Получаем боевую задачу
К середине июля войска армии в основном завершили свой многоверстный марш, подтягивались тылы частей и соединений. Корпуса и дивизии занимали назначенные им районы.
Одновременно в армию прибывали соединения и части усиления. А их количество и состав были, мало сказать, значительными — ни к одной операции на западе мы не получали такого усиления! 5-й артиллерийский корпус прорыва, 61-я танковая дивизия, две — 44-я и 206-я — танковые бригады, 17-я зенитная артиллерийская дивизия, 55-я истребительно-противотанковая бригада, две гвардейские бригады реактивных минометов, несколько минометных полков — можно себе представить, как за счет этих войск возрастала теперь огневая и ударная мощь нашей армии! Но это могло означать только одно: в предстоящем наступлении на нас будет возложена очень ответственная задача, о которой мы пока что в полной мере не знали.
Впрочем, всем догадкам сразу же наступил конец.
12 июля на КП армии в выжидательном районе мы с И. И. Людниковым встретили нового командующего Забайкальским фронтом Маршала Советского Союза Р. Я. Малиновского (он объезжал войска как генерал-полковник Морозов) и прямо от него получили четко сформулированную боевую задачу (никаких письменных директив и приказов до объявления войны Японии не отдавалось).
Командующий фронтом заслушал подробный доклад генерала Людникова о состоянии войск 39-й армии, затем ввел нас в курс подготовки к боевым действиям советских [37] войск против Квантунской армии как со стороны Забайкалья и Монголии, так и со стороны Приморья и Амура.
Мы узнали, что уже фактически действовало Главное командование советских войск на Дальнем Востоке. Ему подчинялись Забайкальский фронт и еще два Дальневосточных фронта, войска которых примут участие в боевых действиях против трех фронтов японской Квантунской армии. Главнокомандующим войсками Дальнего Востока назначен Маршал Советского Союза А. М. Василевский, членом Военного совета — генерал-лейтенант И. В. Шикин, начальником штаба — генерал-полковник С. П. Иванов.
— Думаю, мне нет надобности говорить вам о главкоме, о его заслугах и таланте, — добавил Р. Я. Малиновский. — Вы хорошо знаете маршала Василевского.
Действительно, Александра Михайловича Василевского мы с Людниковым знали очень хорошо.
Войска 39-й армии в составе 3-го Белорусского фронта участвовали в Белорусской наступательной операции 1944 года под его руководством как представителя Ставки Верховного Главнокомандования, а также в Восточно-Прусской операции 1945 года, на заключительном этапе которой маршал Василевский командовал нашим фронтом.
Глубоко уважали мы Александра Михайловича и как душевного, справедливого и обаятельного человека.
Теперь становилась понятной роль маршала Василевского в планировании и подготовке операции против Квантунской армии, передислокации на Дальний Восток огромного количества войск и материальных средств. И возрастала уверенность, что операция завершится успешно.
Обновилось, как сообщил Р. Я. Малиновский, и командование Забайкальского фронта! кроме него сюда назначены членом Военного совета генерал-лейтенант А. Н. Тевченков, начальником штаба генерал армии М. В. Захаров.
Более подробно маршал Малиновский охарактеризовал задачи и особенности наступательной операции, которую будет вести Забайкальский фронт, состав его сил.
Ближайшая задача войск фронта сводилась к тому, чтобы мощным ударом разгромить японские войска прикрытия, захватить и преодолеть перевалы на Большом Хингане и и 15-му дню операции выйти главными силами на рубеж Дабаньшан, Лубэй, Солунь, то есть на глубину 350 километров. В дальнейшем намечалось вывести главные силы фронта на рубеж Чифын, Мукден, Чанчунь, Чжаланьтунь и во взаимодействии с войсками, наступающими со стороны Приморья, [38] завершить окружение и разгром главных сил Квантунской армии и выйти на Ляодунский полуостров.
Для решения ближайшей задачи создавались три группировки войск фронта. Главную ударную группировку составляли 6-я гвардейская танковая, 17-я, 39-я армии (первый эшелон) и 53-я армия (второй эшелон). Еще две группировки предназначались для нанесения вспомогательных ударов на флангах фронта: конно-механизированная группа советских и монгольских войск — в направлении на Калган и Долоннор на правом фланге, 36-я армия и один стрелковый корпус 39-й армии — в направлении на Хайлар на левом фланге.
Маршал Малиновский подчеркнул, что, наступая на главном направлении, 39-я армия совместно с 6-й гвардейской танковой армией будет решать основную задачу фронта.
Для этого назначались два ее стрелковых корпуса из трех — 5-й гвардейский (командир корпуса генерал-лейтенант И. С. Безуглый, начальник политотдела полковник Е. А. Щукин) и 113-й (командир генерал-лейтенант Н. Н. Олешев, начальник политотдела полковник А. И. Рыбанин), усиленные 5-м артиллерийским корпусом прорыва (командир генерал-майор Л. Н. Алексеев, начальник политотдела полковник А. М. Власов), 61-й танковой дивизией полковника Г. Н. Воронкова и другими танковыми, артиллерийскими, инженерными соединениями и частями. Главный удар они должны нанести в общем направлении на Солунь, обходя с юга Халун-Аршанский укрепленный район, и на 5-й день выйти на рубеж реки Урленгуй-Гол, то есть на глубину 60 километров, а в дальнейшем стремительным продвижением отрезать пути отхода солуньской группировки противника, овладеть районом Таоань, Солунь (глубина 300–350 километров). Еще один наш корпус — 94-й стрелковый (командир генерал-майор И. И. Попов, начальник политотдела генерал-майор И. М. Соркин) — должен содействовать 36-й армии в овладении Хайларским укрепленным районом, воспрепятствовать отходу хайларской группировки противника к хребту Большой Хинган.
