16 июня я, как обычно, прибыл в штаб инженерных войск и нашел на своем столе груду бумаг: оперативную сводку, схему Уханьского укрепленного района, программы для подготовки инженерных полков, уставы, наставления и записку генерала Ма Цун-лю. Он писал: «Господин полковник! Покорнейше прошу Вас рассмотреть схему укрепленного района и дать свои замечания по инженерному оборудованию. В частности, нас интересуют Ваши предложения по борьбе с судами противника на Янцзы и с танками на сухопутном фронте».
Просьба была важная, и, естественно, я не мог ее выполнить по схеме. Мне требовалось осмотреть укрепленный [166] район и ознакомиться с ходом работ на местности. Я пошел к начальнику штаба договориться о выезде. Генерал Ин Лун-цюй сказал, что просьба исходит от командующего 9-м военным районом и только что назначенного начальника Уханьского укрепленного района генерала Лоу и вопрос следует решать с ними. И как бы между прочим добавил:
— Обстановка на фронте меняется. Генерал Ма Цун-лю вызван в оперативное управление. Подождем его.
Из оперативной сводки можно было заключить, что центр тяжести боевых действий японских войск переносится в долину Янцзы. В частности, отмечалось, что разлив Хуанхэ, вызванный разрушением дамб, привел к быстрому затоплению значительного участка территории между Чжэнчжоу и Кайфыном, к югу от Лунхайской железной дороги. Военные действия на Лунхайском направлении полностью прекратились. Судьба 16-й и 14-й японских дивизий, действовавших к западу от Кайфына, неизвестна. По данным командующего военным районом, японские части потеряли 250 орудий, 100 бронемашин, 80 танков и много другой техники; около 20 тыс. солдат утонуло.
Вывод был таков: этот фронт вычеркнут из японских планов, и боевые действия, надо ожидать, будут перенесены на Хэфэйское направление и в долину Янцзы. Такой прогноз оправдывался. Об этом и говорила операция японцев по овладению Аньцином.
После занятия Хэфэя попытка японских войск продвинуться на запад по дороге Люань — Гуши успеха не имела. Китайские части задержали их в горном районе к западу от Хэфэя.
13 июня в результате комбинированного удара сухопутных и морских сил японские войска овладели столицей провинции Аньхой. Это было неожиданностью для китайского генштаба. 1 июля группа сил противника из Хэфэя двинулась на Шучэн и 12 июля подошла к Аньцину, не встретив на своем пути сопротивления. Одновременно в районе Гуйчи японцы сконцентрировали 25 боевых кораблей, в том числе: 3 крейсера, 7 истребителей, 7 канонерских лодок, 8 тральщиков и 8 транспортных судов с частями Формозской бригады и двумя полками 1-й дивизии. Эти части с утра 13 июня были высажены на северном берегу Янцзы в 22 км к [167] северо-востоку от Аньцина и совместно с Хэфэйской группой овладели городом. Предпринятая японскими войсками попытка одновременно высадить десант на южном берегу Янцзы не удалась.
После занятия города Аньцина японские части повели наступление на запад в двух направлениях: на Цяньшань и вдоль северного берега Янцзы на Ванцзян. Морской флот оставался в Аньцине, его продвижению вверх по реке мешали установленные китайцами заграждения.
Падение Аньцина всерьез обеспокоило генштаб и командование 9-го военного района, который пока что считался фронтом второго эшелона. Начались перегруппировка войск, учет материальных средств и т. п. Посыпались предварительные распоряжения. 14 июня был отдан приказ о разрушении железной дороги Цзюцзян — Наньчан. Тут-то и вспомнили об Уханьском укрепленном районе, строительство опорных пунктов которого было начато еще в феврале.
По приезде генерал Ма Цун-лю сразу зашел ко мне.
— Принято решение, — начал он, — превратить Ухань в китайский Верден. Как вы на это смотрите?
— Приветствую, только надо уточнить, что следует понимать под словом «Верден». Как вам известно, Верден — старая французская фортовая крепость с круговой обороной. Если бы эта крепость во время первой мировой войны не была вписана в общий фронт полевого рубежа и не оборонялась полевыми армиями, о ней никто бы и не вспомнил.
— Вы правы!
— Прав исторический опыт. Верден оборонялся не гарнизоном, а армиями, занимавшими фронт от Остенде на берегу Северного моря до границы со Швейцарией. Следовательно, — полушутя заключил я, — нам надо строить полевой рубеж обороны от Хуанхэ до Янцзы и от Янцзы до Наньлина и в него вписать Уханьский укрепленный район — китайский Верден.
