В январе и феврале 1939 г. в Чунцине было относительно спокойно. Такое заключение можно было сделать, наблюдая деятельность сотрудников министерств и ведомств.
На фронтах проходили незначительные стычки, и центральные управления Ставки все свое внимание сосредоточивали на реализации решений, принятых в Чанша, Нанье и Сиане. Решений было принято много, и они касались работы всех инстанций, от начальника уезда (сяня) до председателя Военного совета.
Страна вступила в период накопления сил, и, если верить заявлениям верховного главнокомандующего, готовилось решительное наступление. Отделы Ставки развивали довольно бурную деятельность.
Итак, внешне все обстояло благополучно. Было, однако, очевидно, что затишье на фронтах каждая гоминьдановская группа и каждый милитарист-генерал стремятся использовать в своих личных целях. Это особенно было заметно по реакции командующих военными районами на события, происходившие в японском тылу. Как раз в этот период японцы усилили борьбу с партизанами и кое-где имели успех. Но поражения партизан никого не волновали и помощи им никто не оказывал. Партизанская война велась на территории, где действовали части 8-й и Новой 4-й армии КПК.
В гоминьдановском тылу было неспокойно. Нарастал кризис во взаимоотношениях между гоминьданом и компартией. Офицеры и генералы Ставки, с которыми советникам приходилось встречаться по работе, делали все, чтобы показать, что никаких изменений внутри Единого фронта не происходит. Но, как говорят, «шила в мешке не утаишь». За декабрьскими событиями в Бое [320] последовала стычка в Цэдине, где 11 января части 8-й армии Лю Бо-чэна подверглись нападению со стороны отрядов гоминьдановского генерала Ли Бэн-циня. Характер и размеры конфликта от советников тщательно скрывались, и все сводилось к недоразумению, к инциденту местного значения.
Одновременно велась идеологическая подготовка общественного мнения против компартии. Распространялись слухи, что части 8-й и Новой 4-й армий с японцами не воюют, а занимаются советизацией оккупированных районов и формированием партизанских отрядов и частей, что КПК нарушает соглашение о Едином фронте, расширяя свою армию, и т. д.
Действительно, к февралю 1939 г. партизанские отряды значительно выросли, они контролировали большую часть территории девяти провинций Китая, оккупированных противником. Однако этот успех наводил страх не только на японцев, но и на гоминьдановское руководство и особенно на местных милитаристов, которые боялись лишиться своих вотчин. Японское командование бросило на борьбу с партизанами треть всех сил, находившихся в Китае, что значительно облегчало действия гоминьдановских войск в предстоящих операциях.
Пятый пленум ЦИК гоминьдана, проходивший в конце января 1939 г. в Чунцине, уделил много внимания взаимоотношениям с КПК, Единому фронту. Фактически вопрос для чанкайшистов стоял так: как сохранить добрые отношения с Советским Союзом и в то же время уменьшить влияние КПК на оккупированных территориях, сократить численность 8-й и Новой 4-й армий. Именно этому посвятил Чан Кай-ши свою речь на заключительном заседании 26 января. Он прекрасно понимал, что нарушение блока гоминьдана с компартией вызовет ухудшение отношений с СССР. Поэтому в свойственной ему манере лавирования он ставил проблему в теоретическом плане. Он говорил: «Пока нет ясности в этом вопросе (вопросе сохранения блока с КПК), не может быть успеха в дипломатических отношениях с СССР. Этот вопрос необходимо изучить с практической и теоретической точки зрения». Дальше, ссылаясь на историю, он продолжал: «Действительно, Сунь Ят-сен установил блок с СССР, но это вовсе не означает, что [321] установленный блок с СССР предполагает блок с КПК... Наша партия может иметь связь с революционным фронтом мира и Третьим Коммунистическим Интернационалом, но эта связь должна осуществляться непосредственно через нашу партию, а не через КПК». Это, так сказать, теория. А практика? Чан Кай-ши заявил: «КПК, вне всякого сомнения, враждебно относится к нашей партии. Наша партия является опекуном нации, правящей партией, и она не должна использовать Китайскую компартию и попустительствовать ей. Наша партия должна воспитывать против нее» (что означало «воспитывать против нее», показал январь 1940 г.). Чан Кай-ши отметил необходимость укрепления связей с СССР, так как «они важны в военном отношении». Он предсказывал: «До 1941 года отношения между Китаем и СССР будут все время сближаться. Изменения международной обстановки за пределами 1941 года трудно предугадать».
Конечно, лидеры гоминьдана отдавали себе отчет в том, что помощь СССР Китаю тесно связана с политикой Единого национального фронта, но они стремились не укреплять Единый фронт, а, наоборот, сдерживать силы, выступающие за укрепление и расширение связей с компартией. Пленум ЦИК гоминьдана наметил противоречивую политическую линию сохранения хороших отношений с СССР и ограничения влияния КПК. На практике же гоминьдан, боясь осложнений с Советским Союзом, долгое время не решался предпринять какие-либо действия против КПК. Генеральный секретарь гоминьдана 28 марта в Чунцине заявил: «Европейский вопрос не решен. Империалистические страны пока наблюдают друг за другом, а поэтому СССР не может выступить самостоятельно (имелось в виду желание гоминьдана втянуть Советский Союз в войну против Японии). Тем не менее силы СССР на Дальнем Востоке сковывают как минимум 300-тысячную японскую армию, что представляет очень большую помощь для нашей войны сопротивления Японии».