Впервые был назван срок готовности войск армии к наступлению — 1 августа 1945 года.
Ставя эти боевые задачи, командующий фронтом напомнил о необходимости максимально использовать в ходе их выполнения опыт 39-й армии, накопленный при прорыве немецких укрепленных оборонительных полос.
— Знаю, что вы большие специалисты по этой части, — [39] говорил он. — Потому на вашем пути и оказались сразу два укрепленных района японцев — Халун-Аршанский и Хайларский.
Вместе с тем маршал советовал не только полагаться на опыт минувших боев, но и учить войска действовать в новых сложных условиях, особенно по преодолению такой небывалой для нас преграды, как Большой Хинган. Он потребовал ни в коем случае не ослаблять бдительности, не позволить противнику обнаружить сосредоточение армии в выжидательном районе; категорически запрещалось пользоваться радиосвязью и вести разведку на территории Маньчжурии. Все данные о противнике штабу армии предлагалось уточнять в штабе нашего правого соседа — 17-й армии, которая и раньше дислоцировалась в Монголии.
После встречи с командующим фронтом все, как говорится, встало на свои места, обрело ясность. Однако времени на планирование и конкретное обеспечение боевых действий войск армии оставалось уже мало, необходимо было действовать с полным напряжением сил.
Прежде всего Военный совет счел необходимым подвести итоги марша. Использование накопленного в ходе марша опыта в предвидении нового стремительного продвижения вперед приобретало первостепенное значение.
Мы считали, что организация марша, управление войсками были удовлетворительными. Партийно-политическая работа велась непрерывно и обеспечила должный настрой личного состава на преодоление больших трудностей. В целом удалось успешно решить задачу водоснабжения войск. Суточные переходы составляли 27–35 километров со средней скоростью 4–5 километров в час, а всего воины армии преодолели расстояние от 320 до 360 километров.
Вместе с тем Военный совет тревожили проявившиеся в ходе марша недостатки, которые прямо влияли на боеспособность частей и соединений.
На марше, особенно в первые дни, от солнечных и тепловых ударов из строя выходило много воинов, а также лошадей. В 5-м гвардейском стрелковом корпусе удары получили 370 человек, 120 из них пришлось госпитализировать. Примерно такие же потери насчитывались в 94-м, несколько меньше в 113-м стрелковых корпусах.
У значительного числа воинов наблюдалось ухудшение физического состояния. Так, в стрелковых подразделениях, совершавших марш в пешем строю, все воины значительно сдали в весе: основная масса в пределах 2 килограммов, а некоторые и до 4–5 килограммов. Это объяснялось не только [40] перегрузками, но и перебоями в снабжении горячей пищей, в ряде случаев — водой.
И потертость ног на марше оказалась довольно высокой, от нее в отдельные дни страдали, к примеру, в 17-й гвардейской стрелковой дивизии до 300 человек. Такую «мелочь» в походе никак нельзя было игнорировать и в будущем.
Подводя итоги марша в целом, Военный совет сделал вывод, что при всех недостатках войска прошли серьезную проверку и получили очень ценный опыт, имевший огромное значение для предстоящего наступления.
Военный совет армии потребовал от командиров, политработников, от медицинской службы и хозяйственников без промедления принять профилактические меры с целью изжить или свести к минимуму негативные факторы в подготовке и обеспечении личного состава. К этой работе были подключены партийные и комсомольские организации.
С 15 по 20 июля во всех соединениях были проведены собрания партийного актива и совещания офицерского состава, обсудившие итоги марша.
Одновременно с подведением итогов марша нами проводилась тщательная рекогносцировка местности восточнее Тамсаг-Булака. Территория нашего выжидательного района являлась продолжением монгольской степи с отчетливым влиянием на нее пустыни Гоби. К северу, по мере приближения к реке Халхин-Гол, она становилась все более пересеченной, а в юго-восточной части выступа переходила в отроги Большого Хингана. Из многих точек отсюда можно было наблюдать центральную часть хребта, в которой выделялась вершина с отметкой 1749. Чуть левее вершины просматривались ближайшие подступы к Халун-Аршанскому укрепленному району.
Я уже отмечал, что мы почувствовали здесь освежающее дыхание гор, но сказывалось оно лишь ночью. Днем же зной по-прежнему не давал нам пощады. С этим, как показал прошедший марш, надо было серьезно считаться, в частности, переносить больше дел на ночное время.
Но то, что мы видели перед собой, составляло лишь малую частицу огромного театра военных действий (ТВД), на котором в скором времени должны развернуться боевые действия. И в расчет надо было брать не одни только природные условия, но и массу прочих факторов — прежде всего силы противника и места их сосредоточения, население и особенности среды его обитания, истории, хозяйства, наличие коммуникаций и многое другое. [41]
Нам без раскачки пришлось собрать всю имевшуюся информацию о ТВД, довести ее в необходимой конкретности до разных категорий командного и политического состава, а в какой-то части — до всех воинов. Надо сказать, объем этой информации, ее многообразие и специфика оказались непривычными, особенно для генералов и офицеров, только что прибывших на Дальний Восток. Все здесь отличалось от условий, какие они знали по боям на западе.
