Аэродром Ланьчжоу жил своей обычной жизнью: мотористы занимались профилактическим ремонтом, несколько самолетов барражировали в воздухе, среди них были и учебные. Это наши инструкторы «вывозили» китайских летчиков. Провожать нас собрались все свободные от работы советские товарищи. Они надавали нам массу советов, как вести себя в воздухе, как пользоваться парашютами, кстати сказать, эти тяжелые мешки мы так и не надевали во все время полета.
Прежде всего нам пришлось преодолеть хребет Циньлин, который делит страну на две климатические зоны: с умеренным и субтропическим климатом. Это видно даже из окна самолета. На северных склонах преобладают сосновые леса, на южных — кипарисовые. Южные отроги хребта особенно красивы. Мы летим точно над сказочным царством — вершины, увенчанные подворьями феодалов и монастырями, ручейки, реки и озера создают незабываемую картину. Наше внимание привлекла обработка склонов гор под сельскохозяйственные культуры. С самолета казалось, что нет ни одного квадратного метра пустующей земли. Мы понимали, что все это сделано руками китайских крестьян. Мы еще не видели этих тружеников, но уже восхищались ими.
Рисовые поля располагались узкими полосками вокруг гор. Здесь же виднелись небольшие водоемы для сбора воды и полива. На ручейках и реках — водополивные колеса, приводимые в движение человеком, нечто напоминающее чигири, применявшиеся у нас на юге в дореволюционное время.
Деревни теснились у подножий гор, в долинах; помещичьи усадьбы располагались на возвышенностях — это как бы символизировало классовое разделение на «высших и низших».
Улиц в деревнях не видно, кажется, что кварталы стоят под одной кровлей. Помещичьи усадьбы обнесены высокими кирпичными стенами и обсажены кипарисами. В центре уютных внутренних двориков непременно выкопаны бассейны.
Самолет летел на высоте 300–400 м. Видимость была отличной, и мы с интересом рассматривали непривычный рельеф. В будущем это могло нам пригодиться.
В Ханькоу к самолету первым подошел комдив Михаил Иванович Дратвин — советский военный атташе в Китае, исполнявший в то время обязанности глазного военного советника при Чан Кай-ши. С Михаилом Ивановичем мне приходилось встречаться раньше, в Ленинграде, где он работал в Академии связи. Нам было известно, что М. И. Дратвин побывал в Китае в 1925–1926 гг. в качестве советника Национально-революционной армии правительства Сунь Ят-сена.
Нас встречали также советник по авиации полковник Григорий Илларионович Тхор и майор Николай Васильевич Славин, с которыми я до этого не был знаком. С китайской стороны присутствовали начальник оперативного управления генерал Сюй Юй-чэн, начальник отдела советников Военного комитета Чжан Цюнь, офицер по устройству быта полковник Лю Шэнь, китайский переводчик и переводчик военного атташе Алиев.
Я, как старший группы, представился Михаилу Ивановичу и познакомил его со всеми прибывшими товарищами. Дратвин, в свою очередь, представил нас китайским генералам. После краткой церемонии нас увезли в гостиницу.
В десять утра к нам приехал Дратвин. Мы собрались в одном из номеров. Было жарко. Вентилятор, вмонтированный под потолком, мерно шумел, перемалывая воздух.
— Ну, как отдохнули с дороги?
— К работе готовы, — дружно ответили мы.
— Вот и отлично! Дня через три-четыре вас примет Чан Кай-ши, после этого получите назначение и разъедетесь в части. Пока приведите себя в походное состояние, закажите военные костюмы, изучите обстановку, акклиматизируйтесь.
Мы поинтересовались, почему Чан Кай-ши медлит с приемом. Идет война, каждый день дорог.
— Видите ли, — ответил Михаил Иванович, — это вопрос политический. Чан Кай-ши прежде решил дать прощальную аудиенцию немецкому генералу Фолькенхаузену и группе его офицеров. Вам следует учесть, — добавил он, — что вы едете на «теплые» места.
