Открытый захват Манчжурии японским империализмом подготовлялся в течение многих лет последовательными актами японской агрессии и провокаций. Форсированию этого захвата; содействовала и постепенная переориентация китайских властей в Манчжурии на американский империализм, который при их посредстве перешел в Манчжурии в контрнаступление против Японии. Весенние и летние месяцы 1931 г. были заняты непосредственной подготовкой завоевания Манчжурии Японией: развивается соответствующая японская пропаганда, нарочито обостряются спорные вопросы, создается ряд подготовительных инцидентов и организуется провокационный погром китайцев в Корее.
Выступление японских войск состоялось, как известно, в ночь на 19 сентября 1931 г. Чжан Сюэ-лян, который в этот момент находился с частью своей армии в Бейпине (провинция Хубей была оккупирована его войсками с осени 1930 г.), отдал приказ не сопротивляться, и японцы вначале почти не встречали вооруженного противодействия. В первые же дни ими был оккупирован весь район, прилегающий к ЮМЖД, Мукден-анъдунской и Гирин-чаньчуньской железным дорогам, вместе с городами Мукденом (главный город Манчжурии), Чаньчунем, Гирином, Аньдунем и Инкоу. 8 октября произошла первая воздушная бомбардировка города Цзиньчжоу (расположенного неподалеку) от границы Манчжурии с Собственно Китаем), куда в то время эвакуировалось бывшее мукденское правительство.
В течение октября — ноября 1931 г. развертывались военные операции против командующего китайскими войсками в Цицикаре генерала Ма (сначала были двинуты силы японского агента Чжан Хай-пына, а затем и японские полки). Эти операция имели целью распространить сферу японской оккупации в северо-западном направлении и завершились [43] 18 ноября занятием японскими войсками города Цицикара на западной линии КВЖД.
Со второй половины ноября главный театр военных операций переместился в Южную Манчжурию: японские войска начали продвижение вдоль Мукден-шанхайгуаньской железной дороги с целью вытеснения за пределы Манчжурии расположенных на ней военных сил Чжан Сюэ-ляна. Приостановленное в конце ноября вследствие дипломатического вмешательства Америки (формально поддержанной на этом этапе и Англией и Францией), это наступление возобновилось форсированными темпами в конце следующего месяца.
2 января 1932 г. японские войска заняли Цзиньчжоу и тем самым окончательно прекратили существование мукденского правительства на территории Манчжурии. 5 января был занят Хулудао и 7 января японские войска вышли за Великую стену у Шаньхайгуаня. Японская армия овладела главными воротами, ведущими из Манчжурии в Собственно Китай. Китайские войска, если не считать разрозненных отрядов, ставших партизанами, и частей, запертых в Северной Манчжурии и в дальнейшем либо перешедших на сторону японцев, либо также начавших партизанскую войну, были изгнаны с территории Манчжурии.
В течение января 1932 г. развернулась также подготовка к захвату японскими войсками Харбинского района Северной Манчжурии. Как и в случае с Цицикаром, японское командование использовало сначала военные силы своих ставленников (в данном случае генерала Си-ся), а после того как этих сил оказалось недостаточно, двинуло свои собственные войска. Подвигаясь постепенно вдоль южной ветки КВЖД, японские военные силы 5 февраля достигли Харбина и распространились по западной и восточной линии КВЖД. В дальнейшем Харбин превратился в одну из главных баз японских оккупационных сил, откуда в течение всего года совершались во всех направлениях экспедиции для борьбы с китайскими партизанами и остатками китайских войск.
С занятием Харбина в японских руках оказались все крупные торговые и политические центры Манчжурии и вся система ее железных дорог.Только на северной оконечности Хухайской и Цицикар-кешаньской железных дорог и на обоих флангах КВЖД в районе Манчжурии и Хайлара и в районе Пограничной сохранялись почти до [44] самого конца 1932 г. войска китайских генералов, частью лишь номинально признавших новый японский режим в Манчжурии, частью открыто враждебных этому режиму.
Военная оккупация Манчжурского края японским империализмом с первых же шагов сопровождалась соответствующим политическим закреплением японского господства. Комиссия Лиги наций под председательством Литтона, посланная в Манчжурию для изучения положения вещей, в своем докладе заявляет:
«...Меры гражданской администрации, принятые японскими военными властями... свидетельствуют, что с самого начала военных операций имелись в виду более постоянные цели, чем потребности временной военной оккупации... С сентября 1931 г. деятельность японских военных властей как в гражданских, так и в военных вопросах характеризовалась существенно политическими устремлениями».
