Итак, приемы закончены, назначения получены. Мы с нетерпением ожидали встречи с подшефными генералами, офицерами и солдатами китайских вооруженных сил, за которыми еще со времен Сунь Ят-сена сохранилось наименование Национально-революционной армии (НРА).
Мало кто представляет себе, что военный советник — сложная и ответственная должность, к которой не готовила ни одна академия мира. Мы не составляли исключения: боевой опыт первой мировой и гражданской войн, академическая подготовка и опыт командования частями и соединениями говорили о наших возможностях как военачальников, но не о способностях военных советников.
Перед тем как приступить к работе, мы смутно представляли себе круг обязанностей советника и меру его ответственности. Опыт наших предшественников, работавших в Китае в 1924–1927 гг., обобщен не был, инструкции товарищей, напутствующих нас при отъезде, носили общий характер: «Мы интернационалисты и обязаны помочь народу, попавшему в беду».
Советские люди воспитаны в духе классовой солидарности, сущность которой раскрыл В. И. Ленин: «Интернационализм на деле один и только один: беззаветная работа над развитием революционного движения и революционной борьбы в своей стране, поддержка (пропагандой, сочувствием, материально) такой же борьбы, такой же линии, и только ее одной, во всех без исключения странах». Верные этому ленинскому завету, мы понимали, что военный советник это не только военный специалист: общевойсковой командир, артиллерист, танкист, авиатор или инженер, но прежде всего проводник интернационалистской политики партии и Советского государства на международной арене. Здесь в Китае эта политика выражалась в разносторонней помощи китайскому народу в его борьбе с японским империализмом за суверенитет и независимость страны, за восстановление социальной и национальной справедливости, за свободу и демократию. Практическое осуществление этой политической установки обеспечивалось профессиональной подготовкой советника, о чем мы расскажем ниже.
Известно, что до 1938 г. китайское правительство приглашало военных, экономических, финансовых советников из Японии, Англии, США, Швеции, Италии и Германии. Все они, хотя и представляли разные военные и экономические доктрины, но в полуколониальной стране выполняли одну задачу: затормозить военное и экономическое развитие страны и поставить на службу империалистическим военно-промышленным комплексам природные богатства и людские ресурсы Китая и держать китайское правительство в зависимости и повиновении.
Как это делалось в военной области мы расскажем ниже, отметим только, что горький опыт Китая по использованию советников из капиталистических стран приобрел более общее значение и представил значительный интерес для стран, получивших независимость после второй мировой войны. Желание освоить современные методы промышленного производства, повысить урожайность продовольственных культур и решить сложнейшую проблему повышения обороноспособности — естественное стремление молодых стран. Но наивно предполагать, что империалистические страны, сотни лет угнетавшие народы колоний, на каком-то этапе передадут накопленный ими опыт в промышленном производстве и в военном деле.
Неудивительно, что немецкие офицеры, которые по своей подготовке и знанию военного дела считались едва ли не лучшими в Европе, за десять лет работы в Китае не научили китайских генералов современным приемам и формам вооруженной борьбы и использованию на поле боя новой техники: танков, артиллерии, авиации. Они не позаботились об издании китайских уставов, а всю подготовку проводили по немецким и японским уставам 1910–1913 гг.; не учили офицеров-артиллеристов стрельбе с закрытых позиций, умалчивали о методах организации противотанковой и противовоздушной обороны, тормозили развитие военной промышленности.
«Стараниями» этих военных советников армия к войне не готовилась, а использовалась исключительно в карательных целях, для разжигания междоусобной борьбы. Все это ослабляло народное хозяйство, восстанавливало друг против друга население отдельных провинций и социальные группы, истощало страну, что как раз и требовалось империалистам. «Бойтесь желтых» — лозунг буржуазных националистов и расистов тех лет, которые ратовали за раздел Китая на зоны влияния и стремились не допустить роста могущества этой великой страны.