Генерал рассмеялся. Видимо, такое предложение советника для него было неожиданным.
— Цыга, цыга, — начал Ма Цун-лю (это слово мне переводчик не перевел, но генерал повторял его перед каждым предложением, как мы иногда повторяем: гм-гм), — Цыга, цыга, мы этого строить не будем, цыга, [168] у нас нет сил, средств и времени, цыга, цыга, принято решение делать круговой обвод.
— На каком удалении от Уханя выбран рубеж, и какова его емкость?
— 25–50 километров в расчете на 30 дивизий.
Мы договорились о выезде на обвод. Генерал обещал согласовать вопрос с Хэ Ин-цинем, командующим 9-м военным районом, и начальником управления береговой обороны. Решено было в первую очередь осмотреть крепости — так китайцы называли форты, расположенные в семи пунктах по Янцзы.
Янцзы считалась основной осью движения японских войск, и крепости должны были стать опорными узлами, к северу и к югу от них предполагалось строить полевые позиции. Ко всему этому ныне добавлялся Уханьский укрепленный район.
Вечером я доложил Дратвину о поступившей просьбе и состоявшемся разговоре.
— Как вы расцениваете эту идею? — спросил он.
— Идея бесполезная. Китайские войска чувствительны к охватам и заставить генералов драться на обводе будет невозможно. К тому же мало войск, артиллерии, нет материалов и времени.
— Это верно, — ответил Михаил Иванович. — Когда этот вопрос обсуждался на Военном совете, я не высказал свою точку зрения лишь потому, что предложения исходили от Чан Кай-ши. Надо полагать, что китайцы сами понимают нереальность своего плана. И если они его пропагандируют, то только для того, чтобы мобилизовать народ на борьбу и показать миру свою решимость сражаться до конца. В этом деле надо им помочь. Я вызвал из группы генерала Се Яо артиллериста полковника Шилова. С ним осмотрите рубежи, и тогда видно будет. А пока собирайтесь, — поедем в Ханькоу. Вас приглашает наш посол Иван Тимофеевич Луганец-Орельский на чашку чая.
— А что кроется за «чашкой чая»? — спросил я.
— Приедем — выясним.
Ранее с нашим послом я не встречался. Мы были добровольцами в гоминьдановской армии и к посольству формально отношения не имели. Думаю, что читатель меня поймет правильно, если я скажу, что для советского человека за границей, где бы он ни был и [169] какие бы обязанности ни выполнял, советский посол — отец родной. Мы, советские добровольцы в Китае, не без основания так именно и относились к Ивану Тимофеевичу Луганец-Орельскому.
Нам было известно, что он старый член партии, бывший военный, успешно представляет интересы Советского Союза и пользуется большим авторитетом среди китайцев. Знакомство с послом, хотя бы одного из всей когорты добровольцев, было полезно.
Дежурный паром быстро доставил нас на противоположный берег Янцзы. Набережная Ханькоу, где помещалось советское посольство, ярко освещалась рекламными огнями и была запружена пешеходами, колясками рикш и автомобилями. Магазины были расцвечены фонариками. Из ресторанов и кафе доносились звуки джаза. Ханькоу жил обычной жизнью и в этом отношении представлял собой резкий контраст Учану, где действовали комендантский час и правила светомаскировки.
Точно мы очутились в другой стране, где не чувствовалось не только близости фронта, но и вообще войны. Я поделился этими мыслями с Михаилом Ивановичем. Он возразил:
— Вы в Китае новичок. Поживете, привыкнете к этим контрастам. Я был в Китае в 1924–1927 гг. и, надо сказать, мало заметил перемен с того времени. Все та же бедность, те же концессии, все то же пресмыкательство китайской верхушки перед иностранщиной. Они боятся навести порядок в Ханькоу, боятся обидеть своих покровителей, которые повернулись к ним спиной и заигрывают с японскими милитаристами.
Машина остановилась у посольского подъезда, и мы вошли в распахнутую дверь. Встретил нас сотрудник посольства Ганин и проводил в кабинет посла.
— Знакомьтесь, это наш инженер, полковник Калягин. В своем деле — академик! — Так представил меня Луганец-Орельскому Михаил Иванович.
Мы поздоровались. Иван Тимофеевич пригласил нас за круглый столик, стоявший в углу кабинета.
— Так вы академик? — обратился ко мне посол.
— Я окончил Военно-инженерную академию и только в этом смысле академик.
