Послесловие, ч. 2, тетр. 4

Источник - http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/china.htm

ИСТОРИЯ ЖЕЛЕЗНОЙ ИМПЕРИИ

[ИСТОРИЯ ДИНАСТИИ ЛЯО]

ЛЯО ШИ

М. Н. Суровцов.

О владычестве киданей в средней Азии: историко-политический обзор деятельности киданей от начальных известий о появлении народа и основании им династии Ляо до падения сей последней на западе

Тетрадь IV.

Продолжение внутреннего обзора: законодательство, религия, роль и положение женщин в деятельности династии

Обзор законодательной деятельности Тяньцзо (с 1101-1125 = 24 года)

Уничтожение постановлений 3-го года Тай Кань

Первым делом вступившего на престол императора было, как это и следовало ожидать, отменение и пересмотр всего, что было постановлено в 3-й год Тай Кань (1078), т.е. в самый апогейный момент власти И-сунь'я (после смерти Хуан Тай-цзы). Таким образом, в 1-й год Цянь Тун (1101) было постановлено: тот, кто лишен прав, снова получал их и награждался; сосланные возвращались обратно; конфискованное возвращалось прежним владельцам... [291]

Наказание умершего И-сунь'я и ссылка его товарищей и семейств их на поселение

Но этого было мало: закон мести требовал большего позора для бывшего гонителя. И вот указом 2-го года (1102) было определено: кладбища И-сунь'я, Терке (его сообщника) и др. разрыть, наказать трупы отрублением головы; их потомство, товарищей (бывших с ним в связи), а также и их потомство сослать в ссылку на границу. Их наложниц, домашнее имущество — все разделить для награды домам убитых (И-сунь'ем): домам Елюй Тобуцзя, Сяо Далугу (Да-ло-хе) и их товарищам.

Подкуп чиновников

Несмотря, однако ж, на такие грозные повеления, многие преступники избегали наказаний посредством подкупа.

Закон о наказании за потерю города

Но наряду с этим шли слабые наказания касательно военных преступлений. Так, за потерю города устранялись только от управления.

Смертная казнь за стрельбу на запрещенных местах

Между тем за ничтожные преступления, за стрельбу оленей на запрещенных местах, но которые касались лично императора, затрагивали его интересы, постановили страшную торговую казнь (т.е. казнь и оставление трупа преступника на площади). Так, когда в такой вине преступился некто Неле, главнокомандующий пехотным войском (син-цзюнь-цзян-цзюнь) с 3-мя другими, то они все были казнены и разбросаны (оставлены) на площадях.

Закон наказания низших военных чиновников

Низшие военные чиновники (цзюй-жень), замешанные в каком-нибудь проступке (го), наказываются низшим наказанием, без устранения от должностей, что должно строго исследовать.

Уголовные наказания относительно войска

Самое войско часто подвергалось штрафам и, не имея начальников, роптало и волновалось, делало кражи, бунтовало и дезертировало. Тяньцзо очень боялся такого настроения и в интересах пользы (?) прибегал к жестокости и насилию, посему уголовные наказания — бросание с крутого берега, расстреливание, прибивание гвоздями (распятие?), рассечение на части и т.д. — были во всеобщем ходу.

Разделение трупа на части и рассылка их по 5-ти столицам также пользовалось популярностью. Доходили даже до того, говорит история, что брали сердце преступника для принесения в жертву в храме предков: цзу-мяо (в кумирне предков).

Сходство первых моментов развития законодательства с последними актами его в деятельности Тяньцзо

Таким образом, говорит лирический тон истории, Тяньцзо, старавшийся избавиться от беспокойства без плетей и ссылки, причинял великое зло своими злодействами. Это было также причиной того, что Цзу и Цзуны проявили себя, т.е. народ вспомнил о них, вспомнил то время, когда также была строгость, но, очевидно, исходившая из другого начала, ибо хотя мы и видим, что Дао Цзун возвращается к той же строгости прежних времен, но он имел весьма разумную цель, вводил строгость в видах интереса общества.

Различие в издании законов в начальное и конечное время династии

Тяньцзо же вовсе не имеет в виду высокой мысли своего деда, а действует, очевидно, под влиянием своих личных чувств, своей вспыльчивой, раздражительной натуры. Далее, говорит история: «Ясно, что Ляо в последние годы употребляла законы, одинаковые с первыми моментами возвышения династия, но все-таки было большое различие в самом характере изданий законов, отношении к ним народа, ибо государи начального времени (соб. рубившие дела) соизволяли издавать закон, и хотя не тотчас утверждали его, но народ не смел рассуждать (критиковать); последующие же императоры, последних времен династии, издавали закон и тотчас утверждали его, почему народ также не имел оснований доверяться». Замечательно, что в обоих моментах развития законодательства, начального и последующего, конечного, народ играет чисто пассивную роль: теперь (т.е. с момента утверждения династии Ляо) он уже утратил окончательно и то значение, какое за ним признавалось еще при избирательном образе правления, хотя, как мы видим, он и тогда не смел критиковать, [292] мотивировать издававшийся закон. Тут же он совершенно потерял всякое значение, обратившись в объект права верхов, владыки. Значит, на принятие Амбагянем императорского титула (и след. власти) нельзя смотреть как на пустое тщеславие: мы видим, что вместе с этим неразрывно связано очень много замечательных фактов и не только в отношении к соседним государствам (вассальная зависимость других), в отношении, так сказать, внешнем, но и во внутренней обстановке совершилась еще большая перемена: народ теряет всякое значение, мир чиновников, бюрократов, напротив, получает большее; роды сплачиваются единством закона; всюду проводится общность интересов, что мы не замечаем в разрозненном, аймачном положении народа и т.д. ²³¹

Теперь нам остается расмотреть еще мир серальных интриг при этом императоре. Этот император в последние года совершенно превратился в охотника-зверолова и вовсе не занимался государственным управлением, а тем паче воспитанием своих сыновей (которых у него было 6 человек), из которых, впрочем, один Элувэнь, рожденный от Вень-фей (4-й жены императора?), отличался добродетелями, как говорит положительный голос истории. Нет сомнения, что около него собрался кружок, вполне преданный ему и жаждавший увидеть его поскорее на престоле... Но у императора было множество других жен, которые также желали видеть своих детей на месте отца.

Смертная казнь за заговор против верховной власти

И вот один из братьев жены императора Юань-фей (соб. имя которой б. Гуй-ке), некто Сяо Фынь-сянь (в тоже время приятель и министр императора), страшно ненавидевший Элувэня и весь его род, открыл обвинение на некоторых лиц из этого рода, а именно: мужа старшей сестры Вень-фей Елюя Дахела и младшей сестры Елюя Иду ²³², в том, что будто они в сообществе со своими женами и Вень Фей-ей совещались о возведении на престол Цзинь-Го-Вана (титул) Элувэня. Тяньцзо поверил этому ложному доносу и казнил Дахела (Идугу, Иду по другому, спасся) вместе с его женой, затем «наградил смертью» и Вень-фей-ю. Этим и кончилась 1-я интрига в стенах сераля императорского дома. Элувэнь, как непричастный к этому делу, не подвергся наказанию.

Но вот, когда император был у Западной заставы (на Западной звериной охоте), некто Елюй Саба и несколько других задумали возвести на престол помянутого Элувэня (или, может быть, на них также наплели). Тяньцзо, услыхав о сем, приказал подвергнуть пыткам Саба, а прочих лиц, помогавших Элувэнь'ю, и его самого казнить, ибо он видел, что около него составился кружок, который не прочь ниспровергнуть существующий порядок. Элувэнь'ю советовали бежать, но он сказал, обратившись к отцу: «Я ничего не сделал для твоей особы, государь, и ты теряешь великую умеренность благородного сына» ²³³. Действительно, говорит история, Тяньцзо поступил неблагородно: чиновники совещались о возведении его сына, а он приказал казнить самого его. Элувэнь же гораздо благороднее своего отца: он не следует совету бежать и умирает, покорный воле отца. Это внушает к нему симпатию. Вот как судит об этом сама история, и нам ничего не остается делать, как только согласиться с ее верным взглядом.

NB. Глубоко сознавая всю важность такого обзора, как законодательство, имеющее такое громадное значение в общей сфере государственных установлений, я с истинным прискорбием должен заметить, что в моем очерке найдется много необъясненного, много непонятного, эпизодически вставочного, и поэтому просить компетентного судью: указать мне мои недостатки в сем очерке (да и вообще во всей представляемой работе), которые, однако ж, произошли большей частью от срочности работы, и, таким образом, доставить мне возможность более лучшего, осмысленного представления той же самой области в моих последующих работах.

Несколько слов о религии киданей

Отсутствие специальной статьи в добытом мной материале, рассматривающем религиозную сферу, заставляет меня ограничиться неясными сведениями и, таким образом, сказать, что эта сфера для меня — terra incognita, на которую я, однако ж, обращаю внимание читателя с целью дать хоть некоторое понятие о религиозной жизни этого народа.

Как я уже говорил (в статье «Об обрядах»), мы замечаем у Киданей смесь религиозных учений, более или менее разнообразных по своим основным идеям: так, наряду с ШАМАНИЗМОМ, мы видим учения ДАОСОВ, [293] конфуцианцев (жу-цзяо) и буддистов, которые могут ужиться только между не фанатичными обитателями Срединного государства. Ко всему этому мы должны присовокупить еще, согласно указанию отца Иакинфа («Ст. опис.», ч. I, с. 78), ЛАМАИСТСКУЮ РЕЛИГИЮ (измененная несколько из буддийской), существовавшую в Монголии еще до владычества Киданей и переведенную ими в Северную часть Китая, в Пекин. Я не могу критически отнестись к этому указанию нашего почтенного ученого и, принимая его известие на слово, остановлюсь только на указании некоторых мест в официальной истории династии, по которым мы можем заключить, что все вышесказанные учения (кроме ламаистской секты) пользовались известностью между Киданями. Так, в биографии Бея (первого сына Тай-Цзу, иначе: Ту-юй, Ду-юй, ц. 72) мы находим следующий любопытный разговор между Тай-цзу, его чиновниками и сыном, Беем. ОДИН ИЗ ЧИНОВНИКОВ сказал, обращаясь к императору: «Благородный муж, принимающий приказания, должен отличаться покорностью и уважением к небу и духам (святым), имеющим большие заслуги и добродетели: я, например, желаю молиться им (т.е. св. буддийским), но отчего это все прежде противились Будде?». ТАЙ-ЦЗУ сказал: «Буддийская религия не есть Китайская». БЕЙ: «Кун-цзы — великий философ и уважается в продолжении нескольких тысяч (?!) лет, почему и должно прежде оказывать почести ему». Тай-цзу очень обрадовался и тотчас же основал кумирню Конфуцию, а затем издал указ, коим Хуань-Тай-цзы (т.е. Бею, тогда наследнику престола) вменялось в обязанность толковать Чунь-цю ²³⁴. Из этого интересного разговора мы можем заключить, что: 1) буддийская религия пользовалась уважением двора (чиновников) и 2) учение Конфуция (религия ученых: жу-цзяо) также не было чуждо при дворе Киданьских Хуан-ди.

В статье «Обряды Киданей», в описании самих обрядов, мы также встречаем довольно много указаний на то, что как буддийская (праздник Будды), так и шаманская (Новый год) религии были известны двору. В церемонии ЦЗАЙ-ШЕНЬ (вторичного рождения; см. выше в статье «Об обрядах») мы также встречаем ШАМАНА, участвующего как главное лицо при совершении обряда. В «Бень-цзи» Дао Цзуна (ц. 21, 22, 23, 24, 25, 26) мы встречаем часто, хотя и немного, но все-таки довольно значительных указаний на то, в каком положении стояли эти религии ко двору, как организовались и пр. Буддийское духовенство заправляло и делом науки: духовные назначались иногда и министрами народного просвещения (шоу-сы-ту). Так, указом от пятого года Сянь-юн (1069), в 11 луне, было определено: сень-чжи-фу (название должности буддийского духовного) прибавить титул (и заведывание): шоу-сы-ту. Некоторые из них имели титулы шоу-сы-кун (заведывающий пустотой?). Самый го-цзы-цзян (университет?), основанный Дао Цзуном в Средней столице (Да-нин-фу), был в некоторой зависимости от духовных, потому что там должны были совершаться иногда жертвоприношения СВЯТЫМ и древним УЧИТЕЛЯМ ²³⁵, так что это высшее учебное заведение носило на себе полурелигиозный характер, было храмом науки и жертв древним св. мужам.

Сам императорский дом также не мог не подпасть влиянию представителей религии, особенно в сфере установления заповедей (цзе) и обрядов.

Так, в г. прав. Дао Цзуна Шоу-лунь, 3-й год (1098), вышел указ, коим приглашали монаха чжи-де (настоятеля) с горы И-у-люй ²³⁶ (в Маньчжурии) в императорский дворец. Наследник престола должен был, согласно указу императора Дао Цзуна от г. пр. Тай-Кань, изучать буддийские книги.