Нам уже было известно, что в Китае более десяти лет работала многочисленная германская военная миссия; сначала ее возглавлял генерал Бергер, в 1934 г. его сменил генерал-полковник Ганс Сект и, наконец, в последние два года шефом был генерал Фолькенхаузен. До мая 1937 г. состав немецкой миссии, которая насчитывала 100–110 человек, работал по частному контракту в качестве своего рода ландскнехтов XX в. А в мае они были официально утверждены на пост военных советников. Число их при этом сократилось до 60. Дело, разумеется, было не в форме зачисления. Немецкие советники, получая жалованье от нанкинского правительства, фактически работали не ради укрепления вооруженных сил Китая, а в интересах германских монополий и фашистского режима. Десять месяцев, прошедшие с момента японской провокации у Лугоуцяо, ясно показали, что Германия ставит превыше всего интересы антикоминтерновского пакта «ось Берлин — Токио». Доказательством явилось признание Германией Маньчжоу-Го, а также принятие по японо-германскому морскому договору обязательства не допускать строительства Китаем укреплений в долине Ян-цзы. Естественно, что этот пункт договора немцы могли выполнить лишь через своих советников. И, наконец, были задержаны поставки Китаю оружия по ранее заключенным договорам. Впрочем, в ту пору все империалистические страны, включая США и Англию, были заинтересованы в разжигании войны и поощрении японской агрессии, надеясь ослабить Китай и закрепить свои позиции на Дальнем Востоке.
Союзники Японии стремились закрепить свои собственные позиции на Дальнем Востоке. Характерен в этом отношении такой эпизод: через четыре дня после нападения японских войск на Китай — И июля японский премьер-министр созвал пресс-конференцию для иностранных корреспондентов, на которой говорилось отнюдь не о мире или об условиях прекращения огня. Иностранным корреспондентам, их газетам и агентствам фактически предлагалось поддержать японскую акцию в Китае.
Немецкое агентство печати сдержанно отразило этот призыв японского премьера. Объяснялось это, разумеется, не сочувствием к Китаю, а особым счетом Германии к своему восточному союзнику.
Немецкий посол в Токио Дирксен доносил своему начальству в Берлине: «Война против Китая может потребовать от Японии больших сил и стать препятствием для нападения на Советский Союз». К тому же немецкое правительство считало, что японо-китайская война даст новый импульс национально-освободительной войне китайского народа, и Япония надолго завязнет в Китае. В целом такая оценка была объективной. Вскоре японское правительство потребовало от своего союзника Германии: «Прекратить поставки оружия Китаю и отозвать советников». Реакция Берлина на эту просьбу была немедленной: «Мы не собираемся делать подарок, не получая ничего взамен».
Было известно, что Германия претендовала на провинцию Шаньдун и ряд островов в Тихом океане, отошедших к Японии по Версальскому договору.
На соответствующий запрос из Берлина Дирксен ответил: «Япония ни при каких условиях, даже рискуя потерей дружбы с Германией, не уйдет с тихоокеанских островов». Берлин, учитывая донесения посла, пошел на попятную. В марте 1938 г. Гитлер приказал прекратить поставки оружия Китаю и отозвать советников вермахта.
Япония не осталась в долгу: генерал Араки поднял антисоветскую кампанию, призывая к «походу против СССР».
Обсуждение китайского вопроса в Лиге наций (сентябрь 1937 г.) результатов не дало. Призывы Советского правительства поддержать освободительную борьбу китайского народа и организовать коллективную защиту мира «демократическими» странами услышаны не были. Под давлением советской делегации Лига наций приняла лишь резолюцию, осуждающую действия японской авиации в Китае.
Пассивность международной организации развязала руки японским милитаристам. К концу мая 1938 г. они захватили огромную территорию Северного, Восточного и Центрального Китая. Это ставило основного японского союзника по антикоминтерновскому пакту — фашистскую Германию в весьма щекотливое положение. Немецкий посол Траутман и глава военной миссии Фолькенхаузен работали на два фронта: нельзя было обидеть союзника по пакту Японию и в то же время нельзя было дать повод китайским руководителям для «неправильного» истолкования их позиции. И на самом деле, как можно было доказать китайцам, что предоставляемые Маньчжоу-Го Германией займы идут не на финансирование японской агрессии, а на развитие китайской экономики. Или как объяснить появление в Шанхае в мае 1938 г. 40 немецких бомбардировщиков с летчиками вермахта, прибывшими в качестве подкрепления японской авиации?