Поражали размеры театра и разнообразие физико-географических особенностей его территории. Одна Маньчжурия — главная часть театра — имеет площадь более 1,3 млн. кв. километров; здесь есть горно-лесистые, пустынные, болотистые местности, равнины, плоскогорья, реки, озера.
В полосе наступления Забайкальского фронта прежде всего приковывал к себе внимание хребет Большой Хинган, протянувшийся по меридиану с севера на юг на 1400 километров и в ширину до 300 километров; на пути к Центрально-Маньчжурской равнине его, как говорится, нельзя было ни объехать, ни обойти.
Особенно сложной для движения войск считалась центральная часть хребта, а ведь именно здесь предстояло прорываться к равнине главным силам фронта, в том числе 39-й армии.
В полосе наступления армии хребет безлесный, но склоны гор и лощины покрыты травами, часто в рост человека, к тому же заболоченны, расчленены руслами рек и речушек. Самые крупные из рек — Халхин-Гол и Таоэрхэ. Река Халхин-Гол, известная по боям 1939 года, более полноводна — ширина ее 20–50 метров, глубина 1,5–2 метра; берега заросли камышом и ивой, местами обрывистые, часто заболоченные. Таоэрхэ, приток Сунгари, в районе Большого Хингана узкая — до 15 метров, но постепенно расширяется и у города Ванъемяо становится серьезным препятствием для войск. Надо было учитывать и то, что летние дожди, сезон которых падает на конец июля — август, превращают даже мелкие ручьи и речушки в бурные потоки, а болотца в озера. В это время размокают и все грунтовые дороги, становясь непроезжими, а шоссейных дорог в полосе нашего наступления практически вообще не было.
Отметим еще безлюдье этих мест. Лишь за перевалами, на восточных скатах хребта, кочуют отдельные семьи монголов и китайцев, а также скрываются от властей разные беглые люди. Рассчитывать на местных проводников колоннам и транспортным средствам наших войск не приходилось. [42] Правда, вдоль железной дороги, идущей от Халун-Аршана через хребет, населенные пункты встречаются часто, иногда довольно крупные, но можно было ожидать, что обороняться японцами они будут упорно.
Однако какой бы сложной преградой на пути наших войск ни вставал Большой Хинган, с его преодолением война окончиться не могла. Противник опирался на всю Маньчжурию, там его и предстояло сокрушить, а затем вернуть все эти земли их истинному хозяину — китайскому народу.
Маньчжурия — это историческое наименование Северо-Восточного Китая; ее население в 1945 году составляло 43 млн. человек, в том числе более 90% китайцев (коренное население — маньчжуры — в абсолютном большинстве давно смешалось с китайским, утратив свой язык и другие национальные особенности). Кроме того, там проживало более миллиона японцев, 1,2 млн. корейцев, 300 тысяч монголов, 175 тысяч русских.
Оккупировав в 1931 году Маньчжурию, японские империалисты образовали здесь марионеточное государство Маньчжоу-Го во главе с таким же марионеточным императором Пу И, которому не позволялось и шагу ступить без соизволения командующего Квантунской армией. Область подвергалась безжалостному ограблению — японцы вывозили отсюда миллионы тонн железной руды, угля, алюминия, меди и другого сырья. Однобоко, исключительно в целях войны, развивалась экономика — развертывалось производство стрелкового и артиллерийского вооружения, боеприпасов, взрывчатых веществ, синтетического горючего, строились предприятия по сборке боевых машин. Быстро расширялась сеть железных и шоссейных дорог — прежде всего с выходом к границам СССР. До 1931 года к советско-китайской границе подходило два конца железнодорожных линий, а к началу войны было подведено еще девять. Количество авиабаз, аэродромов, посадочных площадок возросло с 5 до 400, военных складов — с 7 до 870. На территории Маньчжурии у советских границ за эти же годы японцы оборудовали 17 укрепленных районов. Каждый из них занимал по фронту 50–100 и в глубину 50 километров и более, состоял из нескольких узлов сопротивления и опорных пунктов, имевших между собой огневую связь и сеть подземных ходов сообщения (галерей). Общая протяженность полосы укреплений составляла около 800 километров; здесь насчитывалось более 4,5 тысячи долговременных сооружений — дотов и дзотов, бронеколпаков, бронированных [43]наблюдательных пунктов, окопов и т. п. Укрепленные районы были заняты войсками, прошедшими специальную подготовку.
В течение весны и лета 1945 года японцы лихорадочно строили по всей линии границы полевые укрепления.
Таким образом, Маньчжурия была превращена в военно-экономическую базу и стратегический плацдарм агрессии милитаристской Японии против СССР.
Орудием этой агрессии являлась Квантунская армия.
До Великой Отечественной войны она следовавшими одна за другой провокациями прощупывала прочность Красной Армии, а в 1941 году в соответствии с планом «Кан-току-эн» была приведена в боевую готовность, чтобы в любой момент двинуться через советскую границу. О том, как далеко зашла эта подготовка к войне, свидетельствует такой факт: в штабе Квантунской армии был создан специальный отдел, занимавшийся разработкой оккупационного режима и плана военного управления в советском Приморье, Хабаровском крае, Читинской области и Бурятской АССР.
Квантунская армия являлась главной и самой мощной частью сухопутных войск Японии. Она укомплектовывалась отборным командным составом, самыми боеспособными частями, солдаты которых усиленно обрабатывались в духе шовинизма и ненависти к Советскому Союзу, к социализму.