Но несмотря на такую, незначительную впрочем, зависимость от жрецов религии, правительство, считавшее себя начальною функцией всех дел в государстве, держало их под своим строгим контролем, предписывая не уклоняться от возложенных на себя обетов и не разрушать заповедей, а также ходить собирать богатства (милостыню?), эксплуатировать народ своими предсказаниями (пророчествами о худом и хорошем), что, конечно, дает нам знать, что тогдашнее духовенство не отличалось особенным совершенством. Так, императорским декретом от десятого года Цинь-нин (Дао-Цзуна 1064), в 7 луне, было определено: «Запрещается монахам и монахиням (сень-ни, буд.) ходить и гадать народу, а также получать за это богатства». Видите, господин читатель, какая заботливость со стороны правительства об интересах народа и, в тоже время, какой страшный удар самому основному из пяти (второму) правил буддийского учения: собирать милостыню (если здесь под словом «богатство» разуметь сию последнюю!). Дальше мы увидим еще не то.

«Указом от третьего года Тай-Кань (1079), в 9 луне, было наложено запрещение на открытие жертвоприношений в публичных местах без особенной нужды». Такая же точно Китайская практичность Киданьского [294] правительства высказывается и в постановлениях касательно пропитания монахов (при Тяньцзо), что мы увидим ниже.

Даже Тяньцзо, так мало обращавший внимания на дела в государстве, и тот восстает против безнравственности духовенства, преступления ими заповедей и указом в 1112 году (второй год Тянь Цин) «запрещает монахам и монахиням разрушать возлагаемые на себя обеты» (нарушать заповеди, цзы).

Вообще духовенству (и особенно буддийскому) жить у Киданей было не очень красно: в других государствах и династиях (при Юань-Вей, Тоба Хе) они пользовались большими преимуществами, между прочим, избегали наказаний за преступления наравне с обыкновенными гражданами. Киданьское правительство, видимо, не давало им потачки в этом отношении и подвергало их за преступные деяния наказанием наравне с обыкновенными гражданами. Таков был смысл указа, изданного в 1-й год Да-Ань (1085) ²³⁷.

После этого коротенького обзора об отношении духовенства к Верховной власти и закону перейдем к обзору некоторых постановлений Киданьского правительства касательно СОДЕРЖАНИЯ духовных особ (монахов и монахинь) и их численности в государстве.

«В 4-й год Тай Кань (1078) все дороги (дао) донесли, что монахов и монахинь, пропитывающихся на счет народа (правительства), во всех дорогах состоит 360.000 душ». Цифра эта довольно почтенная, если принять во внимание незначительность тогдашнего народонаселения в Северном Китае, т.е. соб. киданей (около 3.000.000; войска в районе 5 столиц всего насчитывалось 1.107.300; см. цз. 36).

У этих пропитывающихся на счет народа монахов и монахинь, как видно, были особенные монастырские люди. Так, (цз. 23) в 8-й год Сянь-юнь, в 1 луне, (1072) некто Уэргу-Делеский сянь-гунь (си-инь) ЧЖАО доложил императору, что на Северной границе было столкновение (с неприятелем), причем было много убито людей, доставлявших пропитание монахам и монахиням (сень и ни) в Южной столице».

Впрочем, не все монастыри были паразитными учреждениями, эксплуатировавшими силы государства: мы встречаем между ними и такие, которые помогают государству, особенно в критические минуты (голодовку, пожары), ассигнуя для этого довольно значительные суммы. Такова, напр., была кумирня (сы) Хай-юнь-фо-сы, доставлявшая правительству ежегодно 1.000.000 связок (чохов) для покрытия народных нужд (для прокормления бедных, а голод при Дао Цзуне был довольно часто).

При Дао-Цзуне мы, однако ж, не видим каких-нибудь мер, радикально изменяющих самый быт духовных и отношение к нему народа: эта честь принадлежит практическому Тяньцзо. «В 1-й год своего царствования (т.е. 1101 год Цянь-Тун), в 3-й луне, он изданным указом созвал собор (духовных), на котором они должны были выработать особенный Закон касательно своего прокормления». Но дальше история ничего не говорит, т.е. к каким результатам пришел собранный совет, что именно признал он источником своего пропитания? Но то, что тут в этот момент совершилось нечто важное в изменении быта духовенства — это не подлежит сомнению.

Кидане взяли на себя, в тоже время, и миссионерство (конечно, в видах политических), награждая другие менее значительные государства: Гао-ли, Ся и пр. — буддийскими книгами и пересылая туда монахов для распространения учения. В свою очередь и эти государства присылали к ним книги (буд.) и монахов, которые особенно хорошо знали буд. классические книги. Так, в 3-й год, в 11 луне (1067, г. пр. Сянь-юнь) читаем: «Ся прислало монаха (Цзинь-фо-фаня), знающего классические книги».

В 8 год тех же годов правления (1072), в 13 луне, «наградили Гаоли буд. Св. книгами». В 9-й год Тай Кань (1083) «довели до сведения монахов, что Гао-ли награждена буд. книгами, и если кто-нибудь хорошо знает их, то может отправиться для проповеди». В (1096 г.) 1-й год Шоу-Лунь «Ся представило множество буддийских книг (е-фо-цзинь)».

Кроме этих посольств, некоторые местности присылали пожертвования к Ляоскому двору (замечательно, что все отправление сосредоточивается при дворе, а народ и духовенство во всем зависят от «власть имущих») в пользу духовенства и для жертв Будде (сы-фо-фань-сень). Так, под 9-м годом Да-Ань (1094) читаем: «Гань-лу в Син-чжун-фу ²³⁸ прислало чиновника (ши) с жертвами для Будды и милостыней монахам». [295]

Я коснулся положения духовенства очень кратко, по вышеуказанной причине, и только при двух последних царствованиях (Дао-Цзуна и Тяньцзо), потому не смею прийти к каким-нибудь серьезным заключениям. Выскажу свой взгляд только на общее значение религии у этого народа и вообще на Востоке.

Из всех вышеприведенных фактов мы можем думать: 1) что буддийская религия имела более или менее широкое распространение среди собственно высших слоев общества (разговор Тай-цзу с чиновниками и Беем); представители же ее, монахи и, вообще, духовенство, не отличавшееся особенною строгостью в исполнении возлагаемых на себя обетов, часто вызывали со стороны правительства репрессивные меры; 2) наряду с этой религией были другие учения: ДАОСКОЕ и КОНФУЦИАНСКОЕ. О первом мы узнаем по дорожнику Ху-цяо (Цидань го чжи, ц. 25), а о втором — из вышеприведенного разговора Тай-Цзу с чиновниками. Но о их положении и отношении к обществу я сказать ничего не могу; 3) подобно теперешним маньчжурским императорам на Китайском троне, Кидане (двор), вышедшие почти из тех же мест, привели с собой в Северный Китай и ШАМАНСКУЮ религию. Эта последняя религия, кажется, имела довольно большое значение среди собственно массы, народа, для которого она была не чужда, особенно в то время, когда Кидане жили у Сяньбийских гор. Буддизм же, даосизм и конфуцианство проникли в более высшие сферы, во дворец Киданьских государей.

Можно думать, и с большим вероятием, что Кидане первые познакомили Северный Китай с ИСЛАМОМ, ибо мы видим, что между ними и Уйгурами, жившими в Северо-Западной части Китая и Пичане (Ар-сы-лань-хойгу, Гань-чжоу-хойгу, Та-чжоу-хой-гу, Го-чанцами (Турпань) и др. бу-цзу-бяо — цзю 70), были самые живые сношения: кроме присылки дани Уйгуры представляли монахов (?), книги и пр. Сама императрица Шу-лу вела свой род от Уйгуров (ее предки в последовательности колен: Же-су, Вейнин-ше-ли (Вейнин? Шериф?), Шу-шу-мей-ли (Шу-шу? Имам?), Таке-мурле (Махмуд?) ее отец). После по истории Даши (цз. 31) мы узнаем, что Тай-Цзу находился в самых родственных, дружественных отношениях с У-ми-чжу, предком (цзу) того Те-ле (Толго?), к которому обращался Даши с просьбой о пропуске. Одним словом, все нам говорит, что между Уйгурами и Киданями была самая живая связь: торговая, политическая, религиозная (монахи) и даже литературная (книги ²³⁹). А что между Уйгурами, жившими в Пичане, в это время распространялось учение Магомета, то в этом, кажется, нельзя сомневаться: появление ислама относится к 622 году, т.е. к половине 7-го века, и он перенесся сюда еще раньше эпохи политического могущества Уйгуров (с полов. 8-го до полов. 9-го = 750-850), живших сначала на Севере, а затем, благодаря усилению Хакасов, осевших в сказанной местности. Значит, с нашей стороны не будет большой смелостью, если мы признаем за Киданями честь первых проводников религии Магомета к стенам Китая, где она теперь обращает на себя такое напряженное внимание Европейского ученого света. Мы, конечно, не смеем утверждать, что сами Кидане исповедовали ислам, хотя есть много фактов, указывающих нам отчасти и на это: а) что они носили чалму (фу-цзинь), что как известно, составляет одну из характерных черт поклонников Магомета (хотя, собственно, употребление чалмы нужно выводить из климатических условий), в) некоторые Киданьские принцы (Ма-лу, сын Юань-цзу, дядя Амбагяня, НИ-ГУ-ЧА, сын И-цзу, дядя Малу, Су-Ла, брат Нигуча и пр.) носили титул ше-ли (что, очевидно, тур. шериф) и пр ²⁴⁰.

Не придавая, однако ж, всему этому значения достоверности и подлинности, я остановлюсь на рассмотрении только тех религий, которые мы осязательно видим между Киданями. Мы видим: среди этого народа жили представители 4-х религий (или учений; ламаистскую я причисляю к буддийской): 1) шаманской, 2) буддийской, 3) конфуцианского учения, 4) даосского... Я коснусь их основных положений, общих начал, на которых они построены.

1. ШАМАНИЗМ («Черная вера»), насколько это известно по исследованиям ученых ориенталистов, в лицах и вещах, видимых в сем мире, признает 2 начала: доброе и злое, т.е., что данное лицо или вещь может сделать для человека как доброе, так и худое, отчего шаманисты уважают все религии из боязни, что известное лицо или вещь может сделать одинаково и совершенно по своему произволу как худое, так и доброе. «Монголы при Чингисе, — говорит один из наших ученых, — были шаманисты, и папы своими посольствами страшно ошиблись, когда думали, что Монголы — христиане, и что, следовательно, будут ратовать против Магометан, распространившихся в Передней Азии: их легаты были поражены тем, что Монголы допускали все религии и ходили как в Христианские храмы, так и в Магометанские мечети». Итак, вот основное положение этой, без сомнения, направляющей религии Севера Азии, которая известна у нас еще под наз. Черной веры (Банзарова: «Черная вера или шаманизм»). [296]

2. УЧЕНИЕ КОНФУЦИЯ (последователи которого, однако ж, стараются обратить это учение в религию признанием Конфуция высшим существом, «Святым мужем», но, собственно говоря, это — учение) — самое распространенное в массе Китайского народа (хотя и носит название «религия ученых») как имеющее своей основой нравственное начало (естественный закон ДАО, заключающийся в душевных добродетелях). Это учение получило свое начало еще раньше Конфуция, при самом образовании Китайского государства, и есть чисто народная религия Китайцев. Конфуций же только привел его в систему, осмыслил, отчасти распространил некоторые догмы и этим заслужил себе громкую известность основателя учения, которое посему и называется КОНФУЦИЕВЫМ.

3. Учение ДАОСОВ, основателем или первоучителем коего считается Ли-дай (имя), прозванный Лао-цзы (старик-философ), живший почти одновременно с Конфуцием за 5-6 столетий до Р. X. Это учение, с большой вероятностью, есть сколок с вышеописанного и, совершенно тождественное с Конфуциевым по основной идее, разнится только тем, что Конфуцианцы признают необходимость общественной, социальной жизни, между тем, как Лао-цзы проповедывал уединенную, монастырскую жизнь, отрешение от благ мира сего, необходимость умозрительной жизни для сохранения в чистоте врожденных свойств души (добродетелей: де), но они расходятся, так сказать, в способе достижения нравственного совершенства, к которому они оба стягиваются.

4. Религия БУДДИЙСКАЯ, перешедшая в Китай при самом своем появлении в Индии, т.е. за 700-800 лет до Р. X., и окончательно императорским декретом введена при Минь-ди (г. пр.), в 64 г. по Р. X. (при Младшей Ханьской династии). Философской основой этой религии служат 4 пункта: 1) раскрытие индийского Богословия, 2) цель сотворения мира, 3) цель нашего назначения и 4) средства к достижению сего назначения. Ее нравственной основой служат 5 заповедей: 1) не убивать одушевленные существа, 2) не похищать чужого, 3) воздерживаться от угождения плоти, 4) не употреблять опьяняющего или раздражающего и 5) не лгать. Сверх этого предписывается делать дела милосердия без малейшего внутреннего предубеждения.

