Утром 23 июня я неожиданно встретил старшего советника при командующем 5-м военным районом полковника Ивана Прокопьевича Алферова. Он был в форме китайского полковника, загорел, и его трудно было узнать — фронтовик.
После взаимных приветствий и обычного «что нового?», «как жизнь?», «откуда?» Иван Прокопьевич поведал нам цель своего приезда. Он только что собирался попасть в оперативное управление, но перед ним мимо часового прошли три европейца, один из них был полковник Шэнк, кто остальные — Алферов не знал.
— Вы не встречаете здесь бывших немецких советников? — спросил Иван Прокопьевич. [188]
— Советников нет, но корреспондентов хоть пруд пруди! Тебе, наверное, известно, что немецкое агентство ДНБ самое большое в Китае? Правда, оно расположено в Ханькоу.
— А что же они делают здесь, в Учане?
— Очевидно, приехали взять интервью, но пораньше, чтобы не попадаться нам на глаза.
— Я поэтому и решил отложить свой визит. Доложу сначала все Михаилу Ивановичу, а уж потом встречусь с Сюй Юй-чэном... А что вам известно про 31-ю армейскую группу?
— Принято решение перебросить все войска Тан Энь-бо на юг от Янцзы. В частности, 52-я армия встанет южнее Учана вдоль железной дороги и шоссе, 98-я — в районе Дае, 92-я — в районе Наньчана, 13-я — в районе Гаоаня, Фынчэна (южнее и юго-западнее Наньчана) и 85-я армия — в районе Цинцзяна (по железной дороге Наньчан — Чанша). Штаб Тан Энь-бо расположится в районе 98-й армии.
— Что ж, это неплохой резерв для Чэнь Чэна, а как с резервом для нашего 5-го района? — спросил Иван Прокопьевич.
— Михаил Иванович внес предложение создать резерв и для Ли Цзун-жэня. Его собираются расположить в районе Мачэна.
— А где Михаил Иванович?
— Он у себя, в Ханькоу, к нам обещал приехать к вечеру! Подожди.
Мы условились после возвращения обязательно посетить штаб 5-го военного района, сели в машину и уехали. Путь наш был длинным. В первый день мы должны [189] были проехать 250 км и заночевать в Цзюцзяне. Первая остановка намечена была в Фучикоу, в 120 км от Учана, где нас ожидал начальник укрепленного района генерал-майор Ян Цунь-тин.
До Фучикоу мы доехали быстро и сразу приступили к осмотру укреплений, на что ушло часа три. Крепость создавалась в гористой местности на обоих берегах Янцзы: Тяньцзячжэнь — на северном, а Фучикоу — на южном.
Вокруг этих пунктов предусматривалось создать два больших кольца укреплений, отстоящих друг от друга на расстояние в 5–7 км. Первое кольцо — это внешний обвод протяженностью 40 км и второе — внутренний обвод протяженностью 17 км, включая и ширину реки. В центре — артиллерийские позиции. Орудия устанавливались на открытых бетонированных площадках. Сооружением точек занимались 420 человек, главным образом работавших на артиллерийских позициях и на внутреннем обводе. На внешнем обводе работы задерживались, так как рекогносцировка рубежа еще не была закончена и не были определены места посадок всех огневых точек.
Все железобетонные пулеметные и артиллерийские точки на внутреннем обводе и в цитадели были расположены по гребню высот. Они имели большие мертвые пространства, так что обстрел лощин и ближайших подступов по фарватеру реки исключался. Вписать сооружения в систему укреплений полевого рубежа было невозможно. На наши замечания, что так огневые средства, тем более в крепости не располагаются, генерал ответил:
— До вас здесь были немецкие советники. Они осмотрели места расположения огневых средств и все одобрили!
Нам оставалось пожать плечами: 50% огневых точек было готово, средства затрачены, времени в обрез, и внести что-либо кардинальное просто невозможно. К тому же на строительстве был страшный беспорядок: учет работ не велся, организация инженерных мероприятий не была продумана. Японская авиация систематически производила фотографирование строительства и бомбила уже готовые объекты. Войск в укрепленном районе не было. Генерал, правда, заявил, что ожидает прибытия [190] на северный берег 9-й и 57-й дивизий и на южный берег — 14-й и 67-й дивизий и что всего в укрепленном районе будет установлено 56 орудий, в том числе: 105-миллиметровых береговых пушек — 16, 75– и 77-миллиметровых полевых пушек — 24, 75-миллиметровых горных пушек — 8, 20-миллиметровых зенитных орудий — 8 и зенитных пулеметов — 4.
В целом местность для такого укрепленного района была выбрана удачно. Янцзы протекала здесь в горном ущелье и суживалась до 800–900 м, обзор с высот был прекрасный, и при рациональном расположении огневых средств и хорошем инженерном оборудовании позиций японцам потребовалось бы много сил и времени на овладение укрепленным районом.
Мы поделились с начальником укрепленного района впечатлениями и внесли предложения: построить на каждую батарею по две ложные; батареи и пулеметные точки замаскировать; установить охрану строительства; приступить к возведению полевых укреплений; уточнить в управлении береговой обороны места постановки заграждений на реке; и, наконец, просить командующего 9-м военным районом прислать войска и зенитное прикрытие.
В Цзюцзян мы приехали к вечеру и застали город в дыму и огне. Всего лишь минут тридцать назад девятка японских самолетов подвергла бомбежке беззащитный город и переправу через оз. Поянху. Это была единственная переправа, обеспечивавшая снабжение войск 9-го района. Через нее доставлялись боеприпасы, продовольствие, пополнение, эвакуировались раненые.
В городе расположилась 26-я пехотная дивизия, прибывшая недавно из провинции Гуйчжоу. Она занимала позиции по южному берегу Янцзы и охраняла переправу, а также вела оборонительные работы к востоку от города. В первых числах июля, когда 77-я пехотная дивизия в боях за Хукоу понесла большие потери, 26-я дивизия была брошена в бой и на подходе к Хукоу была разбита.
Несмотря на всю важность Цзюцзяна как порта и узла дорог, гоминьдановское командование не смогло выделить для его обороны зенитных орудий. Пользуясь этим, японская авиация разрушила переправу, а город превратила в развалины. Кругом торчали обгорелые остовы[191] зданий и одинокие трубы. Жителей на улицах не было.
Мы решили проехать на пункт паромной переправы, благо еще было светло и, по расчетам, времени нам хватало. Нас интересовала не только организация переправы, мы хотели посмотреть понтонер и имеющиеся средства. Я все еще находился под впечатлением совершенно необычной переправы солдат на бурдюках из бычьих кож через Хуанхэ.
Подъехали к берегу озера. К машине подбежал молодцеватый капитан с группой солдат. Я был в форме полковника гоминьдановский армии и носил нашивку с иероглифами, обозначавшими мою принадлежность к Военному комитету. Капитан представился и что-то долго докладывал. Я стоял по стойке «смирно» и думал: «О чем же он столько говорит?» По выражению его лица я решил, что капитан докладывает о том бедствии, которое пережил сейчас город, об ущербе, нанесенном переправе, о переправленных грузах, раненых, которые буквально валялись на берегу.