Характерен для отношений гоминьдановцев с КПК в этот период такой факт. В середине февраля Чунцин посетил заместитель командующего 8-й армией Пэн Дэ-хуай, который был доброжелательно принят Чан Кай-ши. Перед отъездом он зашел в штаб главного военного[322] советника и сообщил Черепанову данные о 8-й армии и о положении дел на оккупированных территориях. Разговор был строго официальным, я бы даже сказал сухим, единственно потому, что он велся через переводчика Военного совета. Но все же Пэн Дэ-хуай сообщил, что в оперативном управлении ему предъявили претензии, будто «армия Чжу Дэ недисциплинированна, плохо воюет и плохо относится к населению». Что сие означало, расшифровано не было, но Пэн Дэ-хуай добавил: «Многое хотят свалить на нашу армию, особенно разрушения, хотя известно, что эти разрушения — дело рук японцев».
При всем этом к началу марта отношения между компартией и гоминьданом в общем-то складывались благополучно. Во всяком случае, видимых изменений еще не было.
Провожая Пэн Дэ-хуая, мы искренне пожелали ему и всему личному составу 8-й армии боевых успехов и выполнения тех задач, которые поставила Коммунистическая партия Китая перед ними. Надо сказать, что это была единственная встреча с Пэн Дэ-хуаем, да и вообще с представителями 8-й и Новой 4-й армий за все время нашего пребывания в Китае.
Чжу Дэ мне довелось встретить только в 1956 г. в Германской Демократической Республике. В то время я работал помощником Главнокомандующего группой советских войск в Германии, а Чжу Дэ прибыл в ГДР в качестве главы партийно-правительственной делегации КНР. Маршал Советского Союза Андрей Антонович Гречко, командовавший тогда советскими войсками в ГДР, и генерал-лейтенант Павел Иванович Ефимов пригласили Чжу Дэ и сопровождавших его маршала КНР Не Жун-чжэня и посла КНР в ГДР Цзянь Юн-цюня посетить Вюнсдорф — небольшое селение в 30 км от Берлина, где размещался штаб группы советских войск. День 9 января выдался пасмурным и холодным, но, несмотря на это, встречать гостей вышло все советское население городка: солдаты, офицеры, служащие, жены офицеров с детьми, которые буквально засыпали гостей цветами. Был выстроен почетный караул.
На митинге в Доме офицеров растроганный теплым приемом Чжу Дэ заявил: «Китайский народ издавна питает любовь и искреннее уважение к своему старшему [323] брату — советскому народу... Наше братство освящено кровью лучших сынов, пролитой за наше общее дело...»
Я тогда подумал: вот плоды усилий советского и китайского народов, заложенные мудрой политикой коммунистических партий еще в 1923 г. Народы наших стран стали едины. И какая силища в нашем единстве, каких грандиозных успехов сумеем мы добиться! Не думалось, что это единство может быть чем-то нарушено.
Но вернемся к январю 1939 г.
Вторым вопросом, который вызывал беспокойство работников штаба главного военного советника и бесспорно повлиял на выполнение планов дальнейшего хода войны, была военно-политическая позиция отдельных губернаторов. Показательным в этом отношении был разговор с представителем маршала Янь Си-шаня.
В середине января в штаб главного военного советника явился молодой генерал Лю Хуа-у. Он прибыл по важному делу к главному советнику. Александр Иванович был в оперативном управлении, и мы предложили посетителю подождать.
Лю Хуа-у прекрасно говорил по-русски, что было редкостью среди гоминьдановских генералов, и мы, естественно, заинтересовались, откуда он знает язык. Словоохотливый Лю рассказал нам всю свою биографию. Оказалось, что он сын купца из Сыпингая (город в Маньчжурии), в семь лет лишился родителей. В 1904 г. грузинский князь Вачнадзе увез его с собой в Грузию. Там он вырос, окончил гимназию, военное училище и в качестве офицера царской армии участвовал в первой мировой войне. Имеет ряд русских орденов. В 1921 г. он покинул Грузию и уехал в Германию, где женился на немке, и через два года вернулся в Китай, в Мукден. В Мукдене поступил в управление КВЖД в качестве заместителя главного контролера дороги и прослужил 12 лет. После ухода с КВЖД был взят Янь Си-шанем на должность штабного офицера и вскоре получил чин генерала. Янь Си-шаню служит за деньги, о чем сказал совершенно открыто: «Чей хлеб жуем, того и песенки поем». К нам он прибыл как заместитель представителя Янь Си-шаня при Ставке в Чунцине. Кроме русского хорошо знал грузинский, немецкий, английский языки. [324]
Лю Хуа-у был прекрасно осведомлен в оперативной обстановке. Позже мы узнали, что большая часть переводчиков — бывшие служащие КВЖД, связанные с Лю Хуа-у. Через них он узнавал положение на фронте и в стране и, естественно, обо всем доносил Янь Си-шаню. Оклад у него был солидный — 400 юаней в месяц, тогда как в гоминьдановской армии генерал-майор получал всего 150 юаней.
