Нашим временным пристанищем стал город Чанша. Именно в нем пришлось нам пережить крайне неприятные дни, связанные с падением Уханя и Кантона.
Для тех, кто верил гоминьдановской пропаганде, эти события были громом среди ясного неба. Все сразу пришло в движение. Пошли слухи «очевидцев», распространяемые беженцами, наполнявшими город в те дни. К этому примешивалось беспорядочное отступление войск и бегство населения. Паника в тылу порождала упадочнические настроения даже среди офицерского состава. В этот момент достаточно было одного натиска со стороны противника, и китайскую армию пришлось бы собирать в глубоком тылу. Особенно бурную провокационную деятельность в эти дни развили прояпонские элементы. Их лидер Ван Цзин-вэй, выступая 22 октября на собрании китайских журналистов в Чунцине, заявил: «Необходимо потребовать от Советского правительства санкций против [289] Японии, настаивать на вооруженном выступлении Советского Союза», но далее, указав на «неустойчивость внутриполитического положения в Китае», добавил, что «рассчитывать на СССР нечего». В день падения Уханя он высказался определеннее: «Дверь для посредничества третьих стран между Японией и Китаем не закрыта». Эти заявления падали на благодатную почву. Как раз в эти дни в Чанша в ожидании свидания с Чан Кайши находился английский посол Кларк Керр, который предполагал впоследствии вылететь не в Чунцин, а в Шанхай.
Среди населения довольно широко было распространено заявление принца Коноэ «о прекращении военных действий, если национальное правительство порвет с коммунистами». Газеты сообщали, что японское правительство начало переговоры с французским и английским представителями об интересах этих стран в Китае.
Антинародная направленность всей этой шумихи была очевидна. Она усиливалась слухами о небоеспособности армии, о скором падении Чанша и даже намеками на то, что во всем этом повинны советские советники, по вине которых китайская армия якобы понесла большие потери в борьбе за Ухань и не в состоянии оказать сопротивление противнику. В падении Кантона также обвиняли Советский Союз.
Трудно жить в стране, языка народа которой ты не знаешь. Еще хуже, если окружающие тебя люди хмуры, неразговорчивы, замкнуты. Мы не узнавали даже своих переводчиков. Куда девались их общительность и китайская вежливость? Всех словно охватил какой-то шок: мутные глаза, замедленная речь, вялость движений. Все это можно было понять так: во всех неудачах виноваты советские советники и Советский Союз, который не вступает в войну с Японией на стороне Китая.
Положение осложнялось тем, что гоминьдановская верхушка на людях не показывалась и с заявлениями не выступала. Молчал Чан Кай-ши, молчал Чэнь Чэн. Подшефные нам генералы были в разъездах или просто скрывались, и установить связь с ними было невозможно.
Больше всего нас беспокоили «классические гамбиты» на гоминьдановский манер, которые были сыграны с нашими предшественниками и о которых мы достаточно [290] хорошо знали. Повторять урок 12 апреля 1927 года {8} никто из нас не хотел, но такая ситуация не исключалась. К чести советников и добровольцев надо сказать, что никто из нас в те дни не спасовал перед трудностями, не хныкал, не предавался унынию. Каждый занимался своим делом и стремился выполнить до конца свой долг перед китайским народом.
Пробным камнем того, как реагирует верховный на сложившуюся обстановку, были доклады об итогах Уханьской операции и предложения об организации дальнейшего сопротивления Японии, подготовленные штабом главного военного советника. Они были вручены Чан Кай-ши Черепановым накануне заседания Военного совета в Чанша. К сожалению, у меня не сохранилось копии этого доклада, и я вынужден положиться на свою память, чтобы изложить его основные положения.
