Итак, мы покинули Гуйлинь и направились на юг, в Лючжоу. Там повернули строго на восток и вдоль Тропика Рака держали путь в Шаогуань, где стоял штаб 4-го военного района. К востоку от города Хэсянь мы вступили на территорию одной из замечательных провинций Китая — Гуандуна. Интерес советских людей к этой провинции понятен: именно здесь было воспринято китайцами эхо Великой Октябрьской социалистической революции. В Кантоне развернул кипучую деятельность великий китайский революционный демократ доктор Сунь Ят-сен. Всем была памятна и та помощь, которую [306] оказывал советский народ революционному правительству Южного Китая, когда китайский народ поднялся на борьбу с империалистами в 1925–1927 гг. По этой дороге не раз проходили наши предшественники — советские советники Национально-революционной армии Сунь Ят-сена, руководимые прославленным полководцем гражданской войны В. К. Блюхером. Да, здесь помнили советских людей, и теплота отношения к ним сохранилась с тех дней. Примером мог служить такой факт: километрах в пяти до Хэсяня у нашей машины лопнули камера и покрышка. Положение казалось безвыходным: запасная была уже использована, достать резину было невозможно. С растерянным видом переводчик зашагал в направлении города, надеясь разыскать воинскую часть. Переводчик был северянин и местного диалекта не понимал. Он с большим трудом объяснялся с жителями. Наконец они поняли, что русским советникам нужна покрышка для автомашины. Переводчика тут же привели на военный склад. Начальник склада, взяв покрышку и камеру, сам с группой горожан прибыл к машине, для того чтобы засвидетельствовать свое уважение советским людям.
При въезде в город мы остановились у ресторана в надежде заказать ужин. Было уже поздно, ресторан был закрыт. Вокруг нас сразу собралась толпа, каждый хотел пожать руку советскому человеку. Появились служащие ресторана, хозяин, повар. Нас повели в здание с черного хода, и вскоре был приготовлен ужин. Нам стоило больших трудов уговорить хозяина взять деньги за ужин. Служащие говорили, что им выпала честь принять у себя советских людей. СССР — это наш друг, а советский народ — наш брат, с брата же денег не берут, заявляли они. Все это искренне взволновало нас. Восхищал нас и труд местных крестьян и батраков, которые с исключительной тщательностью обрабатывали сто тысяч холмов — так называют китайцы местность от горного хребта Наньлин (Наньшань), понижающуюся амфитеатром к морю.
Благодатен климат провинции. Средняя годовая температура +18°С. Самый холодный месяц — январь (+10°С). Здесь не бывает снега. О наивных людях в Китае говорят: «Вы как гуандунская девушка, собирающая снег». [307]
В сельском хозяйстве культивируются рис, табак, хлопок, индиго, ананасы, бананы, гранаты, лимоны, манго, гуава, грейпфруты, сахарный тростник, кокосовые орехи.
Только 21% семей, занимавшихся сельским хозяйством, владели здесь землей, остальные были арендаторами.
Участок земли сдавался в аренду на срок от 5 до 20 лет. Плата от урожая не зависела. Арендатор уплачивал огромные налоги: провинциальный, военный, платил за удобрения и орошение. Он не мог иметь своего тока. Ток предоставлял помещик за отдельную плату. Кредита от банков арендатор не получал, а пользовался услугами ростовщиков, закладных контор. Так и появлялись обездоленные, торгующие своими детьми.
Во главе правительства Гуандуна стоял генерал У Те-чэн, бывший мэр Шанхая, один из лидеров гоминьдана.
До прибытия Чжан Фа-куя командующим войсками района был генерал Ю Хань-моу, тоже гуандунец. Он производил впечатление энергичного, инициативного и грамотного человека. За сдачу Кантона был разжалован, но оставлен в должности командующего 12-й армейской группой с условием оправдать доверие. С Чжан Фа-куем он враждовал и относился к нему с пренебрежением. Очевидно, сказывались воспоминания о шанхайских боях, где Чжан Фа-куй потерял гуандунские войска.