Когда пришел Александр Иванович, Лю Хуа-у сообщил ему о желании Янь Си-шаня закупить в Советском Союзе вооружение и боеприпасы. Янь Си-шань, дескать, просит главного военного советника оказать ему содействие в этом вопросе, так как Янь Си-шань и Чан Кай-ши находятся... и Лю соединил указательные пальцы своих рук.
Александр Иванович разъяснил ему, что вопросы поставок вооружения в его компетенцию не входят, что это дело правительств и что по этому вопросу следует обратиться к военному министру Хэ Ин-циню.
Недовольный, Лю Хуа-у покинул штаб и больше у нас никогда не появлялся. Однако из этого посещения мы сделали вывод, что Чан Кай-ши держит Янь Си-шаня на голодном пайке и вооружения не дает. И не только Янь Си-шаня.
Между тем гоминьдановская пропаганда стремилась показать полное благополучие и единство в стране. Газеты, как обычно, писали о зверствах противника в оккупированном тылу, о помощи империалистических стран Японии, о дружбе с СССР и лишь о «некоторых трудностях». В частности, по сообщениям китайских газет, 28 января в Шанхай прибыли 50 итальянских офицеров так называемого «отряда по изучению войны в Китае», в том числе летчики. 21 января ЦИК гоминьдана вынес решение об освобождении Ван Цзин-вэя от должности председателя Национально-политического совета. Вместо него был утвержден Чан Кай-ши. 9 февраля было объявлено о создании Верховного совета национальной обороны в составе 11 человек: пяти председателей палат (юаней), министра иностранных дел, начальника Генерального штаба, его заместителя, трех членов ЦИК гоминьдана. Председателем стал опять-таки Чан Кай-ши, генеральным секретарем — генерал Чжан Цюнь (бывший министр иностранных дел).[325]
Ниже я привожу отрывочные сведения, которые дают общее представление о ситуации в стране — и внутренней и внешнеполитической. 4 февраля 1939 г. в Лондоне было подписано соглашение о поставке Китаю 300 грузовиков в счет кредита в 500 тыс. ф. ст., предоставленного в декабре 1938 г. Кстати сказать, на средства английского займа в ноябре 1938 г. началось строительство железной дороги между Бирмой и провинцией Юньнань, которое предполагалось закончить в марте 1940 г. В это же время было опубликовано сообщение Комиссии помощи жертвам войны: «За 17 месяцев японо-китайской войны японцы бомбардировали 417 городов в китайских провинциях. Общее количество бомбардировок — 3548. Убито мирного населения 35 тысяч и ранено 44 тысячи человек».
28 февраля председатель авиакомитета официально заявил, что потери японской авиации на 1 января 1939 г. составили 1020 самолетов, из них 248 сбиты в воздушных боях, 399 — зенитным огнем и уничтожены на аэродромах, 363 погибли в катастрофах при взлете и посадках и 10 уничтожены партизанами.
23 февраля, к годовщине Советской Армии, китайские газеты поместили пространные статьи. В частности, газета «Дагун бао» писала: «Красная Армия стала символом мира. Советский Союз является нашим верным другом». Газета компартии «Синьхуа жибао» отмечала: «Отпор, данный японцам у озера Хасан, является хорошим примером для народов и армий тех стран, которые борются против фашизма». На собрании, устроенном комитетом «Движение за мир», с хвалебной речью в адрес Советского Союза выступил сам Чан Кай-ши.
Заместитель верховного главнокомандующего Фэн Юй-сян устроил пышный банкет по случаю Дня Советской Армии, на котором присутствовали руководящий состав Ставки и большинство советников, проживающих в Чунцине.
Фэн Юй-сян с супругой встречали нас у входа в свою виллу, что по китайским понятиям считалось большим почетом. Фэн Юй-сяну в то время было 57 лет, но выглядел он старше. Официально он занимал должность заместителя председателя Военного совета, но никакого веса в военных и гражданских делах не имел. Зато он имел четкую политическую платформу: решительная [326] борьба с японскими захватчиками, тесный союз с Советским Союзом и безоговорочное сотрудничество с КПК. Поздоровавшись с хозяином и хозяйкой, мы проследовали в сад, где было много гостей. Мы очутились в кругу китайских генералов, среди которых был Бай Чун-си. Сразу завязался разговор о боевой подготовке.
— Как вы оцениваете тактическую подготовку частей, отправляющихся на фронт? — обратился Бай Чун-си к полковнику Алябушеву.
— Мы присутствовали на тактических учениях двух дивизий. Все свои замечания высказали их командирам, — ответил Алябушев и добавил: — Нам понравилась слаженность действий артиллеристов, минометчиков, саперов, которые хорошо знают свое дело. Хуже подготовлена пехота и особенно плохо отработаны марш и завершающее движение — атака, которая проводится в плотных цепях. Плотные цепи — хорошая «пища» для пулеметов, огнеметов, артиллерии. Мы рекомендовали командирам частей перейти к групповой тактике. Это уменьшит потери.
Китайские генералы переглянулись. Для них такая оценка была неожиданной. Бай Чун-си возразил:
— Китайский солдат привык к плотным цепям и чувству локтя. К тому же такой строй обеспечивает лучшее управление.
— Все это верно, — спокойно сказал Алябушев, — но плотные цепи в современной войне так же годны, как боевые порядки конных колесниц царя Кира для современных танков.