— Это очень хорошо, — начал сразу Луганец-Орельский. — Через два дня я вылетаю в Союз, а у меня [170] не решен вопрос со строительством убежища для сотрудников посольства в Чунцине. Нам нужно надежное убежище, — подчеркнул он. — Я прошу вас взять шефство над его сооружением. Деньги у нас есть, проект разрабатывает крепостное управление, над которым вы шефствуете.
Я выразил готовность выполнить любое поручение посла. Из дальнейшей беседы выяснилось, что заказанный проект был не совсем удачен, как с точки зрения конструкции убежища (котлованного типа), его мощности (от 100-килограммовой авиабомбы), так и оборудования (без водоснабжения и противохимической защиты).
Договорились, что я немедленно вышлю своего представителя в Чунцин и одновременно буду просить генерала Ма Цун-лю отправить на место изыскателей и проектировщиков. Убежище решили делать, насколько позволит местность, со всеми удобствами и из расчета на 250-килограммовую бомбу. Изменение проекта я взял на себя.
Посол пригласил нас в столовую, где ожидала хозяйка дома Нина Валентиновна.
— Что вы так долго задержались? — обратилась она к мужу. — Колбаса пережарилась.
— Решали проблему вашей защиты от японских бомб, — шутя ответил посол.
— И что же? Решили?
— Решили... И вот ваш защитник. — С этими словами Луганец-Орельский представил меня.
Нина Валентиновна приветствовала нас очаровательной улыбкой. Она, как истинная украинка, была брюнеткой, маленького роста, с черными искрящимися глазами. Рядом с мужем, высокорослым, богатырского телосложения, она выглядела девочкой.
Стол был уставлен, как здесь было принято говорить, «русскими закусками» и бутылками с отечественными наклейками.
Нина Валентиновна поставила в середину большую жаровню с аккуратно уложенными кругами домашней украинской колбасы, шипевшей и издававшей приятный запах жареной свинины со специями. Колбаса была коронным блюдом Луганец-Орельских. В изготовлении ее Нина Валентиновна достигла совершенства. Мне не раз [171] приходилось бывать в их доме, и каждый раз я получал истинное наслаждение от этого блюда. Да простит мне читатель гастрономическое отступление. О такой мелочи не стоило бы писать, если бы не один примечательный факт, связанный для меня именно с этим воспоминанием.
Читатель помнит, мы договорились, что убежище будем строить тяжелое — от 250-килограммовой авиабомбы. Когда все вопросы были решены и подрядная организация приступила к работе, я неожиданно получил приглашение Ивана Тимофеевича на полюбившуюся мне украинскую колбасу. Я охотно поехал, и Луганец-Орельский снова поставил вопрос о прочности убежища. Так повторялось несколько раз. Я дважды вносил изменения в проект и конструкцию, чем доставил немало хлопот строителям и особенно моему представителю в Чунцине инженер-подполковнику Михаилу Петровичу Батурову, хорошему расчетчику и способному фортификатору.
Когда же убежище наконец было готово, примерно в начале октября, мы получили сведения, что японские войска приняли на вооружение 1000-килограммовую морскую торпеду. Луганец-Орельский полагал, что они не пожалеют нескольких торпед, чтобы разрушить советское посольство. Телефонный звонок, и я снова в кабинете посла.
— Александр Яковлевич, вы слышали новость? Японская армия приняла на вооружение однотонную авиабомбу!
— Вам неправильно доложили. Японская армия действительно приняла на вооружение 1000-килограммовую торпеду, но она предназначена для морских целей и едва ли будет использована на суше.
— Все возможно. Прошу вас, подумайте, что предпринять, чтобы наше убежище выдержало фугасное действие такой торпеды.
Мне стоило больших трудов доказать послу нецелесообразность усиления. В конце концов он сдался. Естественно, что это согласие не снимало с меня моральной ответственности за жизнь и безопасность персонала и семей сотрудников посольства. В тот вечер я взял на себя тяжкую ношу, которая висела надо мной, как дамоклов меч. [172]
В первый год Великой Отечественной войны я был на Брянском фронте и там получил известие, что наше посольство в Чунцине бомбили японские самолеты. Как эхо прозвучали в ушах моих слова посла «все возможно», и я припомнил украинскую колбасу и чунцинское убежище. Ивана Тимофеевича, Нины Валентиновны уже не было в живых. Они трагически погибли в 1939 г. при автомобильной катастрофе. Ответственность же за убежище, о котором так много беспокоился Иван Тимофеевич, осталась только на мне, и я переживал за него в течение всей японо-китайской войны.
Те, кто пользовался убежищем, помнят, что оно выдержало все невзгоды, и в этом смысле мои переживания были излишни...