За десять лет своей деятельности немецкие советники не нашли времени отработать план оперативного развертывания и план боевых действий начального периода войны, не создали систему укреплений на важнейших операционных направлениях. Но зато с усердием, достойным лучшего применения, они доказывали китайскому Генеральному штабу, что нецелесообразно возводить укрепления в долине Янцзы — от устья до Уханя, хотя будущий противник и его намерения были давно известны. Еще в июле 1927 г. премьер-министр Японии вручил императору меморандум, в котором писал: «...чтобы покорить Восточную Азию, нужно покорить Китай. Для этого необходимо немедленно захватить Маньчжурию и Монголию...»
«Мукденский инцидент» и последовавшая за ним оккупация Маньчжурии положили начало выполнению планов, изложенных в меморандуме Танаки. За этим последовали захват провинции Жэхэ и северной части провинции Хэбэй и, наконец, по соглашению Хэ Ин-цинь-Умэдзу от 2 июня 1935 г. Китай лишился суверенных прав на провинции Чахар и Хэбэй.
Все это были звенья в цепи хорошо продуманного плана, который проводился при молчаливом согласии так называемых демократических стран и Лиги наций. Таким образом за четыре года без серьезного сопротивления японская армия овладела Маньчжурией и рядом северных провинций.
Были выведены из строя 150-тысячная Дунбэйская армия Чжан Сюэ-ляна, войска провинции Жэхэ, часть хэбэйских войск.
Что делали в этой ситуации немецкие военные советники?
Они составляли для китайского генштаба планы отвода войск, а фактически помогали японцам занимать китайские провинции без единого выстрела. Пример достойный удивления: он говорит о больших возможностях военных советников и полном отсутствии ответственности.
Японо-китайская война 1937–1945 гг. началась как бы «случайно» в ночь на 7 июля 1937 г. В ту ночь японский караул, охранявший мраморный мост у Лугоуцяо, описанный еще Марко Поло и хорошо известный туристам, как место сбора экскурсий, не досчитался одного солдата. Командующий японским гарнизоном потребовал открыть ворота и «обыскать город», на что командир 219-го пехотного полка ответил категорическим отказом.
Командующий 29-й китайской армией, председатель Хэбэй-Чахарского политического совета генерал Сун Чжэ-юань в тот день в районе Пекина отсутствовал — он уехал в Цзянсу посетить могилу предков. Его заместитель — командир 37-й дивизии генерал Фэн Чжи-ань, настроенный антияпонски, поддержал решение Ваньпинского гарнизона и привел все части в боевую готовность. Японцы, узнав о решении Фэн Чжи-аня, предъявили ультиматум: вывести все части 132-й и 37-й дивизий на юг Хэбэя, подкрепив свои требования нападениями на китайские части у Ланфана и Гуананьмыня.
Японский солдат нашелся, но это не изменило намерений японцев.
Так инцидент у моста Лугоуцяо японские империалисты стремились превратить в большую войну — войну за мировое господство и передел мира. Цели, которые преследует Япония, были ясны, но никто не ожидал, что слабый и разобщенный Китай окажет серьезное сопротивление.
Для немецких советников в Китае настал новый период работы: они должны были разрабатывать планы войны и операции против своего союзника по оси «Рим — Берлин — Токио». Игра приобретала открытый характер. Но генерал Фолькенхаузен, возглавлявший в те годы группу советников от вермахта, не собирался покидать страну, разыгрывая роль друга Китая. Неограниченные возможности и никакой ответственности — кредо советников, приглашенных из капиталистических стран в Китай, действовало и в военное время.
Было бы не объективно свалить все неудачи на фронте на военных советников. Были и истинные хозяева страны и армии, им — как говорят — и карты в руки, но все же советник, который в течение десяти лет готовил армию, передавал офицерскому составу свой опыт, должен нести определенную долю ответственности за неудачи.