Генералы рассмеялись. Им понравилось такое сравнение. Генерал Лю Фэй, желая показать себя знатоком военной истории, заметил:
— Царь Кир был великим полководцем и знал по фамилии всех своих солдат.
— Да, но он не оставил нам правил тактической подготовки войск для современной войны, — вставил Шилов.
На этом экскурс в историю был закончен. Хозяин пригласил к столу. Все расселись по чинам и рангам. Я очутился рядом с генералом Ма Цун-лю.
Банкет прошел в теплой, дружественной обстановке, и ничто не говорило об изменении отношения гоминьдановцев к Единому фронту и к 8-й армии. [327]
Очевидно, все шло по плану. В январе были выведены в тыл на реорганизацию, пополнение и обучение 66 дивизий, причем 22 дивизии были оставлены в распоряжении Ставки. Они были расположены в районах Сианя, Чэнду, Чунцина, Шаши, Ичана, Юяна, Хэнъяна и Гуйлиня. Практически резерв Ставки располагался в тылу всей линии фронта и в ключевых пунктах в глубоком тылу.
Были отработаны новые штаты пехотных дивизий, штабов армий и составлены планы по переводу войск на новую организацию. Предусматривалось в каждой армии иметь три дивизии трехполкового состава. Полк — три батальона. Организационно в дивизию входили: кавалерийский эскадрон, артиллерийский дивизион, батарея ПТО, саперный батальон, рота связи, обозный батальон, рота особого назначения и санитарный отряд. Общая численность дивизии была установлена в 10 тыс. человек. Вооружение: винтовок — 3000, тяжелых пулеметов 54, ручных пулеметов — 252 (фактически 100), гранатометов — 243 (фактически 20, и то не во всех дивизиях), минометов — 18, орудий ПТО — 4 и полковых орудий — 12. Кроме того, в каждой армии штатами предусматривалось иметь: кавалерийский полк, артиллерийский полк, саперный батальон, батальон связи, обозный батальон, батальон особого назначения и полевой госпиталь.
Но практически верховное командование не располагало необходимым вооружением, чтобы перевести все армии на новые штаты, и большинство из них оставались в прежнем штатном составе.
В армиях и дивизиях были созданы органы разведки. Были разработаны указания по управлению войсками и программы по боевой подготовке, которые назывались «Главные правила обучения новых войск». Увеличился прием курсантов во все школы. Вскоре были разосланы «Указания по моральному воспитанию солдат».
Особый интерес представляла «Инструкция по действиям партизан и руководству ими». Руководство партизанским движением возлагалось на командующих войсками районов. Они же были обязаны производить снабжение партизан вооружением, боеприпасами и питанием.[328]
В связи с принятым законом о всеобщей воинской повинности были даны указания начальникам уездов взять на учет всех мужчин призывного возраста и произвести медицинское освидетельствование.
К концу февраля вся камеральная работа в управлениях Ставки была закончена. В начале марта штаб главного военного советника получил разрешение выехать в Чэнду для проверки хода подготовки резервов и вообще хода выполнения директив центра. В этой проверке приняли участие почти все советники. Они направлялись на места с представителями соответствующих управлений. Старшим всей группы, выезжавшей в Чэнду, был полковник Алябушев; он имел полномочия от Хэ Ин-циня не только проверить части, но и выяснить, как проводится учет призывников в провинции Сычуань.
От Чунцина до Чэнду 350 км хорошего шоссе. К обеду мы въехали в старинный город, столицу Сычуани (Четырехречье). Своим названием Сычуань обязана четырем рекам, протекающим по провинции. Большая часть провинции расположена на плоскогорье, окруженном хребтами высотой до 4,5–5,0 тыс. м.
Население исчислялось по-разному: по данным провинции — 45,7 млн., по данным Китайского информационного комитета — 52,9 млн. Разрыв составлял около 8 млн. человек. Но в Китае такой «учет» считался нормальным.
Недра Сычуани богаты различными ископаемыми, что позволило Китаю создать здесь новую базу тяжелой промышленности. Выплавка стали на Чунцинском заводе составляла 1,5 тыс. т в месяц.
Металлообрабатывающая промышленность, как и все виды современной индустрии, стала развиваться в Сычуани с началом войны. Сюда было переброшено более 100 фабрик и заводов из зон военных действий (в том числе сталелитейные, полиграфические, мукомольные, маслоделательные); к 1 февраля 1939 г. в провинции насчитывалось 85 металлообрабатывающих заводов, 43 из них были эвакуированы из восточных провинций Китая. Заводы испытывали большой недостаток в чугуне, стали, меди.
В районе Чунцина мы посетили завод по производству цемента, который давал 150 т цемента в день. Здесь же располагался завод по выработке бензина и [329] смазочных масел. Он давал в год 30 тыс. галлонов бензина и 3 тыс. галлонов смазочных масел.
Однако этот богатый край не обеспечивал народу даже прожиточного минимума. Население нещадно эксплуатировалось местными милитаристами и помещиками. Нам говорили, что все налоги были собраны за 50 лет вперед. Большинство населения было неграмотно и забито, к войне относилось безразлично, недаром солдат на фронт нередко отправляли связанными. Местные феодалы-милитаристы ко всем мероприятиям центрального правительства относились с подозрением и, боясь лишиться своих богатств и власти, под всякими предлогами противились вводу войск центрального правительства на территорию своей провинции. В сентябре Чан Кай-ши отправил бывшего председателя правительства провинции генерала Ван Цзян-суя на фронт и, объявив себя председателем, ввел в Сычуань войска, создал Народно-политический совет провинции, который сразу же приступил к выработке конкретных мероприятий по переключению ресурсов на оборону. 4 сентября сессия совета приняла решение о замене всего аппарата в уездах людьми, верными центральному правительству, о развитии промышленного и сельскохозяйственного производства, о расширении образования, о борьбе с опиекурением и улучшении жизни народа.