Прошло два дня. Из группы генерала Се Яо прибыл мой напарник по осмотру укреплений полковник Иван Андреевич Шилов. Вместе мы изучили все необходимые документы и схемы, в том числе и письмо Чжоу Энь-лая Чэнь Чэну «Об организации обороны Уханя». Оно, кстати сказать, было обсуждено в штабе 9-го военного района, одобрено Чэнь Чэном и в качестве официального документа направлено начальнику Уханьского укрепленного района для исполнения.
План Чжоу Энь-лая, отпечатанный на семи страницах, предусматривал мобилизацию людей и материальных ресурсов на организацию обороны Уханя, а также «политическую мобилизацию масс», для чего рекомендовалось создание специального комитета.
Учет и распределение материальных ресурсов план возлагал на торговую палату, рабочей силы — на провинциальное правительство. Были перечислены заводы [173] и предприятия Уханя с указанием численности рабочих, которые могут быть мобилизованы на оборонительные работы. В частности, военный завод должен был выделить 3 тыс. человек, Кантон — Ханькоуская железная дорога — 1600, пароходы, электростанция и почта — 1700, пристани — 30 тыс., рикши — 20 тыс., текстильные фабрики — 15 тыс., магазины и кустарные мастерские — 40 тыс. человек. В это же время при штабе укрепленного района был организован политотдел. Во главе его встал «теоретик» антикоммунизма из клики «Вампу» генерал Хэ Чжун-хань. Он числился начальником второго департамента политического управления и новую должность исполнял по совместительству.
Была издана также инструкция по организации Народных дружин сопротивления врагу и самообороны (НДСВС). На них возлагались задачи: «поднять боевой дух и возбудить вражду к врагу», помочь армии.
Предварительная подготовка была нами завершена, однако Ма Цун-лю все еще согласовывал объекты осмотра и маршрут поездки. Причиной проволочки было не только множество инстанций, а главным образом престиж ведомств, занимающихся постройкой укреплений. Советникам надо показывать все... А что, если советник «ткнет пальцем» в пункт, о готовности которого доложено, а фактически ничего не сделано? Отказать в показе нельзя, и нет уверенности, что советник не опишет свои впечатления цзунцаю. Вот так и согласовывался план показухи.
Очковтирательство, подхалимаж и угодничество были характерными чертами многих гоминьдановских генералов. Каждый из них боялся потерять насиженное место, доходы, вес в обществе и шел на все, чтобы угодить Чан Кай-ши.
Осмотр укреплений решили начать с города Мадан и завершить Уханьскими обводами. Такое решение вытекало из обстановки: к Мадану приближались японские части, и все говорило за то, что именно здесь вскоре завяжутся бои.
На Мадан командование возлагало большие надежды. Во всяком случае, генерал Сюй Юй-чэн решительно заявил нам:
— Мадан должен задержать японцев на месяц, а Ухань мы думаем оборонять год. [174]
Нам сообщили, что пять маданских фортов были построены род руководством немецких советников и считаются образцом современного крепостного строительства. На Янцзы перед Маданом было поставлено мощное заграждение из пятидесяти затопленных судов, три из них были загружены камнем. Строилось оно по распоряжению и на средства хубэйского провинциального правительства. Считалось, что на преодоление заграждения японцам потребуется минимум месяц. Таким образом, на словах все было хорошо: Мадан был готов вступить в борьбу. В то же время из бесед с начальником технического отдела крепостного управления можно было заключить, что строительство маданских укреплений еще не завершено из-за разногласий между Хэ Ин-цинем и начальником оперативного управления Сюй Юй-чэном по поводу целесообразности возведения у Мадана плотины. Хэ Ин-цинь был за строительство, Сюй Юй-чэн — против, в крайнем случае он требовал построить форты для обороны плотины. Пока шли эти споры японская армия овладела Аньцином.
Не ясен был и вопрос с заграждением у Хукоу. По данным управления речной обороны, оно было уже поставлено. По сообщению же Ма Цун-лю, только 15 июня в Хукоу были отправлены 18 пароходов для затопления.
Неудовлетворительно шли работы по завершению строительства фортов крепости Тяньцзячжэнь. Всего здесь было запланировано 88 сооружений различного назначения, к 20 июня было готово около 40. Работы начались в декабре 1937 г., следовательно, завершения их можно было ожидать не ранее января 1939 г.