Таким образом, положение официальных немецких представителей было «хуже губернаторского», но, несмотря на это, Траутман все еще разыгрывал из себя друга Китая и имел среди гоминьдановской верхушки немало единомышленников и друзей. Объяснялось это довольно сильным влиянием гитлеровской Германии в военной, торгово-промышленной и политической жизни Китая. Достаточно сказать, что в Китае помимо военных советников находились неофициальный представитель Гитлера — Клейн, большое число коммерсантов, миссионеров, служащих различных агентств и фирм. Немецкая колония насчитывала более 5 тыс. человек, причем все они были членами фашистской организации, руководимой генеральным консулом Крибелем. Последний считался давним личным другом Гитлера и Ван Цзин-вэя.
Как бы то ни было, но с нашим приездом дружба Китая с Германией стала расклеиваться. Однако каждая из сторон старалась сохранить хорошую мину при плохой игре. За несколько дней до нашего прибытия в Ханькоу официальное китайское агентство Сентрал ньюс распространило заявление, очевидно инспирированное немцами, что отзыв советников «немцы объясняют желанием сохранить нейтралитет», а китайская газета «Дагун бао» 25 мая 1938 г. писала, обращаясь к уезжающим офицерам вермахта: «Господа советники! В свое время вы привезли нам дружбу Германии, мы надеемся, что, возвращаясь на родину, вы передадите дружбу китайского народа Германии... В любое время, когда германское правительство пересмотрит свою точку зрения и пожелает восстановить дружбу с нами, Китай встретит вас с радостью». Такой реверанс газеты в сторону немецких советников китайские официальные лица объясняли тем, что Китай не хочет потерять поставщика вооружения, каким была Германия, и, самое главное, надеется дополучить оружие по уже заключенному с ней соглашению.
Ну что же, порвать сразу связи, которые укреплялись в течение долгих десяти лет, может быть, и трудно. Но недаром в Китае говорят: «Расстояние охлаждает пыл, а время лечит сердца».
О работе немецких советников мы расскажем по ходу событий, отметим только, что не все они покинули Китай. Семь из них, в том числе секретарша Фолькенхаузена фрау Цейх, остались, надо полагать, для разведывательных целей. Среди оставшихся был и один германский подданный китаец. В свое время он учился в артиллерийской школе в Германии, женился на немке, принял немецкое гражданство и прибыл в Китай в группе Фолькенхаузена. Теперь он сменил должность советника на пост преподавателя тактики в артиллерийской школе и вместе со своей супругой проследовал из Чанша в Гуйлинь и затем в Гуйян. В его преподавательской комнате вместо тактических схем висели портрет Гитлера и лубочные картинки из жизни вермахта. Когда наш советник обратил на это внимание местного руководства, ему ответили: «Это частное дело». Конечно, не все немцы, проживавшие в то время в Китае, были разведчиками и фашистами. Были среди них и честные люди. Капитан Штеннес, например, не пожелавший вернуться на родину, заявил представителям печати: «Япония никогда не победит Китай».
На такие поступки в те годы вдохновляла героическая борьба немцев-антифашистов. Много немецких интернационалистов сражались в республиканской Испании бок о бок с советскими добровольцами. Среди них мой хороший знакомый Гейнц Гофман, ныне министр национальной обороны Германской Демократической Республики. Да и в самой Германии компартия не прекращала тяжелой подпольной борьбы.
С 1953 по 1960 г. я работал в группе советских войск в ГДР и в течение трех последних лет был сопредседателем смешанной советско-немецкой комиссии. Мой коллега и друг Отто Винцер, бывший министр иностранных дел ГДР и автор популярной книги «12 лет борьбы против фашизма и войны», многое рассказал мне о борьбе КПГ и передовых слоев немецкого народа с гитлеризмом...
Наша беседа с Дратвиным подходила к концу. Майор Славин, исполнявший обязанности начальника оперативного отдела при главном военном советнике, разложил на столе карты и доложил обстановку на фронтах. О ходе боевых действий по фронтам ежедневно информировал Михаила Ивановича специально прикрепленных к штабу полковник из оперативного управления ставки.
Дратвин обратился к нам с вопросом:
— Что бы вы хотели услышать от моего штаба?
Мы ответили, что нас интересует все: организация и вооружение китайской и японской армий, их тактика, характеристика генералов, с которыми придется работать.
— Ну что же, расскажем все. От вас секретов нет. Правда, многое взято из газет, и вам придется уточнять наши сведения на месте, но для начала их будет достаточно.