За первый год войны японская армия продвинулась от моря на расстояние 1100 километров, от Шанхая до Хукоу — на 700 километров. И это произошло в условиях, когда китайская армия имела абсолютное превосходство в пехоте, 1500 орудий разного калибра, около 100 танков, 500 самолетов, 36 боевых кораблей военно-морского флота общим водоизмещением свыше 50 тыс. тонн. На стороне китайской армии были и моральные факторы: ненависть народа к врагу, сознание справедливости борьбы, подъем боевого духа.
Когда наша группа изучала в Китае причины столь стремительного отхода китайской армии, мы пришли к заключению, что оснований для этого было много. Главные из них:
1) устаревшее вооружение — особенно самолеты, танки, артиллерия и даже стрелковое оружие, которое «сплавлялось» западными державами Китаю из остатков оружия времен первой мировой войны и трофеев;
2) отжившая система организации войск: управления, комплектования и обучения, которая в общем-то соответствовала феодальному периоду развития военного дела;
3) хотя китайская армия имела на вооружении танки, самолеты, большое количество артиллерии, китайские генералы «не заметили» изменений в приемах и формах вооруженной борьбы, вызванных появлением этой техники. Они держались за устаревшие постулаты ортодоксальной военной науки конца прошлого века, основанной на сомкнутом строе солдат, вооруженных винтовкой с примкнутым штыком, на использовании батальонов носильщиков и магазинной системы снабжения. Все это дорого обходилось стране — потери были колоссальные;
4) раздробленность страны, отсутствие военно-политического единства в армии и как следствие — слабость военно-промышленной базы.
Вскрывая причины поражения китайских войск, мы не делали особых открытий. Все это было хорошо известно немецким военным советникам, работавшим в Китае целых десять лет, но дело в том, что они были заинтересованы в сохранении и усугублении этих недостатков: только так можно было держать 500-миллионный народ в зависимости и повиновении.
Другой показательный пример роли советников — работа японских военных специалистов в Маньчжоу-Го. Вот как описывает бывший император Пу И работу своего советника, японского генерал-лейтенанта Есиока Ясунори: «Это был небольшого роста японец из Кагосимы, с выступающими скулами и усиками. С 1935 г. и вплоть до капитуляции Японии в 1945 г. он находился рядом со мной и вместе со мной был взят в плен Советской Армией... Каждая мысль Квантунской армии передавалась мне через него. Куда ехать на прием, кому отдавать честь, каких принимать гостей, как инструктировать чиновников и народ, когда поднять руку с бокалом, даже как улыбаться и кивать головой — все это я делал по указанию Есиока. С какими людьми я мог встречаться и с какими нет, на каких собраниях присутствовать и что говорить — во всем я слушался его. Текст моего выступления он заранее писал на бумаге на своем японизированном китайском языке».
Нет сомнения, что Пу И все это писал для оправдания своей беспомощности. Но картина, им нарисованная, не полна. Пу И — «император» со стажем: он трижды в жизни возводился на престол, Он прекрасно знал, что ему как «сыну неба» положено делать и что за него делают советники и чиновники. Во всяком случае о своих протестах он нигде не упоминает. Карьера его, как известно, кончилась 19 августа 1945 г. на аэродроме в Мукдене, где он ожидал самолета, чтобы отбыть на Японские острова. Но случилось неожиданное не только для Пу И, но и для японцев: на аэродром приземлился советский десант, состоявший из войск 6-й гвардейской танковой армии во главе с начальником политотдела штаба Забайкальского фронта генерал-майором А. Д. Притула, который и взял в плен незадачливого императора и его свиту.
Так закончилась карьера последнего отпрыска династии Цин, правившей Китаем с 1644 по 1911 гг.
В своих мемуарах Пу И пишет:
«Япония начала войну на Тихом океане, и у нее недоставало военной силы. Было решено заменить японских солдат солдатами Маньчжоу-Го, которые воевали на фронтах Китая. И я на банкете для командного состава военного округа по бумажке читал: «Мы хотим жить и умереть вместе с Японией. У нас единая воля и решимость разгромить силы Америки и Англии...» Когда японская армия оккупировала в Центральном Китае какой-нибудь город, Есиока рассказывал о результатах боев, а затем велел встать вместе с ним и сделать поклон в сторону фронта, выражая тем самым соболезнование погибшим.