Действительно японские военные власти повсеместно систематически ликвидировали прежнюю манчжурскую администрацию, конфисковали ее денежные средства, ее транспортные и промышленные предприятия и банки, так же как и арсеналы, склады оружия и авиацию, и создавали на ее месте органы пресловутой «независимой» Манчжурии в форме комитетов безопасности или местных «независимых» правительств. Распоряжались этими органами, само собой разумеется, японцы; состояли они из прямых японских агентов или из старых чиновников, которых либо подкупом, либо угрозами удавалось склонить к соучастию в этом политическом фарсе. С февраля 1932 г. началась усиленная подготовка к созданию соответствующего органа манчжурской «независимости» во всеманчжурском масштабе. В конце февраля в Мукдене была созвана всеманчжурская конференция новых местных правительственных органов. 1 марта было официально объявлено об образовании «независимого» Манчжурского государства, а 9 марта вступил в исполнение своих обязанностей номинальный глава этого нового образования — последний император Манчжурской династии Пу И, многие годы состоявший уже на японских хлебах. 12 марта Манчжоу Го разослало державам торжественное извещение с предложением признания.
Характеристика манчжурского государства и самого режима, установленного в Манчжурии японскими штыками, [45] может быть целиком заимствована из того же доклада комиссии Литтона. Комиссия констатировала, что
«...из многих факторов, которые содействовали созданию Манчжоу Го, двумя, которые в комбинации были наиболее действительны и без которых по нашему мнению Манчжоу Го не могло бы быть основано, явились: присутствие японских войск и деятельность японских гражданских и военных чиновников». «...Хотя номинальными главами департаментов являются китайские жители в Манчжурии, главная политическая и административная власть находится в руках японских чиновников и советников. Политическая и административная организация этого «правительства» такова, что она дает этим чиновникам и советникам возможность не только технически руководить, но фактически контролировать и направлять всю администрацию... В важных вопросах... эти; чиновники безусловно следуют указаниям японской официальной власти, которая обладает во всех случаях возможностью осуществления давления, которому нельзя сопротивляться».
К этой характеристике можно добавить компетентные свидетельства специальных корреспондентов двух руководящих английских газет — «Times» и «Manchester Guardian», относящиеся к более позднему периоду — к сентябрю 1933 г.
«Почти все министры правительства Манчжоу Го — китайцы, — писал корреспондент «Times». — Но то обстоятельство, что им принадлежит минимум исполнительной власти, является секретом, который официальные круги почти не стараются скрывать. Не только в столице, но и во всех важных центрах все дела направляются исключительно японцами, занимающими номинально подчиненные или совещательные посты. Притом в Манчжоу Го преобладает отнюдь не влияние японских гражданских чиновников. Крупнейшей силой в стране является Квантунская армия; второе место по значению занимает Южноманчжурская железная дорога».«Невозможно долго оставаться в сомнении, что именно японцы являются действительными правителями Манчжоу Го, — подтверждал корреспондент «Manchester Gardian», — Внешне они выступают в роли советников и помощников Генри Пу И и его «кабинета теней», но в действительности именно японцы принимают важные политические решения и обеспечивают их выполнение. Если и запрашивается когда-либо мнение чиновников Манчжоу Го, [46] то повидимому главным образом до вопросам, в которых их знание местных обычаев и психологии туземцев может оказаться полезным. В действительности они являются советниками, а японцы — администраторами».
Суть дела заключается таким образом в том, что под флагом номинальной «независимости» Манчжоу Го Япония фактически аннексировала манчжурский край и осуществляет политическое и экономическое господство в той же мере, в какой ей удается господствовать в военном отношении. Что касается «манчжурского правительства», то японские империалисты являются полными и абсолютными его хозяевами.
Политическое оформление японского господства в Манчжурии завершилось торжественным признанием «Манчжурского государства» со стороны его фактических японских хозяев. Признание его последовало не сразу, ибо японская дипломатия должна была сначала прощупать международную обстановку и убедиться в том, что этот демонстративный акт японской политики, символизирующий безвозвратность взятого Японией политического курса, не оттолкнет европейских империалистов в американский лагерь. Окончательное решение по этому вопросу было принято лишь в конце августа 1932 г.
В речи на открытии специальной сессии японского парламента министр иностранных дел Уцида воспроизвел в развернутом виде японскую версию манчжурских событий и объявил, что, поскольку Манчжоу Го создалось в результате «сепаратистского» движения в самом Китае, признание его со стороны Япония не составляет нарушения договора девяти держав.
«Японское правительство убеждено, — сказал он, — что признание этого нового государства является единственным средством стабилизации положения в Манчжурии и обеспечения постоянного мира на Дальнем Востоке».