Но когда мне перевели, то оказалось, что капитан доложил лишь о численности солдат в его распоряжении и их распределении по объектам. Все остальное считалось как бы не заслуживающим внимания офицеров высшего штаба.
Я спросил капитана, откуда раненые и почему они здесь оставлены.
— Раненые с того берега. Лежат в течение двух дней. Уже давно нет рикш и носильщиков, чтобы отправить всех их в госпиталь, — невозмутимо отчеканил офицер.
Обработка, эвакуация и вообще уход за ранеными солдатами в гоминьдановской армии были поставлены из рук вон плохо. Раненый считался обузой для командиров всех степеней, и от него старались как можно скорее избавиться. Делалось это разными путями. Например, была широко распространена практика отпускать раненых солдат на все четыре стороны, при этом их снабжали соответствующей бумажкой. Даже эвакуация в госпиталь тяжелораненых не была налажена. Серьезно раненный, после оказания ему первой помощи на поле боя, испытывал нечеловеческие мучения, прежде чем попадал на лечение. [192]
Мы подошли к причалу, у которого стояло несколько больших джонок. Носильщики грузили боеприпасы.
— А где находится переправа, которую содержат военные понтонеры? — спросил я.
— Армейских понтонеров в Цзюцзяне нет, — последовал ответ. — Вся переправа обслуживается только джонками, мобилизованными у местных рыбаков и крестьян. Рыбаки с джонками часто разбегаются, особенно трудно их удержать во время воздушных налетов. Капитан вынужден держать на каждой джонке по два солдата, чтобы следить за их хозяевами.
— А сколько джонок обслуживает переправу?
— Было два буксира с паромами и около ста джонок. Сейчас осталось около сорока джонок, остальные скрылись. Разосланы солдаты по ближайшим деревням. К утру всех соберут, — с уверенностью заявил капитан.
Весельные джонки на двухкилометровом рукаве водной глади не могли выполнить сложных задач на переправе. Нужны были срочные меры по усилению Цзюцзяна переправочными средствами и по организации новых переправ. Я с горечью вспомнил бурдюки на Хуанхэ и в общем-то справедливые расчеты японцев на техническую отсталость Китая. В этом была «заслуга» и немецких советников, под руководством которых создавалась гоминьдановская армия и которые «забыли», учитывая густую сеть рек Центрального и Северного Китая, посоветовать создать хотя бы минимум понтонных частей и переправочных подразделений. Во всей китайской армии не было создано ни одного понтонного полка, переправочные средства, как бесценный клад, держались в инженерных полках в тылу. Мои грустные размышления были прерваны тем, что к переправе подъехала пролетка в сопровождении десятка маузеристов.
Из нее вышел генерал и представился.
— Командир 26-й пехотной дивизии генерал Лю Юй-цин. Прошу вас, господа, на ужин.
Мы поблагодарили за приглашение и извинились за то, что проехали мимо штаба. Свободного времени было мало, а нас интересовали переправа и береговые укрепления.
Командир дивизии был пожилым тучным человеком. Принял он нас с радушием гостеприимного хозяина. Стол был сервирован по-китайски: яств множество, а [193] вилок и ложек ни одной. Проголодались мы здорово. Я с тоской размышлял, как справиться с едой без привычных приборов. Особенно смущали меня приготовленные по всем правилам китайской кухни утиные яйца, которые хозяин все время пододвигал к нам и просил попробовать. По-особому консервированные черные яйца трудно было удержать не только палочками, но и фарфоровой ложкой.
Генерал много говорил о провинции Цзянси, конечно, не о ее революционном прошлом, а о древней культуре. Сам он из Гуйчжоу и там имел, как он выразился, «небольшой клочок земли». Мы не уточняли, что представляет собой этот «клочок». Разговор проходил в духе популярной песенки: «Все хорошо, прекрасная маркиза, и хороши у нас дела!».
Хозяин не без гордости заявил, что хорошо знает Цзянси — родину прославленного китайского фарфора. Город Цзиндэчжэнь, с увлечением объяснял он, назван так в честь императора Цзин-дэ и насчитывает более чем двухтысячелетнюю историю. Именно здесь впервые в мире был открыт секрет производства фарфора. У горы Гаолин были построены заводы.
— Простите, как называется гора? — переспросил я генерала.
— Гаолин.
Очевидно, название глины «каолин», из которой делается наш фарфор, и произошло от названия горы в Цзиндэчжэне, подумал я. Так иногда приходится открывать происхождение слова в родном языке.
Ужин закончился. Мы поблагодарили за гостеприимство и уехали за город, в отведенное нам для ночлега помещение. Мы долго ехали по проселочной дороге, затем шли пешком по узкой тропе между рисовыми полями и озером.
Хозяевам виднее, где располагать гостей... Позже выяснилось, что ночевали мы в доме знатного помещика. Осматривая свое временное жилище, мы убедились, что помещик живет неплохо. Его дом имел П-образную форму с внутренним двориком и был обнесен высоким каменным забором. В доме было много комнат. Усадьба была пуста, все выехали в безопасные места, управляло же всем доверенное лицо. Этот человек и предоставил нам лучшие комнаты. Шилов занял спальню, где стояла [194] огромная кровать. Непривычно было спать на столь грандиозном ложе, снились какие-то кошмары.
Утром после осмотра укреплений генерал показал нам строевую подготовку и стрельбу минометного подразделения — тяжелой артиллерии гоминьдановской армии. Нам понравились солдаты, их старание, прилежание и желание показать иностранцам все, что они умеют делать. Иван Андреевич очень высоко оценил минометные подразделения и сами минометы.
Во второй половине дня мы выехали в Наньчан, где располагался штаб 25-й армии. Командовал ею волевой и энергичный генерал Ван Дэн-цзю. Он хорошо относился к советникам, выполнял все их рекомендации и был довольно откровенен в суждениях о внутриполитическом и военном положении.
В Наньчане и близлежащем районе находилась большая группа наших товарищей: полковник Васильев, майоры Ильяшов, Щербаков, Павлов, капитаны Тюлев, Филатов. На наньчанских аэродромах находились две авиационные группы, укомплектованные преимущественно советскими добровольцами. Мы спешили увидеть своих.
Шоссе проходило по красивой местности, отдаленно напоминающей южный берег Крыма. Западный берег оз. Поянху горист, высота гор достигает 400–600 м. К берегу прилегает равнина шириной 1–2 км, заросшая бамбуком и пальмами. С мая по сентябрь (период дождей) Поянху полноводно и глубоко.
В районе Наньчана аллювиальная равнина. Кругом рисовые поля. Дороги идут по дамбам, которые выложены камнем. Дамбы обрамляют поля, удерживая в них воду. Много каналов, прудов, на которых стоят поливочные машины.