После падения Уханя, он посоветовал мне лично написать поздравление палачу Окамура, оккупировавшему город, а также послать поздравительную телеграмму японскому императору...»
Запоздалая исповедь Пу И хорошо показывает, на кого и как работали японские советники и чью волю они выполняли.
Мало чем отличались от немецких и японских американские военные советники, работавшие, например, в Южном Вьетнаме и Камбодже.
На примерах работы военных советников из капиталистических стран мы хотели показать, что военный советник это не только должность, но и комплекс качеств военного специалиста, определяемый его мировоззрением.
В мире капитала советник и его шефы исповедуют одну буржуазную философию, их объединяет не только родство душ, но и боязнь прогресса, социальных изменений.
С середины 20-х годов нашего века в мире появился новый тип военного советника — воспитанного в духе идей марксизма-ленинизма, советника-интернационалиста, который отдает свои знания и опыт делу прогресса, делу освобождения народа от кабалы и иностранной зависимости, не требуя за свои знания вознаграждения. Вот почему появление советского военного советника в полуколониальной или развивающейся стране вызывает страх и гнев империалистического мира, который видит в этом подрыв своих устоев.
Вспомните появление наших советников в Китае в начале двадцатых, в конце тридцатых и в начале сороковых годов. Сколько было шума: советский советник это не военный специалист, а агент, который выполняет «особые» задания Коминтерна и Советского правительства, но ничего не смыслит в военном деле. Буржуазные политики, писатели и журналисты немало потрудились над «доказательством» этих небылиц.
Надо отдать должное тем руководителям революционно-демократических правительств, которые, преодолевая классовые предрассудки и сопротивление «доброжелателей», приглашали советников из Страны Советов. Одним из первых таких руководителей был великий сын китайского народа доктор Сунь Ят-сен.
С июля 1937 г. для китайского народа наступили годы суровых испытаний и борьбы за суверенитет и независимость страны. Плохо обученная и слабо вооруженная армия вступила в единоборство с сильным, коварным и хорошо вооруженным врагом — японским милитаризмом.
Центральное правительство понимало, что в этих условиях военные советники из страны — союзника Японии не могут быть полезны Китаю. От имени китайского народа правительство Китая обратилось к Советскому правительству с просьбой оказать помощь вооружением и военными специалистами.
Советские люди, воспитанные в духе ленинских идей пролетарского интернационализма, отправлялись в Китай не ради наживы или — как утверждают пекинские пропагандисты — приобретения боевого опыта. Мы ехали в Китай, движимые чувством пролетарской солидарности с народом, подвергнувшимся неспровоцированной агрессии. Мы ехали, чтобы оказать помощь народу, борющемуся за свободу и независимость, за суверенитет и демократию. Долг призывал советников вложить в свою работу все свое военное мастерство и знания.
Я вспоминаю подвиг молодого летчика-истребителя Сергея Смирнова, погибшего в воздушном бою под Наньчаном. В Москве у него остались жена и дочь, которой не исполнилось и года. Летчик-бомбардировщик Г. А. Кулишенко, которого хорошо знают в Китае, погиб 14 августа 1939 г. в неравном бою под Уханем. У него остались жена и двое детей. В конце 1939 г., отражая налет японских бомбардировщиков на Чунцин, пал смертью храбрых замечательный летчик — командир истребительной эскадрильи Н. Рахманов. Свыше двухсот наших товарищей погибли тогда в Китае.
Нет, это не счет, а напоминание о нашем бескорыстии. Об этом свидетельствуют и оставшиеся в живых. Автор этих строк, покидая Родину, также оставил в Новосибирске жену и дочь. Семьи были у всех военных советников, находившихся в Китае, и ни один из них не изменил долгу интернационалиста ради семейного уюта. С войной не шутят.