Забегая вперед, скажу, что Славин добросовестно просидел с нами четыре дня и сообщил все, что ему было известно по тактике, оперативному искусству, вооружению и организации китайской и японской армий. Не хватило времени лишь на изучение современного вооружения японской армии. Этот пробел мы восполнили, когда посетили выставку трофейного оружия, организованную Военным комитетом в Учане.
В начале второго дня занятий в гостиницу неожиданно приехали Михаил Иванович с полковником Тхором. Они намеревались ответить на дополнительные вопросы. Но не успели мы расположиться, как раздался сигнал воздушной тревоги. Коридорные забегали по номерам гостиницы, крича: «Цзинбао, цзинбао!» Это слово было нам уже известно. Мы молча смотрели на комдива Дратвина, ожидая распоряжений. Порекомендует ли он нам выехать и куда? К нашему удивлению, он спокойно поднялся из кресла, обвел нас взглядом и, обращаясь к Славину, сказал:
— Ну что же, собирайте бумаги и поедем в посольство, а завтра продолжим разговор. Вы, — обратился он к нам, — оставайтесь здесь. В гостинице есть убежище. Не рекомендую выходить на крышу, осколки зенитных снарядов могут случайно задеть.
С нами остался полковник Тхор. Он был старожилом в Ханькоу и не пожелал выехать в свою резиденцию, которая находилась на территории японской концессии. Кстати сказать, там же жили и советские летчики-добровольцы. Впоследствии мы часто заезжали к ним на чашку чая. Тхор решил нарушить дисциплину.
— Хотя начальство и запретило вам появляться на крыше, я вас приглашаю.
«Крыша» оказалась летним рестораном. Он находился примерно на высоте восьмиэтажного дома. Ресторан бездействовал, так как гостиница была занята в основном китайскими правительственными чиновниками, эвакуированными из Нанкина. Здание было одним из самых высоких в Ханькоу, и отсюда открывался вид во все стороны на далекое расстояние. Кроме нас, никого не было, но мебель была расставлена, словно ресторан работал: круглые столики с примкнутыми к ним легкими стульями из бамбука, повсюду деревянные кадки с пальмами, розами и олеандрами. Центр был свободен. Очевидно, это площадка для танцев.
Мы смотрели на юг и юго-восток; предположительно с этого направления должны были появиться японские самолеты. Справа и слева виднелась широкая полоса уходящей вдаль Янцзы. Слева от р. Ханьшуй возвышалась большая гора, где дымили трубы Ханьянского металлургического завода; прямо на юг за Янцзы тянулся огромный город Учан. Там находились резиденция Чан Кай-щи и почти все учреждения Военного комитета. Мишень завидная.
— Нашему пребыванию на крыше гостиницы, — объяснял нам полковник Тхор, — мы обязаны иностранным концессиям. Не будь их, сидеть бы нам в подвале. Смотрите, как народ бежит на территорию концессий.
Действительно, на улицах было тесно — пешеходы, рикши, велосипедисты, автомашины. Весь этот поток стремился куда-то к реке.
— А кто нам выдал «страховой полис» от японских бомб? — поинтересовались мы.
— Англичане. Наша гостиница стоит у самой границы английской концессии. Японские самолеты еще ни разу не бомбили концессий. Они отыгрываются на китайской бедноте, ютящейся на окраинах.
В небе далеко на юго-востоке появились истребители «И-15» и «И-16», проданные китайскому правительству.
— Это первый налет после 29 апреля, — сказал Тхор, — почти месяц японцы не тревожили нас, а сейчас, очевидно, решили ответить: на днях эскадрилья китайских самолетов совершила налет на города острова Кюсю: Нагасаки, Фукуока и Сасебо. Сбросили они, впрочем, лишь листовки.
Он развернул перед нами китайскую газету, в которой были помещены три портрета китайских летчиков.
— Что здесь написано? — спросили мы.
— Это номер газеты «Авиация Китая» от 20 мая. Издает ее политотдел Авиационного комитета. А написано вот что: «Вчера в полночь наша авиация совершила налет на Японию. Н-ская авиационная часть летела над островом Кюсю и городом Осака и сбросила один миллион листовок... Часть в полете возглавлял командир Сюй Хуан-шэн. ПВО Осака молчала. Гудки и паника начались, лишь когда самолеты покидали Японию. Тревога была объявлена в Токио, Кобэ, Иокогаме, Осака и во всех других городах и селах Японии». В листовках было написано: «Если ты дальше будешь творить безобразия, то миллионы листовок превратятся в тысячи бомб». Это было предупреждение, — продолжал рассказ Тхор, — но японским милитаристам нужен более действенный урок.