В Цзянси много шоссейных дорог, построенных во время походов Чан Кай-ши против советских районов. Все они в свое время охранялись блокгаузами — опорными пунктами, связанными между собой телефоном. Во время нашей поездки дороги находились в пользовании населения. Блокгаузы были заброшены. Правда, население не испытывало в дорогах особой нужды. Дело в том, что Центральный Китай, как и Южный, не пользовался лошадьми как транспортом. Основные средства транспорта — водные. Целое сословие людей занималось [195] здесь водными перевозками, семьи их жили на джонках, здесь же разводили огород.
180 км мы проехали незаметно. Солнце было еще над горизонтом, когда мы въезжали во двор гостиницы, в которой размещались советники и добровольцы.
Выходя из машины, мы встретили миловидную женщину-европейку, на вид лет двадцати пяти, за которой шли двое детей — вылитые китайчата. Я поздоровался. Она на чистом русском языке ответила «добрый вечер», дети повторили приветствие. Нам было неудобно остановиться и спросить ее, кто же она и как сюда попала.
Недоумение рассеял встретивший нас Сергей Сергеевич Тюлев.
— Это мадам Цзян Фан-лян — жена старшего сына Чан Кай-ши. В прошлом году они прибыли из Союза, и папаша назначил его начальником жандармского управления провинции Цзянси, очевидно для стажировки. Живут здесь рядом. Вот она и ходит в наш садик посмотреть на советских людей, послушать русскую речь. Скучает по родине.
— Да, без знания языка ей трудно. Ну что же, «назвалась груздем — полезай в кузов».
Сын генералиссимуса Цзин-го родился в 1910 г. 16 лет он прибыл в СССР и, несмотря на важный пост своего отца, скромно прожил у нас десять лет, получив солидное военно-политическое образование. Затем окончил институт, стал инженером и женился на девушке из Свердловска — Лиде. К моменту возвращения в Китай у четы Цзян было двое детей, которых мы и встретили в садике.
Говорили, что Цзян Цзин-го был прилежным студентом, преуспевал в науках, дружил с советской молодежью и даже выступал в печати с резким осуждением контрреволюционного переворота, совершенного его отцом. Но времена меняются.
Цзян Цзин-го был назначен начальником жандармского управления той провинции, где его мачеха Сун Мэй-лин числилась почетным шефом христианской общины. Здесь же проживала и его мать — первая жена Чан Кай-ши. Сюда частенько заглядывал и сам верховный.
Может быть, генералу Цзян Цзин-го и не следовало уделять столько внимания. В то время он не играл какой-либо [196] роли в военных делах. Но ныне он — важная персона на Тайване.
Продвижение по служебной лестнице для него было нелегким. Ему надо было «замолить грехи» юности, доказать свою преданность режиму Чан Кай-ши и своей мачехе. Цзян Цзин-го легко порвал все, что его связывало с комсомолом, и быстро усвоил повадки китайских милитаристов. В этом отношении характерен случай, который стал достоянием гласности в январе 1939 г., когда мы были в Чунцине.
Сун Мэй-лин не могла простить Цзян Цзин-го его заявление о верности принципам Сунь Ят-сена и китайской революции. Когда он вернулся из Советского Союза, она не согласилась оставить его при «дворе» и выпроводила в Наньчан. Он не остался в долгу перед мачехой и ловко использовал посещение отцом Наньчана в конце октября 1938 г.
После падения Уханя и Кантона в гуандунских войсках Се Яо возникло брожение. Чан Кай-ши вынужден был прибыть в Наньчан, чтобы изучить обстановку и лично навести порядок. В это время, как рассказывали нам работники Ставки под большим секретом, Цзян Цзин-го познакомил отца с молоденькой китаянкой. Как было использовано это знакомство, никто не знал. Ясно одно, что на сей раз китайская пословица «слово, которое шепнули на ухо, может быть услышано за тысячу ли» оправдалась. Сун Мэй-лин узнала о похождениях своего супруга. Цзян Цзин-го выбрался из этого деликатного дела сухим. Больше того, он пошел в гору. Вскоре он был назначен правителем обширного района в Гуанси, а после победы советских войск над Японией — комиссаром по иностранным делам Маньчжурии. Личина друга СССР не помогла Цзян Цзин-го выполнить роль троянского коня гоминьдановцев в борьбе за власть в Маньчжурии. Цзян вскоре был переведен в Шанхай комиссаром по экономическим вопросам, где, облагая шанхайскую буржуазию контрибуцией и занимаясь вымогательством, завоевал славу жестокого и бескомпромиссного человека.
Не случайно, когда Чан Кай-ши со своими соратниками бежал на Тайвань, Цзян Цзин-го возглавил тайную полицию и, работая в тени, на этот раз прослыл скромным человеком и простым солдатом. [197]
И вот этот «бескомпромиссный человек» и «простой солдат» в январе 1966 г. был назначен министром обороны в «правительстве» Тайваня, стал влиятельным лицом оккупированного армией и флотом США острова. Русская пословица гласит, что яблоко от яблони недалеко падает. После смерти отца он занял его место.
Вскоре в гостинице собрались Васильев, Ильяшов, Павлов, Филатов, Тюлев. Пришли летчики. Сели за стол. Завязалась беседа, посыпались вопросы. Всех интересовали новости о родине, о вновь прибывших, о жизни в Учане и, естественно, о ходе боевых действий во 2-м и 5-м военных районах. Мы отвечали долго и старались быть точными во всем. В заключение перешли на местные темы.
— Куда держите путь? — обратился к нам Васильев.
— С вашего разрешения думаем денек использовать на осмотр «ваших» частей, а потом в Мадан, хотим изучить театр военных действий к востоку от Поянху. Надо обстреляться, понюхать пороха и набраться китайской мудрости ведения войны.
— Мудреных вещей в Китае много, и мы можем передать некоторый опыт. Правда, это относится не к войскам, подчиненным нашему генералу, но для главного будет интересно.
И Андриан Васильевич рассказал нам характерный для 1938 г. эпизод. Дня три тому назад из Учана прибыла специальная комиссия по борьбе с казнокрадством. Комиссия имела чрезвычайные полномочия верховного и прибыла секретно. Задача ее была проста — неожиданно поднять по тревоге части, вывести их на плац и сверить с отчетными данными наличие людей, вооружения, снаряжения, боеприпасов, лошадей и транспорта, составить акт о расхождениях и выявить виновных в расхищении денег.
Для того чтобы читателю было ясно, чем была вызвана такая необычная мера, мы коротко остановимся на особенностях снабжения войск.
Заготовкой продовольствия, обмундирования, снаряжения и отчасти вооружения в гоминьдановском Китае, как правило, занимались провинциальные власти. Центральное же правительство отпускало в распоряжение губернатора денежные суммы на содержание и экипировку определенных контингентов войск и этим ограничивалось. [198] Командующий провинциальной армией ведал заготовками сам, а иногда перепоручал это дело командирам дивизий, полков и даже батальонов. В результате в воинских соединениях появлялись «мертвые души», деньги на содержание которых прикарманивали командиры. Дело принимало поистине скандальный оборот. Чан Кай-ши решил покончить с воровством одним ударом, для чего и были созданы комиссии. Но пока они формировались и инструктировались, на местах о них узнали и приняли меры к тому, чтобы перед высокопоставленными лицами предстать в лучшем виде. Наши советники в Наньчане наблюдали, как спешно доукомплектовывалась местная дивизия. Группы солдат буквально охотились в окрестных селениях за мужчинами. Их хватали на улицах, в домах и волокли в казарму, где обмундировывали и ставили в строй. У гражданского населения отбирали лошадей, мулов и недостающие повозки. Хуже было с оружием. Но и здесь был найден выход: командиры частей «жертвовали» его из припрятанных запасов. Прибыла комиссия. Построили части и убедились, что все в полном порядке. Недостач в личном составе не обнаружено.