В начале сентября в Манчжурию прибыл вновь назначенный полномочный представитель Японии при манчжурском правительстве генерал Муто, совмещающий этот пост с должностью главнокомандующего японской армией на территории Манчжурии{28}. Официальная церемония признания состоялась 15 сентября 1932 г. в форме подписания японо-манчжурского протокола, согласно которому [47] Манчжоу Го подтверждает все права и интересы Японии на территории Манчжурии, основанные на японо-китайских договорах или соглашениях, и санкционирует пребывание на манчжурской территории японских войск в целях «сотрудничества с Японией в деле обеспечения их взаимной национальной безопасности». Одновременно с подписанием этого протокола в Токио была опубликована декларация министерства иностранных дел, в которой говорилось, что «Япония вынуждена была принять меры самообороны, так как внешняя политика Китая создавала угрозу важнейшим японским правительственным интересам в Манчжурии», и выражалась надежда, что другие державы также не замедлят установлением дипломатических отношений с Манчжурским государством.
Само собой разумеется, что это признание Манчжоу Го носило сугубо демонстративный характер. «Соглашение сводится просто к фиксации существующих отношений в Манчжурии», — писала газета «Japan Advertiser» от 16 сентября. Оно было обставлено торжественно и празднично. «Наш идеал стал действительностью на Востоке», — заявил военный министр Араки. «Рождение Манчжурского государства — славная страница в мировой истории», — заявил бывший главнокомандующий японскими войсками Хондзио накануне отъезда из Манчжурии.
Акт признания изображался как нечто окончательное, не подлежащее пересмотру и раз навсегда ликвидирующее самый манчжурский вопрос. «Япония и Манчжурское государство неразрывно связаны друг с другом и никогда не будут разъединены», — заявил Муто при подписании договора. В последующих японских отзывах на доклад Литтона, который не только вновь поставил под вопрос нынешний манчжурский режим, но и прямо против него высказался, эта нота звучала особенно безапелляционно. «Япония считает манчжурский вопрос разрешенным и не подлежащим дальнейшему обсуждению», — заявил в печати представитель министерства иностранных дел 2 октября 1933 г. «Нет основания обсуждать положение в Манчжурии, ибо японское признание Манчжоу Го разрешило окончательно этот вопрос», — заявил Араки 5 октября. «Признание Манчжоу Го Японией и японская политика по отношению к новому государству должны быть твердо поддерживаемые как окончательно установленные и ненарушимые принципы», — гласила резолюция японского Тайного совета от того же числа. [48]
Создание и признание Манчжоу Го отнюдь не привели однако к «успокоению» Манчжурии. Та же комиссия Литтона в своем докладе констатировала единодушную враждебность всех классов населения к новому режиму, который «рассматривается местными китайцами как японское орудие». Борьба против японской захватнической политики развернулась не только на международной арене, но и в самой Манчжурии, где она притом носит характер вооруженной борьбы. Само собой разумеется, что различные классовые элементы манчжурского общества занимают в этой борьбе не одинаковую позицию.
Японо-китайский конфликт предыдущих лет был в основном борьбой иностранных и туземных эксплоататоров из-за большей или меньшей доли в совместном феодально-капиталистическом грабеже трудящихся масс Манчжурии. При всей своей зависимости от японского империализма, буржуазно-помещичьи группировки в Манчжурии были вместе с тем заинтересованы в том чтобы тормозить распространение непосредственного японского господства и чтобы отстаивать в известных пределах более самостоятельное, менее зависимое от Японии, экономическое развитие крал. Конфликт этот дополнительно обострился наглядным примером соседней Кореи, где японский капитализм не только занял все командные высоты экономической жизни, но создал режим, при котором ему достается львиная доля всего прибавочного продукта, создаваемого трудом корейских рабочих и крестьян, а корейские помещики и буржуазия сведены на роль плохо оплачиваемых приказчиков японского империализма.
