2 июня в 12 часов вереница машин въехала во двор резиденции Чан Кай-ши. Нас сопровождали начальники отделов внешних сношений и по делам военных советников канцелярии Военного совета. Резиденция Чан Кай-ши располагалась во дворце хубэйского губернатора, построенном в чисто китайском стиле и обнесенном высоким каменным забором. У ворот, вдоль аллей парка, у входа попарно выстроились часовые — маузеристы личной охраны. Нас встретили личный секретарь верховного главнокомандующего Чэнь Бу-лэй, адъютант полковник Хуан и переводчик Чан Кай-ши — Чжан Цюнь. Кстати сказать, Чжан Цюнь всегда сопровождал Чан Кай-ши, присутствовал на всех переговорах и заседаниях Военного совета.
Чэнь Бу-лэй провел нас в обширный зал на первом этаже. Мы обратили внимание на скромность обстановки. По углам стояли круглые столики с легкими низкими креслами, у дверей — вазы со старинным орнаментом, а на стенах висело несколько картин, вышитых по шелку. Вот и все, если не считать длинного низкого стола, стоявшего как бы особняком почти у стены. На столе — вазы с фруктами, фужеры, десятка два бутылок.
В зале был генерал Хэ Ин-цинь — низкого роста, подстриженный бобриком, в золотых очках, подвижной и еще не располневший человек. Он пригласил к столу.
Распахнулась боковая дверь, и показался среднего роста человек, одетый в форму цвета хаки без погон, но с белой нашивкой с иероглифами над левым верхним карманом. Он шел медленно, сутулясь, прямо на нас.
Сидевшие за столом Михаил Иванович и Хэ Ин-цинь поднялись, мы последовали их примеру. Чан Кай-ши подошел к столу, осматривая нас вопросительным взглядом. Поздоровался с каждым и пригласил сесть. Мы с интересом рассматривали этого человека, стоявшего во главе одного из крупнейших государств мира. Старческая походка, хотя ему был всего лишь 51 год, тщедушная фигура, облаченная в нарочито простой мундир, сухие руки, бегающие глаза. Если его встретить на улице, то за всемогущего цзунцая («распорядителя партии») принять нельзя.
Я сидел против Чан Кай-ши. Всматриваясь в его худое лицо с маленькими глазами и коротко подстриженными седеющими усами, в его медлительные движения, невольно думал, что от этого человека можно ожидать всего. Не повторит ли он 1927 год?
О Чан Кай-ши нам рассказывали, что он честолюбив, замкнут, не пьет, не курит, но женщин не избегает. Однако нельзя же было это считать серьезной характеристикой руководителя страны площадью в 9597 тыс. кв. километров, с населением в 460 миллионов человек. Между тем Чан Кай-ши был фигурой сложной и противоречивой. Мы не разделяли мнение тех, кто считал Чан Кай-ши вождем нации. Для этой роли у него не хватало ни знаний, ни, главное, твердых политических принципов. Он полностью порвал с революционными идеями Сунь Ят-сена и, пообещав народу свободу и равенство, помалкивал о том, опираясь на какие именно социально-политические идеи, собирается это осуществить.
Занимая пост главы государства, Чан Кай-ши по существу оставался военным среднего ранга. Он говорил с нами о приемах и формах вооруженной борьбы, о трудностях своей армии, о нехватке вооружения, об отсталых методах управления войсками, о слабой дисциплине и расхлябанности отдельных генералов. Он восхищался достижениями промышленного производства СССР, могуществом Красной Армии, благодарил Советское правительство за оказанную Китаю помощь и заверял, что дружба с Советским Союзом поможет Китаю одержать победу. Он просил присутствующих оказать максимальное содействие в реорганизации армии и обучении ее современным приемам и формам вооруженной борьбы.
Чан Кай-ши с удовлетворением принял в ноябре 1937 г. на должность главного военного советника М. И. Дратвина, а в августе 1938 г. — А. И. Черепанова.
Перед тем как в феврале 1942 г. советские военные советники покидали Китай, Чан Кай-ши закончил книгу «Судьбы Китая». Говоря о прошлом страны, он не сказал правды об отношениях Китая с СССР и его руководителями. Обошел молчанием и ту роль, которую сыграли работавшие с ним советские военные советники.