Доклад начинался с обзора операций, проведенных китайской армией за полугодие. Уханьская операция показала, что китайская армия значительно выросла, окрепла и стала лучше вооружена. Улучшилось оперативно-тактическое мастерство офицеров и генералов. Войска научились упорно обороняться и наносить чувствительные удары по врагу. В качестве подтверждения этого тезиса приводились конкретные данные о снижении темпа продвижения японской армии. В частности, указывалось, что в Сюйчжоуской операции тактические темпы продвижения японских частей составляли 10–20 км в сутки, в то время как в Уханьской не превышали 2–3 км. Темп продвижения в оперативном масштабе снизился еще больше. Если в первый год войны японцы продвинулись на 1100 км, то в первую половину второго года — менее чем на 300 км. О возросшем мастерстве китайских войск говорили и боевые потери. Если в Шанхай-Нанкинской операции потери китайских войск по отношению к японским составляли 5:1, то в Уханьской операции они уравнялись. И дальше: задачу длительной обороны Уханя войска выполнили и организованно отошли на новые рубежи, сохранив силы и материальную часть. Констатировалось, что падение Уханя и Кантона — большая потеря для армии и китайского народа. Однако [291] Китай располагает неограниченными людскими ресурсами, достаточными запасами вооружения, снаряжения, продовольствия, сырья для промышленности и способен вести не только оборонительную войну, но и перейти в наступление.
Между тем японская армия в Уханьской операции основной стратегической задачи — уничтожения китайской армии — не выполнила. Ее части понесли большие потери, растянули фронт, оторвались от баз снабжения и не были способны к дальнейшему ведению боевых действий. Одновременно говорилось, что удержание Уханя и Кантона потребует от агрессора подключения новых сил и что его положение в Китае не упрочилось, а стало более уязвимым, особенно возросла угроза тылам со стороны партизан.
Отмечалось, что Китай ведет национально-освободительную войну, его дело правое и он не может не победить. На стороне Китая Советский Союз и все прогрессивные люди мира.
В заключение давались рекомендации по организации рубежей обороны в 5-м, 9-м и 4-м военных районах и аргументированные предложения о необходимости реорганизации армии и управления. Предлагалось ликвидировать местные и охранные войска и сделать армию единой, ввести единый порядок комплектования, обучения и снабжения, перевести дивизии на единый штат трехполкового состава, все полевые армии сделать однотипными — трехдивизионного состава; коренным образом улучшить полевую выучку частей и соединений, обратив особое внимание на взаимодействие родов войск с пехотой, улучшить разведку.
В отношении инженерных войск было предложено сформировать инженерные батальоны из расчета по одному на каждую армию и группу армий. Предлагалось приступить к строительству дороги от Чэнду на Маосянь — Сунпань и далее по Хуанхэ на север к существующей трассе Ланьчжоу — Хами.
Доклад был кратким, если учесть количество поднятых в нем вопросов, хорошо аргументированным, насыщенным цифрами. В нем было отражено реальное состояние дел в армии.
Впоследствии мы были приятно поражены, когда узнали, что основные положения доклада штаба главного [292] советника были полностью приняты китайцами, а на совещании в Хэншане доклад был зачитан Хэ Ин-цинем почти дословно в качестве вступительной речи Чан Кай-ши.
После заседания Военного совета Чан Кай-ши опубликовал «Манифест к китайскому народу». В это же время мы получили сообщение, что сессия Национально-политического совета, заседавшая в Чунцине, приняла резолюцию, предложенную от имени коммунистической партии Ван Мином, — о поддержке Чан Кай-ши и «твердом решении продолжать войну до полной победы».
Газеты стали публиковать заявления генералов и общественных деятелей, основной смысл которых сводился к тому, что Китай на компромисс не пойдет и что война должна быть доведена до победного конца.
Ван Цзин-вэй и его группа остались изолированными, их пораженческая позиция успеха не имела. Тучи рассеивались. Управления Ставки навели некоторый порядок, была установлена связь с войсками, и все заработали на войну. Повеселели и переводчики.
Мы с облегчением вздохнули и стали собираться к переезду на новое место, к священной горе Хэншань. В Чанша оставался только штаб Чэнь Чэна. По решению Военного совета все учреждения переводились в Чунцин или в Хэншань.
Активную деятельность развил Чан Кай-ши: он запланировал провести совещание основного руководящего состава армии и губернаторов провинций юга Китая в Нанье, такое же совещание на севере в Сиане, посетил некоторые части войск 9-го района и 10 ноября вместе с главным военным советником отправился в Шаогуань — в штаб 4-го военного района. Он сам назначил себя командующим войсками 4-го района, а своим заместителем и фактическим командующим войсками сделал генерала Чжан Фа-куя.
Бои на фронте 9-го военного района к концу первой декады ноября стали затихать. К этому времени японские тылы растянулись и далеко оторвались от основной линии коммуникаций — Янцзы. На юге японская армия оказалась в труднопроходимой гористой местности, без дорог, ей нелегко было подтянуть технику, боеприпасы, резервы. Все это сковало ее действия, и японские генералы не могли организовать преследование китайских [293] войск для окончательного их разгрома. Обстановка вынуждала их перейти к оперативной паузе.