Но суть дела в том, что японо-китайский конфликт развивался при одновременном наличии огромного переплетения интересов обоих лагерей эксплоататоров и в рамках единого фронта этих лагерей по отношению к угнетенным трудящимся массам Манчжурии. В условиях, когда китайские милитаристы, возглавлявшие туземный блок помещиков, ростовщиков и буржуазии, не могли и не смели опереться в своей борьбе против японского империализма на массы — возможности этой борьбы были конечно весьма ограниченными. Японо-китайский конфликт получил столь значительное развитие только потому, что за спиной китайских милитаристов в Манчжурии стоял американский империализм, действовавший через Нанкин. Как мы уже отмечали, японо-китайский конфликт в Манчжурии до захвата был по существу японо-американским конфликтом. [49]
Захват Манчжурии японским империализмом разумеется не ликвидировал, а, наоборот, обострил этот конфликт между империалистами и противоречия между японским капиталом и китайскими эксплоататорскими группировками в Манчжурии. Милитаристская верхушка последней оказалась в положении, при котором она не только лишена своей прежней административной власти, но в значительной мере вытеснена со своих прежних экономических позиций. Ее капиталы и личное имущество в значительной части конфискованы; ее промышленные, торговые и транспортные предприятия перешли под японский контроль; ее важнейшие рычаги феодальной эксплоатации трудящегося населения Манчжурии (земля, налоговый аппарат и банки с эмиссионным станком) частью вырваны, частью постепенно вырываются из ее рук, ибо японские оккупанты систематически захватывают, скупают и конфискуют земли для создания своих собственных латифундий, тогда как место прежних полуправительственных китайских банков уже занял целиком контролируемый японцами Центральный банк. Это противоречие не может быть изжито и в дальнейшем, ибо в Манчжурии, как и в Корее, японский империализм ведет ультрахищническую политику, исключающую возможность серьезных подачек туземной буржуазии и помещикам и стало быть прочного примирения последних с новым режимом. Но в результате захвата Манчжурии эти туземные верхи оказались в еще гораздо более беспомощном положении, чем раньше. Они не могли поднять массы против японского империализма, не ставя одновременно под угрозу свое собственное полуфеодальное господство над трудящимися массами края. Сами по себе они в лучшем случае были способны только на демонстрации, рассчитанные на международное вмешательство, которое, как известно, не осуществилось. Самостоятельным фактором действенной борьбы бывшие правящие классы Манчжурии не являются, а в той мере, в которой антияпонские выступления трудящихся масс Манчжурии становятся революционными выступлениями, эти эксплоататорские верхи отбрасываются естественно в объятия японских империалистов.
Отсюда своеобразный ход событий в Манчжурии после ее захвата. Чжан Сюэ-лян, как известно, сдал Южную Манчжурию почти без боя. Тем не менее Японии сначала удалось подкупами и насилием привлечь на свою сторону лишь очень небольшую часть китайского генералитета и [50]чиновничества Манчжурии — по преимуществу тех из них, кто давно уже состоял на японской службе и на японском пайке. Многочисленные китайские генералы, войска которых находились в Северной Манчжурии и которые оказались отрезанными от остального Китая, заняли либо выжидательную, либо открыто враждебную позицию по отношению к новому режиму. В течение первых полутора лет, пока еще существовала надежда на непосредственное международное вмешательство, эти генералы постепенно ввязывались в открытые вооруженные столкновения с японцами и их ставленниками, но в самом процессе антияпонских выступлений этих генералов (из коих наибольшую известность получил командующий войсками в Цицикаре Ма Чжан-шань) не замедлили обнаружиться неустойчивость, половинчатость и беспомощность буржуазно-помещичьей оппозиции японскому захвату.
Североманчжурские генералы не могли и не хотели стать организующим движением того мощного массового и по своему объективному значению революционного партизанского движения, которое поднялось в Манчжурии независимо от них и в значительной мере против них и в которое были вовлечены широкие слои манчжурского крестьянства, рабочего класса и городской меткой буржуазии. «Война» этих генералов с Японией сразу же выродилась в серию политических маневров, соответствующих обычаям милитаристских войн в Китае, но превращавшихся в гнусный фарс в обстановке борьбы с наступающим японским империализмом в Манчжурии. По существу оказалось, что каждый из этих генералов заинтересован главным образом в том, чтобы продать себя японцам с наибольшей выгодой, и в самом процессе этой «войны» ряды открытых японских ставленников стали быстро пополняться за счет недавних «национальных героев». В высшей степени характерен пример упомянутого уже генерала Ма и генерала Тан Ю-лин — губернатора провинции Жехэ. Первый начал с того, что пытался недолгое время оказывать вооруженное сопротивление японцам, затем перешел на сторону манчжурского режима и принял даже ответственный пост в манчжурском правительстве, затем снова изменил этому режиму, возобновил на короткое время борьбу, а впоследствии оказался вместе с генералом Су Бин-венем в труппе китайских военных, бежавших на советскую территорию, и в заключение вернулся в Центральный Китай, где и позирует в роли «спасителя отечества». [51]
Что касается Тан Ю-лина, то он в течение первых полутора лет занимал неопределенную нейтральную позицию по отношению к японскому захвату, затем объявил себя его противником, далее провалил и дезорганизовал оборону Жехэ и наконец оказался главнокомандующим; полубандитскими войсками, выполняющими японские задания в Северном Китае и во Внутренней Монголии.
К настоящему времени буржуазно-помещичьи группировки в Манчжурии фактически уже сложили оружие: те же самые китайские генералы, которые подымали оружие против японцев, официально состоят сейчас на службе Манчжоу Го, и на эту же службу перешла основная масса старого китайского чиновничества. Это не значит, что японский, империализм получил уже прочную туземную опору и Манчжурии — как раз наоборот. Реальное сопротивление, с которым приходится сталкиваться японскому империализму, оказывают не эксплоататорские слои, а трудящиеся массы Манчжурии, мужественно продолжающие в стихийных партизанских формах борьбу за освобождение края от японского ига.