Надо сказать, что до определенной поры Квантунская армия, выжидавшая момент для нападения на СССР, чувствовала себя довольно спокойно. Войска Чан Кайши, как и армии, руководимые Компартией Китая, активных действий против нее не предпринимали. Советский Союз, отягощенный единоборством с фашистской Германией, держал на Дальнем Востоке только силы, необходимые для обороны. А все планы японских милитаристов в Маньчжурии в это время были рассчитаны на ведение наступательных действий. Но начиная с 1943 года, когда в Великой Отечественной войне произошел коренной перелом в пользу Советского Союза, и особенно после поражения Германии, японские милитаристы вынуждены были временно, как они считали, перейти к оборонительной стратегии.
За лето 1945 года Квантунская армия удвоила свои силы. В Маньчжурии и Корее японцы сосредоточили две трети своих танков, половину артиллерии, все укрепрайоны начали приспосабливаться к ведению сдерживающих действий. Оперативными планами японского командования[44] предусматривалось использовать войска местных правителей, жандармские, полицейские и железнодорожные военизированные формирования, вооруженные отряды резервистов из числа японских переселенцев. Словом, когда японской военщине подошла пора расплачиваться за совершенные ею ранее злодеяния, она выставила против Красной Армии все. В результате к началу августа 1945 года общая численность ее стратегической группировки превышала 1 миллион человек с 1215 танками, 6640 орудиями и минометами, 1907 боевыми самолетами. Вся эта группировка организационно включала три фронта и две отдельные армии (24 пехотные дивизии, 9 смешанных бригад, 2 танковые бригады и бригада смертников), а также воздушную армию и Сунгарийскую военную флотилию.
Но дело было не только в большой численности противостоящих нам сил противника. Надо было принимать во внимание, что личный состав Квантунской армии, как уже отмечалось, длительное время активно воспитывался в духе милитаристской идеологии, фанатичной преданности императору и ненависти к советским людям.
В японской армии были основательно разработаны формы и методы идеологической обработки и воспитания военнослужащих. Они считались буквально большим духовным богатством нации, приобретенным на протяжении длинной истории. Даже нынешние апостолы «самурайского духа» в Японии навязчиво пропагандируют это «богатство», тем более тогда мы должны были считаться с той шовинистической школой одурманивания, какую проходили солдатские массы в армии противника.
Сутью, смыслом этой обработки являлось внушение каждому японскому солдату нескольких догм, какими он должен руководствоваться в жизни, например, таких: японский император (микадо) — божество, сын неба, а все японцы — его Дети. Отсюда японский народ — избранная, высшая раса, он призван стоять во главе других народов; высший смысл жизни солдата — умереть за императора, потому что если солдат гибнет на поле брани, то душа его превращается в ангела-хранителя империи; лучший из цветков — сакура, лучший из людей — самурай и т. п.
За всеми этими высокопарными изречениями стояла, однако, вполне земная, злободневная цель — привить японскому солдату прежде всего черную, тупую ненависть к стране Советов, к русскому народу.
Органами обработки солдат в полках и дивизиях японской армии были так называемые «комиссии по морально-политическому [45]воспитанию». Они проводили беседы о воинской нравственности и дисциплине, разумеется в определенном понятии, об истории и географии Японии, о противнике — Красной Армии, о международной жизни. Широко использовались специально составленные радио — и кинопрограммы, наконец, песни. Много внимания уделялось всякого рода армейским праздникам, в каждом полку отмечались дни комплектования, вручения знамени, посещения императором, завершения обучения...
Можно себе представить, каким зарядом шовинистического зелья напичкивался постоянно японский солдат! А ведь вся эта армейская система «воспитания» только продолжала и закрепляла то, что японцу прививалось с самых ранних лет в семье, в школе, в так называемых «детских корпусах», где были дети от 5 до 14 лет. Существовал еще «Союз молодежи» — многомиллионная организация мужчин до 30 лет, практическое руководство которой осуществляли военные, по всей стране действовали «участки призывной подготовки», через которые проходили поголовно все молодые японцы. И от детской кровати до самого этого «участка» они слышали одно и то же: будь хорошим солдатом, считай счастьем отдать свою жизнь за императора.
Таким был враг, противостоявший нам. Нельзя было недооценивать ни количества его дивизий, вооружений и укреплений, ни проявлявшегося на протяжении многих десятилетий коварства в методах борьбы, ни внушенной злой волей ненависти его солдат к нашей стране.
Теперь его предстояло разгромить.
Страдные дни
Хорошо запомнились последние перед началом наступления недели.
За годы войны мне довелось видеть всякое, если говорить о состоянии духа и настроении солдат. Обычно они, не зная ни о каких приказах и директивах высоких командных инстанций, а только приглядываясь к тому, что происходит вокруг, верно угадывали приближение больших событий и по-своему на них реагировали.
Однажды, к примеру, под Ржевом в январе 1942 года дивизия, в которой я был военным комиссаром, готовилась к наступлению. Настроение у бойцов было не то чтобы подавленное, но и не мажорное: известно, как тяжело шли бои у Ржева в ту лютую зиму. К нам тогда приехал писатель[46] А. А. Фадеев, его провели в один из полков, где он толковал с бойцами. Я присутствовал при этом, уловил какую-то настороженность солдат, суровость их слов и, оставшись наедине с писателем, намеревался ему кое-что пояснить. Но Фадеев, оказалось, сам очень точно оценил настроение людей и с улыбкой сказал:
— Когда мы вели разговор с красноармейцами, комиссар, их души и мысли, чувствовалось, уже были на поле боя. Этим людям нужно верить. Они не подведут...