Предполагалось разделить Сычуань на три самостоятельные провинции, реорганизовать известную систему круговой поруки — «баоцзя», расширить помощь семьям новобранцев.
Особую активность в области реорганизации аппарата провинции проявлял Чэнь Ли-фу — министр просвещения и лидер клики «СС». Он представлял интересы крупной финансово-торговой буржуазии, в его руках была сосредоточена подготовка гоминьдановских кадров «сисистов». Естественно, что ожидать каких-либо перемен к лучшему в жизни народа было невозможно. Речь шла лишь о замене одних милитаристов другими, верными Чан Кай-ши. К этому надо добавить, что Чан Кай-ши выдворил не всех сычуаньских милитаристов, были оставлены генералы Пан Бэнь-хуа и Дэн Си-хуа. Их войска были расквартированы в районе Чэнду.
Для полноты представления о базе военных усилий Китая необходимо сказать несколько слов о новой провинции [330] Сикан. Гоминьдановские лидеры в то время говорили, что «Сикан вместе с Сычуанью должны образовать не только базу для ведения войны, но и базу возрождения нового Китая».
Штаб главного военного советника интересовался Сиканом главным образом с точки зрения коммуникаций, в частности мы хотели знать, целесообразно и вообще возможно ли проложить дорогу от Чэнду через Кандин на север к Сучжоу. Дело в том, что как раз перед отъездом в Чэнду Чэнь Бу-лэй сообщил нам, что предложенный нами проект прокладки дороги от Чэнду на Маочжоу — Сунпаньтин и далее по Хуанхэ на север к существующей автотрассе отвергнут ввиду сложности рельефа. Требовалось новое предложение. С этой целью я и решил поехать в Кандин, чтобы осмотреть местность. Моя попытка не увенчалась успехом. С полпути пришлось вернуться, но все же я получил кое-какие данные о Сикане. Здесь проживало около 3 млн. человек, преимущественно тибетцы, лоло и мяо. Промышленности до 1939 г. в провинции никакой не было. По заверениям китайцев, Сикан располагал сказочными богатствами: углем, железом, серебром, оловом, свинцом, но все это было нетронуто. Беда одна — не было путей сообщения, и вывезти из Сикана продукцию было трудно. Реки несудоходны, путь от Чэнду до Кандина занимал семь суток. Во время моей поездки шло строительство нового шоссе, которое должно было сократить это время до двух суток.
Провинциальные власти Сычуани приняли нас хорошо, со всеми почестями и церемониями. Был устроен обед из сорока блюд, среди них прославленная утка по-сычуаньски.
Мы прожили в окрестностях Чэнду неделю и за это время осмотрели много воинских частей, побывали на занятиях, тактических учениях, ознакомились с бытом солдат и офицеров. Нам сообщили, что с ноября 1938 г. в Сычуани призвано в армию 105607 человек, взято на учет 8 млн. мужчин призывного возраста (от 18 до 45 лет), из них 3 млн. прошли предварительную военную подготовку. В районе Чэнду только в запасных полках обучалось более ста тысяч солдат.
С марта по май включительно советники проверили значительное количество соединений, запасных частей, [331] училищ. Общее впечатление о тактической и стрелковой подготовке, а также специальной подготовке родов войск было удовлетворительным. Надо сказать несколько слов о политической работе среди солдат. Основная задача ее сводилась к воспитанию чувства патриотизма, ненависти к предателям родины и к борьбе с «вредными идеями» (имелось в виду влияние компартии).
Вся политработа была направлена на сохранение существующего строя. Каждый милитарист в своих войсках старался проводить политработу исходя из личных интересов и директивы центра не выполнял. Политработники назначались преимущественно из привилегированных классов: помещиков, крупных купцов, торговцев и фабрикантов.
В армии на политучебу отводилось 30% учебного времени. С солдатами проводились ежедневные занятия, с офицерами — раз в неделю. Командир части разбирал на них вопросы дисциплины и быта части. Кроме политзанятий ежедневно проводились митинги и собрания в честь Сунь Ят-сена. Задавать вопросы запрещалось. Раз в месяц проходили «собрания с критикой».
Это выглядело так. Командир части вызывает солдата, ставит его в положение «смирно», и все желающие выступают с критикой имеющихся у этого солдата недостатков. Когда солдата «раскритикуют», он отдает честь командиру части, а затем собранию и уходит на свое место. Солдаты очень боялись подобной критики и неохотно ходили на такие собрания.
Культурно-просветительная работа была поставлена плохо. Основной вид ее — ликвидация неграмотности. В армии 80–85% солдат неграмотно. Кинокартины показывали редко. Чаще выступали театральные труппы с пьесами тысячелетней давности.
Политорганы и местные гоминьдановские организации издавали много газет и боевых листков, но широкого распространения они не имели.