Приглашая советских военных специалистов, Чан Кай-ши прекрасно знал уровень их подготовки и их моральные качества по работе в 1924–1927 гг. и понимал, что появление советников из СССР не только приведет к принятию новой военной доктрины, но и вызовет необходимость по-новому решить ряд внутренних проблем, и прежде всего проблему взаимоотношений между КПК и гоминьданом. Разумеется, внутриполитические проблемы в компетенцию военных советников не входили.
Но любое решение, связанное с боевыми действиями войск на фронте, зависело от взаимоотношений между КПК и гоминьданом, и мы должны были учитывать это.
Сложностей, которые возникали у нас в процессе работы, было много. Речь, разумеется, идет не только о военных вопросах, но и о непривычной для нас обстановке в стране, в провинции, волости. Именно умение понять эту обстановку и приспособиться к ней определяло наши взаимоотношения с генералами и представителями местной власти.
Вот первая проблема. Мы давали советы генералам-феодалам, которые имели свое представление о социальном устройстве страны, об экономике и военно-политических задачах вооруженной борьбы с Японией. В своем большинстве это были представители китайской знати, воспитанные в закрытых колледжах и получившие военное образование в академиях США, Германии, Японии, Англии.
Надо было во что бы то ни стало сочетать требования генштаба, политические установки ЦК КПК и в то же время интересы феодалов-милитаристов, которые имели свои войска и обороняли свои провинции. Свести весь клубок противоречий к однозначному решению — дело невозможное. Мы неизменно выслушивали всех, а свои предложения разрабатывали в соответствии с долгом и совестью в интересах китайского народа. Именно это делало наши предложения целеустремленными и соответствующими обстановке.
Опыт показал, что советник в какой-то мере должен быть и дипломатом: не спешить, советы давать только на основе фактов, подтвержденных документами и оправданных историческим опытом. Нужно быть и психологом: заботиться о престиже собеседника, предвидеть его намерения.
Вторая проблема — немалый разрыв в воинских званиях. К примеру: советником при командующем 1-м военным районом генерале Вэй Ли-хуане работал майор М. А. Щукин, при командующем 3-м военным районом генерале Се Яо — майор М. М. Матвеев. В ряде мест советниками были капитаны. Согласитесь, не каждый генерал сразу примет предложения советника-капитана, если даже эти предложения отлично обоснованы и безупречно сформулированы.
Китайские генералы заботились прежде всего о своем престиже, сохранении авторитета. «Потеря лица» считалась непоправимым позором. В практике нашей работы предложения «капитанов» иногда изучались так долго, что острота ситуации пропадала. Предложения устаревали, зато «престиж генерала» оставался незыблемым. Запомнились два таких случая: в июле 1938 г., при высадке японцами оперативного десанта в Гутане, и в 1940 г., когда они повели наступление на Ичан. Правда, некоторые китайские генералы свою подготовку расценивали объективно. Генерал Лю Фэй в разговоре с автором этих строк заявил: «Наш командир бригады по уровню подготовки сравним с вашим сержантом». Это был комплимент в наш адрес, но не далекий от истины.
Другой вопрос — возрастной барьер. Советниками были капитаны и майоры 25–30 лет, подполковники и полковники 35–40 лет. Генералу, с которым работал советник, как правило, было 55–70 лет. Старость традиционно почитаема в Китае даже вне зависимости от чинов и должностей. Игнорировать этот барьер мы не могли и преодолевали его при помощи скромности, простоты в обращении и внимательности, что действовало безошибочно. Мы понимали, что разрушение возрастного барьера было бы связано с вторжением в сложную область установившихся веками традиций конфуцианского учения и поэтому соблюдали осторожность и такт. Надо прямо сказать, мы скоро нашли общий язык и установили деловой контакт со своими «подшефными» и за все время работы в Китае не было ни одного случая размолвки из-за ущемленного самолюбия генералов. Наши предложения со вниманием изучались и с незначительными изменениями проводились в жизнь. Это был показатель боевого содружества советников с китайской национальной армией, доброго согласия и взаимопонимания.