Итак, вот какие религиозные учения существовали при Киданях на занимаемой ими местности! Чтоже могло получиться из этой смеси религиозных воззрений? Что за народ должен был воспитаться под влиянием таких более или менее неподходящих друг к другу учений?

[Отсутствие единства в религиозных воззрениях народа — причина его упадка как политического, так и физического (утрата национальных особенностей массы)].

Конечные результаты такого положения дел мы видим на последних страницах их истории: разрозненность в религиозных воззрениях помешала крепкому сплочению народа, таким образом, не дала ему силы в отпоре врагу. Если бы было единство народа в религиозных воззрениях, сплоченность, сознание необходимости этого единства: 1) тогда народ, хотя бы даже и не имея крепкой солидарности с верховной властью, все-таки, может быть, отстоял бы свою независимость, руководясь только одним религиозным средством; 2) он отстоял бы и свой национальный характер, т.е. народ не потерялся бы в общей массе других, его окружавших, и не повторил бы собой того замечательного акта, какой мы так часто встречаем в Средней Азии, у стен Китая — не лег бы новым слоем на сложный состав народонаселения Северного Китая. Таков мой взгляд на значение религии. Конечно, тут (в падении народа) было много и посторонних причин, но я указываю только на значение религии.

[Общее положение религий на Востоке: их малое участие в жизни народа.]

Можно сказать, что религия для Востока не играет той роли, какая ей выпала на Западе. Здесь полный индифферентизм, равнодушие, крайнее игнорирование единства религии, между тем, как у нас, на Западе, на этом, кажется, и держится вся государственная жизнь. Восточное государство держится до поры до времени другими рычагами: единством закона, единством крови, единством верховной власти, но не религией. Так что, не ошибаясь, можно сказать, что религиозная сфера Киданей была широка (4 религии), но она не имела никакого значения для государственной жизни, и мы видим, что при первом толчке, при первом крике (выражение Китайской истории) Северных варваров, государство (династия) пало политически, а народ должен был подпасть под иго победителей.

[Слабое влияние религий, навязанных извне, и их отрицательное значение для массы. Шаманизм — единственная религия большинства.]

Притом надо знать, что все религиозные учения были им навязаны извне, почему даже оказывали отрицательный результат на созидание, деморализуя само общество, они не подходили под склад их ума, уже, впрочем, изменившегося под влиянием оседлой Китайской жизни, вследствие чего большинство массы жило под влиянием одной только шаманской религии, которая, однако ж, как мы видим, не предписывает никаких нравственных тенденций, не может сплотить народ и, следовательно, создать из него единое, крепкое государственное тело. Прочие религии были недоступны большинству по своей замкнутости в монастырских стенах, а с [297] другой стороны, их представители могли вредно действовать на нравственность народа, являясь перед ним самыми безнравственными и не следующими тому, что сами проповедовали, и, таким образом, также не могли способствовать религиозному и, следовательно, политическому развитию народа, а, скорее, могли вести к быстрому разложению самого общества, особенно высшего (что мы видим в серальных интригах И-суня, Фынь-сяня, императрицы Цинь-Ай и др.). То, что получено извне, никогда не может создать из народа крепкое, государственное тело, и только то, что выработано веками народной жизни, есть основной рычаг, поддерживающий самый состав государства. Таким рычагом и была отчасти шаманская религия, но она была стеснена другими, навязанными, пришедшими извне, но не успевшими сплотить все разрозненные элементы, т.е. ни одна из них не имела перевес, не могла устранить другие, а, ведя с ними тайную борьбу, способствовала развращению и деморализации высших слоев общества.

[Общая причина упадка государства (народа) зависела от разнородных элементов, воспринятых народом, и в том числе религии.]

То явление, какое мы замечаем в Китае, который, не обладая единством религии, большей частью скрывающейся в монастырях и весьма слабо действующей в массе, все-таки живет тысячелетия, находя крепкую опору в вековой привязанности народа к старому порядку вещей, в его небольшом нравственном кодексе «уважать старших», и проживет, может быть, еще 1000 лет, если влияние Европейского космополитизма и легкой восприимчивости чуждых элементов не коснется глубоко народной жизни. Такое явление мы не замечаем между Киданями именно потому, что они заимствовали от Китая и др. много совершенно чуждых элементов (в том числе и религии) и, не успев справиться с ними, благодаря различию народных характеров, пали, давимые, с одной стороны, внешней силой (чжурчжэни, падение политическое), а с другой — сильным натиском разнородных элементов, с которыми они пришли в соприкосновение после утраты вышесказанного значения (утрата национальных черт).

Положение и роль женщин династии ляо (двора) (Ляо ши, цз. 65 и 71)

Все мыслители Европы единогласно признают, что женщина имеет громадное значение в развитии государств и своим положением в данном обществе указывает на самое состояние этого общества или, выражаясь более наглядно, можно сказать, что женщина есть пульс общественной артерии. Признано также за достоверную истину, на основании исторических данных, что изолированное, келейное положение женщины в среде общества есть признак усиления единоличной, монархической власти, и что, напротив, там, где женщина пользуется большею свободой, единичная власть немыслима, и государство управляется многими равноправными лицами, по республиканскому принципу; ибо, говорят эти мыслители, там, где женщина пользуется свободой, монархическое начало не находит себе поддержки со стороны вельмож, для жен которых, как лиц, одаренных от природы большим честолюбием (!), невыносим монархический порядок вещей, при котором они совершенно теряются.

Такой взгляд на влияние женщины в деле установления той или другой формы правления, правда, несколько односторонний, как основанный только на некоторых фактах, которые нам оставила история, и забывающий, что в той же прошлой жизни народов встречаются некоторые факты, которые не говорят в пользу его (как, например, относительная свобода женщин при усилившемся монархизме Петра Великого в нашей Русской истории), но все-таки основан на глубоком знакомстве с социальным положением женщины из всей прошлой жизни культурных народов.

Не стану говорить, какое неизмеримое влияние оказывает женщина на развитие общества в другом отношении — как мать семейства и воспитательница молодого поколения, на котором она отражает все, что дает ей социальная обстановка в данную эпоху. Эта мысль хорошо и верно проведена Боклем в его брошюре «О значении женщин в деле развития науки». Прямо перейду к рассмотрению того положения, в каком находились женщины императорского семейства при дворе Ляо (с указанием на долю участия, какую они имели своим влиянием на общество, согласно с вышесказанными доводами). При этом не могу не заметить с истинным прискорбием, что Восток потому нам и кажется до сих пор terra incognita, а некоторым даже каким-то чудовищным сборищем варваров, что сами восточные историки, на которых лежит обязанность как можно шире и подробнее передавать историю своей страны, крайне узки и скупы на свои указания о том, что не входит в сферу собственно императорских дворов: о частной, общественной жизни, передавая нам только верхушки, описания жизни владетельных домов, династий, нисколько не касаясь семейной жизни народа (т.е. остальных [298] лиц общества). Так уж, значит, завещано веками... ну, и нам необходимо, скрепя сердце, покуда брать то, что дается, и ожидать той счастливой поры, когда Восточный историк сознает, что вся сила не в «верху стоящих», а в тех, которые составляют фундамент государственной жизни.

Кроме того, я также с сожалением должен заметить, что история первых четырех императриц (хуаньхоу), до воцарения основателя Ляоской династии, передавая нам только их имена и число рожденных детей, не содержит в себе ни одного факта, который хоть сколько-нибудь указывал бы на их семейное положение, а также влияние на дела государства, которые, без сомнения, должны были несколько отличаться от последующих, с принятием Амбагянем императорской власти, и отношения к нему императрицы Шу-лу (Широй). Я считаю нужным передать имена этих императриц.

1. Жена Су-цзу (первоначальника династийной линии, прапрадеда Амбягяня), названная после Чжао-ле: малый иероглиф (собственное национальное имя?) Чжо-цинь. Родила четырех сыновей.

2. Жена И-цзу (сына Су-цзу) — Чжунь-цзинь, национальное имя И-ле-си. В ее маленькой биографии встречается, впрочем, небезынтересное известие о том, что сам отец заключал условие касательно приобретения жены своему сыну. Так, когда Су-цзу познакомился с ее родителями (вошел в их дом), то сказал: «Одинаковые фамилии можно связывать общением (взаимной связью), а разные — свадьбой (женитьбой сына или выдачей дочери)». Он заключил с ними условия касательно своего сына И-цзу, коему она и родила семь человек детей.

3. Жена Юань-цзу (деда Амбагяня), названная после Цзянь-сянь, собственное национальное имя Оу-р-до (Юе-ли-до). Когда муж ее, Юань Цзу, сделанный лань-де (название должности или чина, «светлая добродетель»), был убит, она осталась вдовой и боялась других родовичей, почему и не приказывала (не старалась приказывать) своим четырем сыновьям сближаться с соседними домами. Но Елюй Та-я-ке (ее сын?), однако ж, захватил (себе жену?) ²⁴¹. По крови она была отлична от последующей, матери Амбагяня. Смерть мужа (насильственная) напугала ее на всю жизнь: она постоянно беспокоилась, что окружающие имеют темные планы. Убийца ее мужа содержал ее в отдельной палатке.

Все эти коротенькие известия указывают нам на многое, а именно, они объясняют нам: 1) что слабость Делеского аймака (из которого Амбагянь и все эти лица) происходила от внутренних неурядиц, 2) нравы тогда были крайне просты: на это указывает «умыкание» жен себе, т.е. в таком случае, когда нет согласия родственников, в противном случае мы видим, что заключается контракт (см. И-цзу), 3) женщина тогда играла чисто пассивную роль, что мы увидим еще ниже.

4. Жена Де-цзу (отца Амбагяня, Си-ли-цзи), названная после Сюань-Цзянь; собственное имя И-му-цинь (жена Шэнь-цзуна, императрица Цинь-Ай называлась На-му-цинь). Очень интересное известие дает нам ее маленькая биография, а именно, что цзай-сяны (министры, старшины?) фамилии Яо-нянь ²⁴² страшно ненавидели ее и, наконец, убили (ла чжи). Если мы припомним, что есть легенда о том, будто Амбагянь убил старшин (других родов), желая получить единовластие, и которая кажется многим несколько странной, то, приурочивая сейчас переданное известие о ненависти фамилии Яо-нянь к матери Амбагяня, нам очень легко будет объяснить, что ее (фамилия Яо-нянь) вышесказанный поступок есть родовая месть и не имеет в себе ничего противоречащего тогдашнему порядку вещей. Если же подлинная история основателя династии не знает об этом, то на это она имела свои основания, желая не показать такой жестокий поступок, сделанный сказанным основателем, как это мы видим и в других историях: например, Юань и Тай-Цинь. Далее говорится, что она имела шесть человек детей (мальчиков, по Хуань-цзы-бяо, сыновей у нее было только пять человек ²⁴³) и умерла в 11-й год правления Тянь-сянь (Тай-цзу с 925-927 и Тай-цзун 927-937), т.е. в 936-м году.

Но прежде, чем перейти к рассмотрению деятельности императрицы Чунь-цинь (Шуру), жены Амбагяня, я считаю нужным сказать несколько слов о фамилии тех родов, из которых киданьские императоры брали себе жен. В прежнее время (т.е. до Амбагяня) эти фамилии носили два названия под общим прозвищем Шу-мей: первая фамилия называлась Б(?)а-ли, другая — Ису-цзи-ле. При Тай-цзу выдвинулась фамилия Шу-лу (Широй земля Елюй). Эта фамилия сделалась коренной, первенствующей и вела свой род (хоу, заднее) от Уйгурского Жесу (предка императрицы Шу-лу). Когда Тай-цзун взял Бянь (Кай-фын-фу), столицу Цзиньской династии, то он оставил там своего родственника Або (Сяо-хеня), племянника императрицы Шу-лу, и, сделав правителем Бянь-чжоу (Бяньского округа), наградил фамильным названием (син-мин) Сяо Хань по обычаю, заимствованному от Китая. [299]

Вследствие такого обстоятельства три вышеозначенных фамилии — Бали, Исуцзиле и Шу-лу — стали называться общим названием Сяо. Два дома из фамилии (рода) Бали стали называться да-фу и сяо-фу (старшего отца, младшего отца). Два дома фамилии Исуцзиле назывались: да-вень и сяо-вень (большого старика, младшего старика). Вот какие комбинации допускались иногда касательно фамилий, из которых императоры брали себе жен. Так, Ши-цзун (с 937-951) по вступлении на престол приказал фамилию своего тестя Та-ла-хе сделать государственной и распространить на три рода (цзу) других аймаков, а принадлежавших к фамилии лиц определить наследственными правителями (цзай-сянами) Северного департамента. Тоже самое сделал и Тай-цзу относительно своего деверя (брата жены) Агуци. Шэнь-цзун соединил фамилии Бали и Исуцзиле в одну, а в других аймаках сделал по две. «Кроме того, Кидане называли своих императриц до-р-цзи (?), подобно тому, как Ту-кюе (Турки) называли их хе-тунь. Почетный титул у них был на-е-мо. ибо императрица через брак становилась владетельницей земли (государства), ее матерью».

