Послесловие, ч. 1

Источник - http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/china.htm

ИСТОРИЯ ЖЕЛЕЗНОЙ ИМПЕРИИ

[ИСТОРИЯ ДИНАСТИИ ЛЯО]

ЛЯО ШИ

Часть II. Русские востоковеды XIX века М. Д. Храповицкий и М. Н. Суровцов

Г. Г. Пиков.

М. Д. Храповицкий И М. Н. Суровцов: страницы биографии

История Востока традиционно привлекает внимание исследователей. Тем не менее, в последнее время интерес к ней заметно вырос. Это обусловлено целым рядом факторов:

1) усилившимся влиянием некоторых восточных стран на мировую экономику и историю отдельных регионов;

2) накоплением нового археологического материала и успехами в филологии, антропологии и этнографии;

3) невозможностью более объяснять историю Востока при помощи терминологии, разработанной для западноевропейской истории;

4) развитием и широким применением в исследовательской практике цивилизационного метода, а также конкретизацией в этой связи понятия «Восток»;

5) поиском новых средств и методов изучения восточного мира.

Изменились также, казалось бы, устоявшиеся оценки вклада того или иного исследователя или периода отечественной историографии. Особым интересом пользуется период становления отечественной синологии.

В прошлом столетии были написаны первые обобщающие труды по истории не только китайской цивилизации, но и сопредельных территорий. В целом понятие «Восток» в то время было довольно неопределенным, под ним понимался весь неевропейский мир и неевропейская культура, принципиально противостоящие западному миру ¹. Однако исследования отдельных западных и отечественных востоковедов знаменовали и появившийся интерес к конкретным народам и их истории, в том числе к истории национальных государственных образований на северной окраине танского и сунского Китая (Тюркский и Уйгурский каганаты, Бохай, Западное Ся, Ляо, Цзинь) и характеру их взаимоотношений. Этот интерес перманентно усиливается на протяжении прошлого и нынешнего столетий, что вполне понятно, ибо вторая половина I — первая половина II тыс. н. э. — одна из наиболее насыщенных событиями эпох в истории народов Центральной Азии.

Заметное место в истории центральноазиатского региона занимали кидани. Они играли значительную роль в бурных событиях предмонгольского периода, оказали огромное влияние на развитие культуры дальневосточной ойкумены. Созданная ими Великая Железная империя (Да Ляо), существовавшая более двухсот лет (907-1125 гг.), в период наибольшего могущества владела территорией Внутренней и Внешней Монголии, а также частью Северного Китая, влияла на политику Кореи, северокитайских династий Поздняя Цзинь, Поздняя Хань и Северная Хань (936-972 гг.), тангутского государства Западное Ся. В зависимость от империи попали даже южнокитайские царства Уюэ и Южное Тан.

Изучением истории племен и народов Восточной Азии в древности и средние века европейские исследователи занимались еще в XVIII в. В России В. Тредиаковский, П. Паллас и Н. Я. Бичурин подвели под эти исследования научную основу, познакомив мир с работами европейских и китайских ученых, начав публикацию и анализ письменных источников. К середине XIX в. были заложены основы тщательного изучения отдельных проблем, а благодаря усилившимся политическим и экономическим контактам Цинской империи с европейской цивилизацией стало возможным знакомство европейцев с китайскими источниками и литературой. Неудивительно, что именно тогда появились ученые, углубленно изучавшие историю национальных государственных образований на севере Китая (в России это В. П. Васильев, М. Н. Суровцов и др.). [179]

М. Д. Храповицкий

Одним из малоизвестных исследователей, которые вписали заметную страницу в изучение истории стран Востока, был Михаил Данилович Храповицкий (1816-1860). Сын священника Крестецкого уезда Новгородской губернии, поступивший в 1845 г. в Петербургскую духовную академию, в 1849 г. уехал в Китай в качестве студента XIII Российской духовной миссии. Возглавил миссию Палладий Кафаров, а в ее подготовке принимал участие и Н. Я. Бичурин.

В Китае М. Д. Храповицкий совершенствовал знание китайского языка, изучал маньчжурской язык. Об основательности этих занятий свидетельствует то, что М. Д. Храповицкий известен как переводчик трактата о России с Китаем 1860 г. (с русского языка — на китайский и маньчжурский, с китайского — на русский) и «Царствования Петра I» (на маньчжурский язык).

В плане научной работы М. Д. Храповицкий занялся изучением истории Цинской империи. Его статья «События в Пекине при падении Минской династии», опубликованная в третьем томе «Трудов Российской духовной миссии в Пекине» ², была оценена Н. Г. Чернышевским как «первая и важнейшая по содержанию», ибо ее материал давал повод утверждать, что бедствия угнетаемого народа неминуемо приводят к народному восстанию.

М. Д. Храповицкий оставил после себя большое рукописное наследие. Неожиданная смерть помешала ему опубликовать готовившиеся к изданию «Материалы для истории уголовного законодательства в Китае» и «Историческое обозрение монетной системы». В РГБ есть и другие его рукописи — «Русские посольства в Китай», «История династии Цинь /по Ганму/», «Обвинения против княжества Цинь». Особо хотелось бы упомянуть «Записки о народе Ляо», где затронут ряд вопросов ранней истории киданей (происхождение, первоначальная родина, уровень социально-экономического развития, взаимоотношения с Китаем и др.), осуществлена попытка локализации во времени и пространстве отдельных исторических фактов. П. Е. Скачков справедливо замечал, что публикация «Записок...» и других рукописей «принесла бы большую пользу науке» ³.

В целом можно констатировать, что основным объектом внимания М. Д. Храповицкого была история маньчжурского Китая. Это обусловило то, что другие работы, в том числе «Записки...», были своего рода этюдами к общей «картине» цинской истории или появились в результате обдумывания смежных сюжетов. На наш взгляд, именно этим объясняются недостатки работ М. Д. Храповицкого: 1) пересказ источника, положенного в основу изложения; 2) отсутствие точных и регулярных ссылок на него; 3) отсутствие критики источников и обзора литературы; 4) согласование мыслей автора с мнением китайского подлинника. Сказывалось на методах и целях работы М. Д. Храповицкого широко распространенное в XIX в. представление, что человек всегда и везде, во все времена и во всех странах «одинаков», поэтому нет необходимости особо интересоваться мировоззрением не только автора или составителя источника, но подчас и исторических персонажей. Однако М. Д. Храповицкий пытался строить свою работу на строго научной, экспериментальной основе, выдвигая на первый план историю Китая, составленную по китайским памятникам. Он отбросил стереотипное представление о китайцах как «низшей расе», а их культуре — как культуре «отсталого» народа.

Многие работы М. Д. Храповицкого — это «заметки для себя», поднимавшие актуальные проблемы и имевшие большое значение для понимания современности и специфики исторического процесса в Китае. Он пошел дальше Н. Я. Бичурина, начав разработку вопросов экономической истории, народных движений и др. В отношении киданьской истории работу М. Д. Храповицкого «Записки о народе Ляо» можно считать началом исследований, посвященных проблемам киданьской истории (М. Д. Храповицкий, М. Н. Суровцов, авторы советского периода). В то же время статьи и книги Н. Я. Бичурина и В. П. Васильева положили начало осмыслению проблемы роли киданей в восточноазиатской истории (Н. Я. Бичурин, В. П. Васильев, В. В. Бартольд, Л. Н. Рудов и др.).

М. Н. Суровцов

Одним из пионеров киданеведения в России, вслед за Н. Я. Бичуриным (Иакинфом), увидевшим необходимость тщательного изучения письменных источников и разработки на их основе проблем киданьской истории, был ныне почти не известный даже специалистам М. Н. Суровцов. Он первым в истории европейской синологии сделал перевод самого авторитетного и полного источника по истории Ляо — династийной истории «Ляо ши». Этим переводом пользовались такие крупнейшие специалисты по истории Центральной Азии, как [180] В. В. Григорьев, А. М. Позднеев, А. Н. Рудов. Основываясь на своем переводе, М. Н. Суровцов написал работу по истории киданей, высоко оцененную руководством восточного факультета и кафедры китайской словесности Санкт-Петербургского университета ⁴.

Работа студента М. Н. Суровцова является своеобразной вехой в истории отечественной и мировой синологии. Ни один исследователь до него (если не считать китайских авторов) не рассматривал отдельно и подробно историю этого кочевого народа. Показательно, что это была первая и единственная попытка создать общий очерк истории этого этноса на основе самого авторитетного источника — «Ляо ши» («История династии Ляо»). Небезынтересно будет проанализировать этот труд и на предмет выявления характерных особенностей историко-философской основы отечественного китаеведения XIX в.

Основательность и добросовестность метода работы М. Н. Суровцова, научная значимость проанализированных им сведений уже давно вызывали у исследователей желание познакомить широкие круги научной общественности с этим уникальным памятником русской синологии. Однако в силу целого ряда технических причин эта трудоемкая работа все время откладывалась. Мешало осуществлению такого необходимого, желанного мероприятия и полное отсутствие каких-либо сведений о М. Н. Суровцове, его жизни и деятельности. Неизвестны были даже его имя и отчество. В настоящее время благодаря обнаруженным архивным материалам появилась возможность дать небольшой предварительный очерк о начальном этапе научной деятельности этого китаеведа.

Родился Михаил Николаевич Суровцов 20 октября 1850 г. в с. Кабанское Верхнеудинского округа Иркутской губернии. Отцом его был Николай Михайлович Суровцов — смотритель Туркинских минеральных заведений, «из приказно-служилых детей». Судя по «Формулярному списку о службе» отец начал службу 31 января 1821 г. в должности копииста Верхнеудинского уездного (позже — окружного) суда и, последовательно пройдя все ступеньки чиновничьей службы, выказав способности и должное рвение к работе, 31 декабря 1840 г. был произведен в титулярные советники. «За усердную службу по Высочайшему Его императорского Величества повелению» 8 марта 1844 г. он «определен смотрителем Туркинских Минеральных Заведений» ⁵. Однако ко времени рождения сына Михаила Н. М. Суровцов «по постановлению Иркутского Приказа общественного Призрения на 30 июня 1848 года... за противозаконные поступки» был отстранен от этой должности, впоследствии судим «за растрату денег и имущества Туркинских Минеральных заведений» и по решению Сената «лишен всех особенных, лично к его состоянию присвоенных ему прав и преимуществ», а затем сослан в Якутскую область ⁶.