Третья проблема, с которой столкнулись все советники, — «языковый барьер». Мне сначала показалось, что китайский язык не так уж труден. Выучить 500–800 иероглифов под силу каждому. Другого мнения был наш общий друг — переводчик посла Илья Михайлович Ошанин, ныне доктор филологических наук, профессор, автор китайско-русского словаря. Он утверждал, что в китайском языке свыше 50 тыс. иероглифов и что военный советник должен знать до 5000. Мы знали иероглифов 50. Конечно, с таким словарным запасом далеко не уедешь.
Совершенно очевидно, что знание языка страны — одно из непременных условий при подборе советников. Язык сближает с народом, повышает качество выполняемой советниками работы и, что немаловажно, — исключает возможность искажения фактов и выводов при переводе.
Мы по-разному преодолевали этот барьер, иногда используя язык-посредник: в наших академиях офицеры изучали английский, немецкий, французский, как и многие китайские офицеры. Я, например, часто прибегал к немецкому языку, который среди китайских офицеров был довольно распространен. Широко применялись схемы, чертежи, диаграммы.
Совершенно очевидно, что вдобавок ко всему сказанному советский военный советник должен был обладать высокими личными качествами: быть деятельным, изобретательным, тактичным, вежливым и аккуратным в работе, волевым и настойчивым при проведении в жизнь своих предложений.
Само собой разумеется, что советник должен иметь солидную оперативно-тактическую подготовку, знать организацию армии, в которой он работает, и армии ее противника; изучить военно-промышленный потенциал страны и противника; быть в курсе достижений современной военной техники и ее возможностей.
Наша группа военных советников, работавшая в Китае с декабря 1937 г. по март 1942 г., была не первой и не последней в дружественных странах, которые хотят воспользоваться нашим опытом. Наша военная молодежь должна помнить, что прошлое не скрывается за поворотом — оно учитель будущего и с этой точки зрения наш опыт не должен быть забыт.
Когда мы приступили к работе и знакомились с положением дел на фронте и в войсках, китайские генералы прежде всего вспоминали о том, как при ближайшем участии советских советников громили милитаристов в 1-м и 2-м Восточных походах, а также в Северном походе. И уж потом констатировали свои неудачи в начале текущей войны: большие потери в живой силе и технике, сдачу целых провинций и отступление там, где превосходство было на стороне китайцев.
«Мы мирная страна, — говорили генералы, — чужого не хотим, к войне не готовились и поэтому в военном отношении отстали», или: «Военный потенциал Японии и возможности ее промышленности, по сравнению с китайской, — колоссальны. Это дало возможность японскому милитаризму создать и вооружить армию, военно-морской флот и авиацию такой силы, перед которой трудно устоять... Хорошая подготовка войск и офицерского состава заранее определили успех Японии и наше поражение... Мы вынуждены отходить, маневрируя пространством и временем».
Все объяснения Хэ Ин-циня, Бай Чун-си, Лю Фэя, Чжан Фа-куя мы выслушивали с большим вниманием, соглашаясь, что перечисленные факторы играют существенную роль в военных возможностях стран и армий. Однако война — явление социальное, и трудности, переживаемые китайским народом, непосредственно были связаны с поисками выхода из нужды, зависимости от иностранных государств и раздробленности страны.
Забегая вперед, хочу отметить, что за заслуги в укреплении дружбы между народами и оказание помощи китайскому народу в его борьбе за независимость, Советское правительство наградило всех военных советников орденами СССР. Они были также награждены орденами Китайской республики. Эти награды советники рассматривали, как оценку их участия в разработке операций и мероприятий по укреплению Народно-революционной армии, их вклада в борьбу китайского народа за суверенитет, свободу и демократию.