Крестьянство в Манчжурии, стонущее под бременем жесточайшей феодальной и капиталистической эксплоатации, никогда не прекращало активной борьбы со своими туземными и японскими угнетателями. Эта борьба частью выражалась в непрекращающемся развитии бандитизма — хунхузничества, представляющего собой отдушину для наиболее активных и озлобленных элементов китайской деревни, частью же принимала формы революционного партизанского движения (выступления тайных революционных организаций вроде «Общества больших ножей», повторные восстания корейцев в восточной части Манчжурии, крупнейшее из которых имело место в 1930 г., революционно-освободительное движение среди монголов).
Эти выступления крестьянства, хотя и недостаточно связанные с революционным движением немногочисленного городского пролетариата, значительно усилились в результате обострения под влиянием мирового кризиса, экономического кризиса в Манчжурии. Но как специфический деревенский бандитизм, так и в особенности: более организованное и политически оформленное повстанческое движение получили неслыханное развитие именно в обстановке японской оккупации, когда они естественно оказались заостренными против японского господства. В борьбе против этого господства массовое движение в Манчжурии [52] поднялось на значительно высшую ступень и вовлекло в свои ряды широкие слой не только рабочего класса, но и мелкой буржуазии. Рабочие и крестьяне Манчжурии знают, что закрепление японского господства в этом крае означает одновременно и предельное усиление гнета феодальной и капиталистической эксплоатации и создание такого полицейского и военного режима, который значительно затруднит борьбу с этим гнетом. Притом захват Японией Манчжурии привел к дальнейшему усугублению жестокого хозяйственного кризиса этой последней. Военные действия, транспортная разруха, произвол японской военщины — все это непосредственно сказалось на и без того крайне низком уровне жизни трудящихся и даже мелкой буржуазии Манчжурии.
Судя по дальневосточной прессе, урожай 1932 г. был значительно ниже урожая 1931 г. «Огромные районы не обработаны в текущем году, и в следующем году крестьянству будет еще труднее, чем раньше, платить налоги», — заявляет доклад комиссии Литтона. «Китайское крестьянство — подавляющая масса населения, — заключает доклад, — страдает от нового режима и ненавидит его».
В 1933 г. урожай, если верить японским данным, вырос по сравнению о прошлогодним на 20% и оказался на уровне 1931 г., но положение манчжурского крестьянства от этого не улучшилось.
«Крестьяне Северной Манчжурии очень бедствуют, несмотря на богатый урожай. Цены на хлеб значительно пали. Из-за богатого урожая манчжурская деревня охвачена голодом», — пишет и «Дайрен Симбун» от 18 сентября 1933 г.«В связи с падением цен на бобы положение крестьян Северной Манчжурии все ухудшается и ухудшается, — пишет газета «Харбин Ници-Ници» от 4 октября 1933 г. — Этот вопрос становится социальным бременем. Ведь и без того крестьяне были разорены бандитскими налетами и прошлогодним наводнением, так что фактически они уже были охвачены голодом и проедали свои последние гроши. Правда, урожай текущего 1933 г. оказался более обильным по сравнению с 1932 г. Но это не только не улучшило, но еще более ухудшило положение крестьянства. Причины ясны — благодаря хорошему урожаю цены совершенно упали, так что крестьяне вынуждены продавать свой урожай по ценам, не только не оправдывающим их расходов, но даже приводящим [53] к убыткам... Вполне понятно, что тут создается обильная почва для деятельности антияпоно-манчжурских элементов среди крестьян. Также создано вполне благоприятное положение и для активной работы коммунистов и бандитов. Это обстоятельство представляет большую угрозу для дела установления порядка и спокойствия в отдельных районах молодого государства».
Само собой разумеется, что крестьянство Манчжурии страдает не только от дальнейшего развития экономического кризиса, но и непосредственно от грабительской политики японского империализма, который массами сгоняет мелких собственников с земли, повышает арендную плату, усугубляет ростовщическую кабалу, обостряет неэквивалентность обмена и всеми мерами увеличивает массу им экспроприируемого прибавочного продукта. Равным образом пролетариат и мелкая городская буржуазия в Манчжурии сталкиваются с значительным усилением гнета в результате японского господства. Отсюда переплетение классовых и национально-революционных моментов в том массовом партизанском движении, которым сейчас охвачена Манчжурия в течение последних двух лет. В основном это движение представлено массой партизан, главные кадры которых поставляются крестьянством, в частности крестьянской беднотой и арендаторами, но в которых принимают участие также рабочие и разорившиеся мелкие буржуа. Именно на этих партизанских отрядах лежит главное бремя повседневной ожесточенной борьбы с японскими захватчиками.