Вот и в эти июльские и августовские дни 1945 года солдаты и офицеры нашей армии — и те, кто прошел через огонь войны на западе, и те, кто служил здесь, на Дальнем Востоке, или прибыл в эшелонах пополнения, — своими мыслями устремлялись за черту наших палаточных городков и учебных полей, уже видели себя в боях.
Такое настроение складывалось не только под влиянием памятного каждому длинного списка злодеяний японских империалистов в отношении как нашей, так и других стран. Кстати, особо острое чувство возмущения, ненависти к ним испытывали ветераны-дальневосточники. Ведь все годы Великой Отечественной войны они почти ежедневно воочию сталкивались с провокациями, чинимыми японцами вдоль всей нашей границы, — то это был обстрел или облет самолетами нашей территории, то демонстративное продвижение к линии границы целых подразделений, то озлобленные выкрики в адрес советских воинов из громкоговорящих установок... И чем грознее были вести с полей сражений с фашистскими захватчиками на западе, тем изощреннее становились провокации из-за маньчжурской границы.
Но, повторяю, не только естественное чувство возмездия формировало боевое настроение наших солдат. В основе всего лежало сознание, что разгром японской армии означал конец войны, возвращение к мирному труду — главному занятию человека. Прежде всего это звало воинов через все трудности и опасности вперед, к победе.
Укажу еще на одну особенность настроения наших воинов в те дни — на полную их уверенность в победе над врагом. Она зиждилась на крепком основании — могучей силе Красной Армии, только что одолевшей гитлеровские полчища на западе, мощи ее первоклассного оружия. Здесь, в выжидательном районе, каждый из нас с удовлетворением видел сосредоточение полков и дивизий всех родов войск, главным образом танковых, да к тому же еще вооруженных [47] грозными тридцатьчетверками, которых на Дальнем Востоке раньше вообще не было.
Наступать на своем направлении нам предстояло вместе с 6-й гвардейской танковой армией, передислоцированной из-под Праги и уже имевшей большой опыт действий в горно-степной местности. Да и наша армия имела 450 танков и САУ, более 200 гвардейских минометов, большое количество артиллерии, технических средств.
Понятно, что в ходе воспитательной работы с воинами мы укрепляли у них, особенно у невоевавшего молодого пополнения, чувство оптимизма, веру в силу нашего оружия.
Но наряду с этим приходилось преодолевать и легковесные, шапкозакидательские представления у некоторой части солдат и даже офицеров, считавших японскую армию слабой, заведомо обреченной на поражение.
Военный совет армии специально обратил внимание командиров и политорганов на необходимость изжития таких настроений. Мне не раз пришлось выступать перед разными аудиториями, разъяснять, какими бедами чревата недооценка противника, напоминать кое-какие неприятные факты, знакомые мне по финской войне. В этих беседах всегда убедительно звучали ленинские слова, которые я приводил:
«Самое опасное в войне... недооценить противника и успокоиться на том, что мы сильнее. Это самое опасное, что может вызвать поражение...»{7}
Наши большие боевые возможности и бесспорное моральное превосходство над противником могли воплотиться в победу не сами по себе, а только в результате усилий командиров, штабов, политорганов, служб материального обеспечения по подготовке войск к наступлению, которую предстояло завершить в ограниченное время, в непривычных климатических условиях.
Начало завершающему этапу подготовки армейской наступательной операции положило совещание командиров, начальников штабов и начальников политорганов корпусов, дивизий, бригад и отдельных частей, проведенное Военным советом 20 июля.
Командующий армией изложил на нем замысел операции, свое предварительное решение и основные задачи корпусов и соединений усиления на наступление. Были даны установки по главным вопросам подготовки войск к боевым действиям, сводившиеся к следующему: разъяснить личному [48] составу политический и военный смысл предстоящей кампании; довести до войск боевую задачу, добиться уяснения каждым воином необходимости стремительного наступления и преодоления любого сопротивления противника; использовать каждый час на физическую закалку личного состава и подготовку к действиям в горах как днем, так и ночью, усилить питание воинов в целях полного восстановления их физического состояния, ослабленного во время марша; подготовить к наступлению боевую технику и автотранспорт, усиленно тренировать водителей в действиях на резко пересеченной и горной местности; продолжать изучать противника, его вооружение, технические средства, тактику и приемы борьбы, систему обороны на халун-аршанском и солуньском направлениях.
Установки Военного совета были положены в основу разработанных штабом и политотделом армии конкретных планов боевой и политической подготовки воинов. Деятельность управления армии была переключена на проведение предусмотренных планами важных мероприятий, на помощь частям и соединениям. Мы с генералом И. И. Людниковым большую часть времени были в войсках. Не было дня, чтобы мы не присутствовали на учениях, сборах, семинарах, не беседовали с офицерами и бойцами.
В те страдные, полные напряжения дни весь офицерский состав днем и ночью находился среди воинов. На ежедневных полевых тактических учениях командиры отрабатывали взаимодействие стрелковых подразделений с танками и артиллерией, накапливали умение быстро развертывать подразделения для встречного боя, опережать противника в захвате выгодных рубежей, действовать в обход укрепленных пунктов. Учили, как преодолевать речные преграды, лесные завалы и минные поля. Офицеры делились с невоевавшими солдатами и сержантами знаниями, боевым опытом; основным методом обучения стал личный пример. Отношение к учебе у всех было очень серьезное.