Не говорить хорошего и избегать говорить плохое, манера держать двери открытыми «на всякий случай» — таков был стиль работы Чан Кай-ши. У специалистов военного дела и у советников Чан Кай-ши как государственный и военный деятель не пользовался ни доверием, ни авторитетом. И надо сказать, человеческая бдительность нас не подвела.
Михаил Иванович стал представлять нас. Чан Кайши после каждой фамилии качал головой и произносил короткое «хао», что означало согласие с назначением. Когда эта процедура была закончена, он предложил нам выпить из стоящих бутылок фруктовой воды, попробовать китайские фрукты и перешел к разговорам на общие темы: как мы летели, как нас принимали, как устроились в Ханькоу?
На вопрос, воевали ли раньше, мы ответили утвердительно. Большинство из нас были участниками гражданской и первой мировой войн. Было заметно, что это особенно понравилось Чан Кай-ши. Он высказал много похвал в адрес советских добровольцев и высоко оценил поступающую в Китай советскую технику. В заключение пожелал нам успехов и высказал надежду, что мы будем работать с китайскими генералами так же дружно, как работали наши предшественники.
— Прошу вас, — сказал Чан Кай-ши, — о всех расхождениях с генералами докладывать мне лично. Я готов принять каждого из вас.
Когда Чан Кай-ши утверждал положение о работе, правах и обязанностях советников, эту фразу он вписал в этот документ.
На этом знакомство с верховным главнокомандующим было закончено.
Вечером состоялся прием у военного министра генерала Хэ Ин-циня. Нам впервые предстояло стать непосредственными участниками китайских церемоний и отведать китайские блюда. Но волновались мы не потому, что не владели куайцзами (палочками для еды) и не знали правил восточного этикета. Для европейца это было простительно. Нас беспокоило другое — как примут нас генералы, с которыми нам предстоит работать? Они только вчера расстались со своими друзьями из гитлеровской Германии, с которыми их связывали узы тесной дружбы, окрепшие в борьбе против компартии и крестьянского партизанского движения на протяжении доброго десятка лет.
У многих китайских генералов была еще свежа в памяти работа с советскими добровольцами Национально-революционной армии в 1924–1927 гг., и они не могли забыть те симпатии, которые проявляли китайские труженики к советским людям. Поэтому наше появление для китайских генералов означало не только новую военную школу, но и необходимость нового, по крайней мере внешне, подхода ко многим проблемам внутренней политики, хотя к этим вопросам мы и не имели прямота отношения.
Моя задача осложнялась еще и тем, что мне, как старшему группы, Дратвин поручил выступить с ответной речью. На мой вопрос, что говорить, Михаил Иванович сказал коротко: «Поблагодарите за прием». Дипломат я был «начинающий». Но поручение есть поручение. Решил текста заранее не готовить, а выслушать внимательно, что будут говорить в наш адрес. Все, кому приходилось выступать с переводчиком, знают, что пока идет перевод, есть время обдумать очередное предложение. На это, собственно, я и рассчитывал, собираясь выступать экспромтом.
Прием был организован в здании политуправления на Тайпин-род в Ханькоу. Когда мы вошли в зал, все китайские генералы были в сборе. Среди них начальник оперативного управления Сюй Юй-чэн, начальники департаментов: оперативного — Лю Фэй, разведывательного — Сюй Пэй-чэн, департамента ПВО — Хуан Чжэнь-цю, управления крепостями — Ма Цзинь-шан, Уханьского укрепленного района — Лоу, канцелярии Военного комитета — Хэ Яо-цзу; командующие: речной обороной — Лю И-фын, ВВС — Цянь Да-цзюнь, инженерными войсками — Ма Цун-лю.
Пожалуй, наиболее полно было представлено политическое управление. Здесь были генерал Чэнь Чэн (правда, он представился нам как командующий войсками 9-го военного района), его заместители по политуправлению — гоминьдановец генерал Хуан Цзи-сян и видный деятель КПК Чжоу Энь-лай. В 1938 г. Чжоу Энь-лай также являлся заместителем начальника политуправления китайской армии и одновременно возглавлял постоянное представительство Пограничного района Шэньси — Ганьсу — Нинся при центральном правительстве Китая.
— Кто из вас был раньше в Китае и знает китайский язык? — обратился он к нам.
— В Китае раньше никто не был и языка не знаем.
— Ну, страшного ничего нет. Я уверен, что все трудности вы преодолеете. Желаю вам успеха!