Характерна церемония подъема и опускания национального флага. Она определяла начало и конец рабочего дня. Часть выстраивалась, и командир читал клятву верности центральному правительству и Чан Кай-ши, за ним клятву повторяли все находящиеся в строю.
На фронте политработа вообще не велась. Она заканчивалась одновременно с окончанием программы боевой [332] подготовки в тылу. Работники политорганов оставались на месте и на фронт не выезжали.
Особенно плохо была поставлена химическая подготовка войск. Специальных химических частей не было. За последнее время было подготовлено около тысячи химинструкторов, но и те использовались не в полную меру. Причиной тому служило отсутствие противогазов. В Чэнду нам был показан фильтрующий противогаз сычуаньского производства. Предполагалось, что заводы Сычуани будут давать по десяти тысяч противогазов в месяц.
Масштабы подготовки войск были грандиозны. Всего по стране было сформировано 322 запасных полка, со штатной численностью в каждом до 2443 солдат и по 102 офицера. Полки в течение трех месяцев в состоянии были подготовить до 700 тыс. солдат и до 40 тыс. младших командиров. Таким образом, в год можно было обеспечить ввод в строй до трех миллионов солдат, не считая запасных полков в военных районах, которые назывались «полевыми запасными полками».
Офицеры готовились на краткосрочных курсах и в центральной военной школе. Срок обучения в ней — один год. Школа имела отделения: пехоты, артиллерии, кавалерии, обоза, связи и саперное. Восемь отделений находились при военных районах, в их задачу входило усовершенствование знаний офицеров на местах. Все школы и курсы, вместе взятые, выпускали до 45 тыс. офицеров в год.
Центральная военная академия была расположена в городке Цзуньи (провинция Гуйчжоу), в 80 км к югу от Чунцина. Срок обучения составлял 2,5 года. Принимались офицеры от капитана и выше. В академии было 250 слушателей, обучение велось лекционным методом. Никаких лабораторий и оборудованных классов не было. Преподавательский состав опыта войны не имел.
Проверялась нами и артиллерийская академия. Порядки и метод преподавания у артиллеристов ничем не отличались от принятых в общевойсковой академии. Правда, у артиллеристов был учебный полк, и, таким образом, слушатели могли совершенствовать свое мастерство, особенно в стрельбе с закрытых позиций, чему китайские артиллеристы до приезда советских советников не обучались. [333]
Несколько слов о 200-й механизированной дивизии, которую инспектировал старший советник по танковым войскам майор Петр Дмитриевич Белов. Эта дивизия в боях не участвовала, Чан Кай-ши берег ее как свой резерв. Весной 1939 г. было принято решение о замене в ней танковых полков стрелковыми, с тем чтобы все танки свести в один танковый полк четырехбатальонного состава (в батальоне три роты, в роте три взвода, во взводе три боевые машины). При проверке в полку оказалось 213 бронеединиц, из них Т-26–79, итальянских танкеток «Фиа» — 88, английских «Виккерс» — 14, французских «Рено» — 10 и бронемашин «Хосю» — 6. В полку имелось 329 грузовых машин и тракторов. Летом было принято решение сформировать на базе 200-й дивизии 5-ю механизированную армию. По штату ей было положено иметь: солдат и офицеров — 46,5 тыс., винтовок — 21,6 тыс., ручных пулеметов — 667, станковых пулеметов — 177, минометов — 92, орудий разного калибра — 35 и танков — 85. Кроме того, еще два танковых батальона находились в личном распоряжении командующего Северо-Западным направлением и два в распоряжении командующего Юго-Западным направлением.
Полки связи инспектировались старшим советником полковником Бобровым. Китайская армия имела пять полков связи, обеспечивающих связь генштаба с командующими районами. В штабах районов и армейских группах были свои батальоны связи. От дивизии и ниже связь, как правило, поддерживалась конными и пешими посыльными. Связь генштаба со штабами районов и штабов районов со штабами армейских групп обеспечивалась постоянными проводами. Секретность не удавалось соблюдать. Обычно все, что исходило от китайских штабов, становилось достоянием японской разведки.
В заключение несколько слов об инженерных частях. В марте армия приступила к формированию 60 инженерных батальонов. Их требовалось по числу армий — 111. Для групп армий формировались 14 батальонов, а требовалось их по числу групп — 33. Для военных районов были сформированы 8 батальонов. Полки резерва верховного главнокомандующего остались без изменения. [334]
В целом наша работа по проверке проходила в деловой обстановке. Офицеры и генералы с готовностью выслушивали все наши предложения и проводили их в жизнь. Не раз они высказывали свое восхищение достижениями Советского Союза и проявляли дружелюбное отношение к советским людям.
Запомнился такой случай. Мы инспектировали дивизию, расположенную в небольшой деревушке километрах в сорока от Чэнду. Жили в доме богатого крестьянина, дом стоял на горе, на самой окраине, был обнесен высоким забором. Печей не было, и мы, сидя у жаровни, заполненной древесным углем, грелись. Вдруг вошел переводчик и сообщил, что командир дивизии приглашает нас на встречу Нового года. Мы переглянулись. Что за чепуха? На дворе же март. Мы были склонны отнести это к неточному переводу, но переводчик подтвердил, что не ошибся.