В это время оперативное управление отрабатывало планы по дальнейшему использованию войск 4-го, 5-го, 9-го военных районов, выбору рубежей обороны, подтягиванию и изысканию резервов. Основное внимание в этом плане уделялось переброске подкреплений на Кантонское направление и обороне подступов к Наньчану и Чанша. И это естественно: Чанша открывал ворота на юг. Прекрасные шоссе веером расходились отсюда на Учан и Кантон, Шаши и Наньчан, Гуйлинь и Фучжоу. Через город проходит Кантон-Ханькоуская железная дорога с ответвлением на Наньчан, Фучжоу и через Хэнъян на Гуйлинь. Судоходная река Сянцзян связывает город с оз. Дунтинху и портами на Янцзы.
Но не только этим определялось военное значение Чанша. Хунань — одна из богатейших провинций Китая с населением, составляющим свыше 40 миллионов человек. Исключительно мягкий климат позволяет собирать урожай риса два раза в год. В Китае говорят: «Когда в Хунани и Хубэе хорошая жатва — весь Китай будет сыт». Кстати, переводчик рассказал, что в деревне Шаошань, уезда Сянтань родился Мао Цзэ-дун. Его отец владел 30 му земли и имел работников. Говорят, что старик был типичным кулаком: скупал у крестьян закладные на землю и зерно, торговал мясом.
Большое значение имела добыча в Хунани антимония (сурьмы). Китай давал 80% всей мировой добычи, из них 90% приходилось на Хунань. Весь он шел на экспорт. В долине р. Сяошуй добывался марганец, который также вывозился в США и Англию. Значительный вес Хунань занимала в поставках угля. Работало 42 шахты с годовой производительностью 420 тыс. т.
Потеря такого важного в хозяйственном отношении района, как Хунань, тяжело отразилась бы на положении страны.
Оперативное управление считало поэтому, что японский генштаб не устоит перед соблазном и предпримет операцию по захвату Чанша. В обоснование приводились и такие соображения, как обеспечение обороны Уханя, возможность использовать судоходность Янцзы и, наконец, выгодность рубежей для последующей операции по соединению Центрального и Кантонского фронтов. [294]
Неизвестно по каким каналам, но эти соображения о возможном наступлении японцев были довольно широко распространены среди жителей Чанша и послужили недоброму делу. Население было охвачено паникой, покидало свои жилища, закрывало магазины и предприятия, уезжало на запад, в горы. Железнодорожные составы, отходящие в Гуйлинь, были переполнены. Не в меньшей мере этому способствовало и решение об эвакуации из Чанша промышленных предприятий и центральных учреждений.
Штаб главного военного советника не разделял точки зрения оперативного управления и доказывал, что для проведения этой по существу новой операции японская армия не располагает достаточными силами и средствами, что в боях за Ухань она понесла большие потери, что агрессору потребуется длительное время на перегруппировку и пополнение войск, подтягивание резервов, тылов, упорядочение их работы, подвоз боеприпасов и техники.
Вместе с тем штаб главного военного советника полагал, что японские войска могут предпринять частные наступления по выравниванию фронта с целью оттеснить китайские войска как можно дальше от Янцзы.
Эти соображения были положены в основу докладной записки главного военного советника на имя Чан Кайши, переданной накануне заседания Военного совета. Прогноз этот оправдался. Как известно, японская армия заняла Наньчан 25 марта 1939 г., а Чанша — только в июне 1944 г.
Но соображения соображениями, а японские части в это время наступали, и требовались активные действия войск. Естественно, когда войска были дезорганизованы и буквально бежали, трудно было предлагать план контрнаступления. Александр Иванович вышел из положения, предложив «тактику борьбы из засад». Эта тактика широко использовалась китайскими партизанами, в частности частями Чжу Дэ, но для регулярной гоминьдановский армии была новой, и надо было доказать не только приемлемость, но и выгодность ее в сложившихся условиях. Горный характер местности, бездорожье, боязнь японцев оторваться от дорог и трудность использования техники сулили успех. Предложение было принято, и весь состав штаба главного военного советника [295] выехал в войска 9-го района с основной целью: оказать своим присутствием давление на китайских генералов и призвать их к организованности, спокойствию и лучшему управлению войсками. В это же время в войска выехали пропагандистские группы, корреспонденты газет, в том числе и наш неутомимый кинооператор Роман Кармен. Он прибыл еще в Ханькоу, но наши пути с ним расходились. С камерой в руках он ездил по фронтам и необъятным просторам Китая, всегда находясь в самом центре важных событий. Ему повезло: он попал в 52-ю армию в момент, когда ее части наносили удар на Унинском направлении. Он заснял успехи китайских войск. В то время это имело очень важное значение.