Ну, а дальше?
Дальше все вставало на свои места. Части шли в казарму, набранных людей разобмундировывали и отпускали домой с наказом «держать язык за зубами». Лошадей и повозки возвращали владельцам. Все, как в хорошем цирке с переодеванием.
Для полноты картины необходимо добавить, что отдельные генералы охотно принимали дезертиров из других провинций и даже из центральных войск. Это породило специфическую профессию «вечного солдата». Приходит такой вояка на вербовочный пункт и говорит: «У меня есть обмундирование, снаряжение, винтовка и запас патронов. Хочу служить такому-то генералу. Все уступаю вам за 25 долларов». Обычно такой солдат служил недолго. При первом удобном случае он исчезал и вновь нанимался в соседней провинции. Совершенный, в одной провинции проступок не подсуден в другой. Этим и пользовались проходимцы. Но горе неудачнику, не успевшему скрыться и схваченному полицией. В этом случае разговор простой — по приказу начальника уезда или командира части ему рубили голову без суда. [199]
На другой день мы осмотрели город, побывали на вербовочных пунктах. У дома, где размещался штаб Е Тина, мы встретили большую группу молодых крестьян, желающих вступить в партизаны. Они хотели служить родине и бороться за светлое будущее народа. Для Китая 1938 года это был немаловажный показатель влияния компартии.
В Наньчане мы пробыли два дня. Познакомились с подготовкой войск, присутствовали на стрельбах и тактических учениях. Осмотрели казармы. Впечатление от короткой встречи с китайскими солдатами осталось неплохое. Особое внимание привлекло усердие солдат при выполнении гимнастических упражнений.
Мы отметили, что не совсем удачно распределена нагрузка между учебными дисциплинами и слишком много «словесности».
Гоминьдановская армия своих уставов не имела, и до недавнего времени вся боевая подготовка велась по устаревшим уставам немецкой и частично японской армий. Если к этому добавить, что большинство высшего офицерского состава образование получили в школах и академиях Японии, Англии, Германии и Франции, то царивший разнобой во взглядах не должен показаться удивительным.
Время по дисциплинам распределялось так: «словесность» — 35%, строевые занятия — 30, полевая выучка — 20, огневая подготовка 10 и гимнастика — 5%.
Все замечания мы высказали Ван Дэн-цзю, когда были у него. Принял он нас с простотой и радушием и прежде всего сообщил:
— Я получил извещение, что вы едете в Мадан... Мадан передан из 9-го военного района в 3-й. Вам рекомендуют заехать в штаб генерала Гу Чжу-туна.
Рекомендацию мы приняли с неохотой, но делать было нечего, таковы уж были порядки в Китае. Впоследствии мы узнали, что Мадан был передан в день нашего отъезда, о чем нам сообщить не успели, а 23 июня завязались бои за крепость. Обстановка была неясной, и нас просто хотели держать вдали от событий.
Генерал Ван Дэн-цзю был весел, много шутил и охотно соглашался с высказанными пожеланиями. Он интересовался жизнью в Советском Союзе, спрашивал, можно ли иметь у нас собственность, и в частности дом, машину, [200] может ли офицер бросить службу, существует ли безработица.
В заключение он сказал:
— Как только кончится война, обязательно поеду в Россию.
— А когда кончится война? — спросили мы.
— Что имеет начало, то имеет и конец, — философски ответил генерал.
— Это верно, но «конец» планируют люди. Конечно, военные планы — прерогатива Генерального штаба, но, очевидно, спрашивают и ваше мнение?
— Спрашивают! Только, заходя к начальству, мы заранее оставляем свое собственное мнение в адъютантской.
Мы поняли, что Ван начальством недоволен, но что именно его волнует — сказать не хочет. Перешли к другой теме.
— Мы надеемся, — сказал Ван, — что с вашим приездом у нас дела пойдут лучше.
— Что вы имеете в виду? — спросили мы.
— Военные действия, дела на фронте.
— Основа «дел на фронте» закладывается у вас. Будут хорошо подготовлены войска, будут успехи и на фронте... Вчера полковник Васильев рассказал нам, что среди ваших офицеров много способных людей. Бой выигрывают талантливые, знающие свое дело военачальники. Следовательно, все в ваших руках. Мы же в этом деле — ваши помощники и постараемся сделать все, что в наших силах.
— Вы правы. Но дело не только в солдатах и офицерах. У нас, к сожалению, перевелись Юе Фэи, но сохранились Цинь Гун.
Я не понял ответа. Мне имена Юе Фэя и Цинь Гуя ничего не говорили. Лишь позднее я узнал, что Юе Фэй был великим патриотом времен Сунской династии (XII в.), а Цинь Гуй — предателем. Я дипломатично перешел на похвалу блюдам, которыми угощал нас генерал: лакомств было много — рыбных и мясных, овощных и фруктовых, стол украшали супы «ласточкино гнездо» и сладкий — из плодов лотоса. Пододвигая чашку с рисом, Ван объяснял нам:
— Это сиамский. Он обладает отличным ароматом и маслянистостью. [201]
По правде говоря, для нас все виды риса были одинаковы, в них мы не разбирались...
Впоследствии мне не пришлось встречаться с Ван Дэн-цзю, и я не знаю его дальнейшей судьбы.
На обеде присутствовал комиссар по гражданским делам Цзянси — Ван Цзю-фу. Мы не поинтересовались, как он попал в военную среду — по специальному приглашению или случайно. От него мы узнали о провинции многое. Он не без гордости заявил, что «о провинции проявляет большую заботу Сун Мэй-лин. Она — председатель Цзянсийского христианского союза сельскохозяйственной помощи. Секретарем у нее работал епископ американского объединения иностранных миссий Д. В. Шефферд, который проживал постоянно в Наньчане». Сун Мэй-лин часто посещала горный курорт Кулин (Цзюлин), где проводила жаркий сезон.
Я запомнил две жалобы Ван Цзю-фу. Одна из них касалась чая. За последние годы, сетовал он, упал экспорт чая в результате конкуренции Японии и Цейлона.
Чая в провинции собирали до 600 тыс. ящиков (около 300 тыс. пикулей) и продавали по 18 долларов за ящик, на общую сумму в 18 млн. юаней.
Вторая жалоба касалась экспорта фарфора.
— Наш фарфор — лучший в мире, — заявил Ван, — но ручная обработка и примитивные печи обусловливают высокую цену. Многие страны предпочитают более дешевый японский. Вывоз фарфора упал с 5 до 4 млн. юаней. Фирма «Гуань Да» терпит убытки. Провинциальное правительство было вынуждено выдать ей субсидию в 200 тыс. юаней.