Характеристика императрицы Чунь-Цинь (Юе-ли-до) и ее влияние на дела слагавшегося государственного строя

Род императрицы Шу-лу, жены Амбагяня, посмертный титул которой Чунь-Цинь, не произносившееся имя Пин, а собственное, национальное: Юе-ли-до, был Уйгурский. Нектоже-су имел сына Вей-нин-ше-ли, от коего произошел Шушумей-ли (имали?), родивший Такемурея. Этот последний взял себе в жены дочь Киданьского князя (Вана) И-ле-ду-ци и родил от нее Юе-ли-до (жена Юань-цзу, также называвшаяся Юе-ли-до), которая и была впоследствие супругой ²⁴⁴ основателя династии Ляо. Отец ее, Такемуре при фамилии Яо-нянь (второй в хронологической последовательности), заправлял главным Киданьским улусом (бень-бу) и назывался там Юань, а впоследствие, при той же фамилии, получил титул: ечжени-гоцике. Довольно образованная, знавшая несколько литературу (письмо), эта женщина была необыкновенно смелого, предприимчивого характера, который мог родиться только под влиянием свежих сил молодого государства. Став во главе управления, она своими советами, своим влиянием на самого Амбагяня принесла немалую долю пользы в деле установления прочного государственного порядка. Она принимает горячее участие не только в советах относительно внутреннего правления, но даже в борьбе с теми враждебными силами, которые окружали тогда новоутвердившийся трон. Кроме того, она действует не столько по приказу своего мужа, на которого она имела большое влияние, если не сказать более, сколько по собственной инициативе, особенно, если дело не требовало отлагательства. А когда она узнала, что Амбагянь готовится в поход против Тансянов, Хуань-шоу Желтоголовых и Чоу-бо Шивеев, то, не дожидаясь, покуда соберутся все необходимые для сего войска, с отрядом своих собственных войск (которые были под ее начальством как почетная гвардия) делает нападение на тансянов и страшно разбивает их. Так что она, действительно, заставила трепетать всех варваров. Притом надо знать, что местность, где она действовала, была утесиста, но она не боялась этого. Влияние на своего мужа лучше всего высказывается в двух фактах, в которых императрица имела немалое участие. В первый раз, когда присланный от Ли-цунь-сюя, считавшего императрицу своей теткой (старше себя), некто Хань-янь-хой с просьбой о помощи против правителя Ю-чжоу (Пекинского округа) Лю-шоу-гуаня, не оказал должных знаков почтения (бу-бай, не поклонился), и император Тай-Цзу, страшно рассердившись на это, оставил его смотреть за лошадьми (наказал), то императрица так возразила на этот поступок: «Тот, кто обладает умеренностью (т.е. благородный муж) не должен уклоняться от добродетелей: это должно соблюдать в церемониях» ²⁴⁵. Император под влиянием такого совета простил Янь-хуя (Хань-янь-хоя), сделал императорским советником (мей-чжу). В другой раз, когда Усский владетель (у-чжу) Лю-бань доложил императору о разливе реки и обилии пастбищных мест в Ючжоуской территории и возможности проникнуть туда, и император, послушавшись этого совета, с 30.000 конницы бросился на Ючжоу, императрица упрекнула его в этом, сказав: «Как же дело началось о приобретении пастбищ, а ты нападаешь на жителей Ючжоу?». А затем, посадив Тай-цзу перед палаткой, спросила: «Тот, кто не имеет кожи (т.е. известной эссенции), может ли родить?» ²⁴⁶ Тай-Цзу сказал: «Нет!» Тогда императрица продолжала: «В Ючжоу есть земля, люди, которые могут иметь основание думать об нас невыгодно, потому что мы с 30.000 конницы ограбили у них четыре диких поля. Не пройдет и нескольких десятков лет, будут затруднительные обстоятельства, и они возвратятся к нам. К чему непременно делать вторжение и приобретав эту местность и жителей, когда ни один из них не стоит внимания? Да и Китай будет смеяться над нашими [300] кочевьями (бу-ло) и не отступит ни от одной церемонии (будет привязываться, делать запросы?)». Вот с каким светлым политическим взглядом сидела женщина бок о бок с энергическим государем! Даже как-то странно встретить в то время такой ум и гуманный взгляд на дело: первое ясно высказывается в понимании законов национального единства, второе — в нежелании причинять бедствия народу. Но такая политика имела значение только в теории, на практике же мы видим, особенно впоследствии, что она не была принята за основание, и Киданьские хуаньди все чаще стремились приобретать Китайские земли, особенно когда Тай-цзуну так посчастливилось в деле с цзиньцами.

Немалую долю участия имела она и в покорении Бохая, помогая Тай-Цзу своими советами.

Несмотря на то, что императрица держала себя высоко относительно своего мужа, она, в тоже время, питала к нему горячую любовь. Когда он помер, она желала зарыть себя вместе с его трупом, и только родственники и вельможи отсоветовали ей сделать это. Однако ж, отрезала у себя кисть правой руки и приложила это к гробу. Кроме того, по свидетельству о. Иакинфа, она принесла в жертву духу покойного некоторых вельмож (что и было впоследствии причиной ее падения) — так она была привязана к своему мужу! Из этой глубокой, можно сказать, странной привязанности к своим мужьям (после немногие так поступали), мы можем, не без основания, сделать весьма благоприятное заключение о состоянии тогдашних супружеских отношений, чистоте ложа и безупречности нравов, не даром и законодательство указывает нам на это, указывая на сильное развитие дисциплины в войске и обществе в первые времена сложения государственного строя. Государство сложилось по-военному, и только впоследствии дух гражданственности и в тоже время Китайской беспечности и неги распустил свои крылья и, усыпив воинственный дух народа, вытеснил военную строгость прежних времен, дал широкое место порочности и, вследствие этого, окончательному разложению состава общества.

С потерею своего мужа она, однако ж, не потеряла значения, а напротив, окруженная тем благоустройством и порядочностью в делах, которые успел создать Тай-Цзу при немалом участии ее самой, она объявила себя правительницей государства (чжи-ше-цзюнь-го-ши) и затем возвела на престол второго сына Тай-Цзу Окучжи (Де-гуана, Тай-Цзуна), устранив старшего потому, что объявленный отличался замечательными умственными способностями ²⁴⁷. Тай-Цзу однажды в разговоре с императрицей выразился таким образом, что если передать престол Окучжи, то он непременно возвысит дом династии, и на семейном совете было определено просить Ду-юй'я избегать ссоры из-за кандидатур престола. Только при участии такой энергичной женщины могло случиться то, что мы видим на страницах истории: Бей послушался, по крайней мере, наружно, этого совета и удалился в уединенный уголок Ючжоуской провинции, где стал заниматься наукой, живописью и охотой. Хоу Танский двор, жадно следивший за каждым событием у своего сильного соседа, узнав о такой размолвке, прислал просить Дуюй'я перейти в Китайскую территорию, желая, может быть, враждебно настроить его и завязать междоусобицу в семье династии, но, как известно, это ему не удалось, и только благодаря сдержанности самого Бея, создавшейся в нем под влиянием советов влиятельной матери, а с другой стороны, строгому порядку, установившемуся в орде, где правил Тай-Цзун со своей матерью (Хуан-тай-хоу). Воспитавшись под влиянием таких времен, когда власть переходила к старшему в роде, императрица, по удалении Бея к Хоу-Танскому Мин-Цзуну (с 927-933), передала его власть младшему своему сыну Лу-ху ²⁴⁸ (от брата к брату) и, вероятно, прочила его в наследники Тай-Цзуну. Но сын обойденного в наследовании престола Бей'я У-юнь явился после смерти своего отца, задушенного по приказанию Цзунь-ке, претендентом на кандидатуру престола после Тай-Цзуна. Императрица хотела противустать ему силой и отправила с войском сказанного Лу-ху. Этот последний дал сражение войскам претендента, но был разбит (по-другому, он сдался). Не имея поддержки со стороны многих вельмож, отцов которых она умертвила, желая почтить память покойного мужа, императрица, однако ж, собрала войска и сама, лично предводительствуя, выступила навстречу врагу к излучине реки Хуань-хе. Бывший при ней Елюй У-чже ²⁴⁹ советовал ей: ввиду значительности войск неприятеля не вступать в сражение, и императрица, не видя себе прежней [301] поддержки, удалилась в Цзу-чжоу ²⁵⁰, где еще раз хотела противустать У-юнь'ю, но в сражении при Красном (чи) хребте была разбита и заключена в горах Пума, на кладбище Амбагяня. Здесь она жила ²⁵¹ до самой своей смерти, последовавшей на 75-м году ее возраста, в г. пр. Инь-Ли (Муцзуна, ее внука, 954). Посмертный титул был дан ей сначала Чжень-Ле («справедливый порядок»), а настоящий (т.е. Чунь-Цинь) она получила в 21 г. пр. Чжун Си (1052) ²⁵².

Императрица Цинь-Ань — жена Тай-цзуна

В одно время жившая с Шуру жена Тай-Цзуна, посмертный титул которой Цинь-Ань, а соб. Вень, дочь Шилу, младшего брата сказанной императрицы, не отличалась теми качествами, какие мы видим в вышеописанной. Хоть она, по свидетельству истории, и была гениальная (сметливая, разумная) женщина, но на страницах ее биографии мы не встречаем описаний какого-нибудь замечательного деяния, кроме указаний на то, что она любила одеваться и присутствовать на парадах войск и охоте. От нее родился Му-Цзун, вступивший на престол после Ши-цзуна. Умерла она еще при жизни императрицы Шуру, в 10-й год Тянь-Сянь (Тай-Цзуна, 935), и похоронена на общем императорском кладбище, получив посмертный титул Чжан-Де, перемененный в 22-й год прав. Чжунь-Си (1052) на настоящий (т.е. Цинь-Ань).

Жены Ши-цзуна Хуай-Цзе из фамилии Сяо и другая, имя которой неизвестно, из фамилии Чжень

Следовавшие за сим 2 императрицы, жёны Ши-цзуна, не отметили себя никакими громкими деяниями, оставаясь вне политической сцены и принимая участие только в некоторых незначительных делах. Правда, одна из них, а именно: Хуай-Цзе, имела настолько твердости духа, что лично явилась с упреком к взбунтовавшемуся тогда Чаке ²⁵³, убившему уже мать Ши-цзуна и его самого, а затем с радостью встретила смерть, похоронив себя вместе с мужем. Другая, кроме своей красивой наружности и принадлежности к Хоу-Танскому сералю, из которого она была взята Тай-Цзуном, а впоследствии сделавшаяся фей'ей (женой низкой степени) императора Ши-цзуна и родившая от него Нинь Вана Чжа-му, знаменитого своими литературными способностями (стихами) и злоупотреблениями при дворе, и кроме того, что иногда принимала участие в советах относительно бурной эпохи, тогда наставшей ²⁵⁴, не замечательна. Она погибла также при бунте Чаке и вместе с Хуай-Цзе похоронена на одном кладбище в горах И-у-люй, где Цзинь-цзун, сын Ши-цзуна, построил кумирню и 2 дома на холме (т.е. могильные навесы, вроде наших склепов).

В эту эпоху смут и неурядиц, как в Китае, так и у Киданей, мы не видим ни одной женщины, которая бы равнялась по своей деятельности и характеру с императрицей Шулу. Кроме личных качеств, мне кажется, что на положение женщины (в императорской семье) влияли еще и те неурядицы и перетасовки, какие мы встречаем после смерти Тай-Цзуна, которые притом были так неожиданны и кровавы, что не давали опомниться и собраться с силами. Для того, чтобы создать влияние женщины, необходимо, прежде всего, некоторое спокойствие, некоторая порядочность в государстве. Мы видим, что Шулу получает особенное влияние на дела уже по смерти Амбагяня, при царствовании Тай-Цзуна, когда создался крепкий, стройный порядок в государстве. В эпоху смут, последовавших со смертью Тай-Цзуна, императоры мало обращали внимания на своих жен, которые притом и лично не имели таких сил, которые могли бы оказывать влияние, а действовали по своей собственной инициативе, надеясь только на самих себя, на свои собственные замыслы.