До 8 ноября наша группа находилась в районе Пинцзяна — это было одно из главных направлений наступления 27-й японской дивизии по основному шоссе Учан — Чанша. Город Пинцзян стоит на многоводной горной реке, резко делящей это направление на два характерных рельефа: к северу — горный, а к югу — равнинное плато до самого Чанша. Считалось, что, если японцы выйдут на плато, судьба Чанша будет решена, поэтому направление готовилось к упорной обороне: строились укрепления, ставились заграждения, подводились резервы. Бои шли с переменным успехом. Во всяком случае, когда мы покидали Пинцзян, ничего угрожающего не было.
Весь состав штаба главного советника вернулся к обычной работе. Располагались мы в то время в районе Хэншаня, занимали дом крупного помещика. Хозяин, как видно, был большим любителем живописи. В отведенных нам комнатах было развешано от потолка до пола большое количество китайских картин. Комнаты, страшно неуютные и, самое главное, холодные, были обставлены роскошной мебелью. В здешних местах дома отапливались «китайскими каминами». Это — простые жаровни, на которых разжигается древесный уголь. Тепла от камина не бывает, но дыма много.
Все шло по плану, и вдруг 12 ноября сообщают: горит Чанша! Отчего? Как возник пожар? Никто ничего сказать не мог. Горит, да и только!
Чан Кай-ши и Черепанов в это время находились в 4-м военном районе. Каждый из нас решил поехать к «своим» генералам выяснять, в чем дело. [296]
Когда я нашел генерала Ма Цун-лю и задал вопрос, что с Чанша, он ответил:
— Горит... Пожар возник в час ночи 12 ноября, жители покидают город... Картина страшная.
Помня наш разговор о московском пожаре 1812 г., я спросил:
— Пожар в Чанша был предусмотрен планом Ставки?
— Какой там план!.. Наши полностью овладели положением на фронте. Сегодня с утра части генерала Ли Юй-тана атаковали из засад японские колонны, двигавшиеся от Тунчэна на юг. Атака была настолько успешной, что японцы, бросая оружие, в панике откатились на 50 км к северу от Пинцзяна. Противник находится в 130 км от города. Поджигать в этих условиях город — безумие.
На другой день была объявлена официальная версия: пожар — «дело рук безответственных элементов». Чан Кай-ши, узнав о пожаре, срочно покинул Шаогуань и 13 ноября приехал в Чанша. В этот же день была назначена специальная комиссия для расследования причин пожара, во главе которой был поставлен Чжоу Энь-лай. Такой выбор был сделан неспроста. Коммунистическая партия Китая пользовалась большими симпатиями у местного населения, это было хорошо известно Чан Кайши. Он стремился использовать этот авторитет в своих целях, и прежде всего для того, чтобы отвести гнев народа от себя и своей камарильи.
Мы понимали трудность положения Чжоу Энь-лая. Он не мог не догадываться об истинном происхождении трагедии. Были живые исполнители этого коварного плана. Но, очевидно, ему нельзя было игнорировать и официальной версии, что пожар — «дело рук безответственных элементов». Прежде всего имелись в виду прояпонски настроенные элементы, желавшие посеять панику в тылу, деморализовать население, армию и оказать этим содействие японцам.
Комиссия в своем заключении написала: «Причиной пожара в Чанша, начавшегося 12 ноября, является отсутствие борьбы со стороны местных властей против злостных слухов о приходе врага в город. В результате этих слухов члены корпуса самообороны начали поджигать свои дома, когда японцы были в 150 километрах [297] от города». В акте все было сказано верно, за исключением малоуловимой детали. Члены корпуса поджигали не свои дома, а дома граждан, общественные и коммунальные здания, на что, естественно, они имели приказ.