Жена его — Елисавета Федоровна и дети — Михаил, Татьяна и Анна оказались «состояния бедного». Н. М. Суровцов вскоре скончался, вероятно, в Якутской области. Михаил благодаря стараниям матери и собственному усердию получил неплохое по тем временам образование. Об этом свидетельствует его аттестат об окончании 15 июня 1868 г. Иркутской классической гимназии (с одним латинским языком):«На последнем окончательном испытании оказал успехи: в законе Божьем, словесности, Алгебре, Геометрии, Тригонометрии, Географии, истории Всеобщей и Русской и языках: латинском, французском и немецком отличные, в Русском с церковно-славянским языках, физике и космографии хорошие». В результате был «награжден серебряной медалью, с правом, при поступлении в Гражданскую службу, на чин XIV класса» ⁷.

Выпускники подобных гимназий обязаны были после получения образования прослужить шесть лет в Сибирских губерниях. Однако «казенно-коштный воспитанник» Михаил Суровцов был направлен,«согласно его желанию, в Санкт-Петербургский университет по факультету Восточных языков на имеющуюся вакантную стипендию Генерал-Адьютанта Игнатьева». «По бедному состоянию его матери от платы за слушание лекций в университете» он был освобожден. Так М. Н. Суровцов оказался студентом первого курса китайско-маньчжурско-монгольского разряда. Этим он обязан был хлопотам своей матери Елисаветы Федоровны, в результате которых Главный инспектор училищ Восточной Сибири обратился с ходатайством к Председательствующему Совета Главного управления Восточной Сибири, а тот распорядился определить Михаила на вакантную стипендию Генерал-адьютанта Николая Игнатьева. По положению Сибирского комитета «О содержании в Восточном факультете Императорского Санкт-Петербургского университета одного стипендиата Николая Игнатьева» ⁸, кяхтинское купечество в память о заключении Пекинского договора 1860 г. обязывалось содержать в Санкт-Петербургском университете по китайско-маньчжурскому отделению одного стипендиата в течение 15 лет: «Стипендиат избирается из наиболее способных воспитанников Иркутской гимназии... При равных достоинствах избираемых воспитанников преимущество должно быть отдаваемо беднейшему...» ⁴.

Михаил Николаевич Суровцов был зачислен в Санкт-Петербургский университет 1 августа 1868 г. без экзаменов, на основании аттестата, и определен на первый курс китайско-маньчжурско-монгольского разряда. Учиться было трудно. Стипендия выдавалась не всегда регулярно. Жить приходилось на частных квартирах. [181] Связь с домом поддерживалась только при помощи почты. Лишь один раз в вакационное время М. Н. Суровцов позволил себе выехать за пределы столицы — в Кременецкий уезд Волынской губернии (со 2 июня по 15 августа 1869 г.). Вероятно, эта поездка была связана с учебными, а не личными делами, ибо билет на дорогу он получил в библиотеке университета. Зарегистрировав билет у кременецкого уездного исправника 13 июня 1869 г., он сдал его в университет после возвращения.

Учеба на факультете была напряженной. Специфика факультета предполагала большую самостоятельную работу студентов. Только «при таком способе занятий студенты факультета восточных языков могли в течение четырехлетнего курса, не совсем достаточного для основательного изучения восточных языков и всестороннего ознакомления с историею и литературою Востока, приобретать отличные познания» ¹⁰. Учился М. Н. Суровцов с желанием и настойчивостью. Об этом говорят лестные отзывы В. В. Григорьева, назвавшего его талантливым китаеведом, а также сведения из личного дела. Как раз ко времени написания им работы о киданях относится такая запись: «Стипендиат Генерал-Адъютанта Игнатьева г. Суровцов состоит... на третьем курсе китайско-манъчжурско-монголъского разряда, экзамен выдерживает весьма хорошо» ¹¹.

М. Н. Суровцов постоянно просил разрешения пользоваться фондами библиотеки больше, чем другим студентам. Того количества книг, которое максимально могло быть выдано на руки студентам (6 томов), ему явно не хватало. Он добился, что ему разрешили «держать» по 14 книг. Результатом такой добросовестной работы явился диплом, в котором значилось: «Совет Императорского Санкт-Петербургского Университета сим объявляет, что Михаил Николаев сын СУРОВЦОВ, из обер-офицерских детей, 21 года от роду, православного вероисповедания... на испытаниях показал: в богословии, китайском языке, истории китайской литературы, маньчжурском языке, монгольском языке, истории монгольской литературы, истории востока, практических занятиях китайским языком, русской истории, русской словесности и французском языке — ОТЛИЧНЫЕ ПОЗНАНИЯ, за которые факультетом восточных языков признан достойным ученой степени КАНДИДАТА и, на основании четвертого пункта § 42 общего устава Российских университетов, утвержден в этой степени Советом Университета 31 мая 1872 года» ¹².

После четырехгодичного курса обучения М. Н. Суровцов решил остаться в университете еще на один «прибавочный» год, в течение которого студенты обычно совершенствовали знание языков. Но в связи с тяжелым материальным положением он уже в октябре 1872 г. вынужден ходатайствовать об определении на службу в Азиатский Департамент Министерства Иностранных Дел. «...По сношению, учиненному о нем Министерством Иностранных Дел с Главным начальством Восточной Сибири, к принятию г. Суровцова на службу в Азиатский Департамент препятствий не встречается» ¹³. Получив 2 января 1873 г. диплом, кандидат М. Н. Суровцов по просьбе Министерства иностранных дел и с согласия Главного начальства Восточной Сибири отправился на службу в Азиатский департамент.

25 января 1873 г. Департаментом личного состава и хозяйственных дел Министерства иностранных дел было отправлено на рассмотрение в Правительствующий Сенат представление «об утверждении чиновника сверх штата при Азиатском Департаменте Михаила Суровцова...» ¹⁴. Утверждение Сената последовало 22 марта 1873 г. Одновременно М. Н. Суровцов был утвержден в чине коллежского секретаря. Так закончился период его жизни, связанный с углубленной работой над китайскими источниками по средневековой истории Восточной Азии.

Государственная служба М. Н. Суровцова продолжалась недолго. К зиме 1873 г. он серьезно заболел. Некий доктор Муретти заключил, что «есть опасение туберкулеза легких». Больной выехал за границу на лечение. Вскоре тот же доктор Муретти сообщил в Департамент, что «коллежский секретарь Мишель Суровцов... не может вернуться в Россию без опасения для его жизни до весны» из-за прогрессирующей болезни ¹⁵. Видимо, за короткий срок пребывания на службе М. Н. Суровцов успел показать себя с неплохой стороны. Директор Департамента Петр Николаевич Стремоухое разрешил ему жить за границей до полного выздоровления и продлил выплату жалования ¹⁶. Трагический конец был очевиден и для больного. Он просил: «...в случае моей смерти... назначить хотя небольшое пособие моей матушке, проживающей в Сибири, т.к. она, в случае потери меня, лишается всяких средств к существованию... Я почти уверен, что осенью меня не будет... Может быть, Рим или Неаполь замедлят это...» ¹¹. Точная дата смерти М. Н. Суровцова неизвестна, но можно предположить, что произошло это в 1874 г.

К началу работы М. Н. Суровцова над темой в европейской науке уже существовала некоторая традиция ее изучения, особенно если вспомнить имена Н. Я. Бичурина и В. П. Васильева ¹⁸, но сколько-нибудь основательных и концептуальных исследований не было. Одной из существеннейших причин этого было отсутствие тщательно разработанной методологии. В исторической науке первой половины XIX столетия происходила [182] выработка первых научно-мировоззренческих систем. Об отсутствии необходимых «руководящих основ» как недостатке, присущем многим серьезным ученым, говорил и сам М. Н. Суровцов (л. 2).

Интерес к киданям, прослеженный по западной литературе XVIII в., был связан с расширением политических, экономических и культурных связей с Востоком. На первых работах исследователей, предпринявших попытки обобщения данных источников о киданях, лежит печать филоориентализма, стремившегося обнаружить во вновь открываемых культурных ценностях восточного мира идейную опору в борьбе с «феодальной реакцией» и «мракобесием духовенства». Известия восточных авторов европейские исследователи на первых порах заимствовали из книг средневековых путешественников (М. Поло, П. Карпини, Г. Рубрука) и сборников антологического плана, созданных китайскими («Ляо ши шии» / «Подборка пропущенного в истории династии Ляо» / Ли Э, «Ляо ши шии бу» / «Дополнение к сочинению "Подборка пропущенного в истории династии Ляо"»/ Ян Фуцзи) и мусульманскими историками. Однако интересы Д' Эрбло, К. Видлу и других авторов той эпохи (Дегинь, Гобиль, Грозье, Ж. Б. Дюгальд, Ж. Де Майа) не замыкались лишь на истории киданей. Они описывали более обширный период, нежели время правления киданьских династий. Их книгам были свойственны описательность, комплексность, не перевод, а пересказ источников. Не обладая еще навыками строгого научного анализа фактического материала, они стремились примирить разнородные источники, путались в именах и династиях.

Во второй половине XVIII в. произошло знакомство с историей киданей и в России. К этому времени трудами первых русских путешественников и дипломатов в Китае был заложен фундамент отечественной синологии. Развитие отношений с Китаем, формирование различных участков русско-китайской границы и ведение торговых дел требовали специальных знаний и компетентных людей. Первые упоминания о киданях в отечественной литературе основываются на знаниях, почерпнутых в работах западных исследователей. Впервые кидани были упомянуты в «Родословной истории о татарах» Абулгази-хана, переведенной на русский язык известным отечественным поэтом В. Я. Тредиаковским. Был накоплен значительный фактический материал по истории дальневосточных стран и в начале следующего столетия, однако в фокусе оказались уже отдельные проблемы.