По приезде в Шаогуань мы остановились у Романа Ивановича Панина. Жил он здесь по-фронтовому, но в общем-то неплохо. Кухня у него была гуандунская, порядки китайские. Панин носил форму полковника гоминьдановской армии, загорел, и по цвету лица его можно было принять за китайца.
— Выкладывай, как сдавал Кантон, — в шутку обратились мы к нему.
— Как сдавал? Да меня здесь в это время не было.
Действительно, советских советников в 4-м военном районе не было, и кто знает, как бы сложилась обстановка, если бы при Ю Хань-моу был советник.
Роман Иванович рассказал нам подробнее, как проходила операция.
Японские войска начали ее без подготовки, скрытно. Пехотная дивизия, усиленная двумя батальонами танков, [308] при поддержке воздушного и морского флота с рассветом 10 октября была высажена в районе Пиншаня (юго-восточнее Боло) и, действуя основными силами вдоль Цзюлун-Кантонской железной дороги и в направлении Боло — Цзэнчэн (60–100 км северо-восточнее Кантона), к 22 октября овладела Кантоном.
Переход японцев к активным действиям застал командующего фронтом врасплох. Связь с войсками была нарушена в первые же часы высадки японских войск. Не имея руководства и не зная общей обстановки на фронте, китайские дивизии в панике отходили на север.
Всего на побережье были расположены восемь китайских дивизий, две отдельные бригады, два отдельных полка, полицейский полк и полк местной охраны. Из частей усиления имелись два дивизиона полевых пушек, зенитный дивизион и семь спаренных зенитных пулеметов. Войска были растянуты на широком фронте по всему побережью и выраженной группировки не имели.
После падения Кантона и боев в районе Шилуна, Боло, Цзэнчэна дивизии отходили по двум направлениям: вдоль Кантон-Ханькоуской железной дороги и р. Бэйцзян на север и по шоссе Кантон — Цунхуа на северо-восток, на новый оборонительный рубеж. Отдельные полки, полки охраны и полицейский полк отошли в западном направлении по железной дороге Кантон — Саньшуй, на рубеж по западному берегу р. Бэйцзян. По одной бригаде от 151-й и 153-й дивизий было оставлено в тылу, в районе крепости Чжумэй (50 км юго-восточнее Кантона) для партизанских действий.
Японские войска, отбросив китайцев на 30 км к северу от Кантона, преследование прекратили. Японское командование, видимо, недостаточно четко знало обстановку на фронте и не использовало момента для более активного преследования отходящих китайских частей, позволив им занять подготовленный рубеж по линии Цинъюань — Фоган (80 км севернее Кантона), Хэюань — Синьфын (150 км северо-восточнее Кантона).
Впрочем, китайское командование также не знало обстановки и с большим преувеличением оценивало силы японцев.
Отход китайских войск на тыловой рубеж закончился 15 ноября. Артиллерия была брошена, склады с оружием, [309] продовольствием и запасами военного имущества в Кантоне достались противнику. Что было в действительности оставлено, командование от нас скрывало. Правда, сообщили, что «на складе в Кантоне осталось 10 тыс. маузеров».
Поведав всю эту печальную историю, Роман Иванович повел нас на обед к Чжан Фа-кую, который принял нас с неподдельным радушием. Он подробно рассказал об обстановке, много говорил о трудностях. В частности, сказал, что переброска войск из 9-го военного района вызвала большие продовольственные трудности, поскольку лишь 30% прибывающих войск обеспечено продовольствием. Что же касается пополнения, то «большинство населения призывного возраста, — сказал Чжан Фа-куй, — уехало на Малайский архипелаг и в Индокитай, поэтому укомплектовать части фронта будет трудно».
Впоследствии это полностью подтвердилось. Как это ни парадоксально звучит, но в Китае не хватало людей; части были с большим трудом укомплектованы лишь к июню 1939 г. Не хватало и боеприпасов.