Но как бы то ни было, виновники были найдены, и Чан Кай-ши поспешил отдать приказ о расстреле исполнителей плана: начальника гарнизона Чанша полковника Фын Ци, начальника полиции Вэнь Чжун-фу и командира 2-го охранного полка Сюй Куна. Городу были отпущены 500 тыс. юаней, 1000 мешков риса, соль, уголь.
Губернатор провинции Хунань генерал Чжан Чжи-чжун отделался легким испугом. Он был лишен чина и оставлен в должности губернатора «для исправления допущенного преступления перед народом». После этого трагедия Чанша была предана забвению, и о ней редко вспоминали.
Много позже из разных источников нам стало известно, что строго засекреченный план поджога Чанша был составлен с ведома Чан Кай-ши и проведение его в жизнь, в случае захвата города японцами, было санкционировано главнокомандующим. Эта операция возложена была на генерала Чжан Чжи-чжуна. В городе в общественных и частных зданиях были расставлены 200 постов, каждый из двух-трех солдат 2-го охранного полка и полицейских, снабженных банками бензина. В их задачу входило поджечь «охраняемое» здание по сигналу центрального поста, который располагался на вышке центрального телеграфа. Все произошло, как предусматривалось планом. В ночь на 12 ноября в городе был распущен слух, что японцы овладели Пинцзяном и двигаются на Чанша, одновременно якобы 10 мелких судов и 30 катеров с десантом морской пехоты вошли в Сянцзян. Эти «достоверные» сведения губернатор провинции не проверил. Феодальные порядки и зазнайство помешали ему связаться со штабом 9-го военного района и узнать истинное положение на фронте, и он отдал приказ об исполнении плана... Когда же он узнал, что сведения ложны, было поздно: связь была нарушена и город находился в огне.
Ильяшов, Шилов и я посетили город 15 ноября, когда уже все было кончено. Только в отдельных местах тлели очаги огня, немые свидетели происшедшей трагедии. Город лежал в руинах. Кругом торчали остовы [298] зданий и трубы. Там, где были деревянные дома, остались пустыри. Улицы были забиты камнем, черепицей, стеклом, обуглившимися остатками строений. Солдаты работали на расчистке. Надо было восстановить пути движения — через город проходила основная дорога к фронту.
Населения было мало, но многие, оправившись от первого испуга, возвращались к остаткам жилищ. Горестно было смотреть на людей, лишенных крова и имущества. Много было личных трагедий. По неофициальным данным, в огне погибли до 4 тыс. человек. Матери потеряли детей, дети — матерей и отцов. Повсюду слышались стоны и плач. Большое количество жертв объяснялось тем, что город был буквально забит беженцами и эвакуированными, которые располагались на улицах. Чанша был на осадном положении, и всякое движение прекращалось в 21 час. Люди рано ложились спать. Когда возник пожар, многие улицы были перекрыты пламенем и спавшие очутились в огненном мешке.
Тяжело было смотреть на разрушения. Ведь мы покинули город всего несколько дней тому назад, когда он бурлил полнокровной жизнью. Магазины были полны товаров, рынки завалены продуктами. Особенно мы восхищались хунаньскими вышивками по шелку.
С тяжелым чувством уехали мы из Чанша и вернулись в неуютный и холодный «замок» хунаньского помещика. Штаб главного военного советника готовился к совещанию в Нанье, которое должно было открыться 22 ноября.
Его цели и задачи были определены Чан Кай-ши. Прежде всего он хотел проверить прочность своего положения и настроение низов. С этой целью на совещание были вызваны с фронтов командующие войсками районов, губернаторы, командующие армиями и значительное количество командиров соединений войск 4-го, 3-го и 9-го военных районов. Правда, многие генералы Ставки говорили нам, что снятие военачальников с фронтов является неоправданной мерой, но мы молчали и своих суждений по этому поводу не высказывали. Однако полагали, что столь представительное совещание и особенно доклады командиров соединений о состоянии частей, боевом настроении солдат и офицеров должны [299]были сыграть положительную роль и повлиять на умонастроения колеблющихся генералов Ставки и гоминьдановский верхушки, заставить ее вести борьбу до победного конца.
Совещание в Нанье открыл рано утром 22 ноября Хэ Ин-цинь. Он зачитал от имени Чан Кай-ши послание к участникам совещания, в котором подводились итоги войны за полтора года.