В первые десятилетия XIX в. были заложены научные основы мировой ориенталистики. В 1820-х гг. Абель Ремюза и Г. Ю. Клапрот упоминали киданей как «тунгусскую нацию». Они считали, что «дунху» — это китайская транскрипция слова «тунгус». Собственно киданьские история и культура европейскими исследователями специально не изучались. По истории Китая был накоплен столь значительный материал, что достаточно прочно укоренилось мнение, сформулированное известным русским мореплавателем И. Ф. Крузенштерном: «О Китае написано столь много, что весьма трудно уже сказать о нем что-либо новое» ¹⁹. Тем значительнее выглядит фигура великого русского китаеведа Н. Я. Бичурина, который «привлек внимание широких кругов русского общества к ранее неизвестным сторонам истории и культуры Китая и заставил пересмотреть неправильные взгляды на Китай, перенесенные с Запада» ²⁰. Именно благодаря трудам русских китаистов, по словам академика В. В. Бартольда, «русская синология еще в 1851 и 1852 гг. опередила западноевропейскую» ²¹.

В середине XIX в. начался новый этап в изучении истории киданей, характеризующийся более глубоким интересом к их истории и разработкой отдельных проблем. Над происхождением киданей основательно потрудился М. Д. Храповицкий, результатом чего стали «Записки о народе Ляо». Однако они не были опубликованы. Большое значение для изучения истории киданей и других кочевых соседей Китая имела работа В. П. Васильева «История и древности восточной части Средней Азии от X до XIII века». Этот исследователь считал, что история киданей «составляет один из важнейших фактов среднеазиатской истории, без них мы не поймем даже причины появления Чингисхана и предводимых им Монголов» ²².

Работа М. Н. Суровцова «О владычестве киданей в Средней Азии» представляет собой рукопись, включающую пять тетрадей (сохранились лишь четыре). В четырех из них содержится очерк истории киданей до крушения восточного государства. В пятой тетради была освещена история западных киданей и их государства.

Труд делится на следующие разделы:

1. «Историко-политический обзор деятельности киданей от начальных известий о появлении народа и основании им династии Ляо до падения последней на Западе».

2. «О церемониях».

3. «Обряды».

4. «О значковом приказе».

5. «Общий взгляд на экономический быт киданей».

6. «Общий взгляд на уголовное законодательство киданей». [183]

7. «Несколько слов о религии киданей».

8. «Положение и роль женщин династии Ляо».

Исследование М. Н. Суровцова основано практически на единственном источнике — «Истории династии Ляо» («Ляо ши»). Правда, источник этот — самый важный, самый главный, наиболее полный и разносторонний по содержанию. В нем можно найти информацию по различным аспектам общественной и политической истории киданей. Однако основное внимание в этой хронике уделено внутренней истории. Составлена она была в 1344 г. особым комитетом из 23 человек во главе с монголом Токто (Тото) и является одной из 24 китайских династийных историй. В летописи есть 4 традиционных раздела (бэньцзи, няньбао, шу и лечжуанъ) и 116 глав (цзюаней). М. Н. Суровцов изучил этот труд довольно основательно.

Первые 30 глав «Истории династии Ляо» занимает раздел бэньцзи, где излагаются события, имевшие место при отдельных императорах, т.е. освещается политическая история киданей с момента создания государства Ляо. М. Н. Суровцов использовал этот раздел при написании «Историю-политического обзора деятельности киданей», дополнив его обзором додинастической истории, начиная со времени выделения киданей из группы сяньбийских племен, и активно использовал для этой цели раздел «Бяо» (таблицы, цз. 63). (Додинастический период истории, надо отметить, до сих является наименее изученным.)

Основательно были проработаны М. Н. Суровцовым главы 49-53, посвященные светским и религиозным церемониям, а также обычаям киданей. Разделы его работы «О церемониях» и «Обряды» практически представляют собой дословный перевод источника. Справедливости ради, надо отметить, что он попытался их интерпретировать, предложив свое небольшое предисловие к каждому разделу. Информацию из глав 55-58 Суровцов использовал в разделе «Значковый приказ», т.е. описывая то учреждение киданей, в ведении которого находились колесницы, одежда и другие атрибуты верховной власти. В соответствующем предисловии он размышляет о значении таковых атрибутов на Востоке, о специфике восточного придворного ритуала.

«Экономический быт» киданей рассматривается исследователем на основе глав 59-60 «Ляо ши». Уголовному законодательству киданьской империи М. Н. Суровцов уделил особое внимание, основываясь на главах 61-62 источника («Трактат о наказаниях»). Это законодательство он рассматривает на широком фоне восточной истории, одновременно приводя конкретные факты из киданьской истории. Один из акцентов сделан им на интригах при дворе киданьских правителей. «Бяо» (таблицы) используются М. Н. Суровцовым и для изучения роли женщин в киданьском обществе. Кроме биографий «принцесс», он использует жизнеописания императриц и крупных сановников (цз. 71-114).

Из сказанного можно сделать вывод, что М. Н. Суровцов во многом следовал за источником. Особенно это справедливо в отношении политической истории, которую он дал в строгом хронологическом порядке. Он не отказывался следовать подчас и внутренней структуре той или иной главы источника. Однако, по мере возможности, он отходит от источника, нарушая господствовавшую в XIX в. традицию его пересказа. Так, раздел «Несколько слов о религии киданей» является предельно самостоятельным. Составители «Ляо ши» эту информацию в отдельную главу не выделили. Кроме того, Суровцова в данном случае интересовали не только конкретные религиозные верования и традиции киданей, но и степень влияния религии на общественное и культурное развитие кочевников и дальневосточного мира в целом. Замечание В. П. Васильева о том, что «автор (работы «О владычестве киданей в Средней Азии») не сумел методу китайской истории передать в европейской форме» ²³, вероятно, следует считать не минусом, а плюсом, свидетельствующим о высоком профессиональном уровне М. Н. Суровцова.

Работа над темой была кропотливой и огромной по объему. Необходимо было перевести «Ляо ши» с китайского языка на русский, что само по себе дело ответственное и технически сложное. Не так давно попытался проделать эту работу В. С. Таскин, но, столкнувшись с особыми трудностями средневекового китайского языка вэньянь, отказался от этой идеи. М. Н. Суровцов же сумел достичь поставленной цели и работу сделал на высоком профессиональном уровне, доказательством чего является сравнение цитируемых им отрывков с переводами Г. Франке, К. А. Виттфогеля, Фэн Цзяшэна и В. С. Таскина. Переводами М. Н. Суровцова пользовались В. П. Васильев, В. В. Григорьев и, возможно, А. М. Позднеев, в фонде которого и обнаружена рукопись сочинения «О владычестве киданей в Средней Азии». И все это в условиях острого недостатка времени. Приходилось, по словам М. Н. Суровцова, «переводить... все то, что мне досталось, не допуская мысли прямо ответить на тему, т.е. рассмотреть собственно акт владычества народа, почему в моем труде можно заметить: а) односторонность, происшедшую от скудости источников, и б) пожалуй, уклонение от темы, непрямоту ответа на нее...» (л. 3). «Срочность работы заставила» М. Н. Суровцова «пройти молчанием многие вопросы и даже не обработать всего, что было добыто и собрано, как материал». «Это последнее более всего», излишне скромно заявляет автор, «произошло от первоначального дебюта в подобной работе и малоопытности [184] в распределении времени, остававшегося от других занятий» (л. 3). По его словам, именно так «следует смотреть намой первый дебют в труде, нисколько не претендующем, впрочем, на научное значение» (л. 3).

Спустя столетие, мы видим, что самооценка М. Н. Суровцова чересчур занижена, а его труд нисколько не уступает трудам выдающихся синологов того времени. Остается только удивляться, как за далеко не полный год М. Н. Суровцов сумел выполнить квалифицированный перевод «Ляо ши» и создать на этой основе свой замечательный труд. Справедливости ради, надо заметить, что перевод текста, судя по некоторым фактам, полным не был. Об этом свидетельствует перечень интересующих автора вопросов, куда не вошли многие важные темы. Сам М. Н. Суровцов признается, что не успел обозреть военную сферу. Ничего не говорит он и о системе защитных лагерей. Тем не менее, значительная часть «Ляо ши» все же была переведена, особенно те разделы, которые были необходимы Суровцову в соответствии с намеченным планом работы.

Конечно, и сам М. Н. Суровцов не скрывает, что перевод «Ляо ши» был не полным, как он пишет, а «эпизодическим». Он переводил только нужные ему цзюани, беря из них материал, которым хотел подкрепить тот или иной тезис. При этом перевод его в некоторых отношениях гораздо точнее и полнее, чем переводы отдельных современных исследователей. Сравним, например, приведенный им отрывок из главы 62 «Ляо ши» с переводом соответствующего места в работе К. А. Виттфогеля и Фэн Цзяшэна. Простое сравнение демонстрирует тот факт, что М. Н. Суровцов полнее проанализировал источник, не выпустив из него ничего. Кроме того, он гораздо бережнее обращался с текстом хроники. Если в работе современных исследователей термин «чу-сы» переводится просто как «смерть», то М. Н. Суровцов не переводит его никаким эквивалентом. А это имеет существенное значение, ведь «чу-сы» — это не просто смерть, а вид смертной казни, применявшийся по отношению к определенным лицам. Кстати, Г. Франке, издавший новый перевод главы 62 «Ляо ши», не дал, вероятно, себе труда сверить перевод К. А. Виттфогеля и Фэн Цзяшэна с оригиналом, а повторил их текст. В этом отношении перевод М. Н. Суровцова до сих пор остается более точным и основательным.