Еще неделей раньше степь, окружающая Тамсаг-Булак, поражала меня своей первозданной тишиной, однообразной бескрайностью. Теперь, наверное впервые за века, она удивительно оживилась. Везде двигались люди и машины, слышались громкие команды, урчали моторы.
На наших глазах здесь, на самом краю монгольской земли, развернулась настоящая боевая школа, в короткий срок принесшая замечательные результаты.
Нелегко приходилось офицерам взводного и ротного звена. В условиях действий на пересеченной местности или [49] ночью успех подразделений в значительной мере зависит от них лично — от их инициативы, способности руководить взводом или ротой в непредвиденных ситуациях, в ближнем бою. Между тем в армию прибыло много молодых командиров взводов и рот. Людей в своих подразделениях они еще не успели изучить и опыта командовать сами еще не имели. В стремлении быстрее изжить эти недостатки наши лейтенанты буквально круглосуточно не покидали своих взводов, иные из них валились от усталости. Приходилось требовать от старших командиров больше заботиться об организации отдыха молодых офицеров, чтобы они, как и бойцы, ко времени наступления набрались сил и бодрости.
В поле зрения Военного совета находились, разумеется, все офицерские кадры. Но хочется выделить здесь особо одно из звеньев — командиров полков.
Полку уставом отводится роль основной тактической воинской единицы, предназначенной для выполнения боевых задач как в составе соединения, так и самостоятельно. Успех дивизии на поле сражения определяется действиями ее полков. Вместе с тем полк — самостоятельная часть, аккумулирующая все стороны жизни воинского коллектива, включая и быт. У него есть свое Боевое Знамя, ему присваивается свой номер.
На весьма ответственную должность командиров полков выдвигаются наиболее подготовленные в политическом и военном отношении, с высокими нравственными и боевыми качествами офицеры, умелые воспитатели. Собственно, такие же требования предъявляются к человеческим и должностным качествам и заместителей командиров полков по политической части — носителей славных традиций военных комиссаров. Кто в Красной Армии не привык смотреть на командира полка и его заместителя по политической части как на центральные фигуры во всем офицерском корпусе!
Я еще раз задумался над этим, отправляясь на совещание полковых командиров и замполитов в 5-й гвардейский стрелковый корпус. Проводилось оно за неделю до начала боевых действий. Выступления командира корпуса генерала И. С. Безуглого и начальника политотдела полковника Е. А. Щукина, которыми началось совещание, оказались суховато-деловыми. Было крепко сказано о недостатках на марше и в подготовке к наступлению. Кое-кому были сделаны замечания и даны указания по устранению недостатков, четко определены задачи. [50]
Все было объективно, все на своем месте в этих речах. Но когда я всматривался в аудиторию, то не находил с ее стороны ответных эмоций. Я видел в большинстве хорошо мне знакомых, точнее сказать, близких людей, их выцветшие гимнастерки, обветренные, прокаленные и уставшие лица, склонившиеся к блокнотам. Про себя мимоходом тогда отметил, что эти блокнотики совсем не вяжутся с горячим дыханием степи, с дальней синевой Большого Хингана, видневшегося через откинутый полог палатки.
Смотрю в сторону командира 52-го гвардейского стрелкового полка майора Савичева. Это ему пришлось сделать на марше внушение. Вид у нею до сих пор виноватый, майор явно не хотел встретиться со мной взглядом.
Вот сидят рядом полковник А. Д. Дегтярев и майор И. В. Ефебовский — командир и замполит 48-го гвардейского стрелкового полка. Недавно я был в их полку, похвалил офицеров за то, что в этой пустынной местности они сумели хорошо, по-лагерному «расквартировать» личный состав — с грибками для часовых и дневальных, пирамидами для оружия, погребками для воды. Собственно, этого от них я и ожидал. Дегтярев — опытный боевой офицер, окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. К нам он прибыл, когда армия вела бои на Земландском полуострове, уже тогда показал себя умелым организатором боя. И здесь он уверенно обеспечил марш полка. А с Игорем Вячеславовичем Ефебовским знакомство у нас и вовсе давнее, с 1939 года, когда мы оба учились в Военно-политической академии имени В. И. Ленина — он на вечернем факультете, я на основном. В 1942 году встретились снова — под Ржевом в 183-й стрелковой дивизии. Потом вместе были в боях под Духовщиной и Смоленском в 1944 году, в Восточной Пруссии. Всю войну гвардии майор Ефебовский был в строевых частях и из боя выходил только по ранению. Сейчас в полку он хорошо поставил передачу боевого опыта ветеранов молодому пополнению, за что я его тоже похвалил.
Так, переводя взгляд с одного лица на другое и прикидывая, когда с кем встречался, я даже удивился, как много за эти дни мне довелось двигаться. Обычно всему ищешь объяснения, вот я и отнес это на счет того, что уж очень здесь легко на машине добираться до частей. В любом направлении, днем и ночью едешь, куда пожелаешь. Мчишься по степи и невольно вспоминаешь летние фронтовые дороги на западе — болота, ухабы, слякоть. Здесь же сама степь, как зеркало, дороги прокладывать не надо. Раздолье [51] для водителей, особенно для тех, кто любит прокатиться с ветерком!