В тот день, однако, самураи до Уханя не долетели. Как нам сообщили позже, они бомбили переправу у Янсиня. Через полчаса был дан отбой. День оказался свободным, и мы решили посвятить его осмотру города, а также заказать себе форменную одежду, чтобы быть в ней на приеме у Чан Кай-ши.
Разбившись на группы, мы попросили переводчика показать нам в первую очередь концессии. По простоте душевной мы полагали, что концессия — это территория, на которой расположены склады с товарами и где проживают обслуживающие их лица некитайской национальности. На деле все оказалось совсем иным. Концессии располагались в лучшей части города. Там возвышались здания банков, контор, магазинов, бары, отели, рестораны, особняки иностранцев. Нас особенно поразило то, что управление районом концессий находилось в руках иностранцев. Суд был изъят из юрисдикции гоминьдановского правительства, он и судил китайских граждан по законам чужестранцев.
Концессии — одна из форм закабаления страны империалистами, щупальца гигантского спрута на теле китайского народа.
Первая концессия в Ханькоу была получена Англией еще в 1861 г., в дальнейшем такие концессии получили Франция, Германия, Япония и царская Россия. После Великой Октябрьской социалистической революции Советская Россия отказалась от концессий и всех привилегий царской России в Китае. Наша совесть, совесть советских людей, воспитанных на идеях пролетарского интернационализма, не могла мириться со столь жестокой несправедливостью. Мы были целиком и полностью на стороне трудового китайского народа и возмущались действиями в Китае не только иностранных империалистов, но и китайских компрадоров, которые на каждом шагу предавали интересы своей страны.
На английской концессии мы зашли в аптеку. Нас встретила молодая, изящно одетая женщина. Р. И. Панин, немного владевший английским, начал было объяснять ей цель нашего прихода. Она же спросила на чистом русском языке:
— Вы из России?
— А вы англичанка?
— Нет, я русская, из Новониколаевска. С родины уехала, когда мне было пять лет, в 1918 году. Сейчас этот город называется Новосибирском, — с гордостью заявила она.
Про себя я подумал: мир тесен. Всего лишь двадцать дней назад я покинул Новосибирск.
— А вы, наверное, советские летчики?
— Нет, мы — корреспонденты газет.
— Вот хорошо. Обязательно опишите, как наши русские воюют... Они «щелкают» японцев, как орехи... А какие у нас самолеты!
Мы переглянулись. Вот патриотка: «наши самолеты», «наши воюют». Можно принять за советскую гражданку.
Мы не уточняли, кто она. Поблагодарив за хорошо подобранные аптечки и пообещав выполнить ее просьбу, отправились далее.
На французской концессии у портного-китайца заказали костюмы.
— А где будем шить сапоги? — обратились мы к переводчику.
— Лучше русских никто не шьет!
Да, действительно, кто может здесь сшить сапоги, кроме русских. Сапоги же в Китае никто не носит.
Не хотелось нам встречаться с русскими эмигрантами, но пришлось. А как представиться? Скрыть, что ты русский, невозможно, сказать, что мы не советские, не хотелось. Наоборот, надо показать, что мы именно из тех, кто их бил в 1918–1920 гг. Мы пошли. Однако снова выдать себя за корреспондентов не решились. Представились специалистами-чаеводами, направляющимися в провинцию Хунань. Советская Россия, как я говорил, все русские концессии передала китайскому правительству. Но русская колония в Ханькоу, довольно большая и состоявшая в основном из белогвардейцев, сохранилась. До недавнего времени ее возглавлял бывший русский консул в Ханькоу. Его принимали власти, с ним считались. Он лихо разъезжал по «русскому кварталу» на рикше. К нашему приезду в связи с нормализацией советско-китайских отношений «консул» остался безработным, колония распалась, а ее обитатели резко разделились на два лагеря: молодежь, не разделявшая злобы отцов и приветствовавшая советских летчиков, и старшее поколение матерых белогвардейцев. Они доживали свой век и были обречены, но все же шипели.
Третий день нашего пребывания в Ханькоу был отмечен крупным налетом японской авиации. Это было 31 мая, около 11 часов утра.