Дочери их (у Цинь-Ань 2: Лабухань и Чжо-хе, а у Хуай-Цзе 3: Хохедань, Гуань-Инь и Сала) также не имели никакого участия в делах государства, оставив память о себе только в своих именах. Выступившая затем на сцену жена Му-Цзуна из фамилии Сяо (имя ее неизвестно) не замечательна ничем, кроме разве того, что [302] родилась с каким-то ароматическим запахом и небесным цветом, отличалась еще более своих предшественниц невмешательством в политические дела, ведя скучную серальную жизнь. Ее тихий, снисходительный нрав, однако ж, как видно, не оказывал влияния на буйный характер ее мужа, который и взял ее единственно только из-за этого или, как выражается история, «из-за того, что девушка жила долго невинною (?!) и знала церемонии, потому что и император вел сначала такую же монастырскую, уединенную жизнь». Замечательно, что в конце биографии этой императрицы сделано маленькое замечание историка (Ляо ши), что она не имела значения потому, что не имела детей. Ясно, что историк здесь высказал взгляд целого общества на женщину, а именно, что она получает значение только тогда, когда имеет детей, а количеством сих последних, очевидно, мерилось значение и ее самой ²⁵⁵.

Теперь я остановлю внимание читателя на обозрение характера и деятельности многозамечательной женщины, принесшей немалую услугу самому развитию всех государственных сил, на императрице Жуй-чжи, жене Цзинь-цзуна, вступившего на престол после убитого Му-Цзуна.

Лучшей характеристикой этой женщины могут служить слова ее матери, когда она еще жила в своем семействе, и когда отец ее Сы-вень, цзай-сянь Северного департамента, однажды пожелал посмотреть на хозяйство ²⁵⁶ своих дочерей, тожена сего последнего отозвалась о Янь-янь (имя императрицы) таким образом: «Эта девушка (дочь) непременно сделается устроительницей дома (хорошей хозяйкой)». И действительно, мы видим, что она, сделавшись женой императора Цзинь-цзуна, играла видную роль в деле управления государством, особенно после его смерти, и, явившись истинной устроительницей государственных дел за малолетством своего сына Шэнь-цзуна, дала сему последнему отличное воспитание, вдохнув в него отличительные черты своего характера: дельность взгляда на задачу государя, широкое понимание дел, как военных, так и гражданских, принцип гуманности касательно применений наказаний и заботливость о благе народа.

Единственным недостатком ее может служить разве только то, что она после смерти своего мужа, с принятием на себя регентства (ше-чжен), несколько упала духом и, по причине слабости своего рода, боясь пасть под ударами тогдашних смутных обстоятельств, обратилась за советом к вельможам (Елюй Сечженю) и просила о поддержке. В этом она несколько расходится со своею предшественницей — императрицей Шуру, обладавшей, как мы видим, замечательною энергией и закаленностью характера в трудные эпохи своей жизни, в борьбе с внуком. Но надо знать, что тогда времена были несколько отличны от теперешних: тогда мы видим хотя и устанавливающийся порядок, но зато при очень счастливых обстоятельствах, без особенных внутренних потрясений (если исключить бунт Люке, не имевший, впрочем, большого значения) и, притом, под руководством такого энергичного государя, каков был Тай-Цзу. Здесь же мы встречаем некоторую шаткость престола, заметную слабость Цзинь-цзуновского царствования, уже более широкий полет усыпляющего Китаизма. Неудачи, которые постигли двор в царствование Му-Цзуна (потеря трех областей, чжоу), также не могли не влиять вредно на дух императрицы. Грозные натиски Сунского Тай-Цзуна, осаждающего самый Пекин, уничтожение Бень-Хань, которое поддерживал Киданьский двор, недружелюбное настроение Северных границ (Бохайских Маньчжуров) по проискам того же Тай-Цзуна — все это не могло не смутить хоть кого угодно. Но императрица, уважавшая советы своих вельмож и поэтому находившая в них всегда крепкую опору, победоносно вышла из этих трудных обстоятельств, дав начало новому порядку вещей, порядку внутреннего развития государства в блестящее царствование ее сына Шэнь-цзуна (имя: Вень-Шунь).

Замеченную в ней некоторую слабость, боязнь окружающего, я ставлю ей в вину потому, что разделение единодержавной власти между несколькими приглашенными ею вельможами, а именно, Елюем Сечжень ²⁵⁷ итюй-юе Сю-геем, есть некоторая профанация, забывчивость, которая могла повести за собой ряд не очень радужных обстоятельств... Правда, эти два лица были замечательные деятели, люди вполне добросовестные и сознающие необходимость разумного образа действия при тогдашних запутанных обстоятельствах — в этом нельзя сомневаться, но их пример мог вредно отозваться впоследствии, мог дать повод другим требовать раздела власти, участия в управлении и, пожалуй, навести на мысль об окончательном захвате престола... Чтобы яснее представить этот акт в деятельности императрицы Жуй-чжи, я передам самый текст этого места: «Когда Цзинь Цзун умер, императрица приняла управление государством, как регентша, и со слезами сказала окружающим: "Я теперь сирота (му-гуа-цзы), род мой слаб, границы оказывают сопротивление и находятся во [303] враждебном настроении... Что делать?" Елюй Сечжень (непроизносимое имя его (Хуй)де-чжан) представил всем главным чиновникам следующее: "Верные граждане, что должно поэтому предпринять?" Чиновники, посоветовавшись, решили так: "Власть относительно произнесения всех решений предоставить императрице и Сечженю, а юй-юе (канцлеру) Сюге поручить управление Южными границами" (в деле ведения войны с Китаем)». Таков был приговор совета чиновников и так, в тоже время, хорошо сошло это с рук для единодержавия Киданьских Хуаньди! Я считаю не лишним присоединить к этому несколько слов относительно тех титулов, какие она принимала, и какие даны ей императором Шэнь-цзуном, так как в них, правда, не без преувеличения, представляется характеристика ее отличительных черт (конечно, только хороших!). В первый год Тунь-Хо (983) она приняла титул: чень-тянь-Хуан-тай-хоу (высотою до небес мать-императрица); в 24-м году (1007) к этому прибавлено «жуй-де-шень-ле-инь-юнь-цзы-хуа... (гениально-добродетельная святая, совершенно соответствующая счастию, открывающая перерождение (!) высотою до небес мать-императрица). Несколько пышно, но во многом справедливо! Смерть ее последовала на 27-м году правления Тунь-Хо (1010). От нее остались три дочери: Гуань-инь, Чжан-шоу и Янь-шоу, которые, однако ж, ничем не ознаменовали себя. Сыновей у них также трое: Лунь-цинь, Лунь-ю и Яо-шуку (Шэнь-цзуна я пропускаю, как уже довольно известного, но о деятельности сих последних я поговорю в другом месте).

Подобно Шиллеру и Гете, гении которых развились под благотворным влиянием их матерей, Шэнь-цзун воспитывался и вырос под сенью советов своей разумной матери, как те оставили по себе память в своих гениальных произведениях, где мысль тогдашнего человека достигла до своего зенита, так и этот замечательный государь оставил яркий след за собой в своей деятельности, где мысль тогдашнего среднеазиатца достигла до своего апогея. Но чтоже сделал Шэнь-цзун, руководимый советами своей матери? Не место здесь распространяться об этом широко: я укажу только на самые главные акты из его деятельности. В сфере экономических постановлений было сделано: уменьшение податей, умеренные цены при голодовке народа, переселение жителей с неудобных на плодородные местности, введенные «амбары справедливости» (и-цань, запасные), прощение недоимок, указ об обработке пустопорожних мест, пиры для бедных по случаю урожаев, личный обзор полей, снаряжение судов в Ляо-Дун для закупки провианта — это относительно земледелия. Кассательно пошлин: назначение особенных чиновников — надзирателей за собиранием пошлин и усиленной обработкой полей, обращение пограничных войск в хлебопашцев и взимание с них податей натурой для прокормления армии, точное разграничение податных полей: частных (сы-тянь) и досужих (сянь-тянь), предоставление Ляо-Дуну прежних привилегий касательно взноса податей и повинностей. В деле торговли: доставление жителям свободного пропуска в Шаньси для производства торговых операций, конвоирование торговцев, основание торговых пунктов (в Ба-чжоу), облегчение народа дозволением обменивать бракованные шкуры и баранов на тафту в Южной столице. В разработке руд: эта сфера достигает в его царствование самого высшего процветания, ибо работа идет на пространстве от Хуань-хе и Инь-Шаньского хребта до истоков р. Ляо (т.е. во всем Чендефуском департаменте и Ляоси). Относительно литья металлов: сравнение мужчин и женщин в зарабатываемой плате от правительства. Скотоводство находится в самом блестящем положении. Его законодательная деятельность: ограничение прав господ над рабами, одинаковое применение закона как для Киданей, так и для Китайцев, улучшение закона о наказаниях за 10 смертных грехов, наказание более моральное (клеймение), назначение ревизоров, совершенное прощение вины во многих случаях, относительная снисходительность к ворам, прекращение празднеств и усиленная работа при решении тяжб и дел преступников, вследствие чего опустение тюрьм и отсутствие дел у чумиши, разделение империи на 2 департамента в виду устранения столкновений, указ о родственниках для парализования их недобросовестности, указ об исправлении кодекса для успешного и более справедливого применения наказаний, его победоносная армия, разбивающая Китайцев, Уйгуров и Корейцев и т.д., и т.д. Не можем ли мы видеть во всем характере его деятельности печать истинности и гуманности? Не следы ли это того влияния, какое он вынес из первой поры своей жизни под надзором своей матери? Шэнь-цзун и его преемник Синь Цзун заканчивают собой второй период ²⁵⁸ развития государства, развития чисто гражданского, внутреннего, под сильным влиянием Китайской цивилизации. Женщина в этот период играет немаловажную роль, принимая участие в делах государства и часто сосредоточивающая в себе всю власть императора (регентство). Лучшей представительницей этого направления деятельности женщин служит, без сомнения, императрица Жуй-чжи; в меньшей степени выражающая тоже направление и заканчивающая положительное участие женщины в деле развития управления является императрица Жень-де, к рассмотрению деятельности которой мы сейчас и приступим. Далее мы видим уже отрицательное влияние женщин, ряд [304] серальных интриг, упадок женского влияния: первой на этом поприще является императрица Цинь-Ань, мать Синь-цзуна.

Положение и значение императрицы Жень-де, первой жены Шэнь-цзуна

Мы приступим теперь к рассмотрению деятельности императрицы Жень-де, первой жены императора Шэнь-цзуна. Надо заметить, что эта женщина не имела особенного значения на политической сцене как не принимавшая прямого участия в делах управления, а проведшая большую часть своей жизни в серальных занятиях: в постройке увеселительных домиков, алтарей для жертвоприношений, во введении колесниц для прогулок, затейливых парадов и пр. Как воспитательница Синь-цзуна, рожденного от фрейлины (гунь-жень) Наму-цинь (Цинь-ай, тогда еще не бывшая императрицей), она замечательна своим влиянием на него, проявившимся в нем уже после устранения своей матери, под влияние которой он подпал в первую пору своего царствования. Благодаря этому воспитанию по началам, которых держался его отец, Синь-цзун является продолжателем этих начал. Итак, все заслуги этой женщины заключаются в том, что она успела передать Синь-цзуну характер его отца и, таким образом, создать в нем последователя тех начал, какие мы видим в эпоху его отца.

Самый род ее от императрицы Жуй-чжи (она — дочь младшего брата этой императрицы — У-яня) уже, кажется, говорит в ее пользу ²⁵⁹. Двенадцатилетней красавицей она была взята по выбору во дворец и в 19-й год Тунь Хо (1002) грамотой произведена в Ци-тянь (равная небу) Хуан-хоу. Она пожелала сделать уединенную (или темную) комнату из трав и стеблей и приставить к ней особенного управляющего (сы). Затем приказала построить цин-фынь («чистый воздух» — храм, алтарь?) для жертв небу, а с каждой из 8 сторон (этого здания, алтаря) — по 3 комнаты (всего 24). Затем она украсила это и делала различия в них (т.е. одни любила, другие — нет?); завела колесницы, установила на них головы драконов, хвосты сов, разные украшения из желтого золота (и-хуань-цзинь). Затем приказала сделать носилки для 9 драконов (цзю-лунь-ге), колесницы для всех сыновей с украшениями из белого металла (серебра?), завела фоу-ту (легкие носилки) для того, чтобы летом и осенью ходить (ездить) в них по горам и долинам. Цвет платьев выбирался под цвет деревьев и цветов (зеленый); самые платья, со вкусом и изящно сделанные, смотрелись как бессмертные духи (т.е. важно, величественно).