Пытаясь произвести классификацию этих партизанских отрядов, японская газета «Харбин Ници-Ници» от 15 сентября 1933 г. делит манчжурских бандитов (всех своих противников японцы неизменно величают бандитами) на следующие группы:
1) «Большие группы хунхузов, имеющих политическую окраску». Эта категория, по словам газеты, состоит из бывших частей армии Чжан Сюэ-ляна под командой второстепенных вождей вроде Тан Цзюй-у, Ден Тэ-мэй, Ли Ду, Дин Чао, Лю Вень-гуя и др. К настоящему времени эти отряды, состоявшие раньше из 2–3 тыс. человек каждый, уже как таковые не существуют, ибо разбились на меньшие группы.2) «Хунхузы, имеющие религиозно-суеверную окраску». Это — отряды, созданные революционными организациями, выросшими из старых тайных обществ вроде «Общества [54] больших ножей», родословная которого связывает его с боксерами и даже с тайпинами{29}. Эти организации действовали еще до манчжурского захвата, но работа их особенно оживилась в условиях японской оккупации.
3) «Хунхузы, имеющие коммунистическую окраску», действия которых особенно заметны в восточной части Мукденской провинции и пограничных с Кореей районах Гиринской провинции. Большие объединения этих отрядов известны под именем «красной армии».
4) «Туфей — обыкновенные хунхузы, которых в Китае всюду много и главнейшей причиной существования которых является социальное неустройство в стране».
б) «Полухунхузы, полукрестьяне». Это — обыкновенные крестьяне, имеющие оружие и скрывающие его от властей. Будучи хунхузами, они утаивают свое ремесло, показывая себя мирными жителями. Иногда сплошь все жители деревни занимаются тайным хунхузничеством (т. е. ведут активную борьбу против японцев и против туземных помещиков и ростовщиков. — Н. Т.). Одновременно они являются и крестьянами и землевладельцами. Отличить их от обыкновенного мирного населения очень трудно».
Не подлежит сомнению, что по мере того, как все яснее обнаруживаются предательство и беспомощность буржуазно-помещичьих элементов и генералитета, именно «хунхузы с коммунистической окраской», как их именуют японские писаки, приобретают все большее влияние в этом мощном партизанском движении в Манчжурии, столь глубоко захватившем манчжурскую деревню.
«В (коммунистических) партизанских отрядах в Восточной Манчжурии уже насчитывается 2 тыс. бойцов. В [55] Банчи и Хайлуне партизанские отряды сами называют себя XXXII красной армией. В последнее время они одержали ряд побед и количественно усилились. Кроме того мы внедряем свое влияние в добровольческие войска в ряде других районов. В борьбе рабочих против японского империализма также наступил перелом», — пишет т. Кон Син о положении в Манчжурии{30}.
Вооруженная борьба в Манчжурии происходит по существу все время по всему фронту японской оккупации. Будучи в основном партизанской борьбой, она складывается из непрерывных нападений сравнительно малочисленных партизанских отрядов на железнодорожные станции и поезда, захвата этими отрядами городов, деревень и даже целых районов и ответных карательных экспедиций японских частей. В первый период наряду с этой партизанской борьбой происходили, как сказано, столкновения японских оккупантов с китайскими генералами, сохранившими еще регулярные, т. е. наемные, военные силы. Примером могут служить происходившие в 1932 г. повторные столкновения с генералом Ма, кампания против генерала Су Бин-веня (войска которого занимали крайний западный участок КВЖД и который при первом же наступлении японцев в начале декабря 1932 г. бросил фронт и перешел с частью войск на советскую территорию, где и был разоружен); аналогичная кампания в декабре 1932 г. и январе 1933 г. имела место против «старогиринских» войск, оперировавших на крайнем восточном участке КВЖД. За последний год китайский генералитет окончательно ушел от борьбы, в которой он и до того принимал лишь сомнительное участие. Борьба становится целиком партизанской. Масштабы отдельных операций сокращаются, но количество их растет. Неоднократно японцы проводят крупные карательные экспедиции в бесплодных попытках очищения целого района. Такая экспедиция предпринималась (по существу безрезультатно) японцами зимой 1932/33 г. в треугольнике между ЮМЖД, Мукден-аньдунской железной дорогой и морем.
Три момента заслуживают быть отмеченными в связи с этой непрекращающейся борьбой.
Во-первых, опыт двух последних лет показывает, что интенсивность борьбы обнаруживает определенные колебания, [56] связанные с климатическими условиями. Война разгорается сильнее весной и летом, слабеет в период суровой манчжурской зимы, когда плохо одетым китайским партизанам естественно труднее выдерживать походную жизнь. В 1932/33 г. деятельность, партизан в зимние месяцы значительно сократилась, а с весны вновь начала развертываться в еще более крупном, чем раньше, масштабе; то же самое предстоит очевидно в 1933/34 г. Главные успехи партизан приходятся на лето и раннюю осень еще и потому, что тогда высокий и густой гаолян{31} дает им прикрытие и в частности скрывает их от нападения японских аэропланов. В результате японские оккупанты под страхом суровой кары запрещают сейчас сеять гаолян поблизости от железных дорог, нападения на которые облегчаются этими зарослями.