Чжан Фа-куй испытывал большие трудности и с развитием партизанского движения, на чем решительно настаивал верховный главнокомандующий. Сидевший рядом со мной Панин заметил:
— Партизанское движение развить очень просто: надо раздать бедным крестьянам землю, и тогда они будут драться с японцами за свою землю, не щадя жизни.
Услышав это, китайские генералы долго и раскатисто смеялись, показывая, что предложение советника им не подходит.
Соотношение сил на фронте, в общем, несмотря на поражение, складывалось в пользу китайской армии. Противник имел три с половиной дивизии, китайская армия — восемнадцать, да еще две отдельные бригады и тринадцать отдельных полков. Все это сдерживало японскую армию, которая в течение шести месяцев сидела в окопах и никаких действий не предпринимала. Возможно, противник рассчитывал на помощь прояпонских элементов. Сигналы к этому были: в войсках было много дезертиров, два полка охраны на границе провинций Пуандун и Цзянси восстали. Забегая немного вперед, скажу, что с января 1939 г. Гуандун переживал своего [310] рода политический кризис, вызванный предательством Ван Цзин-вэя. Как местный уроженец, он начинал здесь свою политическую деятельность и пользовался влиянием в Кантоне.
С появлением Ван Цзин-вэя в Гонконге часть руководящего состава провинции стала посматривать в ту сторону, рассчитывая на переворот, что, естественно, не могло пройти мимо вездесущих секретных агентов Дай Ли. Чан Кай-ши приказал отстранить от должности начальника штаба военного района, трех командиров дивизий, пятнадцать начальников уездов, всех командиров охранных полков и председателя провинциального правительства. Лица, подозреваемые в крамоле, были изгнаны, и вопрос о перевороте был снят с повестки дня, но настороженность оставалась.
Отчасти этим следует объяснить то, что, несмотря на численное превосходство, китайские войска с момента падения Кантона до июня 1939 г. никаких боевых действий не вели, а командование района все внимание сосредоточивало на подготовке кадров, формировании частей, создании запасов, улучшении управления войсками и строительстве рубежей обороны.
Назначенный командующим новым фронтом на юге генерал Чжан Фа-куй все вопросы решал с присущей ему энергией, но почему-то войска к наступлению на Кантон не готовил, объясняя это ограниченностью боеприпасов и запасов продовольствия, неукомплектованностью своих армий. Главной заботой командующего, как нам казалось, было ожидание наступления японцев на север от Кантона, хотя видимые основания к этому отсутствовали.
Группировка японских частей, высадившаяся в провинции Гуандун, была малочисленной и явно недостаточной для организации крупной наступательной операции. К тому же японские дивизии были разбросаны и занимались помимо строительства укреплений освоением оккупированной территории.
Оперативное управление Ставки, да и штаб военного района считали, что японское наступление будет предпринято вдоль Кантон-Ханькоуской железной дороги на Шаогуань — Хэнъян с целью соединения кантонской группировки с ханькоуской и изоляции войск 3-го военного района. Предполагалось, что вспомогательный удар [311] японская армия нанесет в северо-восточном направлении по шоссе Цунхуа — Синьфын.
Оперативное управление считало, что одновременно японцы поведут наступление из района Саньшуя на Учжоу и Гуйлинь с целью перерезать пути сообщения Китая с Индокитаем и лишить страну подвоза вооружения из-за границы. При этом ожидалось, что для содействия этой группе войск японцы высадят десант в Пакхое.
Исходя из этой оценки возможных действий противника, строилась вся система обороны войск 4-го военного района, которые были сведены в три группы армий.
16-я группа армий в составе 46-й и 64-й армий, командующим которой был назначен генерал Ся Цы, занимала западный боевой участок. Однако следует отметить, что фактически его обороняли три дивизии 64-й армии, пять охранных полков и четыре полицейских полка, которые стояли на юге. 46-я армия в полном составе была выделена для обороны Пакхойского направления.