Качество перевода можно охарактеризовать как достаточно высокое. Об этом свидетельствует сравнение некоторых мест из перевода М. Н. Суровцова с более поздними переводами. Вот, например, характеристика «праздника воров» в переводах Суровцова и В. С. Таскина:

М. Н. Суровцов. Глава «обычаи»	Е Лун-ли. Цидань го чжи.
«...с 13-го числа 5-й луны позволялось народу на 3 дня быть ворами, но если кто награбит свыше 10 связок (в каждой по 800 монет), то судился по закону. По-киданьски этот праздник назывался -(Х)у — ли — по, что китайцы переводят «время воровства» —дайши» (л.40).	«...тринадцатого числа первой луны киданям разрешается три дня заниматься воровством, однако, если стоимость украденного превышает десять связок монет, виновного согласно закону отправляют в ссылку. На севере это время называется хулипо. Китайцы при переводе на китайский язык говорят, чтохули означает «воровство», а по — время» 24.

Тексты, как видим, практически идентичны. Ранняя история киданей в изображении автора этой работы представляет, по сути, дословный перевод источника (л. 5).

Для перевода М. Н. Суровцова характерны некоторые погрешности при передаче географических названий, специальных терминов (вместо шумиши, т.е. «чиновник для важнейших секретных дел», он пишетчумиши (л. 24). Иногда он не переводит тот или иной титул (л. 24). Однако, учитывая срочность работы и сложность средневекового китайского языка, можно сказать, что перевод является добросовестным и достаточно качественным.

Сама тема была предложена М. Н. Суровцову профессором В. П. Васильевым. Ежегодно каждая кафедра факультета предлагала тему на своеобразный конкурс «для соискания награды медалью» ²⁵. Студенты могли написать сочинение на предложенную тему. Проводился конкурс вне рамок учебного процесса, а участие в нем было делом добровольным, хотя, вероятно, весьма престижным. Каждый автор свою фамилию не называл, работа кодировалась определенным эпиграфом, что исключало возможность необъективной оценки. То, что была выдвинута тема, связанная именно с киданями, объясняется, на наш взгляд, не только личными интересами В. П. Васильева, но и научной значимостью и актуальностью. В. П. Васильев писал в обосновании темы: «...неразработанность этих двух историй (т.е. киданей и чжурчжэней — П. Г.) производила видимость перерыва в истории — между тем эти истории гораздо полнее и подробнее» ²⁶. [185]

М. Н. Суровцов цель своего труда видел шире. Он хотел «прояснить знаменательный век Чингиса, конечно, настолько, насколько это можно сделать через обзор деятельности первой маньчжурской народности — киданей, смененных чжурчжэнями, защищавшимися против ополчений сказанного завоевателя» (л. 3), «но тот век, в котором мы встречаем грозные полчища Монголов, двинувшихся в Европу и поработивших Россию, — век Чингисханидов — был подготовлен в глубине Азии собственными историческими событиями, исходная точка которых лежала у Великой стены, в двух маньчжурских народностях, сменивших одна другую» (л. 2).

Необходимо отметить также, что в данном случае важна и методологическая основа данного исследования, историко-философские и социально-политические взгляды ученого, позволившие создать первое в истории изучения кочевников монографическое исследование, посвященное одной из крупнейших в мировой истории империй.

Несомненное влияние оказали первые культурологические (Л. Мечников, Н. Я. Данилевский, Г. В. Гегель и др.), социально-политические, философские и экономические концепции (марксизм, немецкая классическая философия, английские экономисты и пр.). Особо, разумеется, надо упомянуть сложно и неоднозначно развивающийся процесс выработки цивилизационного подхода к истории, пытавшийся заменить религиозный (христианский), культурологический (гуманистический) и этноцентричный методы историописания.

Об историко-философских взглядах М. Н. Суровцова можно судить на основе общего введения к сочинению и небольших вступлений к отдельным разделам. Он не ставил перед собой задачу разработать собственную историческую концепцию, а все внимание уделил взаимоотношениям кочевых и оседлых обществ. Нехватка времени, напряженная и сложная работа с источником отразились на взглядах исследователя. Они несколько эклектичны и туманны, но весьма интересны.

Сразу же необходимо отметить, что М. Н. Суровцов, вслед за великим о. Иакинфом и своим учителем В. П. Васильевым, но, в конечном итоге, одним из первых в европейской исторической науке того времени, взял за основу представления о взаимосвязанности и взаимообусловленности исторических событий («участие в общечеловеческой работе»). В этом плане он, безусловно, может быть назван отдаленным предшественником таких концепций будущего столетия, как евразийство (особенно русское) и «мир-системный анализ».

В своих утверждениях М. Н. Суровцов не всегда последователен, не всегда видит истинную подоплеку тех или иных событий. Так, высказав великолепную мысль о том, что «главная причина падения династии (а не народа) заключается в том, что между правительством и народом не было внутренней связи, взаимной поддержки», он далее совершенно наивно проводит аналогию между киданьской империей и Францией времен Франко-Прусской войны 1871 г., считая, что Бисмарк, в отличие от Наполеона III и Тяньцзо, пользовался такой «поддержкой» (л. 77).

Несомненно, историологические взгляды М. Н. Суровцова были прочно связаны с его происхождением из разночинской среды («мещан») и самой национальностью. Не случайно при малейшей возможности он приводит аналогии из русской истории и современных ему проблем российского государства. Это своеобразное и неизбежно усиливавшееся к середине века продолжение традиций русской историографии (Н. Я. Бичурин) и литературы (А. С. Пушкин). Особенно М. Н. Суровцова интересовала проблема взаимоотношения «правительства и массы», «государя и народа» (л. 24, 77 и др.). Одну из основных причин падения империи Ляо он связал с национальным вопросом, в котором проявились «насилие, жестокость Киданьских правителей». «Жестокость Чжурчжэней вызвала на сцену и Чингисхана» (л. 25). На примере «бунта киргизов» он предостерег Россию от подобных «ошибок», приводящих к тому, что «правительственная власть» может превратиться в «тот же парализирующий тормоз, какой мы встречаем и в других, Европейских государствах, например, во Франции после падения "правительственного протекторицианизма" времен Кольбера, когда определялась самая мера производства и т.д.» (л. 56 об). Как тут не вспомнить высказанные тогда же знаменитые слова М. Бакунина: «Хорошее государство — это мертвое государство». Подобный подход был достаточно широко распространен в разночинской среде, к которой принадлежал и М. Н. Суровцов.

О том, что труд М. Н. Суровцова уже в процессе работы над темой вышел за рамки студенческой работы и сравнялся в методологическом и методическом отношениях с образцовыми историческими исследованиями прошлого столетия, свидетельствуют ответы, данные на поставленные кафедрой вопросы. В рекомендательной записке значилось следующее: «Требуется определить границы этого царства в Монголии и Маньчжурии; какие из каких поколений и родов составляли собственно кидане, какие народы в Средней Азии (за исключением Китая) им были подвластны или приходили к ним в повиновение, какие местности они занимали и на каком языке говорили, какими учреждениями управлялась Монголия при киданях, какое было их право и обычаи» ²⁷. В. П. Васильев отдельно рекомендовал «обратить все внимание на определение, что собственно надобно разуметь под киданями, каково было коренное их место жительства, как народ был им управляем, как [186] далеко простирались их земли. Если возможно, то памятниками языка, сохранившимися в официальных историях, показать отношение того языка к монгольскому и маньчжурскому» (л. 25). Очень интересно то, что В. П. Васильев писал в рекомендательном письме: «Больше всего исследование должно быть обращено на Западную и Северную часть средней Азии, так как о востоке, занятом маньчжурскими племенами, имеется в настоящее время более отчетливое понятие» (л. 25). Это было важно, ибо «тогдашние названия родов встречаются во множестве и в настоящее время у народов тюркского, монгольского и маньчжурского племени», а «киданьская история сохранила множество таких фамильных названий» (л. 25).

Почти на все эти вопросы М. Н. Суровцов ответил в самом начале своей работы. Начал он с критики весьма распространенного в то время пренебрежительного отношения к Востоку: «Немало найдется людей в нашем обществе, которые как-то узко-педантически относятся к Востоку и его изучению. Они не находят ничего, что бы могло занять внимание Европейского ума, считают его сборищем каких-то варваров, не имеющих никакой доли участия в общечеловеческой работе. Во-1-х, нет ничего в мире, что бы не было достойно изучения, ибо наука — вечное стремление человека к истине — охватывает все, что только имеет жизнь или жило. Во-2-х, очень большой интерес представляет нам Азия в научном отношении, как колыбель европейских народов, откуда они вынесли основные формы миросозерцания, оразнообразившиеся только под влиянием других географических условий. В-3-х, изучение переходных форм, встречающихся нам в Средней Азии, столько же вечно, как и изучение установившихся. В-4-х, изучение китайского мира, правда, однообразного, по своим формам, но зато много способствующего развитию благосостояния самой Европы, важно как никогда больше. В-5-х, для нас, Русских, вынесших на своих плечах иго монголов и, может быть, на долгие времена поставленных в коммерческо-политические связи с Средней Азией и Китаем, изучение этих стран, и изучение самое широкое, компетентное во всех отношениях, становится неизбежным и час от часу ощутительным. Не указываю на значение Китая и важность его изучения для будущих политических комбинаций, на стремление при наших современных событиях, к расширению политического и торгового горизонтов, для которого мы предпринимаем постройку железных дорог и пр. Этими постройками, связующими разнообразные национальности и интересы, конечно, в недалеком будущем, мы свяжемся еще крепче с Китаем и Индиею, естественные богатства которых превосходят все другие страны. Что произойдет дальше — ответ на это в будущем, а я — не пророк» (л. 1). Здесь ярко видна его социально-политическая позиция. Человек, близко соприкасавшийся на своей родине, в Сибири, с загадочным азиатским миром, несомненно, полюбивший и уважающий его культуру, не может сдержать негодования перед примитивным европоцентризмом, а в выражениях своего негодования не стесняется. «Азия — не Европа, там народ живет под другими условиями, при другой обстановке, и требовать от него Европейских взглядов — слишком педантично и бессмысленно» (л. 74). Конечно, только чрезмерной увлеченностью можно объяснить его представление об Азии как «колыбели европейских народов». Но зато заслуживает всяческого внимания указание на «Среднюю Азию» как регион существования так называемых переходных форм. Это напоминает современные представления о контактных зонах. Он предвидит, что «коммерческо-политические связи» со странами Восточной Азии, особенно с Китаем, будут установлены «на долгие времена», что Китаю, этой одной из самых отсталых в те времена восточных стран, предстоит сыграть важную и большую роль в «будущих политических комбинациях». Имея в виду именно практические и научные цели изучения Китая и его соседей, он и анализирует переведенный им источник. Здесь сказались, вероятно, и его политические настроения как представителя класса буржуазии. Он ратует за «расширение политических и торговых горизонтов» до Китая и Индии, с некоторой долей киплинговского, колониального энтузиазма восторгается их естественными богатствами. Это подтверждается его собственным примером «бунта Киргизов». Он обвиняет «власть имущих... нашего отечества» в том, что они пытались насильно русифицировать киргизское население, ввести у них «формы европейской администрации». М. Н. Суровцов делает это не из жалости к киргизам, а лишь с целью предостережения от подобных «ошибок». «Немалую услугу человечеству и особенно нам, Русским, оказал бы Китай своими тонко-дипломатическими изворотами в сношении с кочевниками Средней Азии, оседавшими у его стен, если бы мы покороче познакомились с ним. Это, говорю, потому важно для нас, для наших дальнейших видов в Средней Азии, что некоторые из власть имущих институтов нашего отечества наделали множество ошибок при сношении с оными кочевниками, при установлении у них форм Европейской администрации. Я разумею бунт Киргизов по поводу введения у них русской администрации... Между тем как Китайское правительство никогда не делало таких ошибок и, если не всегда умело справляться с кочевыми ордами дипломатически, то, по крайней мере, действовало естественным, более надежным путем: поселением между ними своих подданных, как-то: торговцев, ученых, жрецов, ремесленников и пр., таким образом, втянув их в свои сети, окончательно смыв их индивидуальные черты, превращало кочевника в оседлого Китайца» (л. 1). [187]