Во-вторых, тяжесть борьбы с партизанами ложится целиком на японские войска; Манчжоу Го имеет, правда, свою армию под командой японцев и перешедших в разное время на японскую службу китайских генералов, но на эту армию японцы положиться не могут, ибо части ее очень легко переходят на сторону противника и то и дело подымают восстания. Эти восстания манчжурской армии, сопровождающиеся убийством японских и верных японцам офицеров, составляют такое же повседневное явление, как и выступления антаяпонских партизан. Действительные взаимоотношения между японскими оккупантами и манчжурской армией как нельзя лучше явствуют из сообщения агентства «United Press» из Токио в марте 1933 г. о том, что
«...японские военные власти приняли решение снабжать войска Манчжоу Го патронами, пули которых покрыты медно-никелевой оболочкой и обладают дальностью полета лишь в 1 тыс. ярдов{32}, тогда как японская армия применяет пули с оболочкой из никеля, бьющие на 6 тыс. ярдов. Предосторожность эта дает японцам возможность при всяком столкновении безопасно расстреливать своих манчжурских «союзников» издалека».
Все это разумеется означает, что японскому империализму и впредь придется нести на себе бремя расходов и военных жертв, связанных с поддержанием пресловутого «Манчжурского государства», которое без японских штыков не просуществовало бы конечно и одного часа. [57]
В-третьих, можно констатировать, что, несмотря на все свои военно-технические преимущества и вопреки настойчивым усилиям японских оккупантов, им не удается нанести партизанам решающего поражения. В бою японцы, почти неизменно выходят победителями, партизан рассеивают, но вместо разбитых отрядов появляются другие, снова наводняющие только что очищенные районы. В Манчжурии японский империализм попрежнему сталкивается с вооруженным сопротивлением, которое вовсе не идет на убыль. По прошествии двух с половиной лет военной оккупации Манчжурии попрежнему не видно никаких признаков ее «успокоения» или «умиротворения».
«Японцам приходится не легко, — писал еще в сентябре 1932 г. специальный корреспондент «Berliner Tageblatt» Гюнтер Штейн. — Крупные города прочно находятся в руках Манчжурского государства. Но манчжурская равнина за вычетом лишь узких полосок земли, вдоль некоторых важнейших железнодорожных линий находится столь же прочно в руках повстанцев».«Ныне, по прошествии почти целого года хозяйничания японской армии в Манчжурии, — писал еженедельник «China Weekly Review» от 13 августа 1932 г., — мы видим там полнейший хаос. Ценность японских капиталовложений, исчисляемая в два миллиарда иен, к настоящему времени упала вероятно до 25% этой номинальной суммы».
«У японцев имеется такой же шанс в шесть месяцев успокоить Манчжурию, как у Нанкина в тот же срок упразднить коммунизм в Китае», —
констатировал в ноябре 1932 г. английский журнал «Economist» в комментариях к оптимистическим заявлениям, исходившим от японских военных кругов.
В связи с зимним затишьем в деятельности манчжурских партизан к концу 1932 г. японцы: изображали положение в Манчжурии так, как будто дело ее умиротворения близится к концу.
«Manchuria Daily News» от 16 декабря писала, что впервые за все время оккупации от «бандитов» очищены все манчжурские железные дороги. В начале 1933 г. японские военные власти в Манчжурии опубликовали сводку военных: операций против «бандитов»{33}, из которой явствует, что. в результате семи крупных кампаний, имевших место между [58] июлем 1932 г. и февралем 1933 г., из 90 тыс. «бандитов», против которых эти кампании непосредственно велись, около 4 тыс. было истреблено, а 55 тыс. сдались и перешли на сторону японцев. Другие подсчеты не были однако столь утешительными, ибо уже цитированная «Manchuria Daily News» той же зимой, 1932 г., определяла общее число повстанцев в Манчжурии в 200–300 тыс. человек. Наконец, выступая, на заседании японского кабинета 1 февраля, военный министр Араки заявил, что большая часть крупных «бандитских» отрядов ликвидирована и что в мелких отрядах в самой Манчжурии этих «бандитов» осталось не больше 80 тыс.{34}.