Ван охотно ответил на наши вопросы о местной промышленности. В частности, он сказал, что в Наньчане имелись четыре хлопчатобумажные фабрики, 17 мельниц, 27 механических мастерских и литейных. Самая крупная фабрика принадлежала фирме «Минь Шань» с капиталом в 100 тыс. юаней и имела всего 63 рабочих.
Было за полночь, когда мы распрощались с двумя начальственными Ванами.
Наутро мы объезжали аэродромы и вместе с друзьями долго обсуждали вопрос, что сделать, чтобы ввести в заблуждение японцев, которые прекрасно знали местность. Сообща приняли такое решение: деформировать аэродромы, нанести краской дороги, тропы, участки рисовых [202]полей. В местах стоянок самолетов построить фанзы из бамбука, под окружающий фон. Вблизи соорудить ложный аэродром с макетами самолетов.
Впоследствии в Чунцине Тхор рассказал, что эти меры дали свои плоды. Во всяком случае, до последних дней работы летные поля ни разу не выводились из строя, и наши летчики с успехом выполняли боевые задачи.
Прямо с аэродрома мы отправились в штаб 3-го военного района, к генералу Гу Чжу-туну. Прибыли поздно вечером и сразу же были приняты начальником штаба — молодым и энергичным генералом (к сожалению, я забыл его фамилию). Командующий был в отъезде. Генерал прежде всего объявил нам, что крепостью Мадан овладели японские войска.
Мы выслушали эту новость с изумлением. Всего лишь пять дней тому назад в оперативном управлении шла речь о том, что Мадан задержит японцев по крайней мере на месяц.
Видимо, в Мадане действительно не было фортов и инженерная подготовка не была завершена. Кроме того, совершенно очевидно, что передача Мадана из района в район накануне решающих боев была проведена в спешке, необдуманно. А возможно, Чэнь Чэн, зная истинное положение дел в крепости, просто решил избавиться от неприятных разговоров и «сплавил» Мадан Гу Чжу-туну. Результаты были налицо. Японцы помимо Мадана 29 июня захватили Пынцзэ, а 3 июля подошли к Хукоу, т. е. продвинулись на запад больше чем на 60 км.
Таким образом, запланированный нами осмотр укреплений в Мадане и Хукоу отпал. Пришлось ограничиться выездом в войска и осмотром полевых укреплений.
3-й военный район был одним из наиболее спокойных. Японцы с февраля активных операций здесь не вели, а китайские войска также не проявляли признаков деятельности. Это отвечало беспечному характеру командующего. Гу Чжу-тун часто бывал в отъездах, днем с 12 до 17 часов отдыхал и, как говорили местные сплетники, находил время для посещения своих пяти жен, проживавших вблизи расположения штаба. Времени же на обдумывание операций и организацию боевых действий войск у него не находилось. [203]
В дни нашего приезда весь состав штаба три дня кряду пьянствовал. Состоялся банкет по случаю нового назначения начальника штаба, потом банкет по случаю отмены приказа и оставления начальника штаба в прежней должности и, наконец, банкет по случаю прибытия советников Ставки. На банкете, когда мне предоставили слово, я, поблагодарив за прием, выразил сожаление, что мы не увидели крепости Мадан, куда ехали, чтобы помочь организовать ее оборону.
Долго думал, что мне сказать генералам, которые хорошо пьют водку, весело проводят время, но в войсках и штабах которых нет порядка. Говорить прямо о недостатках по китайскому этикету не положено. Я решил рассказать, как у нас в годы гражданской войны воевали бойцы молодой, только что созданной Красной Армии, плохо вооруженной и плохо обмундированной. В частности, рассказал о своем участии в бою за деревню Дегтево на Дону в мае 1919 г., когда батальон первых Саратовских командных курсов под командованием П. И. Вакулича, без артиллерии, разгромил отборную конницу Деникина — конный корпус Шкуро, с артиллерией и пулеметными тачанками. Мы отбили тогда четырнадцать атак. Шкуро, понеся большие потери, отступил. Так дрались все части Красной Армии и в этом сказалась не только выучка и героизм, а прежде всего идейная убежденность, вера в правоту дела, за которое мы воевали.
В бою я был четвертым номером расчета пулемета «Максим», в роте, которой командовал В. К. Триандофилов. Первым номером был Алексеев, который погиб, ведя огонь по конным лавам Шкуро. Я был легко ранен.
Пока переводили мое выступление, генералы ерзали на стульях: они понимали, что деревня Дегтево имеет прямое отношение к Мадану.
Произнесенный мною тост нарочито был с идейно-политическим уклоном. Мы знали о скрытом антисоветизме Гу Чжу-туна и его отрицательном отношении к КПК, трем народным принципам Сунь Ят-сена и его трем политическим установкам: поддержка рабочих и крестьян, союз с коммунистами, союз с СССР. Мы считали, что Гу Чжу-туну полезно будет услышать из первых уст о действенности коммунистической философии, морали и о творческой силе свободного народа. [204]
Штабисты не были перегружены работой и большую часть времени проводили в прогулках, игре в теннис. Казалось, что войны нет. Когда наступало время чифаня, всякая работа прекращалась. Ели долго и обильно, три-четыре раза в день.
Офицерский состав от дивизии и выше составляли воспитанники Вампу. Низшие должности занимали молодые офицеры, окончившие военные школы год-два назад. Среди них было много полных невежд в военном деле, которые держались на должностях исключительно благодаря родственным связям или богатству и знатности.
Штаб дивизии от штаба полка располагался на расстоянии 25–30 км, штаб армии от штаба дивизии — на 30–35 км и штаб фронта от штаба армии — до 200 км. Это создавало нечеловеческие условия для носильщиков-кули — основного вида транспорта китайской армии. Кули преодолевали большие расстояния, перенося на своих плечах боеприпасы, продовольствие и другие военные грузы. Это были люди редкой выносливости, с детства привыкшие к тяжелому ремеслу. Они, как и солдаты батальонов носильщиков, выполняли в армии труднейшие задачи. Батальон носильщиков мы встретили на привале в долине реки Чанцзян, когда ехали в одну из дивизий района. На обочине сидели солдаты и ели рис. Мы остановились, вышли из машины и сели рядом. Обед состоял из небольшой чашки риса, приправленного зеленью.
К сожалению, нам не пришлось поговорить с солдатами. Подошел командир батальона и пригласил нас в расположение его штаба. Там же находилась кухня. Мы увидели большой чугунный котел, в котором готовился чай. Этот котел переносил один носильщик.
Из дальнейших разговоров мы выяснили, что один носильщик несет 30 кг груза и передвигается со скоростью 10 ли (5 км) в час. Суточный рацион дивизии составляет около 15 т, для его доставки требуется, таким образом, 500 носильщиков.