12-я армейская группа в составе 66, 63 и 52-й армий, командующим которой был оставлен генерал Ю Хань-моу, занимала северный боевой участок. Ю Хань-моу были подчинены 5-й и 8-й охранные полки, оборонявшие Сватоуский боевой участок.
9-я группа армий в составе 4-й и 65-й армий, командующим которой был генерал У Чи-вэй, стояла к югу от Шаогуаня в резерве фронта и должна была оказать содействие 16-й группе армий в направлении Учжоу и 12-й группе армий в направлении Фоган — Хэнши.
Остров Хайнань был самостоятельным боевым участком и оборонялся 11-м и 15-м охранными полками и местными отрядами самообороны.
В чем же заключалось фортификационное оборудование этого огромного рубежа обороны? Западный боевой участок подготовлен не был. Здесь работы только начинались. Была предусмотрена отрывка трех линий траншей главной полосы обороны и в тылу — строительство тылового рубежа. Города Синхой, Хэшань и Цинъюань предполагалось превратить в мощные узлы с круговой обороной.
Северный боевой участок от деревни Хэнши тянулся по склонам гор, в большинстве труднопроходимым. Левый его фланг представлял собой резко пересеченную [312] местность с большим количеством горных ущелий и долин. Примерно половина его проходила по западному берегу р. Дунцзян. В целом северный боевой участок позволял организовать жесткую оборону, к чему и стремился штаб военного района. По склонам гор были отрыты три линии траншей полного профиля, построены наблюдательные пункты и убежища. Правда, маскировка отсутствовала и все сооружения хорошо наблюдались со стороны противника.
Главные направления были перехвачены укрепленными районами, строительство которых началось еще в июне и к декабрю в основном закончилось. Например, укрепленный район № 1 был подготовлен в районе Юаньтаня (60 км севернее Кантона), № 2 в районе Лянкоу (70 км северо-восточнее Кантона) и № 3 в районе Хэюаня (80 км севернее Боло).
В войсках 4-го военного района мы пробыли четыре дня. Осмотрели укрепленный район № 1, заграждения, полевые укрепления на рубеже. Посетили артиллерийские и инженерные части. В частности, мы побывали в инженерном полку, который производил разрушение дорог и ставил заграждения на р. Бэйцзян. Командовал им полковник Фан, в полку было четыре батальона по 350 человек. Офицеры свое дело знали.
Хорошее впечатление произвели на нас труженики войны — саперы, которые работали на заграждениях с полной отдачей сил, хотя на вооружении у них были лишь простенькие лопаты да топоры с пилами. Без средств механизации и взрывчатки чрезвычайно трудно было перекапывать все дороги траншеями длиной 70 м и шириной 3 м. Основным недостатком при разрушении дорог было то, что работы велись не от фронта в тыл, а из тыла к фронту.
Гусев и Тюлев много потрудились над составлением плана заграждений и организацией работ. Впоследствии их план был утвержден. Он предусматривал разрушение железнодорожного полотна от станции Хэнши до станции Шаогуань. Рельсы, шпалы и мосты предполагалось снять и увезти в тыл, три тоннеля южнее станции Индэ забить вагонами, нагруженными камнем. На р. Бэйцзян южнее станции Хэнши ставилось заграждение из затопленных джонок, груженных камнем, устанавливались боны из бревен. Шоссейные и проселочные дороги [313] разрушались. Особое внимание было уделено перевалам.
В общем, когда мы покидали Шаогуань, то были уверены, что японская армия в этом направлении не пройдет. Такого же мнения был и Роман Иванович, который также собирался в Гуйлинь, получив назначение старшим советником при командующем Юго-Западным направлением.
При возвращении из Шаогуаня мы встретились в Маочжоу с южной рекогносцировочной группой штаба Юго-Западного направления. Мы проехали до Наньнина, осмотрели ряд направлений и на этом свою работу закончили, поручив детальный осмотр С. С. Тюлеву (он был включен в группу советников Панина и оставался в Гуйлине).