Мы в ожидании Н. В. Славина изучали материалы Сюйчжоуской операции. Раздался сигнал тревоги. Долго решали, стоит ли спускаться в убежище, а когда попали на крышу, было уже поздно. Мы захватили лишь конец воздушного боя. 18 японских бомбардировщиков в сопровождении 36 истребителей бомбили Ханьян и западную окраину Ханькоу. Были видны четыре очага пожара. Высоко в небе севернее Ханькоу стоял гул моторов. Понять, где там наши и где японцы, было невозможно. На наших глазах задымили четыре машины и резко пошли к земле.
После тревоги в гостиницу приехал Дратвин. Он сообщил, что в воздушном бою сбиты 12 японских истребителей и три бомбардировщика, о наших потерях он умолчал, да мы и не спрашивали. Китайские потери — два самолета.
— Ну что же, — продолжал Дратвин, — ваши назначения согласованы. Но окончательное утверждение кандидатур последует после просмотра списка Чан Кай-ши.
Михаил Иванович стал зачитывать список, расспрашивая каждого из нас, где и кем работали, где воевали во время гражданской войны.
Я назначался старшим советником при начальнике инженерных войск Ставки. Об остальных скажу позже, отмечу только, что дней за десять до нас прибыла небольшая группа советников во главе с полковником Иваном Прокопьевичем Алферовым, все они уже разъехались: часть в Сянтань, часть в Наньчан. Иван Прокопьевич получил назначение на должность старшего советника при штабе пятого военного района и уехал на фронт вместе с генералом Бай Чун-си. Это было в дни, когда войска выходили из окружения после боев под Сюйчжоу.
Рассказывая нам об этом, Дратвин как бы между прочим заметил:
— Группу Алферова Чан Кай-ши не принял, был в отъезде, в Лояне. Вам повезло: послезавтра в двенадцать часов он ждет вас в своей резиденции в Учане. И вообще, послезавтра у вас большая нагрузка: в девятнадцать часов вы должны быть на банкете у военного министра Хэ Ин-циня, где некоторые из вас познакомятся с подшефными генералами. На банкете будут все начальники центральных управлений Ставки. Отъезд в части и явка на службу ориентировочно назначены на утро 5 июня. Учтите, что советники при центральных управлениях составят аппарат главного военного советника и будут жить в Учане. Вот и все, что я хотел сообщить вам. Теперь коротко отвечу на ваши вопросы.
Вопрос, собственно, был один. Мы попросили Михаила Ивановича ознакомить нас с внутриполитическим положением и расстановкой классовых сил в стране и в пределах возможного с военной экономикой.
Шла война с японскими захватчиками. Это была национально-освободительная война китайского народа с коварным и сильным врагом. Китай в то время был полуфеодальной, полуколониальной страной, слабой, раздробленной, опутанной множеством неравноправных договоров.
Страной фактически управлял гоминьдан, куда входили компрадоры, помещики-феодалы, банкиры, представители национальной и мелкой буржуазии. Главной фигурой в гоминьдане был Чан Кай-ши. Партия гоминьдан не была единой и раздиралась внутренними противоречиями.
Единственной партией, которая отстаивала интересы народа, была Коммунистическая партия Китая, которая в сентябре 1937 г. образовала Единый фронт с правящей партией гоминьдан, чем определила свое отношение к правительству Китайской республики и общему делу борьбы народа за суверенитет страны, за свободу и демократию.
В первый год сотрудничества Коммунистической партии с гоминьданом во взаимоотношениях между партиями в основном господствовал дух здравого смысла.
Внутриполитическое положение в стране было сложным. Но наша задача облегчалась тем, что патриотический подъем народа, его антияпонские настроения были настолько сильны, что ни один милитарист не смел открыто выступить против договора с СССР и соглашения о едином фронте между КПК и гоминьданом.
Правительство Советского Союза оказывало большую всестороннюю и бескорыстную помощь китайскому народу в его справедливой борьбе за свою свободу и независимость. Это придавало нашему положению вес и значимость и одновременно накладывало на нас большую ответственность. Этим вопросам Михаил Иванович и посвятил свою беседу с нами.
Было уже за полночь, когда Дратвин покинул гостиницу. Но мы еще долго обсуждали те трудности, которые нам предстояло преодолеть.