Из приведенных цитат мы видим, что исторические взгляды М. Н. Суровцева отличаются наивностью и эклектизмом, характерными для «научного» и «исторического» девятнадцатого века. Так, сравнивая Китай с Грецией и Римом, он приходит к выводу: «Китайский мир своим тысячелетним существованием доказывает нам, что государство тогда только может жить долгие времена, когда оно будет обладать высшей перед другими — соседними — цивилизацией, не будет бессмысленно стремится к восприятию чужих элементов, часто разлагающих самый состав государственного строя» (л. 2). А«вековую привязанность народа к известному строю» обусловливают, по его мнению, «географические причины», прежде всего «климатические особенности». Подтверждение этой мысли автор видит в истории древней Греции и Древнего Рима, которые «пали под давлением чуждых элементов, принятых ими». С одной стороны, здесь традиционное, идущее еще из средних веков, объяснение гибели великих государств и культур вмешательством варваров, но, с другой, и нечто большее, а именно — попытка постановки проблемы культурного взаимодействия различных цивилизаций. Вопрос этот особенно актуален в наши дни.

Достаточно прогрессивным для своего времени нужно признать и стремление М. Н. Суровцова объяснить политическое могущество того или иного народа его «материальным положением» (л. 56). Он не пользуется таким понятием, как «исторический прогресс», но, судя по некоторым высказываниям, данная проблема его занимает. Он близок к формирующейся в то время циклической теории, представленной немецким историком Леопольдом фон Ранке: «Каждая эпоха находится в непосредственной связи с Богом». Киданьская династия «вызвана была на историко-политическую сцену той же самой силой, за счет которой она возросла и которой была задавлена в период своего владычества за Великой стеной, в период развития китайской гражданственности и ее усыпляющей обстановки» (л. 11). Сравнивая двух киданьских императоров — Дао-цзуна и Ши-цзуна, живших с интервалом в столетие, М. Н. Суровцов понял, что их объединяет: оба стремились «поднять национальный дух, засыпавший под влиянием окружающей обстановки» (л. 21).

История государства чжурчжэней повторяет историю государства киданей, но чжурчжэни были менее китаизированы, поэтому сохранили свой «воинственный дух». Это проявилось, по мнению М. Н. Суровцова, даже в поступках их последних правителей: изнеженный, испорченный китайским влиянием киданьский император Тянь-цзо бежал из осажденного города, а чжурчжэньский Ай-цзун предпочел самосожжение (л. 77). Думается, что перед нами не простое подражание западной или восточной историко-философской традиции, а попытка разобраться в ситуации самостоятельно.

Автор «Цидань го чжи» Е Лунли гибель киданьской династии объяснял вмешательством Неба и развитием государства, подобно любому биологическому организму. В соответствии с давней китайской исторической традицией, он отмечает: «Как говорит предыдущая история, если гибнет одна деспотическая династия, на смену ей обязательно приходит другая, поэтому Агуда, живший при императору Тянь-цзо, — это тот же Абаоцзи, живший при Поздней династии Тан. Когда кончается момент наивысшего подъема, в реке Цзин начинают течь грязные воды, а в это время такими же грязными становятся дела людей... Наблюдая за неразумным правителем, можно сказать, что о нем болит сердце, но разве его существование, гибель и замена другим не зависят от воли Неба?» ²⁸. М. Н. Суровцов же в первую очередь выделил влияние китайской культуры и, как следствие, утрату киданями их самобытности, разрыв связи между народом и правительством (л. 77). Под отсутствием связи между народом и правительством он подразумевает возникшее глубокое противоречие между китаизированной аристократической киданьской верхушкой и верными народным обычаям племенными массами.

История киданей рассматривается М. Н. Суровцовым в неразрывной связи с историей дальневосточного региона в целом и Китая в частности. Это было обусловлено не только его общеисторическими воззрениями, но и тем, что в данном случае он основательно зависел от основного источника — «Ляо ши», а составителей хроники интересовали именно взаимоотношения Китая и киданей. Китай для М. Н. Суровцова не только «колыбель европейских народов, откуда они вынесли основные формы миросозерцания» и некоторые великие изобретения (книгопечатание, бумага, компас), но и мощный очаг цивилизации, под влиянием которого находились соседние государства, многочисленные кочевые роды и племена. Это не менее мощный очаг, чем западноевропейский, ведь и «на пресловутом Востоке могут родиться и действовать такие же люди, как и на Западе» (л. 17). И здесь развивается «городская жизнь», которая порождает порок. Поэтому, хотя миросозерцание китайцев и «нехитрое», но сами они «не совсем безупречные». Чем цивилизованнее государство и образованнее общество, тем оно порочнее, но и долговечнее, ведь они не стремятся к «бессмысленному» копированию чуждых элементов культуры (л. 6). Кидани же, по его мнению, понимали «различие начал, на которых основывали свой быт две национальности», и стремились отделить себя, устраняя, таким образом, диссонанс, ведущий всегда к «печальным результатам» (л. 75 об.). [188]

Порочной оседлой цивилизации М. Н. Суровцов противопоставляет «первобытные нравы» кочевников, которые «чисты и безыскусственны». Отчасти он противоречит себе, тоже стремясь к «благоустроенной, гражданской жизни» (л. 64). Вслед за Монтескье, М. Н. Суровцов заявляет, что «восточные деспоты вообще избегают раздражать народ» (л. 64 об.), поэтому, вероятно, Восток не знает революционных потрясений. Он не раз высказывает мысль: кочевые народы не только не уступают в чем-либо земледельческим, но и в определенном смысле выше их. Воинственность кочевников противостоит «китайской трусости» и «китайской гражданственности», культура их не примитивна, а своеобразна, и воинственность — один из ее элементов. Эти культуры не просто сосуществуют, они противостоят друг другу.

Кочевникам М. Н. Суровцев явно симпатизирует, а история Китая его интересует лишь как дополнение к истории киданей. Рассматривая доимперский период истории киданей, он особое внимание уделил методам китайских правителей по «привлечению Среднеазиатцев в сети своей обстановки». Насильственные методы, например, «бумажное разделение на округа (по образцу Китая) и введение на землях кочевников китайской администрации, не приводили к желательным результатам», а «подарки и посулы», торговля, приемы при дворе, поселение среди китайского населения почти всегда оправдывали себя. Оседлый образ жизни и «другие роды деятельности» кидани заимствовали от Китая. М. Н. Суровцову неплохо удалось показать конфликт двух миров и в период существования империи Ляо. В целом, по его мнению, китайское влияние на киданей носило разрушительный характер. Хотя слияние китайского и национального элементов, с точки зрения отдельных киданьских правителей, позволили ослабить влияние первого «и таким образом парализовать его мощное, усыпляющее влияние на дух первенствующей нации» (л. 75), кидани постепенно утратили национальные особенности культуры, что и было «причиной их скорого исчезновения с политического, а затем и с физического горизонтов» (л. 21).

С точки зрения М. Н. Суровцова, кочевники внесли немалый вклад в развитие всего человечества и предложили свой вариант развития, в частности, свой вариант государственности, который планомерно уничтожался китайцами. Кстати, пожалуй, именно М. Н. Суровцов впервые употребил в литературе особый термин — «кочевая империя», который стал так популярен на исходе XX века (л. 32, 32 об.). Как синоним он употреблял выражение «инородческие империи» (л. 45 об.).

Свой вывод о глубоком отличии мировоззрения кочевников и оседлых китайцев М. Н. Суровцов проводит с помощью обзора жизни и деятельности отдельных высокопоставленных женщин киданьской империи. С его точки зрения, женщина — «импульс общественной артерии» (л. 100), по ее положению можно судить о характере общества. Если сначала женщины (например, императрица Шулюй) могли основательно влиять на политические события, то по мере усиления китайского элемента положение женщин при дворе ухудшилось. Их дрязги и интриги начали отрицательно сказываться на общем состоянии дел в государстве. Именно в разделе о положении женщин М. Н. Суровцов изложил свою концепцию истории киданей, привел свою периодизацию истории Ляо по императрицам династии: первый период —Шулюй-Жуй-чжи; второй период — Жуй-чжи-Цинь Ай; третий период — Цинь Ай-Вень-фэй.