В послании отмечалось, что национальное правительство выиграло время, необходимое для перевода заводов в глубь страны и создания промышленной базы в западных провинциях. Эта работа завершена, и правительство отдало приказ оставить Ухань и отвести войска на новые рубежи. Констатировалось, что армия боеспособна, но не имеет сил для перехода в наступление.
С падением Уханя, говорилось в послании, период пассивных оборонительных боев и превосходства противника над Китаем закончился. Наступил новый этап — этап равновесия сил, за которым неминуемо последует этап разгрома врага.
В тон такому посланию прозвучали выступления участников совещания с мест, которые показали непреклонность народных масс, их боевое настроение и непримиримость к капитулянтам и раскольникам.
Среди материалов совещания у меня сохранилась небольшая выдержка из заключительного слова Чан Кай-ши: «Население важнее армии, партизанская война важнее регулярной. Надо превратить тыл противника во фронт, использовав одну треть всех сил для войны в тылу противника».
Непосредственным результатом совещания было принятие ряда решений, имевших важное значение для управления войсками, их организационного построения, обучения, формирования, упорядочения работы тыла. Военные районы были объединены в направления: Юго-Западное направление, которое объединяло 4-й, 3-й и 9-й военные районы; Северо-Западное направление, куда вошли 1-й, 2-й, 10-й и 8-й военные районы; и Центральное направление в составе одного 5-го военного района. Ли Цзун-жэня, который ухитрился сохранить свою гуансийскую армию, нельзя было подчинить ни одному из командующих направлениями, он подчинялся только Чан Кай-ши. [300]
Был принят закон о всеобщей воинской повинности, которой до этого в Китае не было. В нем, правда, было много оговорок, позволявших лицам, имевшим деньги и власть, откупаться от службы в армии, но так или иначе впервые вводилась система призыва. Были даны указания о частичной реорганизации армий и дивизий. Были установлены порядок и сроки перехода дивизий на трехполковой состав, принципы и очередность комплектования, обучения, вооружения и санитарного обеспечения. Совещание решило сформировать специальное управление по руководству партизанским движением.
Ставка перемещалась в Гуйлинь, а оттуда в Чунцин. Штаб главного военного советника временно переходил в Хэнъян.
В Хэнъян мы направились поодиночке. У каждого были дела в своих управлениях, и надо было договориться со своими генералами о работе, о встречах, о предстоящих задачах.
Перед отъездом генерал Ма Цзун-ли сообщил мне, что Ставка приняла решение разрушить все дороги, идущие от Тонкинского залива на север до параллели Наньнина. Вопрос был для меня новый, но целесообразность намеченных мер не вызывала сомнений. В то время японский флот курсировал у берегов о-ва Хайнань и намерения противника были неясны. Попытка высадить десант в районе Пакхоя не исключалась. Трудным вопросом, который надо было решить, была установка заграждений в устье рек Сянцзян и Ганьцзян. Обе реки были многоводны, с быстрым течением и при впадении в озера имели десятки рукавов. Решение проблемы упиралось не в технику постановки заграждений, а в отсутствие материалов: мин, взрывчатых веществ, леса, металла. В конце концов на этом деле пострадали местные рыбаки, у которых за мизерную плату были забраны джонки, загружены камнем и затоплены в протоках. В это же время был решен вопрос о строительстве укреплений на подступах к Чанша и Наньчану и оборудовании укрепленного района Чанша.
В Хэнъяне для нас были отведены три небольших домика полуевропейского типа. Они были расположены на холме, и из их окон был хорошо виден почт весь город. Холмы густо усеяны жилыми домами и разными постройками, переполненными приезжим народом. В городе [301] много беженцев и эвакуированных учреждений. Все ожидали своей очереди для погрузки в вагоны и отправки в Гуйлинь.
В Хэнъяне мы прожили до начала декабря, это были «длинные» дни вынужденного безделья. Сводок мы не получали и контактов со своими управлениями не имели. Единственным средством информации служили газеты, и те поступали нерегулярно. Разумеется, речь идет о китайских газетах, которые нам переводили. Здесь мы узнали о выступлении принца Коноэ, который заявил корреспондентам, что «нынешняя война не может быть завершена так быстро, как это было в период предшествующих ей японо-китайских войн. Сейчас об окончании войны невозможно даже думать». И как бы в тон ему английский посол в Китае Керр, очевидно после свидания с японскими друзьями в Шанхае, поведал миру, что и он «не видит в настоящее время перспектив для мирного разрешения японо-китайской войны». Ну что же, думали мы, все сходятся на том, что надо воевать. И действительно, война не могла кончиться вничью, как игра в шахматы.
