чтобы династия Хань признала себя его вассалом.

Более или менее обосновав законность своей власти, подтверждаемую данными китайских источников, вожди сюнну сделали лишь первый шаг в решении чрезвычайно сложной задачи — организации управления оседлым населением. Управлять оседлым населением, составлявшим большинство, с помощью методов, применяемых в отношении кочевников, нельзя — слишком велики различия в образе жизни. Наиболее полно эти различия, на наш взгляд, сформулированы в официальной истории династии Ляо (Ляо-ши), хотя и написанной в 1343-1344 гг., но в части рассуждений о различиях в образе жизни кочевников киданей, создавших династию Ляо, и оседлыми китайцами, подпавшими под их власть, вполне приложимой к рассматриваемому нами периоду.

Авторы Ляо-ши пишут: «К югу от Великой стены выпадают сильные дожди и стоит сильная жара. Живущие здесь люди пашут землю и сеют хлеб, чтобы питаться; разводят тутовые деревья и коноплю, чтобы одеваться; строят дворцы и дома, чтобы жить; возводят города, окруженные внутренними и внешними стенами, чтобы управлять.

В Великой пустыне стоят сильные морозы и дуют сильные ветры. [Население] пасет скот, занимается охотой и рыболовством, чтобы питаться; добывает кожи и шерсть, чтобы одеваться; переезжает с места на место в соответствии с сезонами года, причем повозка и спина лошади служат для него домом» [31, гл. 32, л. 1-а].

Как видим, авторы Ляо-ши говорят, что в Китае, где природа отпустила человеку много тепла и осадков, население добывает продукты питания, занимаясь земледелием; одевается в ткани, для чего разводит тутовые деревья и коноплю; живет оседло в домах; правители, чтобы осуществлять управление, строят города, окруженные внешними и внутренними стенами.

Иное положение на севере, в Великой пустыне, т. е. в пустыне Гоби. Сильные морозы и ветры, отсутствие удобных земель не дают возможности заниматься земледелием. Поэтому в отличие от земледельческого Китая население питается здесь продуктами скотоводства, охоты и рыболовства, в качестве одежды используются не ткани, а шкуры и шерсть животных. Занятие скотоводством заставляет в поисках удобных пастбищ все время кочевать с места на место, а частые перекочевки не [25] позволяют строить жилищ, и домом для кочевников служат «повозка и спина лошади».

Для управления оседлым населением требовались новые формы, и эти формы впервые были найдены сюнну чрезвычайно простым путем. Они отделили оседлое население от кочевников и поставили во главе каждой части специальных чиновников. Во главе оседлого населения, насчитывающего свыше 400 тыс. дворов, были поставлены левый и правый приставы по уголовным делам. Им подчинялись 43 чиновника в должности нэйши, которая соответствует начальнику округа. В ведении каждого нэйши находилось по 10 тыс. дворов. Кочевое население, насчитывавшее 200 тыс. юрт, управлялось левым и правым помощниками шаньюя. Во главе каждых десяти тысяч юрт стоял главный воевода.

К управлению кочевниками китайцы не допускались. Китайцы служили лишь в органах власти, управлявших оседлым населением, и об их деятельности и влиянии при дворе можно судить по многочисленным увещеваниям, которые они делали императорам, предостерегая их от того или иного действия.

Хотя китайские чиновники и были отстранены от управления кочевым населением, они играли при дворе весьма заметную роль. Например, при Лю Цуне, который непрерывно развлекался и пировал в женском дворце, власть фактически находилась в руках дворцовых служителей Ван Чэня, Сюань Хуая, Юй Жуна, Го И, управлявшего дворцом императрицы, служителя-камергера Лин Сю и др. Чиновники докладывали императору обо всех делах через Ван Чэня, который в большинстве случаев не представлял докладов Лю Цуну, а принимал по ним решения самостоятельно. Повозки, одежда и дома Ван Чэня и его сторонников были более богаты, чем у носящих титулы ванов. Свыше тридцати их сыновей, младших братьев, свойственников и друзей занимали должности правителей округов и начальников крупных и мелких уездов.

Деятельность китайских чиновников, естественно, сказывалась на ускорении ассимиляции сюнну, но все же главную роль в этом процессе играл более высокий уровень китайской культуры. Как отмечал К. Маркс, «согласно непреложному закону истории, варвары-завоеватели сами оказывались завоеванными более высокой цивилизацией покоренные ими народов» [1, т. 9, с. 225].

Можно говорить, что императоры за годы длительных непосредственных контактов с китайцами не только приобщились к китайской культуре, но и во многом следовали китайским правилам поведения и представлениям, о чем имеют многочисленные свидетельства.

Значительные изменения произошли в области бытовой культуры, в первую очередь пищи и одежды. Пища в комплексе бытовой культуры служит, пожалуй, наиболее устойчивым и характерным элементом. Классификация пищевых продуктов, [26] их выбор для повседневного и праздничного стола, способ приготовления, порядок принятия пищи, обряды и запреты, связанные с пищей, наглядно демонстрируют этническую специфику того или иного народа [2, с. 21]. Одежда на протяжении многих веков объединяла людей одной этнической общности, противопоставляя их всем остальным. Как любое явление бытовой культуры, такое противопоставление играло существенную роль в сохранении и упрочении этнического сознания. Одежда, как паспорт, указывала на этническую, половую, возрастную принадлежность и была символом, отмечавшим социальное положение человека [2, с. 30].