Мы поблагодарили за ободряющие слова.
Из фронтовых генералов нам были представлены два командующих группами армий: Чжан Фа-куй, штаб которого находился в Синьяне, вблизи Ханькоу, и Се Яо, его части располагались в районе Наньчана. Эти войска составляли резерв Ставки и проходили боевую подготовку.
Мы сели за стол каждый «со своим» генералом. Началось знакомство, которое на первых порах заключалось в том, чтобы правильно усвоить произношение фамилии и чина друг друга. Я понял, что отныне я чжунсяо (полковник) гунчан бин (инженерных войск), гувэнь (старший советник).
Генералы прежде всего хотели выяснить, нет ли среди нас участников Восточных и Северного походов Национально-революционной армии. Это была пора мощного революционного подъема. Чан Кай-ши и многие из присутствовавших занимали тогда в Национально-революционной армии командные посты, а впоследствии предали интересы революции и трудового народа, изменили заветам Сунь Ят-сена. Советские добровольцы тогда, в 1927 г., вернулись на Родину. Для генералов встреча «со старым знакомым» была бы крайне неприятна. О событиях 1927 г. мы во время беседы не проронили ни слова.
Бокалы налиты, куайцзы скользят и вываливаются из рук. Это вызывает улыбку соседей, и они стараются дать нам соответствующий «инструктаж».
Поднялся Хэ Ин-цинь. Я приготовился слушать сидевшего рядом переводчика. Что скажет нам эта лиса? Нам было известно, что во время Первого восточного похода он командовал первым полком НРА, а затем дивизией и корпусом в войсках, подчиненных Чан Кайши. Советником при нем во время всех трех походов был Александр Иванович Черепанов, рекомендации которого он воспринимал очень охотно. В то же время он ни разу не отверг противоречивых требований Чан Кайши, идущих вразрез с планами операций. «Эластичность» поведения Хэ Ин-циня была хорошо известна. Между тем в его речи, как нам казалось, должна была быть изложена программа нашей работы в войсках.
В то время я не думал писать мемуары и поэтому, к сожалению, не записал речь Хэ Ин-циня и сейчас вынужден положиться на свою память.
— Генерал говорит, — начал переводчик, — что рад приветствовать в этом зале офицеров русской армии, к которым он питает искреннее уважение. Он благодарит русское правительство за оказанную материальную помощь и присылку советников. Надеется, что эта помощь будет возрастать. «Вдвойне дает тот, кто дает скоро» (я крепко запомнил этот афоризм). Генерал думает, что вы будете работать дружно с китайскими генералами, ибо Япония враг не только Китая, но и России.
Итак, Хэ Ин-цинь выделял два вопроса: а) Япония — враг России и б) нужна большая помощь от России, может быть, даже действиями. Я подумал, что это говорится для моего соседа Михаила Ивановича Дратвина, а он как раз решил на банкете не выступать.
Перед тем как произнести ответную речь, я переспросил переводчика, правильно ли он перевел слова генерала «русская армия», «русское правительство».
Я подумал, надо «тонко» исправить эти выражения министра. И тут поднялся Чэнь Чэн.
Он был крупной фигурой в гоминьдановском руководстве, одним из приближенных Чан Кай-ши. Его речь также следовало внимательно слушать.
— Падение Сюйчжоу, — начал Чзнь Чэн, — не говорит о слабости нашей армии. Это наша стратегия.
Дальше Чэнь много и пространно докладывал нам о преимуществах стратегии истощения врага, проводимой китайским генеральным штабом.
— Эта стратегия дает свои плоды — враг несет большие потери.
В обоснование этого тезиса были приведены поистине астрономические цифры.
— В дальнейшем, — продолжал Чэнь, — истощение врага будет проходить быстрее. Примером этому могут служить массовый переход на нашу сторону целых частей Маньчжоу-Го и войск монгольского князя Дэ-вана, а также успешные действия 8-й Народно-революционной армии. Китайская армия, опираясь на усилия всей нации, получает больше шансов нанести сокрушительный удар японской армии, и в этом нам помогает Советский Союз, о. чем свидетельствует ваше здесь присутствие.
В заключение он приветствовал прибытие советских военных советников в Китай и заявил, что будет рад встретиться с ними на работе.