Но, несмотря на всю эту похвальбу, широкое партизанское движение возобновилось с первыми же лучами весеннего солнца даже в наиболее освоенных японцами районах Южной и Центральной Манчжурии. В течение марта и апреля 1933 г. на ряде манчжурских железных дорог снова было прекращено ночное движение поездов ввиду участившихся нападений. Японо-манчжурская печать снова запестрела каждодневными сообщениями об изменах, о передвижении партизанских отрядов, о захвате этими отрядами населенных пунктов и т. д. Вот как рисовалось например по данным японофильской газеты «Шен-цзин-ши-бао» от 10 апреля 1933 г. положение в Гиринской провинции:
«С наступлением весны бандитизм снова развивается. В районе Гирин-хайлунской железной дороги, разгромленном в прошлом году, Дянь Чен вновь собрал остатки своих бандитов и начал оперировать, нападая на поезда и т. д. В уезде Паньши появился отряд в 1 тыс. бандитов под начальство Сань Цзян-хао; в районе Лицзыгоу другой отряд в 2 тыс. повстанцев угрожает уездному городу Хуадянь. Гор. Мишаню угрожает 5 тыс. бандитов. Возобновились бандитские операции и в районе Дуяьнина».
В 1933 г., как и в 1932 г., после кратковременного зимнего периода относительного затишья борьба началась сызнова. Правда, японская Квантунская армия в своем официальном сообщении от 5 сентября 1933 г. утверждает, что в результате ее усилий «бандитское движение» в Манчжурии сократилось наполовину и что ко второй годовщине начала японской военной оккупации осталось «всего лишь» 100 тыс. бандитов против 210 тыс. осенью 1932 г. В действительности, [59] по мнению уже цитированного нами специального корреспондента английской «Manchester Guardian» (в сентябре 1933 г.), разница по сравнению с 1931 г. заключается лишь в том, что повстанцы действуют более мелкими отрядами и потому борьба с ними становится еще более затруднительной. Корреспондент этот заявляет, что японский империализм даже не подошел еще к разрешению задачи «умиротворения» края.
Характерно, что японский бюджет на 1933/34 финансовый год предусматривал увеличение расходов на военные операции в Манчжурии и что в процессе подготовки; нового бюджета на 1934/35 финансовый год японское военное министерство снова потребовало на те же цели 180 млн. иен.
Партизанское движение в Манчжурии черпает свои силы внутри себя. В период, когда представители буржуазно-помещичьих элементов в Манчжурии еще пытались оказать сопротивление японскому вторжению, они несомненно пользовались известной поддержкой со стороны буржуазии Центрального Китая, за спиной которой и в этом вопросе стоял конечно американский империализм. Поддержка эта могла заключаться в посылке в Манчжурию людей, оружия и денежных средств. Последние были собраны в очень значительных размерах особенно среди китайской буржуазии, проживающей за границей: по сведениям «China Weekly Review» от 16 сентября 1933 г. (по всей вероятности эти сведения преувеличины) на финансирование вооруженной борьбы с Японией в Манчжурии было собрано от 20 до 30 млн. китайских долларов. Однако, по утверждению того же источника, до Манчжурии реально дошло всего 1400 тыс. китайских долларов, да и эти средства, — добавим мы, — были вероятно израсходованы главным образом на репатриацию китайских генералов — Су Бин-веня и других и на субсидии другим генеральским беженцам.
Эти цифры ярко вскрывают всю картину. Китайская буржуазия и даже реакционный гоминдан при всей его продажности и предательстве заинтересованы в том, чтобы Япония встречала в Манчжурии максимальные затруднения. Заинтересован в этом и американский империализм, непримиримая позиция которого играла и продолжает играть роль определенного фактора в манчжурской политической ситуации. Но само собой разумеется, что гоминдан, нанкинское правительство и северокитайские власти, [60] которые позорно предали и сорвали оборону Шанхая в 1932 г. и оборону Северного Китая в 1933 г., должны были на деле сыграть такую же предательскую роль по отношению к борьбе с Японией и на манчжурской территории. Они не являлись реальным фактором этой борьбы. Правда, не далее как 6 сентября 1933 г. одна из видных буржуазных газет «Шуаньбао» снова заявляла, что
«...единственной надеждой Китая в деле возвращения его северо-восточных провинций является деятельность партизан, постепенно подрывающих сопротивляемость и мужество японцев. Если мы хотим вернуть Манчжурию, наш народ не должен позволить прекратиться этой партизанской деятельности».
Национально-революционные моменты несомненно играют еще известную крупную роль в партизанском движении, происходящем в Манчжурии, и создают возможность связи этого движения с более широкими кругами буржуазии, мелкой буржуазии и интеллигенции Собственно Китая. Но к настоящему времени, когда партизанское движение в Манчжурии есть уже в основном движение низов, в сущности направленное одинаково против иностранных и туземных эксплоататоров и классово враждебное реакционным группировкам Собственно Китая, поддержка со стороны этих последних явно превращается в свою противоположность. Единственным организующим центром манчжурской партизанщины вне пределов манчжурской территории является героическая китайская коммунистическая партия с ее территориальными базами в лице советских районов Китая. [61]