Пожалуй, самым заметным событием за время нашего пребывания в Хэнъяне была свадьба китайца-переводчика, работавшего с полковником Бобровым. Его невеста благополучно прибыла из Харбина вместе с женой переводчика Чэна. Однажды жених привел невесту в наш домик, представил ее советникам и от ее имени просил нас присутствовать на свадебном ужине. Жених и невеста расписались в местной мэрии. Приглашение было принято, и вечером в китайском ресторане мы впервые присутствовали на свадебной церемонии.
Надо сказать, что у китайцев обрядовый брак считался необязательным. Законным объявлялся брак, зарегистрированный в органах местной власти. По русскому обычаю мы преподнесли молодоженам подарок — чайный сервиз — и пожелали счастливой жизни и много здоровых детей. Невеста сказала, что за этим дело не станет, и авансом пригласила нас на «крестины». Нам тут же объяснили обряд «крестин».
По китайским обычаям «крещение» ребенка проводится два раза: первый раз вскоре после родов и второй раз месяц спустя, когда ребенку дается имя, которое он и носит до конца жизни. В обоих случаях гости преподносят [302] подарки. В первый раз подарки идут акушерке, а во второй раз подарки преподносятся новорожденному с пожеланием, чтобы он был богат и знатен.
За рассказ об обрядах мы преподнесли невесте нефритовую фигурку зайца, который, по поверьям китайцев, живет на луне вместе с богиней Чан-э и изготовляет для жителей Поднебесной эликсир бессмертия. Передавая подарок, мы пожелали молодоженам долгих лет жизни.
1 декабря мы получили указание перебираться в Гуйлинь и готовились к отъезду. Неожиданно заехал генерал Ма Цун-лю, который рассказал нам, что на фронтах без перемен, что переезд штаба инженерных войск в Чунцин идет нормально. Он пригласил меня в свою машину, в которой находились его жена и жена начальника крепостного управления — две молодые китайские красавицы, которые болтали всю дорогу на самые различные темы, показывая свою осведомленность во всех местных и государственных делах.
Зашел разговор о пожаре в Чанша, его последствиях и расстреле виновных.
— Они хорошие люди и невиновны в случившемся, — сказала одна из них.
— Как невиновны?.. Они сожгли город, посеяли панику в тылу, деморализовали армию, причинили несчастье десяткам тысяч людей.
— Они выполняли приказ, — с чисто женской наивностью выпалила моя собеседница.
Для генерала Ма Цун-лю, не принимавшего участия в разговоре, такое заявление было совершенно неожиданным, и он сразу перевел разговор на другую тему: о формировании инженерных батальонов, об обязательной встрече в Гуйлине.
Так мы доехали до города Цюаньсянь, где я пересел в свою машину. Ма остался в городе, как он сказал, по личным делам.
От Цюаньсяня начиналась провинция Гуанси. Это одна из богатейших провинций Китая — вотчина генералов Бай Чун-си и Ли Цзун-жэня. Здесь все было свое: свое правительство, свои законы, своя денежная система.
Дорога перед Гуйлинем проходит по ровному плато среди причудливых гор, торчащих над землей, как сахарные головы, и по своим очертаниям напоминающих волшебные замки. Говорят, что эта местность когда-то [303] была дном океана. «Волшебные замки» — результат работы воды и ветра.
Гуйлинь по китайским масштабам был сравнительно небольшим городом с населением до 100 тыс. человек, но в те дни в нем было много центральных учреждений и беженцев. Дома буквально были забиты. Нас разместили в лучшей гостинице.
Японцы обо всем этом знали и каждый день бомбили город. Нам не раз приходилось выезжать в горы, за реку Гуйцзян, где мы любовались красотами здешних мест. Жители говорят, что горы Гуанси «лучшие в Китае». Может быть, это и отвечает истине. Но справедливости ради надо сказать, что в Китае каждая провинция имеет свои горы и все они чарующе неповторимы. Одной из достопримечательностей Гуансийских гор в районе Гуйлиня была сталактитовая пещера. К сожалению, наш осмотр ее совпал с воздушной тревогой — японцы бомбили город, и это не позволило нам оценить по достоинству совершенное творение природы.