Эта речь Чэнь Чэна с некоторыми изменениями была опубликована в печати без указания на то, перед кем она была произнесена. Мы же истолковали ее в том смысле, что Чэнь Чэн сходу хотел привить нам основы китайской военной «стратегии истощения».
Чэнь Чэн среди китайских генералов слыл знатоком военного дела, в недалеком прошлом занимал должность заместителя военного министра. Он был хорошо знаком с советскими советниками еще по работе в военной школе Вампу, по Восточным и Северному походам.
Мы и без Чэнь Чэна понимали, что другой стратегии китайское руководство избрать не могло — не позволяли военно-промышленная база, состояние армии, ее вооружение. Однако мы считали, что «стратегия истощения» не исключает наступательных операций на отдельных участках фронта уже в ходе первого периода войны, а что касается дальнейших периодов, то мы полностью отвергли «стратегию маневра пространством и временем». Это расхождение во взглядах послужило в дальнейшем основой разногласий между штабом главного военного советника и оперативным управлением. Банкет, однако, не место для дискуссий.
Подошла моя очередь говорить. Михаил Иванович легонько толкнул меня в бок. Я поднялся. Свою речь я начал с выражения благодарности в адрес Хэ Ин-циня, Чэнь Чэна и присутствующих генералов за прием. Отметил, что советский народ и мы, как его представители, целиком и полностью стоим на стороне китайского народа в его справедливой борьбе против японских захватчиков и отдадим весь свой опыт и знания армии Китайской республики. Закончил я так: «Мы уверены, что многомиллионный китайский народ во главе со своими руководителями добьется победы. За победу китайского оружия, господа!».
Я старался подчеркнуть, что мы не просто русские, а советские люди и что борьбу решит народ во главе со своими руководителями. Имен я не назвал и предоставил им решить, кто имеется в виду.
Читатель, очевидно, знает, что китайские приемы, выдержанные в духе старых традиций, проходят пышно, со множеством различных яств и не меньшим количеством тостов. Так было и на сей раз. К концу банкета у многих генералов развязались языки, и они стали говорить о мощи советской армии, о прекрасной советской технике, о доблести советских добровольцев. Первые контакты были установлены.
Утром 3 июня мы покинули гостиницу и переехали в Учан в дома, расположенные на восточной окраине города и обнесенные каменным забором. Здесь обосновался штаб главного военного советника и квартиры советников центральных управлений Ставки.
Говорили, что вся эта усадьба, состоящая из четырех трехэтажных коттеджей в европейском стиле, принадлежала японцам.
У входа нас ждал уже знакомый по встрече на аэродроме подполковник Лю Шэнь, который впоследствии не покидал нас при всех переездах в Чанша, Хэнъян, Гуйлинь и Чунцин. Лю Шэнь показал усадьбу, бомбоубежище, коттеджи, где было все — от полотенец до радиол и холодильников. В заключение он познакомил нас с многочисленным штатом прислуги. Я обратил внимание на вышколенных, подтянутых боев.
После осмотра усадьбы мы собрались в столовой, где был приготовлен завтрак для отъезжающих на фронт товарищей. При Ставке оставалась лишь небольшая группа. Машины уже стояли у подъезда, мы, по русскому обычаю, посидели минуту в молчании.
Наши товарищи распределились так: полковник Панин — в Синьпу к генералу Чжан Фа-кую, майор Ильяшов — в Наньчан к генералу Се Яо, полковник Васильев — в группу ударных дивизий, майор Белов — в 200-ю дивизию в Сянтань, полковник Алябушев — в штаб девятого района, артиллерист Ларин и связист Власов — в штаб пятого района (где уже работал полковник Алферов). Я называю здесь только фамилии старших советников, с каждым из них были связист, артиллерист и сапер.
В центре при оперативном департаменте оставались майор Чижов, при артиллерийской инспекции — майор Голубев, при департаменте ПВО — майор Русских, при крепостном управлении — военный инженер Батурин и при медицинском управлении — врач Журавлев.
Мы, оставшиеся в Учане, проводили товарищей до машин, расцеловали их, пожелали счастливого пути и успеха в боевой деятельности. Вот и скрылись машины за поворотом. Они повезли наших друзей по незнакомым дорогам. Куда приведут эти дороги? Мы все волновались за благополучие и успех своих товарищей. С этими мыслями мы и вернулись в особняк, предназначенный для штаба главного советника. В здании нас ожидали переводчики, которые еще не были нам представлены.