Раньше, как пишет Сыма Цянь, «сюнну любили ханьские шелковые ткани, шелковую вату и продукты, но Чжунхан Юэ сказал: “Численность сюнну не может сравниться с численностью населения одной ханьской области, но они сильны отличиями в одежде и пище, в которых не зависят от Хань. Ныне вы, шаньюй, изменяя обычаям, проявляете любовь к ханьским изделиям, но если только две десятых ханьских изделий попадут к сюнну, то все сюнну признают над собой власть Хань. Если в шелковых тканях и шелковой вате, которые сюнну получают от Хань, пробежать по колючей траве, то верхняя одежда и штаны порвутся; покажите этим, что такая одежда не так прочна и хороша, как шубы из войлока.

Получая ханьские съестные продукты, выбрасывайте их, показывая этим, что они не так удобны и вкусны, как молоко и сыр» [26, гл. 110, л. 15-б—16-а].

Уже Лю Цун предал казни левого главного смотрителя вод, обвинив его в непредоставлении к императорскому столу рыбы и крабов, а мужчины и женщины носили роскошные китайские одежды. Дошло до того, что при Лю Яо носить одежды из шелка с затканным и вышитым узором было разрешено лишь женщинам в семьях чиновников, получающих жалованье в размере 800 даней зерна в год и выше.

Основным типом жилища для сюнну издавна служила юрта, названная Сыма Цянем куполообразным шалашом, в то время как китайцы жили в домах каркасно-столбовой конструкции с земляными стенами. В споре с ханьскими послами Чжунхан Юэ, противопоставляя сюнну ханьцам, гневно заканчивает свою речь словами: «О люди, живущие в земляных домах, заботьтесь о том, чтобы не говорить лишнего, если будете много болтать, чего тогда стоят ваши чиновничьи шапки?» [26, гл. 110, л. 17-б].

Теперь сюнну, как говорит Фан Сюаньлин, «построили дворцы вместо своих войлочных шалашей». Сановникам даже приходилось умерять чрезмерную страсть к строительству, охватившую императоров.

Сравнивая образ жизни сюнну и китайцев, Чжунхан Юэ подчеркнул кочевой образ жизни сюнну; они переходили, в зависимости от сезона года с места на место за своими стадами. [27] В то же время в Китае, по его словам, «излишества в строительстве домов ведут к сокращению средств существования. Усиленно увлекаются земледелием и разведением шелковицы для получения одежды и пищи, постройкой городов, обнесенных внутренними и внешними стенами для самозащиты, население в тревожное время не упражняется в военном искусстве, а в спокойное время устает от работ» [26, гл. 110, л. 17-а—17-б].

Судя по вышесказанному, у сюнну не могло быть городов. Однако следует оговориться, что в источниках упоминается о городах в землях сюнну. Как сообщает Сыма Цянь, в 119 г. до н. э. ханьский военачальник Вэй Цин дошел до города Чжаосиньчэн, расположенного на южной оконечности Хангайского хребта [26, гл. 110, л. 26-а], а Бань Гу упоминает, что в 91 г. до н. э. ханьские войска доходили до города Фаньфужэнь [10, гл. 94-а, л. 29-а].

Чжаосиньчэн (букв. «город Чжао Синя») получил такое название по имени мелкого сюннуского князька Чжао Синя, перешедшего на сторону Хань. В 123 г. до н. э. он командовал передовым отрядом войск, посланных против сюнну, и попал в плен. Скорее всего город построили пленные китайские воины. Что касается города Фаньфужэнь (букв. «город супруги Фаня»), то, по объяснению Ин Шао, он был построен ханьским военачальником Фанем. После смерти Фаня городом управляла его супруга, отчего он и получил такое название [10, гл. 94-а, л. 29-а, примеч.].

Сами сюнну городов не строили. Так, в 83 г. до н. э., «когда сюнну ожидали нападения ханьских войск, Вэй Люй, сюннусец по происхождению и китаец по образованию, служивший шаньюю Хуян Ти, предложил: “Выкопайте колодцы, постройте окруженные стенами города, воздвигните для хранения зерна башни и обороняйте города совместно с циньцами (китайцами.— В. Т.); если и придут ханьские войска, они ничего не смогут поделать". Когда было выкопано несколько сот колодцев и срублено несколько тысяч деревьев, кто-то сказал: “Хусцы не могут оборонять города, и мы только подарим зерно Хань". Тогда Вэй Люй прекратил [постройку городов]» [10 гл. 94-а, л, 31-б].

Потом положение изменилось. Сюнну стали строить, украшать и укреплять города, создавать столицы.

Происшедшие изменения в образе жизни сюнну, видные при сопоставлении данных Сыма Цяня и Фан Сюаньлина, ясно говорят о происходившем процессе ассимиляции. Но в истории человечества один этнос никогда не поглощал другой этнос полностью, скорее происходило как бы слияние двух этносов. Каждый из них вносил что-то свое в новую этническую общность, и в ней всегда обнаруживаются, пусть незначительные, черты растворившегося этноса. Так, можно предположить, что именно под влиянием сюнну среди китайцев широко распространился обычай ездить верхом. Точно так же стало принято пить[28] вино лишь с конца осени, после окончания сельскохозяйственных работ. Раньше, поскольку это вредило сельскохозяйственному производству, китайцам было разрешено пить вино лишь с конца осени, после окончания сельскохозяйственных работ.

Хотя процесс ассимиляции сюнну зашел довольно далеко, в период «Шестнадцати государств пяти северных племен» они не были еще окончательно поглощены китайцами. Об этом говорят многочисленные свидетельства, вошедшие в наше издание.

Окончательное поглощение сюнну произошло, по-видимому, несколько позднее.