История киданей и их восточного государства находит достаточно полное и подробное изложение в работе М. Н. Суровцова. Первая проблема, которую он затрагивает, была проблема их происхождения. В это время было очень популярно мнение французского ученого А. Ремюза о тунгусском происхождении киданей. М. Н. Суровцов, как уже указывалось, считал киданей предками маньчжуров. В этом отношении он, на наш взгляд, совершенно безосновательно сделал шаг назад по сравнению с работами Н. Я. Бичурина и В. П. Васильева. Свою точку зрения никакими доказательствами он не подкрепил. Современная синология считает киданей, по крайней мере, «монголо-язычными».

Проблемы происхождения киданей и их расселения в общем виде представлены М. Н. Суровцовым во введении. Родословную киданей он выводит, вслед за составителями «Ляо ши», из дунху черезсяньбийцев: кидани — это «первые исторические выходцы с Юго-Восточной окраины Сяньбийских гор, жившие политически 200 с лишком лет у Великой Китайской стены и порабощенные, под конец, другими выходцами из глубины Маньчжурии — чжурчжэнями» (л. 3). О начале самостоятельной истории киданей М. Н. Суровцов пишет на основе «Ляо ши»: «Когда же Мужун Хуан разбил Сяньбийский союз (т.е. поколение), то он распался, а остальные части его получили разные наименования, между которыми встречались записанные историей: 1) Юй-вэнь, 2) Кумоси, 3) Ци-дань (Кидань). При Юань-Вэйской династии (Тобаской, 386-550) мы встречаем более обильные известия о киданях, уже окончательно отделившихся от Кумоси и живущих отдельно, своими собственными силами. Киданьское государство, говорится в истории, находится на востоке от Кумохи (Хисцев). Они были различны с ними по роду (цзу), но одинаковы по происхождению (лэй)...» (л. 4). Он не вникает глубоко в эту сложную проблему. Свидетельством некоторой его растерянности служат слова о том, что [189] «китайские историки как-то глухо, неясно выражают оба этих народца» (т.е. киданей и кумоси) (л. 4). Тем не менее, в целом М. Н. Суровцов достаточно подробно осветил додинастийный период истории киданей. Он остался верен себе, уделив наибольшее внимание «внутренней жизни» этих племен. Описывая события VI в., он рассказал об их разделении сначала на 10, а потом на 8 «аймаков» (кочевий). Появляющихся в это же время да-жэней (букв. «большие люди») М. Н. Суровцов характеризовал как сеймовых начальников, т.е. отметил социальные изменения в киданьском обществе, связанные со значительной эрозией родового строя. Вместо «старшин» народными собраниями киданей стали «заведовать» «богатые» и «могущественные» да-жэни. Изменился и характер отношений между да-жэнями и остальной массой киданей, т.е. шли процессы разложения прежней социальной структуры и складывания характерной для феодального общества «вертикальной» монархической структуры. Таким образом, М. Н. Суровцова можно считать первым в отечественной науке исследователем, попытавшимся осветить и понять «темные века» киданьской истории. Политическую историю государства Ляо М. Н. Суровцов разделил на три периода:

1. «Амбагяневский»: образование и становление государства, резкое расширение территории обитания, милитаристская внешняя политика.

2. Начинающийся с Шэн-цзуна: окончательное становление государственных и общественных институтов «по китайскому образцу», гражданское развитие, расцвет и апогей могущества империи.

3. Правление Дао-цзуна и Тянь-цзо: стагнация и упадок, китайская «гражданственность» окончательно вытесняет киданьскую «воинственность», что приводит к падению империи.

Особое внимание он уделил времени правления Абаоцзи, которого на маньчжурский манер именовал Амбагянем. Эта традиция, по сути, идет от его учителя В. П. Васильева: хотя в китайской транскрипции почетное имя первого киданьского правителя произносится «Абаоцзи», «но "Удай" называет его ближе к Аньба-цзянъ, а ученый комитет при Цянь-лун переделывает это слово в Амбагянь, говоря, что на нынешнем солонском языке это слово значит "великий человек". Очень немудрено, что слово "Абаки" было не собственное имя этого государя, а его звание: "амба" на маньчжурском языке значит "большой ", слово "гянь ", может быть, образовалось из китайского "жень " — "человек"» ²⁹. По мнению М. Н. Суровцова, существовали и предпосылки установления монархической власти Абаоцзи. Еще в додинастический период, благодаря «собиранию естественных богатств», развитию земледелия и литью денег, была заложена экономическая основа могущества киданей. Сказался и талант полководца Абаоцзи, который еще при каганах Силицзи и Циньдэ совершил ряд блистательных походов и покорил многие племена, «что больше увеличивает их (киданей) силы как физические, так и моральные, потому что они видят себя обладателями других», желая «в будущем еще больших приобретений» (л. 10). Именно за счет войны в средние века «складывались условия для установления автократии правителя экзополитарной кочевнической структуры» ³⁰.

Киданям «повезло» и в другом: Китай был занят в это время своими внутренними проблемами и значительно ослабел. На киданей обрушились различные стихийные бедствия, и «народ сменяет Циньдэ и передает власть старшему сыну Силицзи Амбагяню». Надо отметить, что есть и другая версия перехода власти к Амбагяню после смерти Циньдэ, зафиксированная в «Цидань го чжи». М. Н. Суровцов основывается на «Ляо ши», поэтому приводит ее версию. Скорее всего, верна именно версия «Ляо ши», но М. Н. Суровцов данной проблемы не видит. Это не значит, однако, что кроме официальной хроники он не знает других источников. Сообщая, что Абаоцзи нарушает традицию переизбрания вождей каждые три года, «пробыв начальником в продолжение 9 лет, не хотел сменяться, несмотря на просьбы всего народа и старейшин,.. наконец, просил отделить его с одним улусом, потом, созвавши старшин прочих поколений, коварно предал их смерти, после чего сделался единственным повелителем киданей» (л. 9), М. Н. Суровцов использовал материал не из «Ляо ши». В «Ляо ши» и «Дайляо гуруни судури» (маньчжурском варианте) сообщается, что Абаоцзи пришел к власти после смерти своего дяди Циньдэ (901-906), «после чего все чиновники пожелали объявить ханом Тай-цзу Абаоцзи в соответствии со словами завещания» ³¹.

Принятие Абаоцзи в 916 г. императорского титула Тянь-хуан-ван, в соответствии с нормами китайского этикета, привело к серьезным изменениям в формах и методах правления. М. Н. Суровцов попытался их проследить. Он отмечает, что император стал «начальной функцией всех дел в государстве», отстранив народ от управления. Это способствовало становлению элементов государственной власти, формированию бюрократического аппарата. К этому времени кидани стали реальной и могущественной политической силой, и начала формироваться имперская политика. Усилилась борьба с Китаем, но на этот раз уже из-за влияния на отдельные территории Восточной Азии. Кидани активно поддерживали внутренние распри в китайском государстве, проявляя «двуличность» в политике (л. 128). До определенной степени М. Н. Суровцов идеализирует Абаоцзи: «Все это делалось живо, умно, конечно, иногда не без недостатков, свежо, с явным сознанием [190] утвердить новый начавшийся строй, вести народ к славе и материальному обогащению» (л. 12). Деятельность же его преемника Дэгуана (Тай-цзуна) «на сцене внутреннего устройства государства, достигшего при нем апогея своего территориального притеснения, заключалась в развитии тех зачатков, которые были положены его отцом» (л. 13). Ши-цзун, Му-цзун и Цзинь-цзун придерживались линии Абаоцзи. Правление Цзинь-цзуна, по мысли М. Н. Суровцова, завершает первый период истории Ляо — период активной внешней политики. Это было время, когда империя достигла апогея культурного развития (л. 15, 86).

Второй период открывается деятельностью Жуй-чжи, матери Шэн-цзуна, ставшей «истинной устроительницей государственных дел» и давшей «начало новому порядку вещей — порядку внутреннего развития государства в блестящее царствование ее сына Шэн-цзуна» (л. 86). Наиболее важным событием было заключение в 1004 г. так называемого Шаньюаньского мира. Об этом, однако, М. Н. Суровцов говорит довольно скупо и с некоторыми ошибками. К самому факту заключения мирного договора он относится негативно, ибо установление мирных отношений, по его мнению, привело к еще большему проникновению китайского элемента в киданьское общество. Далее в конспективной форме он изложил наиболее важные мероприятия в различных сферах — экономической, законодательной и др. Основная предпосылка будущей гибели государства, как считал М. Н. Суровцов, заключалась в китаизации киданей. Под китаизацией здесь понимается восприятие чисто внешних атрибутов чужой культуры. Можно предположить, что в такой специфической форме М. Н. Суровцов впервые (по крайней мере, в отечественной науке) подступился к культурологической проблеме взаимодействия культур.

Правление Дао-цзуна и Тянь-цзо, т.е. третий период истории государства, М. Н. Суровцов рассматривает особенно подробно. Общество уже было нездорово, и вся деятельность замечательного правителя преследовала достаточно скоромную цель — «не своими деяниями на военной сцене, а внутренней работой, знаменательной идеей пересоздать общество и отвратить его падение» (л. 19). Но восстания вассальных государств, интриги при дворе ясно говорили об ослаблении военной мощи и авторитета династии, деградации самого общества. Сравнивая личности Дао-цзуна и Тянь-цзо, М. Н. Суровцов все больше углубляется в проблему роли личности в истории. Историко-политический обзор заканчивается описанием гибели империи и походом Елюй Даши на запад. В целом, М. Н. Суровцов достаточно уверенно и последовательно проиллюстрировал собственную концепцию истории киданей, смог поднять целый ряд важных проблем: взаимодействие кочевых и земледельческих обществ, взаимоотношения властей и народных масс, роль личности в истории и др.