Позже, когда мы были в дивизии, генерал Чэн познакомил нас со своей транспортной ротой. Ее основная задача заключалась в подвозе боеприпасов с армейского склада на передовую. Этот же маршрут преодолевали кули и батальоны носильщиков. [205]
Познакомились с питанием солдат. Рацион был крайне беден. Солдат кормили два-три раза в день: в 7–8 часов завтрак — жидкий рис, в 12–13 часов обед — рис и жидкие бобы и в 18–19 часов ужин — кулеш из бобов. Никаких жиров и мяса. Редко перед отправкой на фронт жарили свинину и давали ее желающим. Солдаты-мусульмане свинины не едят. Пища готовилась в знакомых нам переносных котлах поротно, и ее разносили по взводам в банках из-под бензина. Запас продуктов в дивизии рассчитан обычно на четыре-пять дней, преимущественно это рис, бобы, кукурузная крупа и мука.
Осмотр линии обороны не внес чего-либо нового в наши представления о китайских войсках. Главная полоса обороны состояла из трех линий окопов, отделенных друг от друга расстоянием 2–3 км. В 30 км от главной полосы строился тыловой рубеж. Тыловые рубежи выбирались по естественным преградам: рекам, отрогам гор, горным кряжам, но расположение позиций было, как и в других местах, — по гребням высот. Здесь мы окончательно убедились, что китайские офицеры, как правило, выбирать позиции и располагать укрепления на местности для ведения боя не умеют.
Хотя части давно стояли в обороне, противотанковые и противопехотные заграждения не были сделаны, не было убежищ, ходов сообщения, отсутствовала маскировка, и это давало японцам возможность без труда определить начертание переднего края.
Противостоящего им противника командиры не знали: разведку боем не вели, сведения о противнике обрабатывали с большим опозданием, разведсводки не составляли.
Над командирами всех степеней довлело техническое преимущество японской армии, что сразу было видно из приказов. Вместо «удержать», «занять», «закрепить» китайцы писали: «по возможности удержать», «по возможности укрепить» и прямо указывали, куда следует отходить в случае наступления противника.
Если учесть, что дивизии для обороны отводился участок от 10 до 40 км и на главной полосе обороны располагались от 0,3 до 0,5 всех сил, то пассивность обороны будет вполне очевидна. С партизанами, которых в треугольнике Шанхай — Нанкин — Ханчжоу было много, связи не существовало. Вся оборона зиждилась на стойкости [206] китайского солдата и присущем ему самопожертвовании.
План наступления дивизия не отрабатывала, а получала готовым от штаба армии или района. Задачи по наступлению, как правило, ставились Генеральным штабом. На подготовку операции давали обычно неделю. Секретность не соблюдалась, о планах наступления знали все, в том числе и японцы, которые нередко заранее срывали их. Так, в частности, получилось 25 февраля с 60-й дивизией во время наступления на Лиян — Исин, северо-западнее оз. Тайху.
Штабы корпусов, армий и даже фронтов, получив приказы вышестоящих инстанций, долго обсуждали, выполнять их или нет. Такое положение приводило на практике к срыву операций и несогласованности в действиях частей. Иллюстрацией может служить провал наступления в районе Чаосяна из-за того, что 20-я и 26-я армии два дня выжидали, какая из них начнет наступать первой. Еще пример: 40-я армия сорвала срок наступления в районе Линьи, начав его на четыре часа позже, что дало возможность японцам перегруппироваться и избежать окружения. Таких печальных примеров было тогда много.
Нас заинтересовал также порядок пополнения действующей армии. После того как в дивизиях оставалось 25–35% личного состава, они снимались с фронта и отправлялись на два-три месяца в тыл на доукомплектование и обучение. Пополнение шло из той провинции, где дивизия первоначально формировалась. Объяснялось это принципами набора и особенностями китайского языка — почти каждая провинция имеет свой диалект. Житель Гуандуна, например, очень плохо понимает жителей центральных провинций. Принцип набора в армию в каждой провинции также был свой: по призыву, по найму, по принудительной мобилизации. Местами вербовались и добровольцы.
Население, с которым нам приходилось встречаться, было резко настроено против агрессоров и стояло за полную победу, за Единый фронт, за дружбу с СССР. Показателями этого были организация добровольческих отрядов помощи армии (по переноске грузов, восстановлению дорог, постройке укреплений), а также пожертвования средств. [207]
Советских людей китайцы встречали хорошо. В дни нашей поездки в китайских газетах было опубликовано сообщение о завершении беспосадочного перелета по маршруту Москва — Владивосток летчиками В. Коккинаки и А. Бердянским{6}. Полет длился 24 часа и вызвал у всех восхищение советской техникой и мастерством наших летчиков. Мы в далеком Чжэцзяне принимали искренние поздравления жителей. Однако у торговцев настроение было иным — война ограничивала бизнес, и они хотели мира на любых условиях. Торговцы часто переходили линию фронта и направлялись в Шанхай, Нанкин, Ханчжоу за товарами. Делалось это совершенно открыто. Кстати сказать, и само центральное правительство использовало Шанхай для международных сделок, все расчеты с западными фирмами производились через шанхайские банки.
Ненависть к агрессорам среди населения и солдат была велика. Редко пленных японцев доводили до штаба армии, с ними расправлялось население. Опросом пленных пренебрегали. Начальник штаба района заявил нам: «Что их допрашивать — они врут». А когда мы спросили, какие японские соединения ведут борьбу за Мадан, генерал ответить не мог. Ему было известно, что в этом направлении действует 6-я японская пехотная дивизия, а в каком она составе и какие у нее части усиления, он не знал.
Как-то нам сообщили, что в одной из дивизий есть двое пленных. Мы попросили доставить их в штаб к утру. Когда же поинтересовались, привезли ли японцев, начальник оперативного управления доложил дословно так: «Они в пути немного поумирали».
Беспорядок в разведке был поразительный! Разведчиков в тыл противника посылали командиры всех степеней, от командира взвода до командарма. Часто использовались местные жители, которые в военном деле ничего не понимали и из поиска обычно не возвращались. Разведка боем не велась, авиаразведка отсутствовала. Все решения командирами принимались фактически вслепую.
Такое отношение к разведке было характерно не только для 3-го военного района — оно царило повсюду. Расскажем коротко о взглядах китайских генералов на организацию разведки, с тем чтобы в дальнейшем не [208] возвращаться к этой, весьма важной, деятельности штабов.
Неумение китайских штабов собирать и обрабатывать сведения о противнике мы увидели с первых дней своей работы и сразу выдвинули предложение создать во всех штабах соединений и объединений специальные отделы и органы войсковой разведки, которые могли бы вести систематическую разведку и обрабатывать данные поисков, радиоперехватов, подслушивания, сбора документов, открытой печати, опроса военнопленных.
Однако это наше предложение не встретило доброжелательного отношения со стороны генштаба. Нам, например, объяснили, что и Япония, и Китай являются участниками Женевской конвенции 1927 г., которая запрещает допрос военнопленных и использование их против своей страны. Пленный обязан сообщить только имя, фамилию, чин и номер жетона. Нелишне отметить, что это положение грубо нарушалось, в частности, японцами, которые использовали пленных на оборонительных работах и формировали из них марионеточные части для борьбы с партизанами. Второй аргумент — отсутствие достаточного штата переводчиков, знающих японский язык и способных заниматься перехватом и обработкой прессы. И, наконец, третье — агентурная разведка «обходится дешевле», а организовать ее проще. На практике это означало: вызвал деревенского мальчика, дал ему один юань, поставил задачу — вот и вся разведка.