Выступления участников совещания начались в том же, как говорится, деловом ключе. К примеру, командир 277-го гвардейского стрелкового полка подполковник Губушкин самокритично рассказал о своих просчетах на марше, о том, как он решил на каждом большом привале подводить итоги пройденного пути с командирами батальонов, рот и батарей. Дело вроде бы хорошее, полезное. Но он и его заместитель по политчасти не учли того, что ротным командирам во время марша и без того приходилось много двигаться, чтобы проверять, как идут взводы. Вот и получалось, что сборы для подведения итогов легли на командиров большой дополнительной физической нагрузкой. В результате к середине марша многие ротные, не выдержав такого напряжения, выбыли из строя, а некоторые уставали так, что засыпали на ходу. В дальнейшем от такого «мероприятия» пришлось отказаться.
Все казалось правильным, все шло как обычно. И в приготовленных мною заметках к собственному выступлению фигурировали подобные же факты и выводы. Однако, приглядываясь к выступавшим, я все больше и больше сомневался, стоит ли мне вставать перед этими людьми, чтобы снова нажимать на недостатки, сводить все к ним. Может ли это внести оживление в эту настороженную аудиторию?
Да, конечно, недостатки, промахи извинять, недооценивать не следует. Но нельзя и затушевывать ими громадный труд собравшихся здесь людей, подчиненных им воинских коллективов, тем более понуждать кого-то болезненно переживать за вчерашний день. Ведь главное обеспечено: абсолютное большинство воинов самоотверженно трудится, честно выполняя свой долг.
Словом, когда подошло мое время выступать, я положил поглубже в карман свои заготовленные тезисы и, учитывая настроение аудитории, решил как можно душевнее сказать о том, что сделано за очень нелегкий «монгольский» период жизни армии.
На первом месте стоял, конечно, марш. Итоги его не сводились только к тому, что многотысячный наш коллектив, одолев сотни километров пустыни, в срок прибыл в выжидательный район. Еще важнее то, что существенно возрос моральный дух войск. Выдержав необыкновенный экзамен, воины, в том числе молодые, закалили себя во всех отношениях. В результате наша армия стала сильнее, [52] чем была вчера, и мы были полны уверенности, что она выполнит до конца свою боевую задачу.
— И после марша, за две недели подготовки к наступлению, получены хорошие результаты, — отметил я. — Военный совет считает, что войска 5-го гвардейского корпуса и армии в целом в основном готовы к выполнению боевой задачи. Или, может быть, мы ошибаемся в оценке вашей готовности? — поставил я вопрос перед собравшимися и заметил, что настороженность пошла на убыль, произошел какой-то психологический сдвиг, послышались реплики: «Нет, не ошибаетесь», «Так оно и есть».
Опираясь на это оживление, я старался вообще вывести совещание с колеи назидательности и отчетности. Задавал аудитории новые вопросы, сам отвечал на вопросы с мест.
Так мы затронули, пожалуй, все главные тогдашние проблемы, решение которых выходило за рамки полковых возможностей. Почувствовав, к примеру, как беспокоились командиры и замполиты из-за недостатка воды («А что, если и в наступлении будет так же?»), я рассказал, что в этом отношении делается, как готовится к боевым действиям наша инженерная служба.
Больше всего меня спрашивали о Квантунской армии, о том, может ли она задержать нас, интересовались новыми разведданными о противнике на нашем направлении. Тогда мы уже знали, что японцы держат свои главные силы в глубине Маньчжурии, за Большим Хинганом, и рассчитывают успеть занять его перевалы до подхода к ним советских войск. Поэтому я напомнил, что наш успех будет обеспечен только стремительным, внезапным для противника преодолением горного массива и выходом на Маньчжурскую равнину. Это вполне отвечало настрою участников совещания.
И по сей день стоит в моей памяти эта встреча в далекой Монголии с замечательными людьми, какими были наши полковые командиры, потому что я убедился тогда, как она, эта встреча, укрепила, возвысила боевой дух моих сослуживцев, во многом определявших судьбу предстоящего наступления. И это было не только моим мнением. И другие участники той встречи благодарно вспоминали ее даже много лет спустя.
Однажды на встрече ветеранов 39-й армии генерал И. С. Безуглый подошел ко мне с одним человеком, которого я вначале не признал. [53]
— Губушкин, — назвался он. — Столько лет не виделись! А помните совещание в Тамсаг-Булаке?..
Выходило, что из всех событий тех давних лет, которые могли нас связывать, Губушкин выделил именно это, для него оно тоже оказалось памятным.
Проводилось в армии много и других полезных дел, рассчитанных на сплочение офицеров, повышение их нравственных и боевых качеств. Заметную роль в этом играла наша армейская газета «Сын Родины».
Помню, в ее июльских номерах печатались фрагменты из новой тогда книги А. Кривицкого «Традиции русского офицерства». Надо сказать, что восстановление в 1943 году в Красной Армии звания «офицер» обострило среди нашего командного состава интерес к таким понятиям, как честь и моральный облик офицера. Книга А. Кривицкого отвечала этой потребности, поэтому выдержки из нее, печатавшиеся в газете, читались всеми с большой охотой. Командарм генерал И. И. Людников даже кое-что выписывал из газеты для себя. Так, он по записи в своем блокноте не раз цитировал в своих выступлениях старинное военное изречение: «Эполеты офицера сверкают ярче всего в блеске его обаяния». Или любил приводить слова из заметок участника русско-японской войны капитана Восточно-Сибирского полка Соловьева: «Всякий очевидец боя подтвердит, как внимательно, можно сказать, неотступно следят солдаты за своим офицером. По офицеру судят солдаты о положении дела, о большей или меньшей степени опасности, неудаче или удаче». Таких мыслей, сентенций приводилось А. Кривицким много, и они расходились довольно широко среди наших офицеров. Материалы газеты «Сын Родины» на тему «Традиции русского офицерства» ввиду их популярности пришлось перепечатать дополнительным тиражом.