Как видно, самые занятия ее носят на себе печать тихой, уединенной жизни и, в тоже время, необыкновенной скромности и красоты характера. Эта последняя черта, сдержанность характера, уступчивость и безропотное перенесение обид лучше всего высказываются в ее столкновении с гордой Цинь-Ань. Я расскажу это столкновение. Императрица имела 2 сыновей, но они скоро умерли. Может быть, поэтому Шэнь-цзун взял себе другую жену из фрейлин (гунь-жень) по имени На-му-цзинь ²⁶⁰, которая в 5-й год Кай-Тай (1017) и родила Синь-цзуна. Императрица, не имевшая детей, воспитала его и сделала императорским сыном (хуань-цзы). Затем в оный промежуток времени На-му-цзинь (тогда еще не бывшая императрицей) стала оскорблять императрицу. Та ей кротко сказала на это: «Старая вещь также требует снисхождения и любви». Все вельможи (буквально правое и левое) были заодно с ней. Но вот, когда Шэнь-цзун умер, Наму-цзинь своевольно приняла титул императрицы (Хуан-тай-хоу) и забрала в свои руки самого государя (тогда уже провозглашенного). Она, видимо, боялась влияния воспитательницы своего сына и постаралась удалить ее от двора. Вот как началась эта знаменитая интрига, первая в сералях Киданьских Хуан-ди, начавшая собой ряд подобных себе. Внутренней пружиной ее заправляло честолюбие императрицы Цинь-Ай, но она так ловко сумела поставить себя в ней, что мы даже не видим ни одного неловкого движения, ни одного содрогания мускулов. Сверху всем заведуют ее братья, которые явились обвинителями. Обвинение это заключалось в следующем: Пынь-цзя-ну, Цзи-сунь и прочие подали обвинение на то, что будто цзай-сян Северного департамента Чубу и государственный тесть (го-цзё) Бита ²⁶¹ замыслили о бунте не без участия императрицы Жень-де. Как мы уже знаем, императорским декретом было постановлено: Чубу и пр. 10 человек с императрицей признать виновными и подвергнуть допросу. Но Синь-цзун перед этим сказал своей матери: «Императрица (Жень-де) служила прежнему государю 40 лет, ласкала и воспитала меня (соб. Мяо-гун, косое тело), и должна быть награждена титулом Тай Хоу, а теперь возводят на нее обвинение в заговоре о возмущении?!» Цинь-Ай, однако ж, выдержала себя и только сказала: «Можно опасаться, что эти люди после причинят великие беспокойства». Император заметил: «Императрица старая и не имеет сыновей, хотя она и жива, но не может уже быть матерью...», и, по настоянию своей матери, сослал ее в Шань-Цзинь (Линь-хуань-фу). Цинь-Ай не последовала за парадным поездом при переселении Жень-де в Шань-Цзинь, не участвовала также и на весенней охоте. Она думала, что император сожалеет [305] о своей воспитательнице и может оказать ей милость, почему и отправила одного чиновника поскорее прекратить ее жизнь. Когда посланный прибыл, императрица сказала: «Я действительно не виновата: вселенная это знает; вельможи (?) ожидают моей смерти, а засим должна последовать смерть: как же так?!» Посланный возвратился ²⁶², а императрица вскоре умерла, лет 50-ти от роду. Могила ее в горах Муе (Муешань в Бардам-ола), в темном, уединенном месте. Колесницы, сопровождавшие ее труп, следовали необыкновенно торжественно и печально. Надгробный титул: Жень-де-хуань хоу (человеколюбиво-добродетельная императрица), насыпь над ней служит также и для гроба Цинь-Ай.

Императрица Жень-де заканчивает собой, как я уже говорил, ряд более или менее трезвых, влиятельных женщин второго периода, без сомнения, лучшей поры достояний государства и женских нравов. Ей привелось столкнуться уже с женщиной другого направления, другой закваски, женщины-интриганки, вся жизнь которой была посвящена темным честолюбивым проискам, начавшая собой третий период, период разложения нравов и падения самого влияния императрицы на дела государства. Мы познакомимся с ней покороче.

Характеристика императрицы Цинь Ай, второй жены Шэнь-цзуна

Внучка в пятом колене Агуци (брата императрицы Шуру), смуглая, красавица собой, отличалась крайним честолюбием. Как родилась в ней эта черта характера, намекает нам одно легендарное известие, занесенное, впрочем, на страницы ее биографии, а именно, что ее мать видела однажды во сне ЗОЛОТОЙ СТОЛБ, ПОДДЕРЖИВАЮЩИЙ НЕБО. Если присоединим к этому сознание ей своей красоты, ту любовь, какую она встретила со стороны Шэнь-цзуна, то эта черта характера будет для нас совершенно понятна. Притом лица, ее окружавшие, не имели тех качеств, какими наделила ее природа. Значит, она могла вполне рассчитывать на поддержку мужа, а после — сына, вступившего на престол после смерти отца (она, впрочем, регентствовала). И, действительно, мы видим, что она забирает все управление и окончательно овладевает своим сыном. Для нее мало было своего собственного возвышения, она хлопочет и о своих родственниках, своих братьях: Нень-цзяну и пр. После удачной вылазки против императрицы Жень-де, которую она, как мы видели выше, успела удалить в Шень Цзинь, она, вследствие одной инерциальной силы привычки совещается с братьями, которые теперь уже благоговеют перед ней, относительно кандидатуры своего младшего сына Чжун-юаня, т.е. стала интриговать уже против сына императора. Чем же иначе объяснить это, как не силой инерции, болезненною страстью к разным новым комбинациям? Но Чжун-Юань ²⁶³ (брат императора), может быть, сознававший всю невозможность подобного дела, чтобы выпутаться из беды, донес об этом императору. Этот последний отобрал у императрицы (теперь она уже получила титул Хуань-тай-хоу — матери-императрицы) все значки и печати и сослал ее в Цинь-чжоу. Там она прожила, однако ж, немного времени и была снова приглашена ко двору, но уже не могла иметь такого влияния (собственно силы в интригах): значение ее пало и уже навсегда. После, однако ж, она несколько исправилась и явилась поборницей тех начал, которые проводил ее сын, наследовавший их от Шень Цзуна. По смерти Синь-цзуна она жила уединенно и, не имея родственников, встретила некоторое сочувствие в одной из своих невесток. Когда она стала плакать перед гробом покойного императора, Цинь-Ай сказала ей: «Твои годы еще не Бог знает какие, зачем сожалеть о потере, которую ты понесла?» В первый год Цинь Нинь (Дао цзуна 1056) она получила титул тай-Хуан-тай-хоу (императрицы-бабушки) и вскоре скончалась. От нее остались две дочери: И-му-синь и Шоке, но эти последние ничем не ознаменовали себя. Вообще, мы можем сказать, что гунь-чжу (принцессы) Киданьских государей не имели никакого активного участия в делах трона: выходя замуж за каких-нибудь цзай-сянов или чумиши, они этим самым прерывали всякие связи с двором и только в своей семье, может быть, имели значение, но это не входит в программу династиционной истории и, следовательно, деяния их для нас покрыты тьмой неизвестности.

Итак, императрица Цинь-Ай, как я уже говорил, является первой представительницей на сцене серальных интриг, первой темной тучей, которой суждено было так разрушительно разразиться над дворцом Киданьских хуаньди. По смерти она оставила не очень выгодную память о себе, доказав всему тогдашнему свету, что честолюбие женщины есть бесконечно большая величина, действующая иногда инерциально, особенно если будет дан счастливый толчок сначала.

Впрочем, жившая при ней императрица Жень-и (собственное имя которой Толи) не отличалась теми качествами, какие можно бы было ожидать благодаря первому дебюту императорской жены на сцене гаремных интриг. [306]

Характеристика деятельности Жень-и-Хуан-хоу, жены Синь-цзуна

По своей энергии и неустрашимости императрица Жень-и является последним отзвуком той эпохи, когда жили и действовали Шуру, Жуй-чжи и тому подобные устроительницы государственного хозяйства. Самым блестящим деянием, отличающим ее от других дюжинных лиц, соцарствующих с ней (Гуй-фей, жена Синь-цзуна), бесспорно, должно считаться обнаружение ею ²⁶⁴ заговора Чжунь-Юаня, а затем, когда Дао Цзун, по эксцентричности своего характера, не захотел принять мер осторожности, и заговорщики подняли знамя бунта, усмирение личным начальством над войсками всех мятежников. Другие черты в ее характере — добродушие, высказывающееся в принесении жертвы за умершего в изгнании Чжун-Юаня, снисходительность и заботливость о бедных, обнаруживающаяся в раздаче последним всех подарков, какие она получала к новому году и дню рождения от вассальных и других государств — заслуженно ставят ее в ряд светлых личностей прошлой эпохи. Впрочем, век Дао Цзуна не был беден подобными деяниями.

Вот как рассказывает о ней сама история. «Старшая дочь младшего брата императрицы Цинь-Ай Сяо-му, по осанке необыкновенно грациозная, красивая и симпатичная лицом, она была взята во дворец и родила там Дао-Цзуна. В 4-й год Чжунь Си (1035) она была произведена в Хуан-хоу с пышным впереди титулом: чжень-и-цзы-хо-вень-хуй-цунь-цзинь-гуань-ай-чунь-шень-хуан-хоу. При Дао-Цзуне она получила титул Хуан-тай-хоу (императрицы-матери), а в 9-й год Цинь-Нинь (1064 ²⁶⁵) принимала живое участие в усмирении мятежа Чжунь-Юаня. Дело было таким образом. Некто Елюй Лянь, управляющий дворцом Лунь-Циня (Сяо-Вень-Хуан-ди, Синь-цзуна) «дунь му» ²⁶⁶ (твердой любви), доложил тайно императрице о затевающемся бунте, в котором главными руководителями были Чжунь-Юань и его сын Нилугу (Ниругу). Императрица передала об этом императору. Тот все-таки сомневается в возможности подобного заговора... Жень-и сказала ему на это: «Это тайное общество может сделать очень многое, поэтому нужно нарядить следствие». Император, несмотря на совет, запретил относиться к нему строго; но когда бунтовщики открыли военные действия и напали на походный дворец императора, бывшего тогда на охоте, Жень-и лично приняла начальство над войсками (вей-ши, гвардией) и разбила мятежников наголову, причем большая часть сопротивляющихся пришла к покорности. Во 2-й год Тай-Кань (1077) она умерла и по смерти получила надгробный титул: жень-и Хуан-хоу. Вот так обрисовывает ее характер сама история. Императрица была человеколюбива, сострадательна, скромна и преисполнена добродетелей. Каждый раз, как она получала подарки от всех государств (го) ко дню рождения и новому году, раздавала их бедным людям. Однажды она увидела во сне, что будто Чжунь-юань ²⁶⁷ сказал: «Кости чиновника (т.е. мои) находятся на Север от Мей-цзы-шань (горы в Маньчжурии, где и река тоже имеется, под которой стоял Ляо-янь (Дунь-Цзинь)) и совершенно заброшены без внимания». Когда императрица проснулась, она, тронутая состраданием к его дому, приказала принести за него жертву небу (лей).

Как смотреть на это последнее сказание? Очевидно, оно носит на себе печать легендарную и, может быть, вымышлено. Однако ж, по общему облику ее деятельности, открытой, благородной натуре, мы можем думать, что это последнее сказание могло быть и в действительности. Во всяком случае, императрица Жень-и представляет собой образчик таких женщин, которые еще могли воспитаться в безукоризненное царствование Дао-Цзуна и принимать такое деятельное участие в делах государства, как и их прототипы — Шуру и Жуй-чжи. Последняя активная роль, какая выпала на долю императрицы Жень-и, заставляет думать, что женщина в эту эпоху делает как бы последнее усилие для возврата прежнего положения, но пассивность Сюань-и и Хуй-фей, следующих за ней, указывает нам уже, что это усилие было только моментальной вспышкой, кончившейся ничем.

Несколько слов о Гуй-фей — жене Синь-цзуна по имени Сань-та

О ней история оставила нам очень небольшое известие, а именно, что она, дочь фу-ма-ду-вея (императорского зятя) Пиле, по выбору была взята в дунь-гунь (Восточный, т.е. наследника, дворец), а затем, с воцарением Синь-цзуна, сделана Хуан-хоу (императрицей); за какую-то вину она подверглась наказанию и была разжалована в гуй-фей. Это последнее событие относится к 1-му году Чжунь Си (или Чжун Си, 1031), т.к. к самому разгару честолюбия Цинь-Ай, весьма вероятно, она была лишена титула (и, следовательно, власти) по ее проискам. [307]

Императрица Сюань-и, жена Дао Цзуна

Теперь мы познакомим читателя также с замечательной личностью времен Дао Цзуна, замечательною не теми чертами характера, какие мы видим у Жень-и, т.е. активностью, влиянием на дела государства, а совершенно противоположной чертой — пассивностью, отсутствием чувства самозащиты против интриги, которую разыграл с ней всесильный тогда министр И-синь. Трудно как-то и верить всему, что говорит про нее история (или, собственно, ничего не говорит): неужели в ней не было нисколько голоса протеста, чувства самосохранения, чтобы сказать хоть слово в свое оправдание? А может быть, она и в самом деле была виновата в нарушении супружеской верности? Я передаю на суд читателя все, что оставила нам история об этой женщине. «Гуань-инь (ее имя), дочь младшего брата императрицы Цинь-Ай чумиши Хуй'я, благодаря своей красоте была взята во дворец, когда Дао Цзун был еще наследником (Ван-янь-чжао), а затем, по вступлении последнего на престол, получила титул Хуан-хоу. Кроме красивых форм тела, она обладала и эстетическим вкусом: умела со вкусом одеться, занималась легкой литературой (стихами), хорошо знала музыку и могла сама заправлять ею, играла с искусством на пи-па (монгольский музыкальный инструмент; См. выше), могла поговорить о легком (пустом) и серьезном, вообще, как видно, была женщина comme il faut. Недаром и титул она имела: И-де («красивые добродетели»). Не чуждо ей было и чувство ревности, высказывающееся в том, что она не советует императору брать наложницу Чжунь-юаня, отличавшуюся красотой, представляя для этого такой довод: «Сделать родственною нашему дому — для чего непременно ее?» От нее родился хуань-тай-цзы Жуй. В это время первым министром Дао Цзуна был некто И-синь. Он желал устранить Хуан-хоу от всякого участия в делах, уже и без того не занимавшуюся ими, и подговорил какую-то служанку (гунь-бей) из местности Дань-день-цзяо, по фамилии Динь-хао, открыть обвинение на императрицу в несоблюдении супружеской верности. По указу императора, И-синь должен был разведать это обстоятельство и подвергнуть императрицу пыткам. Как видно, императрица ничего не могла сказать в свою защиту, или, может быть, И-синь не передал ее оправдание. По заключению обвинительного приговора она была казнена. Труп ее был возвращен к родственникам... В г. пр. Цянь-Тунь (т.е. при Тянь Цзо, ее внуке) ей дали посмертный титул Сюань-и («раскрывающаяся красота») и похоронили на общем кладбище».