При выборе рубежа обороны Гуйлиньского направления учитывались возможности высадки японского десанта в Пакхое и его движения на Наньнин.
В местах пересечения рубежа с дорогами предполагалось построить 34 опорных пункта емкостью на батальон. Фортификационной начинкой их были железобетонные и дерево-земляные пулеметные огневые точки, командные и наблюдательные пункты, убежища. Всего возводилось 101 сооружение.
Закончив осмотр ряда опорных пунктов тылового рубежа обороны, мы отбыли в Гуйян. На прощание китайские офицеры загрузили наши машины мандаринами, крупными, сочными, с хорошо отделяющейся кожурой. Мы ели их до самого Гуйяна. Провинция Гуйчжоу, что в буквальном переводе на русский означает «Драгоценный край», славится превосходными фруктами (персики, груши, апельсины, лимоны, бананы).
Как рассказал нам переводчик, Гуйчжоу до 1869 г. была фактически независима, и китайцы, которые здесь составляли лишь 30% населения, считались пришельцами. Местные жители — чжуан — насчитывают до 7 млн. человек. Эта народность родственна горным народностям Бирмы и народностям ли и му, проживающим на о-ве Хайнань.
Говорят, когда китайцы завоевали этот край, то китайские солдаты брали в жены девушек чжуан. Мужчины этой народности скоро окитаились, но женщины до сих пор ходят в национальных костюмах: длинные [314] рубахи, узкие платья. Кроме чжуан здесь живут мяо, тай и др. Наши переводчики не всегда могли договориться с местными жителями, не понимавшими китайского языка.
До Гуйяна мы преодолели шесть перевалов на высоте 3500–4000 футов. Дорога была узкой, подъемы и спуски ужасны. Когда спускались с перевала, казалось, что летим в пропасть, разъехаться даже с арбой было трудно. Во многих местах велись работы по расширению полотна и смягчению подъемов и спусков. С вершин открывались прекрасные виды. В голубой дымке мелькали хребет за хребтом и исчезали где-то далеко-далеко.
В Гуйян мы въезжали во второй половине дня 25 декабря. Город был украшен флагами, фонарями, кругом гремели хлопушки. На площадях шли митинги в поддержку цзунцая и его политики в освободительной войне, производился сбор средств. Навстречу нам двигалась колонна студентов и старших школьников, которая несла колоссальное чучело дракона. Машина остановилась. Студенты окружили машину, требуя пожертвований. Пришлось раскошелиться.
Мы спросили у молодежи, что за праздник отмечает город.
— Сегодня «День духовного возрождения нации», — дружно ответили студенты.
Позже мы узнали, что этот день был установлен в честь освобождения Чан Кай-ши из-под ареста в Сиане — 25 декабря 1936 г.
Город обнесен со всех сторон стенами, но производит впечатление современного: много магазинов, широкие мощеные улицы. Мы посетили парк, в котором стоит памятник генералу Чжоу Си-чэну, бывшему губернатору провинции (до 1928 г.). За что он удостоился такой чести, нам никто толком объяснить не смог.
Одна из особенностей провинции — большое число иностранных миссионеров. Они были разбросаны по 52 населенным пунктам.
Дорога на Чунцин до города Цзуньи идет по спокойной пересеченной местности. В Цзуньи мы сделали небольшую остановку. В этом городе 7–8 января 1935 г. проходило так называемое «расширенное заседание Политбюро ЦК КПК», на котором маоцзэдуновская группа [315] отстранила прежнее руководство ЦК КПК и взяла власть в партии и армии в свои руки.
Это привело к расколу ЦК КПК и войск китайской Красной армии. В частности руководитель 4-го фронта, один из участников I съезда КПК, член Политбюро Чжан Го-тао не согласился с решениями в Цзуньи и не последовал за Мао Цзэ-дуном.
Произошло примирение сторон. Однако это не привело к реальному согласию по основным политическим проблемам, и Чжан Го-тао бежал из Яньаня.