Мы, привыкшие встречать Новый год 31 декабря по календарю, введенному Петром Первым в 1700 г., не могли себе представить, что китайцы имеют своего Дионисия Малого и своего Петра. Переводчик рассказал нам, что по европейскому календарю Новый год встречают только чиновники, а народ все праздники отмечает по лунному календарю.
Новый год — праздник весны — символизирует обновление природы и отмечается особенно торжественно в течение целой недели в кругу родственников и наиболее почитаемых людей. Мы как раз и были отнесены к этим самым почитаемым. По традиции к Новому году преподносят подарки, воздают поклоны предкам и учителям, готовят особые блюда. Кульминацией торжества является встреча возвращающегося с неба бога очага Цзао-вана, который, по поверьям китайцев, за неделю до Нового года улетает на небо с отчетом о добрых и плохих делах членов семьи. Чтобы он докладывал больше о хороших делах, перед изображением Цзао-вана ставят сладости, а рот замазывают сахаром. Вот мы и приглашались на встречу бога очага, возвращавшегося с неба домой. Кроме нас были приглашены 10–12 офицеров штаба с женами, причем для мужчин был накрыт стол в одной комнате, для женщин — в другой. Церемония встречи заключается в том, что в полночь присутствующие отвешивают поклон небу, обмениваются рукопожатиями [335] и приступают к пиршеству. Примерно через полчаса в комнату вошли три женщины с маленькими чашками в руках, наполненными водой, и от имени всех женщин поздравили мужчин с Новым годом. В свою очередь группа мужчин, куда были включены я и Шилов, отправилась на женскую половину для поздравления женщин. Командир дивизии представил нам жену и дочь. Они угостили нас пельменями с непонятной начинкой. Блюдо нам понравилось, и мы предложили объединить мужскую и женскую половины для продолжения встречи, но наше предложение принято не было. Как мы поняли, нарушать старые традиции не позволено даже генералу.
Во второй половине марта проверка частей в основном была закончена, материалы обобщены, и штаб главного военного советника сделал благоприятные выводы о ходе формирования новых дивизий, подготовки резервов и накопления вооружения и боеприпасов. Все говорило о том, что армия способна перейти к активным действиям. Оставалось только выбрать удачный момент и место для удара. Наиболее уязвимым для агрессора участком и в то же время наиболее подготовленным театром военных действий, в частности в дорожном отношении, считалась долина Янцзы. Пути сообщения вообще были узким местом не только в обеспечении маневра по фронту и организации питания войск из тыла, но и в налаживании связей с внешним миром, откуда, прежде всего из СССР, поступали решающие виды вооружения и боеприпасов.
До марта штаб главного военного советника дорогами занимался мало. Война проходила в прибрежных провинциях, где шоссейная и железнодорожная сеть были достаточно развиты и вполне обеспечивали потребности войск. А порты Восточно-Китайского и Южно-Китайского морей давали возможность связи с зарубежными странами.
С падением Шанхая и Ханчжоу, а впоследствии Амоя, Сватоу и Кантона Китай лишился удобных портов. Потеря Уханя намного удлинила внутренние коммуникации. Все это создало к началу 1939 г. тяжелую обстановку. Правда, штаб главного военного советника еще в Ханькоу выдвинул ряд предложений по развитию дорожной сети, в частности, по строительству дороги [336] через западную Сычуань на Сучжоу и ускорению строительства дороги Куньмин — Лашу (на границе с Бирмой). Но эти документы застряли где-то в недрах канцелярий. Ныне было решено посетить министра путей сообщения Чжан Цзя-ао с целью ускорить ход строительства дорог. В ведении министра находились все железные и шоссейные дороги, водные и воздушные пути сообщения, а также телеграф. До этого мы избегали встреч с этим сановником, считали его одним из ярых «прояпонцев» и скрытым врагом Единого национального фронта. Вести разговоры с таким человеком было неприятным делом, но положение обязывало. И вот я появился в его кабинете.
Против ожидания Чжан Цзя-ао проявил изысканную любезность. К моему приезду была подготовлена справка на русском языке не только о строящихся дорогах, но и о всей истории работы транспорта с начала войны. Впоследствии эти сведения были опубликованы в бюллетене министерства, который был прислан в штаб главного военного советника в десяти экземплярах. Очевидно, министр хотел показать этим свое внимание к советским людям.
Ниже эти сведения я и даю в сокращенном виде, сохраняя, однако, терминологию министра.
Свою беседу и печатную справку он начал с обзора работы железных дорог в ходе войны. В частности, он сообщил, что до падения Уханя все воинские и коммерческие перевозки осуществлялись по железным дорогам, а затем — по грунтовым дорогам и водным путям.
По Нанкин-Шанхайской железной дороге, например, с 13 августа по конец 1937 г. было перевезено 628 воинских эшелонов, 710 тыс. солдат и офицеров и 21 400 т груза. В сутки отправлялось по 25 воинских эшелонов.
По Бэйпин-Ханькоуской железной дороге за год вооруженного сопротивления было перевезено 4039 воинских эшелонов, 2350 тыс. солдат и офицеров и 1300 тыс. т груза. В сутки отправлялось 30 эшелонов.