Примерно так же обстояло дело с опорными узлами на Уханьском обводе, к строительству которых крепостное управление приступило в феврале 1938 г. На 20 июня из 427 пулеметных железобетонных огневых точек были готовы 300, а из прочих 147 сооружений — 90. Рекогносцировочной группой офицеров оперативного управления (без участия войсковых штабов и крепостного управления) были выбраны позиции для двух обводов общей протяженностью более 300 км. Здесь строительство вообще еще не начиналось. Войска в Уханьский укрепленный район, если не считать двух дивизий (185-й и 55-й), составлявших гарнизон Уханя, выделены не были. [175]
У нас сложилось впечатление, что при таких темпах строительства китайцам потребуется минимум два года для завершения работ.
Вежливость не позволила нам сразу же сделать замечания, и мы задали начальнику крепостного управления единственный вопрос:
— Когда думаете закончить все работы?
— К октябрю. Мы заказали большое количество передвижных железобетонных огневых точек типа «Hobesch» и быстро развезем их по рубежам, — ответил генерал.
— Точки прошли полигонные испытания?
— Да. Их в большом количестве роздали войскам и несколько установили в Ханькоу и Учане по берегу Янцзы. Если у вас есть время, мы можем выехать и осмотреть их.
Мы поехали. Генерал Ма Цзин-шань выразил готовность не только показать оборонительные точки, но и ознакомить нас с планом укреплений Учана, Ханькоу и Ханьяна. Когда мы подъехали к пристани в Учане, к нам присоединился начальник Уханьского укрепленного района генерал Лоу. Без него, очевидно, такой осмотр был немыслим.
У китайского командования существовал план инженерной подготовки города к обороне, который предусматривал установку точек и отрывку окопов по берегу Янцзы и прилегающим к реке улицам. Все было направлено против морского десанта. Приспособление зданий к обороне, устройство баррикад на улицах не предусматривались. Однако и этот план в жизнь не проводился из-за нежелания, как сказал генерал Лоу, нарушить пути сообщения в городе и боязни возникновения пробок в людских потоках во время воздушных тревог.
Южная окраина Учана к обороне не готовилась. Считалось, что достаточно тех укреплений, которые были построены еще в начале 30-х годов как страховой пояс от возможного вторжения частей китайской Красной армии. Боевой ценности эти сооружения не имели, но с тактической точки зрения были поставлены выгодно, и, таким образом, использование их против японской армии в принципе не исключалось.
Намеченные работы были выполнены лишь частично и никакой роли в обороне города не сыграли. [176]
Когда же мы переправились в Ханькоу, то прежде всего поразились усердию властей концессии, которые без ведома военных органов установили проволочные заграждения и железобетонные колпаки по периметру своих владений. Проволочные заграждения были установлены в два ряда на высоких двухметровых столбах, какими обычно огораживают военные склады. Рылись окопы. Мы с Шиловым эти действия расценили как самоуправство. Окопы, доты, проволочные заграждения мешали организовать оборону набережной и, самое главное, перекрывали сообщение с тылом.
Все это мы высказали генералу Лоу, который и без того понимал несуразность создавшегося положения и на наши замечания только пожимал плечами, как бы говоря: «Что я могу сделать».
В заключение он сказал:
— К сожалению, мы не можем запретить иностранцам укреплять свои территории и защищать свою собственность. Ваши соображения я доложу командующему 9-м районом. Но лучше, — добавил он, — если это сделаете вы сами.
Мы условились, что все свои соображения доложим Чэнь Чэну после приезда из командировки. К этому времени генерал обещал развернуть работы по отрывке окопов вдоль набережной Янцзы. Свое слово он сдержал, но эти сооружения в Ханькоу, так же как и в Учане, в боях за город использованы не были.
В Ханьяне намечались большие работы по укреплению гор Гуйшань и Фанхуаньшань. Здесь предполагалось построить 32 железобетонные огневые точки, командный пункт, убежище и, естественно, целую сеть окопов. К 10 октября были построены только 13 пулеметных точек, остальные не потребовались.
В машине начальник крепостного управления спросил:
— Что вы скажете о пулеметных точках «Hobesch»?
— Я не знаю, что скажет артиллерист, но, с моей точки зрения, они не годны. Пулеметчики в них будут гибнуть не от огня противника, а от угарного газа.
— Прочность стенок, — добавил Шилов, — рассчитана только на осколки.
Ма Цзин-шань промолчал. Он, очевидно, не ожидал услышать такую оценку последнему достижению в укреплении [177] местности средствами «подвижной фортификации».
У штаба инженерных войск мы расстались. Встретивший нас полковник У Цун-сян сообщил, что маршрут поездки согласован и выезд назначен на утро 23 июня. Все сопровождающие нас офицеры и охрана прибудут непосредственно к штабу главного советника. В нашем распоряжении оставался день, и мы решили использовать его для изучения материалов о японской армии по экспонатам выставки трофеев.