Как видим, в определенном отношении М. Н. Суровцов отошел от тематики, которую рекомендовали на кафедре, выбрав свой путь, видимо, считая культурологические и социально-экономические вопросы более важными. Это, разумеется, было связано с особым интересом к экономике и социальным отношениям. Он видит прямую зависимость между уровнем экономического развития государства и его ролью на международной арене: «...с развитием материальных сил развиваются и другие силы: умственные, этические, нравственные и т.д., что и дает возможность народу играть более или менее активную роль в среде других соседних государств». Развитие же экономики напрямую связано с развитием наук, иначе говоря, с научно-техническим прогрессом (л. 56, 56 об.). Сфера же науки, «при известном направлении, не усыпляет деятельность гражданина, а, напротив, порождает ее еще в больших размерах, давая пищу его уму» (л. 75). Подобный подход только намечался в тогдашней науке, и М. Н. Суровцов был одним из пионеров.

Таким образом, кидани, по мнению М. Н. Суровцова, смогли заложить основы для будущего «взлета», заняв такую территорию, которая, в соответствии с «законом равновесия», обеспечивала «равномерность» населения и скота «с тем количеством пищи, которую может давать ему известная местность» (л. 62 об.). Такая, говоря современным языком, мальтузианско-евразийская методология, помогла исследователю представить подробный рассказ об экономическом развитии киданей. М. Н. Суровцов ответил на все вопросы, связанные с границами киданьской империи, политической историей и т.д., но акцент сделал на социально-экономической проблематике (этому посвящена вся работа, за исключением первой тетради).

С сожалением приходится констатировать, что после М. Н. Суровцова возобладал интерес к политической истории. В Европе лишь синологи К. А. Виттфогель и Фэн Цзяшэн обратили особое внимание на экономику, в Японии — Симада Macao, а в России — Л. И. Думан и Л. Н. Рудов ³².

Сведения из экономической жизни киданей М. Н. Суровцов, вслед за авторами «Ляо ши», излагал по указам императоров, поэтому в работе нет систематического экономического обзора. Тем не менее, общая картина экономического развития налицо. Есть сведения о прекрасном состоянии скотоводства, деятельной работе императоров по распространению земледелия (запрещение войскам вытаптывать поля, создание команд по уничтожению саранчи и строительство «запасных амбаров с хлебом, запасы которых распространялись среди населения в трудное время») (л. 57-58). Новым в экономических взаимоотношениях оседлых и кочевых народов [191] было установление регулярного налогообложения земледельческого населения. М. Н. Суровцов перечислил указы, ставшие юридической основой для целой системы налогов (земельный, торговая пошлина на рынках или перевалах, налог на военные нужды). Впервые именно им был осуществлен перевод разделов «Ляо ши» (цз. 59, 60), посвященных экономическому аспекту истории киданей. Приводимые им сведения уникальны и характеризуют своеобразие киданьской экономики.

Проблемы культуры рассматриваются исследователем выборочно. В «Ляо ши» нет специальной главы, посвященной религиозным воззрениям киданей. Однако М. Н. Суровцов смог синтезировать разрозненные сведения и нарисовать сравнительно полную картину религиозной жизни империи. Во второй половине XIX в. изучение различных восточных культов и вер находилось в зачаточном состоянии, поэтому даже за немногочисленные сведения справочного характера, приводимые в исследовании, М. Н. Суровцова можно признать пионером в данной области. Он критически относился к распространению различных учений в империи. С его точки зрения, это вело к расколу общества, к исчезновению самобытности и целостности киданьской культуры. «Отсутствие единства в религиозных воззрениях народа — причина его упадка, как политического, так и физического (утрата национальных особенностей массы)... Таков взгляд мой на значение религии» (л. 82). Однако противоречивость конфессиональной ситуации в государстве он видит и в ином: «То, что получено извне, никогда не может создать из народа крепкое, государственное тело, и только то, что выработано веками народной жизни, есть основной рычаг, поддерживающий самый состав государства. Таким рычагом и была отчасти шаманская религия». С другой стороны, шаманизм «не предписывает никаких нравственных тенденций, не может сплотить народ и, следовательно, создать из него единое крепкое государственное тело» (л. 82). Причина этого виделась М. Н. Суровцовым в том, что «религия для Востока не играла той роли, какая ей выпала на Западе. Здесь полный индифферентизм, равнодушие, крайнее игнорирование единства религии, между тем, как у нас, на Западе, на этом, кажется, и держится вся государственная жизнь. Восточное государство держится до поры до времени другими рычагами: единством закона, единством крови, единством верховной власти, но не религией. Так что, не ошибаясь, можно сказать, что религиозная сфера киданей была широка (четыре религии), но она не имела никакого значения для государственной жизни, и мы видим, что при первом толчке, при первом крике(выражение китайской истории) Северных варваров, государство (династия) пало политически, а народ должен был подпасть под иго победителей» (л. 82). Мысль далеко не бесспорная, тем более, когда речь идет не о Востоке вообще, а лишь о Дальнем Востоке.

Непосредственно с религией связаны и многочисленные обряды, церемонии, подробно описанные М. Н. Суровцовым. Эти 20 обрядов он не классифицировал и эволюцию не описал, хотя их изменение под влиянием китайской культуры было налицо ³³. Влияние Китая, тем не менее, исследователь видел не только в том, что императоры киданей переняли китайские церемонии, особенно те, которые способствовали возвеличиванию фигуры императора (правители кочевых империй «с принятием императорского титула немало заботились о приобретении этих атрибутов верховной власти, потому что без них, по заимствованной от Китая мысли, не могла с достоинством существовать и сама императорская власть»), но и в том, что они переняли китайский взгляд на них: «Нельзя не признать также и того, что церемонии, как и вообще все заимствования от монархического Китая, были одной из мер, которыми пользовались киданьские императоры для своих прямых насущных целей, т.е. в деле укрепления своей власти среди подданных кочевников» (л. 32). Описания различных церемоний М. Н. Суровцова сохраняют свое значение в силу их уникальности.

Влияние китайской цивилизации, по мнению исследователя, проявилось и в законодательстве киданей (особенно уголовном). В ранний период истории кидани не имели своего уголовного кодекса, «потому что первобытные нравы, благодаря своей относительной чистоте и безыскусственности, чуждые тлетворного прикосновения разлагающихся пороков и отличающиеся поэтому меньшим процентом уголовных преступлений, не вызывали потребности введения репрессивных, карательных мер уголовного закона» (л. 64). Именно процесс внутреннего развития общества, имущественное и социальное расслоение, складывание монархической власти приводили к формированию законодательной базы. Немалую роль в развитии этого процесса и появлении киданьской специфики сыграли контакты с Китаем. Достаточно подробно М. Н. Суровцовым освещена история киданьского права, различные этапы развития уголовного законодательства. Отметил он и специфику этого законодательства: наличие отдельных законов для киданей и китайцев, особая роль обычаев и традиций, жестокость (следствие несоразмерности наказания и преступления) и др.

Изучая экономику, уголовное законодательство, обряды, церемонии, религию, музыку и положение женщин, М. Н. Суровцов пытался доказать: киданям «удалось довести свое материальное положение до более или менее удовлетворительных результатов, особенно в деле разработки руд, мануфактурной промышленности и правильных торговых сношениях с соседними государствами», они уже «вполне освоились с оседлым образом [192] жизни» (л. 56). «Занятие скотоводством не представляло особого интереса, хотя они не оставляли заниматься им и в период оседлой жизни, и мы видим, что оно находилось у них в цветущем состоянии до самой эпохи Тяньцзо». Оседлый образ жизни и «другие роды деятельности» кидани заимствовали от Китая. Влияние широко распространенного в XIX — первой половине XX в. китаецентризма на работу М. Н. Суровцова бесспорно: «...весьма естественно встречать в истории народов стремление к большему развитию материальных средств, высказывающееся в различных постановлениях, более или менее обусловливающих правильный процесс обогащения государства. Кидани в этом отношении не отставали от других народов и стремились по возможности развивать свое материальное богатство, лучшим доказательством чего может служить ряд императорских указов и постановлений... Но надо заметить, что собственными, единичными силами они сделали бы весьма мало, и только при посредстве цивилизованного Китая, его вековых опытов, им удалось довести свое материальное положение до более или менее удовлетворительных результатов...»(л. 56). В наши дни эта же мысль звучит несколько иначе: «Кочевые империи возникали как средство адаптации к крупным земледельческим государствам» ³⁴.

Характерными язвами общества в то время были запрет частной инициативы в промышленности, госрегулирование всей экономической жизни, коррупция, кумовство, «московское волокитство», «канцелярская тайна» европейского законодательства, поляризация верхов и низов общества. М. Н. Суровцов приводит китайскую пословицу: «Верх и низ должны пользоваться удобствами» (л. 56 об., 61, 73 об., 74). В подобных случаях «высказывается и отчуждение высших слоев от массы и, пожалуй, непонимание законов развития торговли, для которой нельзя класть рамок» (л. 60 об). «Главная причина падения» киданьской «династии (а не народа) заключается в том, что между правительством и народом не было внутренней связи, взаимной поддержки, той солидарности, которая так резко высказывается в Европейских государствах (указываю на современное событие: войну Пруссии и Франции, где в одной из сторон, Прусской, так сильно проявилась эта поддержка... Династия же Наполеонидов пала потому, что воинственное настроение было только в высших сферах, представителем которых явилось воинственное министерство» (л. 77 об).