По Кантон-Ханькоуской железной дороге с июля 1937 г. по май 1938 г. было перевезено 1177 воинских эшелонов, 1300 тыс. солдат и офицеров и 20 тыс. т груза; кроме того, ежесуточно перевозилось 600 т импортного коммерческого груза. С мая по сентябрь 1938 г. в среднем ежемесячно перевозилось около 150 тыс. солдат и офицеров, [337] около 50 тыс. т военного и 40 тыс. т коммерческого груза.
Примерно такую же нагрузку имела и Ханчжоу-Наньчанская железная дорога.
Тяньцзинь-Пукоуская железная дорога с начала конфликта отправила 3500 воинских эшелонов (по 24 эшелона в сутки) и перевезла 3 млн. т груза.
Лунхайская железная дорога отправила 14600 воинских эшелонов и перевезла в разных направлениях 12 млн. солдат и офицеров, более 3 млн. т военных и 300 тыс. т коммерческих грузов.
Все это было изложено министром в тоне огорчения, а больше — в плане доказательства тех трудностей, которые ожидают армию при активных действиях. Дескать, если армия будет стоять в обороне — транспорт обеспечит подвоз всего необходимого, а если станет наступать, то, сами понимаете...
Нам было известно, что на оккупированной территории, в тылу противника остались около 7 тыс. км железных дорог, а на территории, контролируемой центральным правительством, всего лишь около 3 тыс. км. В это число входила железная дорога Гуйлинь — Хэнъян, строительство которой было закончено в октябре 1938 г.
В августе 1939 г. предполагалось открыть движение по железной дороге Гуйлинь — Лючжоу протяженностью 174 км.
В 1941 г. должны были вступить в строй железная дорога Юньнань — Бирма от Куньмина до Наньдо протяженностью 660 км, строительство которой началось в сентябре 1938 г., и дорога от Куньмина до Сюйфу (Сычуань) протяженностью 773 км, к строительству которой приступили в декабре 1938 г.
Шло строительство еще трех линий: Гуйчжоу — Гуанси, Гуйян — Чжучжоу и Чунцин — Чэнду общей протяженностью 523 км.
Таким образом, всего строилось около 4800 км железных дорог.
Министерство путей сообщения с 1931 по 1937 г. соорудило 110 тыс. км шоссейных дорог. После начала войны в провинциях Хэбэй, Шаньси и северных частях Цзянсу, Хэнани и Аньхоя было построено 1500 км, не считая коммуникаций, созданных провинциальными правительствами по заданию командования. [338]
С февраля 1939 г. велись работы по улучшению магистральных дорог Гуйян — Чунцин, Чанша — Лючжоу — Куньмин и Куньмин — Ваньдин — Луннин. Общая их протяженность — 4741 км. На Северо-Западе предпринимались усилия по расширению и улучшению полотна девяти дорог длиной 5822 км. На линиях, соединяющих Северо-Запад с Юго-Западом, были закончены работы на трех дорогах длиной 2263 км. На Юго-Западе строились четыре дороги, на Северо-Западе — две, общей протяженностью 2300 км. В марте 1939 г. была открыта железная дорога Куньмин — Лашу, важная магистраль, соединяющая Китай с внешним миром. Протяженность ее — 964 км.
На то же министерство возлагалась работа по сооружению заграждений на реках. На этих заграждениях было затоплено 99 пароходов общим тоннажем 140 тыс. Был создан общий орган, ответственный за навигацию на Янцзы, — из представителей «Чайна Мэрчантс» и других частновладельческих пароходных компаний. С апреля 1939 г. по Янцзы на участке Ичан — Чунцин курсировали 34 парохода и 700 джонок.
В это время действовали 10 воздушных линий общей протяженностью 7176 км, в том числе международные: Куньмин — Рангун, Куньмин — Франция и Чунцин — СССР. Обслуживались они самолетами Китайской национальной авиационной корпорации. До октября 1938 г. действовала также ночная авиалиния Ханькоу — Гонконг.
Я поблагодарил министра за предоставленные сведения и выразил свое восхищение деятельностью министерства путей сообщения. Министр в свою очередь наговорил много комплиментов в адрес советников, советских добровольцев и пожелал успеха.
Однако теплый прием, любезные разговоры и улыбки не могли сгладить того впечатления, которое у нас сложилось от скрытых и открытых реакционеров, многие из которых были активными членами гоминьдана. Это они вели подрывную работу против Единого фронта и влияния СССР, проявлявшуюся во множестве фактов. В частности, не без их вмешательства была закрыта выставка, посвященная СССР, которая была организована студентами Чунцина под руководством Китайско-советского культурного общества (КСКО). [339]
Было заметно, что Чэнь Ли-фу, который фактически руководил этим обществом, стремился всячески ограничить его работу. Но в то же время Чэнь Ли-фу хотел показать загранице, и прежде всего Советскому Союзу, что КСКО прогрессивная, демократическая и широко разветвленная организация, якобы находящаяся вне контроля гоминьдана. Достаточно сказать, что почетным председателем КСКО был избран известный советский ученый, академик А. П. Карпинский, а в его правление были включены известные китайские ученые и деятели культуры.
Отделения общества были открыты в городах: Урумчи, Ланьчжоу, Чунцине, Гуйяне, Куньмине, Чэнду, Чанша. Издавался журнал «Чжун Су вэньхуа» («Культура Китая и СССР»), который выходил два раза в месяц. Изредка демонстрировались советские кинофильмы. Одним словом, делалось все, чтобы показать, что дружба с СССР существует и развивается.