За Цзуньи снова горы — хребет Далоушань, перевал через который проходит на высоте 5 тыс. футов. Перевал этот пользовался дурной славой. Здесь действовали грабители и бандиты. За перевалом идет понижение местности к узкой долине Янцзы.
К исходу дня 28 декабря мы вновь возвратились к водам великой реки и въехали во временную столицу Китая — Чунцин. Мне, видимо, не стоит описывать Чунцин, о нем много рассказано было в свое время в корреспонденциях Рогова и Кармена.
Штаб главного военного советника был расположен на одном из многочисленных холмов по дороге на Чэнду. Нам пришлось исколесить весь город, прежде чем мы сюда попали. Все держалось в секрете. Но зато мы были вознаграждены отличным отдыхом и, главное, почтой с Родины. Прежде чем сесть за ужин, каждый из нас углубился в чтение писем из дома. Моя жена писала, что у нас родился сын, которого она назвала Борисом.
В этот же день вернулся из Сианя Черепанов, который рассказал нам об итогах совещания, проведенного Чан Кай-ши с основным руководящим составом армий и губернаторами северных провинций. Пожалуй, первым результатом совещания была организация 10-го военного района со штабом в Сиане якобы для поднятия авторитета губернатора провинции Цзян Дин-вэня и лучшего использования усилий провинции в войне. На самом же деле этим решением был создан кордон на подступах к Пограничному району Шэньси — Ганьсу — Нинся.
Вторым результатом было примирение правителя Нинся генерала Ма Хун-куя с командующим кавалерийской армией генералом Ма Бу-цином, которые враждовали [317] между собой с лета 1937 г. из-за захвата транспорта с оружием, шедшего от японцев Ма Бу-цину.
Выступив на совещании с речью, верховный поспешил вылететь в Чунцин. Шли рождественские праздники, и он, как правоверный христианин, в это время должен был быть в кругу своей семьи. Так объяснили поспешный отъезд Чан Кай-ши. Возможно, было и другое объяснение: сианьские события декабря 1936 г. будили у него весьма неприятные воспоминания и он решил не задерживаться в «мятежном» городе.
Надо сказать, что участники сианьского совещания подвергли резкой критике организацию войск и управление войсками, организацию разведки, боев в окружении, марша и охранения.
Эти же вопросы поднимал в своем докладе Чан Кай-ши, который в заключение заявил: «Первый период войны — уступка территории — окончился. Китай переходит ко второму этапу — этапу накопления сил и перехода в контрнаступление». Прямо скажем, заявление было многообещающим.
С важной речью на совещании выступил генерал, коммунист Пэн Дэ-хуай. Он говорил, что падение Уханя и Кантона не сломило духа китайского народа и его стремления вести борьбу до победного конца. Доводы, которые Пэн Дэ-хуай проводил, доказывая неизбежность победы китайского народа над врагом, делали его выступление убедительным даже для гоминьдановскнх генералов.
Главным событием последних дней уходящего года стала измена Ван Цзин-вэя. 29 декабря он покинул Чунцин и из Гонконга прислал правительству телеграмму с предложением принять «условия японского правительства от 22 декабря». Это предложение было отвергнуто, а изменник был исключен из гоминьдана и лишен всех своих постов. Правда, исключение было проведено без особого шума: Ван Цзин-вэй был обвинен в «нарушении партийной дисциплины, что принесло вред государству». Но, как бы то ни было, с одним из видных японских агентов было покончено.
Так заканчивался 1938 год, который, по мнению беспристрастных наблюдателей, был годом плодотворного сотрудничества КПК с гоминьданом. Мы, советники, разделяли такую оценку. Правда, на горизонте появлялись [318] тучи, и мы с некоторой тревогой ожидали, что принесет нам новый, 1939 год. Посол Луганец-Орельский пригласил всех нас в советское посольство встретить Новый год в кругу советских людей, и мы с радостью приняли его приглашение.