Таким образом, М. Н. Суровцов демонстрирует свой цивилизационный подход, подробно отмечая особенности китайского, по его мнению, дальневосточного «мира»: замкнутость («замкнутый, узкий мир огромной части человечества, жившего и доселе живущего на одних и тех же основах, на глубокой привязанности народной массы к заветам древности и на небольшом нравственно-политическом кодексе уважения к старшим»); географическая и климатическая локальность («обусловленность географическими причинами»), китаецентризм, т.е. этноцентризм. Киданьская империя, по его мнению, создала свой «мир», став «коренным государством» («бень-го») для соседей. Само выражение «коренное государство» неоднократно встречается на страницах рукописи. Другими особенностям китайского мира М. Н. Суровцов считал традиционализм, стабильность существования («неизменяемость»), его длительность («тысячелетняя»), «древность» зарождения, самобытность и оригинальность, позволявшие «отчуждать» «посторонние элементы», уникальность исторического развития, цивилизационно-культурный экспансионизм («общение с другими, посторонними элементами, из которых можно почерпать новую энергию и обновление своим силам»), привлекательность своего «имиджа» для других, не только «соседних», но и отдаленных («Запад») цивилизаций, умение «уживаться» с ними, наличие «истинного просвещения», которое способствовало развитию всех форм общественной жизни и, в то же время, являлось «сдерживающей силой» от преступлений, особое значение литературы и письменности, предельная централизация государства и особая сила «верховной власти», не нуждавшейся в «увековечении понятия о себе такими постройками», как в древнем Египте (л. 2, 3, 25, 45 об., 46, 71).

Перед нами в некотором смысле одна из первых попыток дать описание «цивилизации» («мира») как феномена. Разумеется, она далека от научного идеала и достаточно случайна, ибо сам М. Н. Суровцов перед собой такой цели не ставил. Однако нельзя отказать ему в профессиональной зоркости и исторической наблюдательности.

Большое значение исследователь придавал роли личности в истории. Для него крайне «занимателен» «факт, который так часто встречается на Востоке и особенно в Средней Азии, а именно, «значение вождя, полководца, энергия одного лица, обладающего железной волей и быстротой в натиске» (л. 7). Идеалом такого рода для него являлся Чингисхан. Каждого из киданьских правителей М. Н. Суровцов характеризует предельно подробно, с глубоким знанием не только индивидуальной (л. 77), но и социальной психологии. У него есть «любимые» императоры, которые оказали наиболее существенное влияние на развитие государства и «заботились о благе людей». Как уже отмечалось, он, например, идеализировал Абаоцзи.

Таким образом, при всей противоречивости методологического подхода к исторической проблематике, М. Н. Суровцов провел последовательный в методическом отношении анализ и, имея собственное [193]представление об истории киданей и их «быте», создал оригинальное научное сочинение, значительно обогатившее тогдашнюю историческую науку знаниями об одной из интереснейших страниц восточноазиатской истории в средние века. Помимо отмеченных выше недостатков, работе М. Н. Суровцова присущ и ряд недочетов, вероятно, обусловленных спешкой. Он, например, не опирается на исследования своих предшественников. Анализ самой «Ляо ши» довольно однобокий, поскольку данные из нее не сравниваются со сведениями других источников. В то же время он абсолютно верно, вразрез с традиционной китайской националистической концепцией, оценивает историческую роль киданьского государства. М. Н. Суровцов рассматривает его как независимое в политическом и культурном отношениях, считая, что «киданьская династия... вызвана была на историко-политическую сцену тою же самой силой, на счет которой она выросла» (л. 10). Не всегда он последователен в своих утверждениях, не всегда видит истинную подоплеку тех или иных событий.

В заключении по разделу об уголовном законодательстве М. Н. Суровцов пишет: «Я с истинным прискорбием должен заметить, что в моем очерке найдется много необъясненного, много непонятного, эпизодически вставочного, и поэтому просить компетентного судью указать мне мои недостатки в сем очерке (да и вообще во всей представленной работе), которые, однако ж, произошли большей частью от срочности работы, и, таким образом, доставить мне возможность более лучшего, осмысленного представления той же самой области в моих последующих работах» (л. 79).

Представилась ли ему такая возможность? Смог ли он повысить свой методический уровень и углубить знания в области средневековой истории? Мы этого не можем сказать. Но компетентный судья для его труда нашелся, и мы с удовлетворением присоединяемся к его высокой оценке. В. П. Васильев в рецензии на работу М. Н. Суровцова писал: «Автор этой диссертации старался изложить почти всю историю киданей, как она до сих пор не была изложена ни одним ученым, ни русским, ни западноевропейским. Он воспользовался той официальной историей этой династии, которую никто до сих пор не разрабатывал»³⁵. Учитывая великолепный отзыв профессора В. П. Васильева, «собрание факультета Восточных языков 1 февраля 1871 года» постановило: «Автора диссертации под № VIII с эпиграфом "Тени минувших веков прошли предо мной в отдалении" удостоить награды ЗОЛОТОЙ МЕДАЛЬЮ» ³⁶. Принимая во внимание высокое качество перевода «Ляо ши» и монографический характер исследования, можно смело утверждать, что работа М. Н. Суровцова не утратила научного значения. Помимо чисто практического интереса, она любопытна и как попытка проанализировать историю киданей с точки зрения более широкой и сложной проблемы — взаимоотношений различных культур и цивилизаций. Это неординарное исследование ярко демонстрирует новые, подчас неожиданные возможности анализа киданьской истории.

Комментарии

1. Васильев Л. С. Феномен власти-собственности // Типы общественных отношений на Востоке в средние века. — М., 1982. — С. 60.

2. Храповицкий М. Д. События в Пекине при падении Минской династии // Тр. Рос. дух. миссии в Пекине. — СПб., 1857. — Т. 3. — С. 1-102.

3. Скачков П. Е. «Бичуринский период» русской синологии // Проблемы Дальнего Востока. — 1975. — № 1.

4. Суровцов М. Н. О владычестве киданей в Средней Азии // Архив востоковедов ЛО ИВ РАН. — Фонд А. М. Позднеева, № 44, ед. хр. 278. Далее ссылки на эту работу даны в тексте в круглых скобках с указанием страниц. О М. Н. Суровцове и его работе см.: Пиков Г. Г. Историологические взгляды М. Н. Суровцова // История и культура Востока Азии: Мат-лы междунар. науч. конф. — Новосибирск, 2002; Пиков Г. Г. Из истории исторической и политологической мысли. М. Н. Суровцов: Краткая биография, характеристика сочинения, основные взгляды // История и социология государства: Сб. науч. тр. — Новосибирск, 2003; и др.

5. Архив СПГУ. — Ф. 4, ед. хр. 3610, св. 3522, л. 9.

6. Там же. — Л. 7-8.

7. Там же. — Л. 5.

8. ПСЗРИ. — Собр. 2-е. — СПб., 1861. — Т. 36, отд. 1. — С. 561.

9. Там же. — С. 562.

10. Журнал заседаний Совета ИСПУ. 1 декабря 1868 // Протоколы заседаний Совета ИСПУ (с приложениями). — СПб., 1870. — Д. 15.

11. Архив СПГУ. — Ф. 4, ед. хр. 3610, св. 3522, л. 24.

12. Там же. — Л. 3.

13. Архив СПГУ. — Ф. 4, ед. хр. 3610, св. 3522, л. 2.

14. Главный архив МИД. — Фонд Департамента личного состава и хозяйственных дел, исполнит, отд-е, 1 стол, 1873, д. 151, л. 130.

15. Там же. — Д. 2, оп. 117, л. 6.

16. Там же. — Л. 4.

17. Там же.

18. Бичурин Н. Я. Записки о Монголии, сочиненные монахом Иакинфом. — СПб., 1828. — Т. 1, ч. 1-2; Бичурин Н. Я. История первых четырех ханов из дома Чингисова. — СПб., 1829; Бичурии Н. Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. — М.; Л., 1950-1953. — Т. 1-3; Бичурин Н. Я. Собрание сведений по исторической географии Восточной и Срединной Азии. — Чебоксары, 1960; Васильев В. П. История и древности восточной части Средней Азии от 10 до 13 века. — СПб., 1857; Васильев В. П. История и древности восточной части Средней Азии от X до XIII века // Тр. Вост. отд-я Рус. археолог, общ-ва. — СПб., 1859. — Т. 3-4; Васильев В. П. Записка о монголо-татарах. — СПб., 1886; Скачков П. Е. «Бичуринский период» русской синологии // Проблемы Дальнего Востока. — 1975. — № 1.

19. Крузенштерн И. Ф. Путешествие вокруг света в 1803, 1804, 1805 и 1806 годах на кораблях «Надежда» и «Нева». — СПб., 1810. — Ч. 2. — С. 338.

20. Скачков П. Е. «Бичуринский период» русской синологии // Проблемы Дальнего Востока. — 1975. — № 1. — С. 186.

21. Бартольд В. В. Анналы. — М., 1923. — С. 261.

22. Васильев В. П. История и древности восточной части Средней Азии от X до XIII века. — СПб., 1857. — С. 3.

23. Протоколы заседаний Совета ИСПУ за первую половину 1870-1871 академ. г. (с приложением). — СПб., 1871. — № 15. — С. 136.

24. Е Лун-ли. История государства киданей (Цидань го чжи). — М., 1979. — С. 340-341.

25. Архив СПГУ. — Ф. 14, оп. 3, д. 15539, л. 3.

26. Там же. — Л. 25.

27. Там же. — Д. 15533, л. 29.

28. Е Лун-ли. История... — С. 224.

29. Васильев В. П. История и древности... — С. 13.

30. Крадин Н. Н. Структура власти в государственных образованиях кочевников // Феномен восточного деспотизма. — М., 1993. — С. 204.

31. Дайляо гуруни судури (История государства Великое Ляо) / Пер. с маньчж. Л. В. Тюрюминой. — Новосибирск, 1974. — С. 11 (рукопись).

32. Wittfogel K. A., Feng Chia-sheng. History of Chinese Society — Liao (907-1125). — Philadelphia, 1946; Рудов Л. Н. Кидани // Дальний Восток. — М., 1961.

33. Wittfogel К. A., Feng Chia-sheng. History of Chinese Society — Liao (907-1125). — Philadelphia, 1946. — P. 225.

34. Крадин Н. Н. Кочевничество в цивилизационном и формационном развитии // Цивилизации. — М., 1995. -Вып.3.- С. 176.

35. Протоколы заседаний... — 1871. — С. 136.

36. Архив СПГУ. — Ф. 14, оп. 3,д. 15539, л. 3; Протоколы заседаний... — 1871. — С. 137.