Чем объяснить ее безответность? Мы видим, что она отличалась бойкостью характера, была женщина с развитием, светски воспитана, обладавшая известными способностями, и, следовательно, нельзя подозревать в ней приниженность характера, забитость, которые являются только следствием гнета, моральной деморализации. Надо думать, что весь ответ на этот вопрос лежит в И-суне, который, наверно, представил все дело таким образом, что императрице ничего не оставалось делать, как лечь на плаху.

Биография Хуй-феи, жены Дао-Цзуна, после смерти Сюань-и

Не менее печальная участь постигла и заступившую вместо нее Хуй-фею Тасе (собственное имя), фаворитку И-суня, который предложил императору взять ее во дворец. Вот ее бесцветная история, где мы не видим ее самой, ее основного характера, а только тех лиц, которые распоряжались ее судьбой и двигали, как пешку. «Младшая сестра (мей) фу-ма-ду-юя (зятя императора) Симо, она во 2-м году Тай-Кань (1077) по рекомендации И-суня была взята во дворец и вскоре затем произведена в Хуан-хоу. Жила она несколько лет во дворце и не рожала детей, что, конечно, не могло нравиться императору, желавшему оставить по себе наследника. Императрица, видя, что не может рожать детей (бесплодна), просила императора взять во дворец младшую сестру ее, Этеле, бывшую в замужестве за сыном И-суня Су-е. После падения всесильного министра (что случилось в 7-м году Тай Кань, 1082) и пожалования Яньси титула Лянь-Вана, императрица как рекомендованная И-сунем и притом не рожавшая детей была разжалована в хуй-фей и заключена на кладбище. Младшая сестра ее, Этеле, бывшая тогда уже во дворце, возвратила ее из заключения, но она скоро после того благодаря интриге ее матери Янь-го-фу-жень (императрицы) Си-ку, направленной против объявленного тогда наследником престола Яньси, бьша разжалована в шу-жень (в меньшую жену с лишением прав и состояний) и сослана со всем домом в И-чжоу ²⁶⁸; ее младшие братья не смели входить во дворец «синь-шень» (Шэнь-цзуна «возвышения мудрости»). При Тяньцзо в 6-й год Тянь-Цинь (1116) она была возвращена из ссылки и произведена в тай-хуань-тай-фей (т.е. фей — бабушки). Во 2-й год Бао-да (1120) она бежала к горам Хей-динь (черноголовым), где и умерла Похоронена в Тай-цзы-шань ²⁶⁹.

Так как мы ничего не можем сказать собственно о ее характере, бесцветность которого поразительна, то ограничимся только следующими размышлениями: 1) интрига И-суня, действительно, имела своей целью [308] достижение большей власти или даже престола, на что ясно указывает его непосредственное участие в выборе жены Дао Цзуну после смерти Сюань-и; 2) что в Дао-Цзуне, действительно, совершилась реакция с падением министра, что видно из его внимания к Яньси (буд. Тяньцзо) и разжалования фаворитки павшего министра; 3) что женщина (в императорской семье) не имела тогда никакого значения, что доказывает безответность как Сюань-и, так и Хуй-феи, которые обе пали под ударами интриг, хотя сами и не принимали в них участия ²⁷⁰ и 4) что на женщину тогда смотрели, действительно, так, как было высказано выше, т.е. по отношению к рождаемости детей, как на существо, первое и прямое назначение которого быть распространителем человеческого рода, иметь детей (см. биографию жены Му-Цзуна).

Это падение влияния женщин в императорской семье, их бесцветность показывают нам, что тогдашнее общество клонилось к упадку. Не знаю, можно ли сказать это относительно всех граждан грозной когда-то империи, но что императорский сераль, полный интриг, арена разыгрывавшихся честолюбий, был на этом пути — в этом, кажется, сомневаться нельзя. Тот же мир интриг и та же бесцветность, приниженность женщины встретятся нам и в следующих обзорах, в век знаменитого Тяньцзо. Одна только личность выступает там ярче других — это Вень-фея Сё-сё, замечательная по своему живому характеру и тому некоторому влиянию, какое успела еще сохранить за собой женщина третьего периода; но та же участь, какая, как мы видим, постигла Сюань-и благодаря честолюбивым замыслам И-суня, заставляет смотреть на нее теми же глазами, мерить той же меркой, как и ее предшественниц.

Я остановлю внимание читателя на обзоре характеристик всех жен императора Тянь-Цзо как последних представительниц знаменательной эпохи упадка, третьего периода положения женщины, которые есть, в тоже время, и последний ²⁷¹ в нашем настоящем обзоре.

Посмотрим, как бился пульс тогдашней общественной артерии, насколько тогдашнее состояние общества отразилось на женщине и наоборот. Император Тяньцзо имел 4 жен, записанных в истории, обзор характеристики которых я и представляю на суд читателя.

Характеристика Хуан-хоу из фамилии Сяо, жены Тянь-Цзо, по имени До-ло-ло

Хуан-хоу (императрица) из фамилии Сяо по имени До-ло-ло, дочь в третьем колене цзай-сяна Цзы-веня. Еще при жизни Дао-Цзуна она была взята во дворец наследника (Яньси) и произведена в янь-го-Вань-феи (феи -принцессы Яньского государя), а с вступлением Тяньцзо на престол она была пожалована титулом Хуан-хоу. Характера необщительного, скромного, была предана церемониальности при дворе (дворцовому этикету), и, может быть, поэтому ее братья Фынь-сянь и Бао-сянь ладили с ней, так как, кроме этого, императрица требовала важности в обстановке... В управление она не вмешивалась, преданная совершенно соблюдению только внешних форм дворцового этикета, который она старалась проводить, впрочем, и в самое управление (т.е. в дух управления). Последовав за императором, когда Нюйчжэньское войско открыло наступательное движение, она умерла от болезни во время охоты императора на Западе (си-шоу).

Юань-фея Гуй-ге, жена Тяиьцзо из фамилии Сяо

Точно такого же характера, чуждого вмешательства в государственное управление, была и ее младшая сестра, Юань-фея Гуй-ге. 17-ти лет от роду она была взята во дворец и грамотой пожалована в юань-феи («первая жена»). Эта скромность лучше всего высказывается в том обстоятельстве, что когда слуги украли у неё соболью шубу, она не сказала об этом никому. Умерла почти одновременно с сестрой в ту же пору смутных обстоятельств, открывшихся с появлением Чжурчжэней на киданьской территории и удалением, однако ж, трусливого Тяньцзо в западные пределы государства, где он не переставал заниматься травлей зверей.

Впрочем, по нижеследующим данным об активном участии их братьев (Фынь-сяня и Бао-сяня) в интригах Вень-феи и Элувеня, мы можем думать, что эти две женщины были не чужды того, что разыгрывалось перед их глазами, так как в другом месте истории (в «Бень-цзи» Тяньцзо, цз. 29) мы встречаем положительное указание на то, что Фынь-сянь ратовал за старшего сына Юань-феи, своей сестры, Цинь-Вана, значит, кровавая драма, разыгравшаяся в стенах императорского сераля времен Тяньцзо, не могла не иметь в числе действующих лиц и обеих сестер, т.е. Юань-феи Гуй-ге и Хуан-хоу До-ло-ло, хотя биография этих лиц и не содержит в себе даже намека на такое участие. [309]

Де-фея Шигу, жена Тяньцзо

Еще большей бесцветностью характера обладала жена Тяньцзо Шигу (имя) из фамилии Сяо, дочь цзай-сяна Северного департамента Чан-ке. «Во 2-й год Шоу-Лун (Дао-Цзуна, 1094) она была взята во дворец и награждена титулом Янь-го-феи. От нее родился Талу ²⁷². В 3-й год Цянь-Тун (1104) она получила титул де-феи («добродетельной жены»), а вскоре затем, по пожаловании Талу титула Янь-го Вана (ей прибавили титул): цзань-го-Ван. Умерла, сокрушаясь об умерших родственниках».

Что же мы можем вынести из рассмотрения биографий этих трех представительниц высших слоев тогдашнего общества, особенно последней? Какие характерные черты отличают их друг от друга? Приверженность к внешнему этикету одной, скромность другой, косвенное участие их обеих в гаремной интриге, веденой их братьями Фынь-сянем и Бао-сянем — вот чем они отметили себя на память векам. Их безучастность в делах управления и, следовательно, бесследность лучше всего доказывают нам, что влияние женщины в век Тяньцзо, ее нравственный пьедестал был менее, чем низок...

Характеристика Вень-фей и некоторое влияние ее на дела государства

Только одна женщина, жившая одновременно с ними, как бы не подходит под эту мерку, благодаря некоторой светлости, подвижности своего характера. Эта женщина — Вень-фея, жена Тяньцзо из фамилии Сяо.

Сё-сё (се-се), дочь императорского тестя (го-цзё) из дома да-фу ²⁷³, понравилась императору на одном пиру у Елюя Да-ге и тайно (?) была введена во дворец. Затем, по предложению императорского дяди (тай-шу) Хо-ла-хе, она была официально введена во дворец и получила титул Вень-феи. От нее родились: Ду-го-гун-чжу Э-ЛИ-ИНЬ и Цзинь-Ван (титул, данный впоследствии) Э-ЛУ-ВЕНЬ. Эстетически развитая, любившая заниматься литературой и даже сочинять стихи, она выказала свою энергию и живость характера, особенно при первых столкновениях с усилившимися Чжурчжэнями, хотя, в тоже время, сочувствовала императору на охоте. Немилостивая к недобросовестным чиновникам, она всех их удаляла от Двора; а ввиду поддержания энергии в борьбе с неприятелем в торжественном собрании чинов сказала следующую речь ²⁷⁴, изложенную ее стихами собственного творчества:

«Не сокрушайтесь о возмущениях на границе! -
Красная пыль не причиняет тяжких страданий. -
Грозно-храбрые наши соседи — не притон ли развратников?
Набирайте достойно-добродетельных чиновников и вдохните в них мужество и отвагу!
Возбуждайте сильных, жертвуйте собой: можно ли, чтоб мы не очистили Севера?!
После успокойтесь под Яньскими ²⁷⁵ облаками (си-чжень-янь-юнь?)».

После некоторой паузы она снова сказала окружающим (речитативом):

«Все министры (чень-сянь) собрались ко двору;
Имеющая пояс (т.е. я) — поэт; тысяча чиновников стоят по сторонам и слушают.
Без слов (!), но с чувством и энергией должно уничтожить внешнее беспокойство.
Размыслите, почему нас постигла беда: разве нет преданных вельмож?
(Особенное внимание!) Нужно наказывать хитрых родственников, живущих между нами!
Станьте щитом трону и защитите наши богатства (в какие-нибудь ворота загоните скот);
Набирайте отборное войско и двиньте на смену и помощь другим;
Утешайте императора, боящегося (!) оставаться во дворце...»