Более важный пример привел нам Лю Фэй. В начале июня 1938 г. в Шанхай прибыл английский военный атташе в Японии полковник Пигготт, который 6 июня дал обед в честь командующего японскими войсками в Центральном Китае генерала Хата.
В числе приглашенных был президент Британско-американской табачной компании Мак Наутон, соседом по столу которого оказался японский майор, хорошо знавший китайский язык и вдобавок любивший поболтать.
Горячащий коньяк и маотай (китайская водка) в оловянных стаканчиках, создавали обстановку «доверчивости», которая бывает у только что познакомившихся людей. Майор сразу сообщил Мак Наутону кучу новостей, которые без особых помех дней через двадцать пять достигли Уханя. [209]
Майор сказал, что если бы не Чан Кай-ши, то мир в Азии воцарился бы давно... Но это дело поправимое: если политическую власть возьмут в свои руки Хэ Инь-цинь и Ван Цзин-вэй, японцы готовы отвести свои войска из Нанкина. Это было откровенное предложение китайцам убрать Чан Кай-ши. Интересны были мотивы этой акции: майор доверительно сообщил, что японцы ищут мира с Китаем, так как готовятся к войне против СССР, и что эта война начнется в самое ближайшее время.
Когда Лю Фэй сообщил нам эти сведения в бункере Военного комитета в Учане, боевые действия в районе озера Хасан уже шли и данные ценного агента были использованы только как доказательство эффективности агентурной разведки.
Мы — советники, собственно, были не против агентурной разведки, но прежде всего мы были за организацию войсковой разведки, которая в китайской армии отсутствовала.
В то время мы отнесли такое положение вещей на счет наших предшественников — немецких военных советников, которые старательно пропагандировали и насаждали агентурную разведку. С этой целью они даже привезли в Китай несколько брошюрок, восхвалявших немецких агентов. Была привезена кинокартина американского производства о Мата Хари — голландской танцовщице, которая числилась немецким «агентом века».
Авторы картины приписали Мата Хари передачу немцам французского плана развертывания армии в начальный период войны, плана обороны Вердена, технических данных английского танка, сроков и районов важных операций союзников, маршрутов транспортов и кораблей военно-морского флота.
Начальник разведывательного департамента генштаба генерал Сюй Пэй-чэн и глава контрразведки Дай Ли в поисках китайских Мата Хари перевербовали всех смазливых актрис. Что касается Хари, то по приговору французского суда она была расстреляна. Пятьдесят лет спустя случайность позволила установить непричастность Мата Хари ко всем приписываемым ей «подвигам». Она стала жертвой незадачливых французских контрразведчиков.
Между тем в 30-е годы в Китае Мата Хари приводилась в пример образцовой работы агента в тылу врага. [210]
В Китае в те годы было создано столько разведывательных центров, что наши опытные старшие советники по разведке Иван Григорьевич Ленчик, Сергей Павлович Константинов, Михаил Степанович Шмелоев и Федор Александрович Феденко не принимали их всерьез и считали «игрой в разведку».
В конечном счете все это объяснялось просто. Китайское правительство не доверяло феодалам-губернаторам, губернаторы — правительству; вот и требовалось каждому иметь свой разведывательный центр, свою агентуру. Центральное правительство организовало по крайней мере четыре разведцентра: личную разведку Чан Кай-ши, партийную разведку гоминьдана, разведывательный департамент генштаба и Центральное разведывательное управление Дай Ли, которое имело в своем составе три управления.
Было хорошо известно, что все центры полагались на собственную агентурную сеть и данными между собой не обменивались.
Характерный пример: когда Ставка и штаб главного военного советника переехали в Чунцин, для завершения планов операций на 1939 год нам потребовались данные о предполагаемых изменениях в политике японского правительства — ожидаемом увеличении (уменьшении) численности японских войск и изменении группировок, возможного усиления их самолетами, танками, орудиями.
Разведотдел генштаба против ожидания через сутки дал нам такую справку. Когда мы спросили, откуда данные? Офицер ответил:
— Япония выплавляет 4,0 млн. т стали в год, из них заводам выделяется на производство танков и орудий (офицер назвал цифру), из числа изготовленного оружия поступит в Китай (офицер назвал цифру).
— А как определяете увеличение численности войск?
— По количеству заготовленного риса, — ответил офицер.
На этом оперативное управление основывало будущую стратегию.
Естественно, советники не могли отнестись к этому всерьез. К примеру, в 1938 г. не оправдались донесения агентуры о крупной концентрации японских войск за Хуанхэ, севернее Кайфына; о готовящемся наступлении [211] (после Сюйчжоу) на Лоян и далее на Ичан; о передвижении из района Уху, в обход с юга оз. Поянху, на Наньчан. Настойчивые донесения агентуры о том, что японцы «не пойдут на Кантон», так как боятся вызвать гнев англичан, также не подтвердились. В то же время разведотдел генштаба проглядел высадку десанта в Аньцине, в Гутане, а затем в заливе Биас. Все это свидетельствовало о том, что базировать свои предложения на данных платных агентов, мягко говоря, — рискованно. Требовались другие, более надежные источники. Однако вовсе отвергать агентурную информацию было бы тоже неразумно. Вот пример: 11 октября 1938 г. А. И. Черепанов выехал в штаб 5-го военного района к Ли Цзун-жэню для оказания помощи в организации контрудара по колоннам японцев, наступающим на Синьян. В день его приезда штаб района получил информацию о высадке японского десанта в заливе Биас. Десант продвигался довольно быстро (оттуда до Кантона 160–180 км, японцы преодолели их за 11 суток).
Ю Хань-моу потерял управление войсками и не мог сосредоточить хотя бы минимум сил для отпора японцам, что и решило исход борьбы за Кантон.
В доверительной беседе Ли Цзун-жэнь рассказал А. И. Черепанову, что сведения о готовящейся японцами высадке десанта поступили к нему давно, но он не доверял источнику и донесение держал в сейфе.
Но, как бы то ни было, вопрос об организации разведывательных органов был решен положительно вскоре после высадки японского десанта в Гутане. М. И. Дратвин доложил наше предложение Чан Кай-ши и тот подписал приказ о создании разведорганов в дивизии, корпусе (армии) и армейской группе. Приказ запрещал офицерам вести дневники, хранить секретные бумаги в полевых сумках. Устанавливался порядок допроса пленных и было введено вознаграждение солдатам за доставку пленного в штаб соединения. Разведотделы штабов обязывались производить сбор документов на поле боя и осматривать брошенную противником технику (автомашины, танки, самолеты).