Надо отдать должное местным военным властям, которые хорошо организовали оповещение о налетах и четко распределили пути движения людей в близлежащие горы по тревоге. Город прикрывали четыре зенитные батареи. Кстати сказать, на одной из них мы встретили Романа Кармена. Ожидался налет. Зенитчики наводили на японские самолеты свои орудия, а бесстрашный Роман — свою камеру. После этой встречи он переехал в нашу гостиницу и прожил до отъезда в военный район, где он собирался переправиться через Хуанхэ и снять действия партизан. Все это он блестяще выполнил. Тот, кто смотрел его картину «Китай борется», мог убедиться в этом.
В Гуйлинь из Чунцина к нам прибыло пополнение — три советника. Среди них два сапера: капитаны Гусев и Хошев — и общевойсковой полковник Власов. Это тот самый Власов, который во время Великой Отечественной войны командовал 2-й ударной армией, сдался в плен и изменил Родине. Мне не хотелось бы говорить о подлом изменнике, но из песни слова не выкинешь. Власов был назначен старшим советником к Янь Си-шаню, где проработал месяца три и за саморекламу, честолюбие и неспособность наладить работу был отозван и вскоре отправлен в Союз. На этом его советническая карьера [304] закончилась. Гусев был назначен советником по инженерным войскам в 4-й военный район, Хошев — в 5-й. Они были новичками в Китае, обстановки не знали, с объемом и характером работ знакомы не были. Наш опыт помог им сделать первые шаги. Правда, для передачи опыта времени было маловато.
В Гуйлине мы получили сообщение, что в конце октября в Китай прибыл полковник Сергей Павлович Константинов, назначенный старшим советником при начальнике разведывательного управления Ставки. Константинов добирался до нас сложными путями. Он прибыл в Ханькоу 24 октября, когда в городе никого уже не было, и, как говорится, еле унес оттуда ноги. К счастью, все обошлось благополучно. Он вернулся в Чунцин, где и дождался прибытия штаба главного военного советника. Впоследствии он прекрасно справился с трудной задачей — организацией разведки — и одно время был старшим советником объединенной разведки Сюй Пэй-чэна и Дай Ли.
8 декабря гуансийские милитаристы устроили банкет в честь Чан Кай-ши: наутро он вылетел в Чунцин. Этим же самолетом отправлялся Черепанов. За ними следовали оперативное управление и штаб главного военного советника. В Гуйлине оставались полковник Шилов, капитан Тюлев и я. Все мы получили задание главного осмотреть рубежи обороны, выбранные на Пакхойском направлении, и помочь вновь созданному штабу Юго-Западного направления в организации работ по их возведению. Объем работы был велик. Мы должны были осмотреть побережье Тонкинского залива, рубежи по рекам Сицзян, Наньлюцзян, выехать в Шаогуань и через Лючжоу и Гуйян прибыть в Чунцин. Рекогносцировочные[305] группы штаба Юго-Западного направления были уже на месте и работали.
Перед тем как покинуть Гуйлинь, я решил повидаться с генералом Ма Цун-лю. В поисках его квартиры мы случайно попали на городской базар. Вышли из машины и решили осмотреть эту китайскую достопримечательность. На базаре продавали всякое барахло, скот, продукты питания, и здесь же, к нашему ужасу, отец продавал свою 13-летнюю дочь. И это в XX веке! Мы разговорились, и бедняк поведал нам о своей доле. Он был безземельным крестьянином и арендовал у помещика клочок земли, а у ростовщика брал под большие проценты рис для посева. В этом году был неурожай. Выплатить долг помещику и ростовщику нечем, проценты растут. У него большая семья, и есть нечего. Вот он и решил продать свою дочь.
— Я не могу тянуть до Нового года, — объяснял бедняк, — я хочу уплатить долг сейчас, чтобы не росли проценты. Не уплачу — посадят в тюрьму, и семья умрет с голоду.
Да, у него безвыходное положение, и он был не одинок. По китайским обычаям, долги должны быть оплачены к Новому году, иначе — тюрьма или банкротство. Помещики имели свою полицию, которая чинила суд и расправу над неугодными. Бедняки были лишены элементарных гражданских прав. Их жизнь и собственность принадлежали феодалу, за изнурительный труд они получали гроши, бедность и нищета были их постоянным уделом.