В ожидании спокойствия (Тай Пин) император помнил ее слова; а когда пришла весть, что большая часть городов (наполовину) взята неприятелем, он окончательно упал духом. Но, несмотря на такую патетическую речь, сказанную ею ввиду поднятия духа уснувшего двора, она, оклеветанная Фынь-сянем, что будто была в заговоре со своим деверем Да-хе-ла (мужем сестры) и пр. относительно возведения на престол своего сына Элувеня, была «награждена» смертью ²⁷⁶. Я коснусь несколько ее речи. В этой речи мы видим:

1) что при дворе Тяньцзо слишком низко думали о «сильном Северном враге», уподобив его «притону развратников» — это не личный взгляд Вень-феи, нет! Из других фактов, из общего характера борьбы мы можем видеть это еще ярче. Это высокомерие, надо с сожалением заметить, нередко встречается на Востоке; [310]

2) самоуверенность, граничащая с самохвальством и высказывающаяся в словах: «Можно ли, чтобы не очистили Севера»;

3) жалоба на хитрость и продажность родственников, проглядывающая в словах: «Нужно наказать хитрых родственников, живущих среди нас». Это будет понятно, если мы припомним, что И-ду, Му-ла-хань, Гоба, Фо-динь, Жунь-ю и пр. передались на сторону Цзиньцев почти на первых порах столкновения;

4) отсутствие хорошего (отборного) войска. Как известно, оно даже негодовало на правительство за строгость наказаний (см. законодательство), а благодаря слабости наказаний дезертировало и не хотело сражаться (так было после несчастного похода Сяо Се-сяня);

5) малодушие, боязнь императора, что, конечно, он блистательно доказал своим позорным бегством. Поразительна эта черта, если мы сопоставим ее с первою, т.е. высокомерием; она ярко отмечает нам азиатскую тактику, часто встречающуюся, особенно между дипломатами Срединного государства. Лучше всего мы можем видеть это при столкновении их с открытым образом действия Чжурчжэней, бросившихся в глубь Китая. Я останавливаюсь на этих указаниях. Итак, мы видим, что на закате могущества Киданьской империи были еще некоторые люди, деяния или, вернее, взгляд которых на дела, завязывающиеся с Севером, были более или менее безукоризненны; но все же история живой женщины, весь ее пыл ограничился ничем, и двор, заснувший под качкой моря Китайской беззаботности, не воспрянул, не действовал «без слов, но с энергией», а, трусливо подставив свои интересы, погреб себя под слоем новых «Северных Варваров», которых он вооружил против себя своим высокомерием и жестокостями ²⁷⁷.

Оканчивая свое исследование о первых исторических выходцах из пределов Маньчжурии с Юго-Восточного нагорья знаменитых Сяньбийских гор, я должен с сожалением присовокупить, что мое исследование неполно, маломысленно и нисколько не претендует на научное значение.

Кроме того, для законченности картины, я осмелюсь поставить себе еще один последний вопрос: какая же заслуга Киданей, чем они отметили себя в истории человечества, если не прошли бесследно для него?

Мне кажется, насколько я мог подметить, их заслуга заключается в том, что они:

1) первые положили начало Монгольской письменности, однако ж, по образцу Китайской, приноравливая ее иероглифы к изображению звуков своего полисиллабического языка;

2) познакомили Магометан с Китаем и дали первым возможность утвердиться в нем;

3) двинули Китайскую политику, т.е. заставили ее обращать больше внимания на политические перемены в Маньчжурии и вообще в Средней Азии;

4) первые владеют Китайской территорией и даже народом без особенных кровавых пожертвований, а единственно вследствие мирного договора с самим же Китаем;

5) первые открывают, таким образом (т.е. через владения в Китае), путь Среднеазиатским народам: сначала Маньчжурам — чжурчжэням, затем Монголам и, наконец, ныне царствующей династии Китая, также Маньчжурам в глубь Китая для его окончательного порабощения, совершившегося, однако ж, только в 17 столетии (1644-м году);

6) после перехода во власть Цзиньцев, способствовали появлению Чингис-хана, что ясно видно из того, что при всемирном завоевателе они были главными советниками ²⁷⁸, по крайней мере, в деле уничтожения Цзинь-ской династии.

Комментарии

231. Обо всем этом будет подробно изложено в историческом очерке.

232. Этот Елюй Иду вслед за сим переходит на сторону усилившихся Цзиньцев.

233. Пропуск: «Когда б. совершена казнь над Элувэнь'ем, и когда весть об этом дошла до войска и чиновников, то все они пролили горькие слезы. Ибо, говорит дальше история, от Син-Цзуновских времен настала страшная вражда (серальные смуты), и самое величие Ляо начало склоняться к упадку».

234. Чунь-цю (Весна и Осень) — известное историческое сочинение, приписываемое Конфуцию.

235. Текст примечания отсутствует (Ред.)

236. Гора И-у-люй находилась в пределах Маньчжурии, недалеко от нынешнего Гуань-нин-сяня и служила при Киданях местом погребения некоторых членов императорского семейства (Бей со своими литературными сокровищами похоронен в недрах ее). Нельзя ли просить Китайское правительство о дозволении делать раскопки в этой местности? Тут должна быть бездна интересных вещей, не занесенных на страницы сухой истории.

237. Вообще при Дао-Цзуне духовенство не пользовалось особенным расположением императора: он, видимо, был практический человек; для него, прежде всего, был интерес общества, государства. Так, когда было доложено ему, что 30 человек в округах Чунь-Цзянь, Тай-Цзянь и Нин-Цзянь желают сделаться монахами, то он указом от 8-го года Сянь Юнь (1072), в 3 луне, ЗАПРЕТИЛ им это делать, имея в виду, как говорит история, только истинную потребность государства и не допуская перевеса духовных над остальными гражданами (т.е. числом), на счет которых они жили, хотя в тоже время, прибавляет история, он пропитывал 360.000 монахов, а иногда в 1 день (?) постригал до 3.000!!!

238. Син-чжун-фу — теперь Гурбань-субурга, хотя и пастбищное правление лежало на границе Монголии и Маньчжурии. Самый город Ин-чжоу (мо-чень) лежал на восточном берегу р. Шара-Мурень.

239. Кроме того, о. Иакинф признает и то, что Кидане передали свое письмо, изобретенное ими при Амбагяне, Пичанским уйгурам, которые употребляют его и до сих пор. Образец его я прилагаю при сем труде (вместе с картами).

240. Цз. 64 «Хуань-цзы-бяо».

241. Припомним, читатель, что говорит история о Древлянах:: «...и умыкаху жен себе...». Не одно ли тоже и на Востоке?

242. У киданей, как известно, было три фамилии (ши?): 1) Да-ху-эре, 2) Яо-нянь и 3) Елюй (Широй), возвысившийся с Амбагяня.

243. По Хуань-цзы-бяо (ц. 64): 1) Тай-цзу (Амбагянь); 2) Ле-ге (Лагу); 3) Те-р-ке; 4) И-де-ши; 5)Ань-ту; 6) неизвестно, от какой жены рожден Су (и-ле-ду-хень, Инь-да-хунь — Собака?).

244. В общем собрании чинов Тай-цзу наградил ее титулом «Владычица земли» (ди-Хуан-хоу), а после — инь-тянь-да-минь-ди-Хуан-хоу (т.е. соответствующая небесам, обильно святая владычица земли).

245. Новое доказательство того взгляда, какой я высказал относительно идеи установления церемоний.

246. Это общая мысль, т.е. из ничего не может получиться что-нибудь: если заберешь ючжоусцев, то, так как они не сродни с нами, ничего не выйдет.

247. Биография Бея, ц. 72. И Бей, старший сын Тай-цзу, также был довольно образован: он очень любил науку, живопись и вообще высшие занятия, написал, как говорит история, множество медицинских и других книг и погреб все это вместе с собой в горах И-у-люйских. Кажется, тут, в этом назначении Окучжи на престол, была другая причина, а именно, что Тай-цзун был замечательный стратег (Бей также подает мудрые советы относительно взятия Бохайской крепости Хуй-хань-чен) и еще при жизни Тай-Цзу был назначен главнокомандующим.

248. Луху был третьим сыном Тай-Цзу и за возмущение при My Цзуне вместе с сыном Си-ань'ем был заключен пожизненно. Умер 50 лет.

249. Елюй У-чже принадлежит к родовой линии И-цзу, но точного определения его места в этой линии не показано.

250. Цзу-чжоу лежала недалеко (на С.-З.) от Линь-хуан-фу и заключала в себе сказанные горы Пума с кладбищем Амбагяня. Тай-Цзу-цзу-лин (кладбище Тай-Цзу) находилось в 5 ли на запад от города Цзу-чжоу. Храм ему был иссечен в каменной стене. На кладбище были 2 каменных памятника, из коих на одном иссечена надпись с подробностями его охоты, а на другом — описание его подвигов при основании государства.

251. От нее Тай-Цзу имел одну дочь Цзи-ку-ре, впрочем, ничем не ознаменовавшую себя, кроме того, что по своему весьма почтительному нраву назначена ао-гу («сидящею в углу») (см. цз. 65 Ляо ши).

252. С ней тесно соединена какая-то странная легенда об исчезновении коровы и ее самой, когда она однажды отправилась к слиянию двух рек, Тухе и Шара-мурени, в сопровождении одной девушки. Когда корова исчезла (сбилась с пути), девушка запела и сказала: «Черная корова и моя мать совершенно исчезли с дороги, ибо и пословица говорит: Дух Земли сделал черную корову матерью (людей)».

253. Чаке — сын Аньту, пятого сына Де-Цзу, брата Тай-Цзу — известен еще под наз. Шу-я (у Иакинфа), поднял бунт, убил отца Ши-цзуна, а сам был убит Му-Цзуном.

254. Мо-чжи-юань, а за ним Говей принимают императорские титулы и основывают династию.

255. Такой взгляд на значение женщин, впрочем, встречается не у одних Киданей, но и у всех народов: это, так сказать, общечеловеческий критериум на значение женщины.

256. Буквально в тексте: «Посмотреть, как метут землю его дочери». Простота-то, простота-то какая!

257. Сечжень — потомок Шимоке из рода И-Цзу (история, впрочем, сомневается в этом), а Сюге принадлежал к Чжунь-фу-фань, сын Шилу (брата Шуру), коему внук в третьем разряде.

258. Первый период (Амбагяневский) отличается милитаризмом, внешним усилением государства, расширением границ. Выразительницей этого направления является императрица Шуру.

259. Национальное имя ее Пусаке.

260. Прежде читалось: Наму-цинь. Это ошибка — следует: На-му-цзинь.

261. Бита был потомок (внук Агуци), отца Хуай-цзе, жены Ши-цзуна (цз. 67).

262. Совершил ли он убийство — история ничего не говорит. Видно, что тут как-то глухо высказано: может быть, историк руководился чем-нибудь посторонним, поэтому не внес этот акт на страницы истории.

263. Он знаменит впоследствии своей оппозицией правительству дяди (Дао Цзуна), но при столкновении с войсками под предводительством императрицы Жень-и погиб вместе с сыном Нилугу.

264. Собственно, не ею самой, Елюем Лянь, который передает об этом.

265. По Иакинфу, в 5-й год (1060).

266. Всех таких дворцов было 10; они образовались из ордо, стойбищ и имели в своем ведомстве по нескольку округов (чжоу) (ту-ся) (ведомств), хань-ли, тули и чжасянов. В их же ведении состояла и большая часть войск (императорских, дворцовых).

267. Когда войско его было разбито, а сын убит, сам он бежал в Дун-мо (местность) и здесь лишил себя жизни. См. его биографию: ц. 64-й Ляо ши.

268. И-чжоу лежала в пределах Верхней столицы.

269. Тай-цзы-шань — в Маньчжурии, где и река того же имени, впадающая в Хунь-хе, приток Ляохе (см. карту Маньчжурии, приложенную в конце сей тетради).

270. Можно думать, впрочем, что последняя была не чужда такого участия, если не сама, непосредственно по своей воле, то под влиянием своей матери. Сама она не имела детей, но могла действовать в пользу сестры Этеке, которая была приглашена во дворец Дао Цзуна.

271. О женщинах Западного Ляо (Гань-тянь-хуан-тай-хоу и Боктохонь) я не имею времени поговорить здесь обстоятельно, полагаю на будущее время.

272. О женщинах Западного Ляо (Гань-тянь-хуан-тай-хоу и Боктохонь) я не имею времени поговорить здесь обстоятельно, полагаю на будущее время.

273. Как мы выше видели, дом да-фу принадлежал или, скорее, составлял подразделение фамилии Бали, из которой императоры брали себе жен.

274. Я обращаю внимание на эту речь, как важный документ, повествующий нам о делах того времени, и передаю ее дословно.

275. Пекинскими.

276. Подробности этой интриги я уже передал выше, в отделе обозрения законодательства Тяньцзо.

277. Что действительно Чжурчжэни восстали в лице Агуды, потому что Киданьские правители отличались жестокостями к ним — это доказывает (конечно, не без преувеличения) та жалоба, какую высказал Агуда перед своим народом и братьями на Киданьское правительство (см. Бень-цзи Тяньцзо, цз. 28, 5-й год Тянь-Цинь, 2-я статья о Тяньцзо, 9 луна)...

278. В 1227 году Елюй Чуцай (1189-1243), — советник Чингисхана сочиняет придворные церемониалы и издает некоторые государственные постановления о налогах и почте. В 1231 году он, подобно нашему Сперанскому, организует Монгольский сенат и назначается его президентом.