Однако и после приказа в работе войсковой разведки «зияли щели»: к декабрю 1941 г., перед вступлением Японии в войну с США, императорская Ставка разослала всем командующим директиву о начале боевых действий. [212] Приказ командующему 23-й армии, расположенной в Кантоне, вез транспортным самолетом офицер штаба майор Сугисака.
В ночь на 1 декабря Ставка получила донесение о катастрофе. Самолет упал на китайской территории и это вызвало панику среди японского руководства. Вместо Кантона директива могла быть доставлена в Чунцин, а оттуда в Лондон и Вашингтон. «Внезапное нападение» могло окончиться катастрофой для Японии.
Высланная воздушная разведка установила место падения самолета; самолет был цел и вокруг него столпились люди. Вывод мог быть сделан только один: план рухнул.
Однако для Японии все обошлось благополучно. Китайская разведка пренебрегла требованиями приказа и самолет не был осмотрен компетентными людьми.
Думаю, что сказанного достаточно, чтобы представить себе, насколько трудно было работать советникам без объективных разведывательных данных.
Вернемся в 3-й военный район. Закончив поездку по частям, мы передали все свои замечания и предложения сопровождавшим нас офицерам штаба и отправились в Учан. По дороге, к северу от Наньчана, мы встретили на марше части резерва, которые выходили в новые районы. Мы остановились у одной из колонн и поинтересовались организацией марша, связью на марше и в бою.
Связь от дивизии и выше осуществлялась с помощью рации, от дивизии до бригады — адъютантами, ниже — личным общением и посыльными, управление на марше — сигналами трубача.
Дивизия следовала по одной дороге в полковых колоннах. В голове колонны обязательно находились заместитель командира дивизии и начальник штаба. Полковые колонны имели проводников из местного населения. Чтобы проводники не разбежались, их стерегли солдаты. По распоряжению начальника штаба дивизии на стенах домов делались надписи, куда какая часть должна следовать. Собственно, эти надписи, которые мы с изумлением читали на своем пути, и заставили нас заняться этим вопросом: недурной подарок японской агентуре! Мы обратили внимание командиров на необходимость сохранения секретности передвижения. [213]
В Учан вернулись 5 июля, когда шли упорные бои за Хукоу. К этому времени подготовка резервов, которой занимались большинство советников, была свернута. Генеральный штаб принял решение о создании двух армейских групп к югу от Янцзы. Первой — под командованием генерала Се Яо — в районе Наньчана и второй — под командованием Чжан Фа-куя — в районе Цзюцзяна. Всего в двух армейских группах было пятнадцать дивизий численностью в 118 тыс. солдат и офицеров, 31 300 винтовок, 606 станковых и 2941 ручной пулемет, 307 минометов и 92 орудия. В среднем на дивизию приходилось 7500–8000 солдат, 2–3 тыс. винтовок, 15–20 минометов, 3–6 мелкокалиберных орудий. По оценке советников, большинство дивизий были обучены слабо и вооружены недостаточно.
Из района Наньяна шла усиленная переброска войск 31-й армейской группы Тан Энь-бо в составе 52, 98, 92 и 13-й армий, которые должны были расположиться на обширном фронте от Дае до Фанчэна и составить резерв Ставки. Тан Энь-бо были переданы две артиллерийские бригады и танковый полк 200-й моторизованной дивизии. Предполагалось, что часть сил 31-й армейской группы в зависимости от обстановки будет использована и на участке войск 5-го военного района, что было нереально. Главный военный советник настоятельно рекомендовал создать резерв ставки к северу от Янцзы в районе Мачэна.
Всего для обороны Уханя сосредоточивалось до 80 пехотных дивизий.
В это время в Трехградье проводились сразу две политические кампании: шла подготовка первого заседания Национально-политического совета и отмечалась годовщина войны. Чэнь Чэн милостиво разрешил в день 7 июля провести митинги, демонстрации, послать пропагандистские группы за город и привлечь массовые организации.
У китайцев, особенно военных, настроение улучшилось. Это было связано со слухами, будто в Шанхае произошло столкновение между японцами и французами, в результате чего якобы японские суда из Аньцина направились в Шанхай.
Между тем дела на фронте в долине Янцзы осложнялись: 5 июля китайские части оставили Хукоу, на севере [214] от Янцзы на фронте Цзиньшань — Тайху 10-я армия вела безуспешные бои с частями 106-й дивизии противника. Все это давало пищу прояпонски настроенным элементам, которые в свою очередь распускали слухи о мирных акциях японцев и их союзников. Чан Кай-ши вынужден был выступить со специальным заявлением. 5 июля в интервью корреспонденту «Дейли экспресс» он заявил о решимости оборонять Ухань и опроверг слухи о якобы ведущихся мирных переговорах с японцами.
Было много слухов и другого рода: якобы перед созывом первой сессии Национально-политического совета в Ханькоу состоялось заседание ЦИК гоминьдана, на котором было принято решение усилить наблюдение за деятельностью КПК и принять меры к ослаблению активности массовых организаций.
Подобные слухи не способствовали сплочению сил и единству народа в борьбе с надвигающейся серьезной опасностью.
Следует отметить, что к этому времени китайская армия была в основном восстановлена и способна к активным действиям. В Китай поступило достаточное количество вооружения из Советского Союза. Была выявлена группировка японских войск и их возможные операционные направления. Естественно, встал вопрос о необходимости создать план ведения войны, которого генштаб не имел с самого начала боевых действий. Чан Кай-ши и его окружение проводили в войне с Японией непродуманную до конца стратегию «маневра территорией» и ожидали, что в японо-китайскую войну вмешается СССР или страны Европы.
На предложение Михаила Ивановича о разработке такого плана Хэ Ин-цинь, Сюй Юй-чэн и Лю Фэй в один голос заявили: «Мы воюем не войсками, а территорией, и Китаю план вовсе не потребуется». Пришлось приступить лишь к выработке предложений по проведению отдельных операций, но и здесь штаб главного военного советника встречал немалые трудности.
Работники китайского Генерального штаба крайне неохотно шли на разработку операций даже на тех немногих участках фронта, где обстановка складывалась в их пользу. Сказывались личные цели — желание сохранить свои войска, чем, как мы говорили выше, грешили не только провинциальные генералы, но и сам Чан [215] Кай-ши. Нам часто приходилось слышать его распоряжения: «Передайте ему (командующему фронтом или армией), чтобы он вводил свои войска, а не приданные».
Характерным было положение Чжан Фа-куя, который потерял свою армию под Шанхаем и с тех пор неизменно жаловался, что войска его не слушаются, так как они ему не принадлежат.
Штаб главного советника все же стремился все эти трудности преодолеть. Надо сказать, что я не помню случая, чтобы Чан Кай-ши не утвердил планов или отдельных предложений главного военного советника. Другое дело — их реализация.
Мне вспоминаются одни из первых предложений М. И. Дратвина о проведении мощных контрударов на Аньцин — Тайху и на Хукоу — Пынцзэ — Мадан. Это происходило, когда японцы высадили первые десанты в Гутане и имелась реальнейшая возможность сбросить японцев в оз. Поянху и Янцзы. Предложения и планы Чан Кай-ши утвердил, но к их реализации так и не приступили.