Ко мне подошел молодой человек лет тридцати в форме офицера, но без погон и представился:
— Чэн Си-цзе.
— Очень хорошо. Давно Вас жду. Без переводчика как без рук. Где Вы изучали русский язык?
Надо сказать, что Чэн довольно хорошо владел русским и на мой короткий вопрос рассказал свою биографию, чему я немало был удивлен. Мне показалось, что Чэн с первой встречи хочет представиться просоветским человеком. Я не знаю, где он сейчас. Могу лишь сказать, что в то время мои подозрения были напрасны. Чэн честно выполнял свои обязанности и не боялся сказать советнику правду о гоминьдановском Китае и его разлагающейся верхушке. Многое, о чем говорится в моих мемуарах, записано с его слов.
Чэн житель Харбина. Перед войной окончил Харбинский политехнический институт, там же изучал русский язык. Женат. Жена находится в Харбине, он с ней переписывается и ожидает, что она скоро приедет в Ханькоу (!). Ехать придется через Тяньцзинь, Шанхай, Гонконг (Сянган), Кантон.
Как просто, подумал я, идет война, а люди из японского тыла прибывают без каких-либо помех в гоминьдановский тыл. Вот уж где раздолье для шпионов!
Надо сказать, что большинство переводчиков были харбинцами, бывшими служащими КВЖД, они прекрасно говорили по-русски. Хуже знали русский язык переводчики из числа бывших студентов Университета Сунь Ят-сена в Москве и дипломатических работников. В социальном отношении группа была очень разношерстна: от мелкого служащего до помещика.
Большинство работали честно. Но были и проходимцы, не гнушавшиеся мелкими провокациями. Например, майор Чжан, переводчик школы ПВО, он же преподаватель русского языка, проявлял чрезмерное любопытство относительно советской авиации, тщательно следил за офицерами, которые общались с советником, и стремился скомпрометировать их. С явно провокационной целью он предлагал своему советнику «поближе познакомиться» с коммунистами, просил выучить его петь «Интернационал». Одним словом, это был шпик мелкого пошиба, и он получил достойнейшую отповедь. Такого рода переводчики со старанием работали на Дай Ли — начальника гоминьдановский секретной службы. Часто они заводили разговоры о коммунизме, о советской власти, о жизни в Советском Союзе. Интересовались, где мы служили, на какой должности, в какой части.
Некоторые сведения не представляли секрета, и мы охотно отвечали. В большинстве же случаев отделывались шутками.
Первый день работы с переводчиками мы решили посвятить уточнению военной терминологии, знакомству с картой и выяснению некоторых деталей наших взаимоотношений с департаментами. С этой целью все мы собрались в штабе главного советника и допоздна изучали уставы и обстановку по карте и оперативным сводкам.
Зашел Лю Шэнь и через переводчика объявил:
— Прошу в столовую на обед. Обед приготовлен из европейских блюд с русской закуской. Все ваши требования и желания будут выполнены.
Справедливость требует отметить, что Лю Шэнь сдержал свое слово, и внешне мы были окружены гостеприимством до конца нашей службы. Он не давал никакого повода подозревать, что он близкий сотрудник Дай Ли. Ходили слухи, что он прекрасно знает русский язык, но скрывает это.
Когда много лет спустя я смотрел кинофильм «ЧП», то вспомнил Лю Шэня. Герой фильма — начальник гоминьдановской контрразведки на Тайване — как будто списан с Лю Шэня: чесучовый костюм, мухобойка в руках, заискивающие манеры в разговоре, слащавая улыбка, предупредительность, рост, овал лица — одним словом, все у этих двух лиц общее.
Мы знали, что Дай Ли не оставит нас без внимания, и для облегчения работы его агентуры условились чемоданы никогда не закрывать: пусть роются. Подручные Лю Шэня это заметили и пользовались нашей «оплошностью». Иногда это происходило не совсем чисто и пару раз служило предметом разговора с Лю Шэнем. Лю Шэнь быстро находил виновного и увольнял его. Этим все недоразумения исчерпывались. Таковы были наши будни. Может быть, об этом не стоило писать. Но читателю, очевидно, интересно знать не только о том, как мы работали, но и кем были окружены. Только поэтому я и уделил Лю Шэню столько строк.