Я привел лишь несколько примеров работы с офицерским составом. Она была важной частью широкой партийно-политической, идеологической работы среди всего личного состава.
Организуя ее, Военный совет, командиры и политорганы опирались, конечно, на весь свой богатый опыт, накопленный за годы Великой Отечественной войны. Но обстановка, в которой находилась армия накануне боевых действий против японских захватчиков, отличалась глубоким своеобразием. Новый театр военных действий с его непривычно тяжелыми природно-географическими условиями, незнакомый противник, неоднородный состав армии, включавший и тех, кто имел боевой опыт, и необстрелянную молодежь; [54] были даже целые соединения и части, не участвовавшие в боях. Это с одной стороны. А с другой, и это главное, необычайность поставленной боевой задачи, требующей от войск высокого темпа наступления, стремительности, следовательно, предельного морального и физического напряжения.
Все это придало существенное своеобразие и партийно-политической работе. Прежде всего требовалось максимально связать ее с практической подготовкой войск к наступлению.
Вспоминаю, скажем, какое большое внимание пришлось уделить таким жизненно важным вопросам, как соблюдение питьевого режима, экономия топлива и технической воды для танков и автомобилей, предупреждение потертости ног на марше. В подразделениях и частях проводились занятия и даже собрания, на которых разъяснялся питьевой режим, обсуждались меры по взаимной выручке в условиях передвижения по безводной местности. Коммунистам и комсомольцам ставилась задача показывать пример стойкости и мужества, высокой дисциплины.
Для воинов наши специалисты разработали памятки на различные темы, связанные с особенностями действий в предстоящем походе: «Водителю автомашины», «Эксплуатация танков и САУ в местных условиях», «Научись правильно утолять жажду», «Умей сохранять ноги» и т. п.
Самое важное место в подготовке воинов армии к наступлению занимала пропаганда боевого опыта среди тех, кто не был на советско-германском фронте.
Были организованы специальные группы по передаче боевого опыта, работавшие часто под руководством командиров дивизий. Замечательно в этом деле проявил себя, например, командир 17-й гвардейской стрелковой дивизии Герой Советского Союза генерал-майор А. П. Квашнин. Старый член партии, активный участник гражданской войны, он многие годы служил на Дальнем Востоке, в Забайкалье, в Монголии, а в Великую Отечественную войну провел свою дивизию от Москвы до Кенигсберга. Боевой и командирский опыт его был для всех очень поучительным. Александр Петрович знал историю и географию Маньчжурии, помнил названия рек и городов в полосе нашего наступления. Еще на западе я убедился, как он любил общаться с бойцами; бывало, перед боем комдив всегда находил время пройти по окопам и поговорить с солдатами, хотя никогда не утешал их, не обещал легких удач, а говорил только правду. Воины, [55] как известно, любят таких командиров, стараются подражать им.
И здесь, в Монголии, генерал Квашнин лично контролировал занятия с офицерами по изучению опыта наступательных боев, часто встречался с молодыми воинами, проводил, как он говорил, уроки по науке побеждать. Его всегда слушали с затаенным дыханием, солдаты донимали его вопросами о том, как лучше действовать в бою с самураями.
Непосредственное участие командиров дивизий А. П. Квашнина, П. Н. Бибикова, В. И. Кожанова, З. Н. Усачева и других в пропаганде боевого опыта служило действенным примером для всех фронтовиков. Я знал тогда многих офицеров, занимавшихся этим важным делом умело и охотно. Назову начальника артиллерии 61-го стрелкового полка Героя Советского Союза майора Н. С. Тараканова, старшего лейтенанта из этого же полка В. А. Беляева, заместителя командира 48-го гвардейского полка майора С. В. Засухина.
Офицеры-танкисты из 5-го гвардейского корпуса много раз встречались с офицерами 61-й танковой дивизии, которая в годы войны на западе дислоцировалась в Монголии и боевого опыта не имела. Это очень помогло потом нашему ударному соединению успешно решать свои боевые задачи.
Опорой командиров и политорганов в распространении боевого опыта среди армейской молодежи служили комсомольские организации. Так, в 19-й гвардейской стрелковой дивизии развернулось широкое движение — «Боевой опыт — молодым воинам». Организатором его был помощник начальника политотдела по комсомольской работе Герой Советского Союза капитан М. И. Дружинин. Ему самому и комсомольским активистам дивизии было чем поделиться с новобранцами: об их подвигах в сражениях с гитлеровцами знала вся армия.
В пример другим мы ставили тогда и работу по передаче боевого опыта комсомольской организации одного из батальонов 1134-го стрелкового полка, отличившегося в боях за Кенигсберг. Это подразделение здесь, в Монголии, приняло более 200 молодых бойцов. По инициативе комсорга лейтенанта Попенко с ними занимались участники боев в Восточной Пруссии, хорошо знавшие, как надо блокировать и уничтожать вражеские дзоты и другие укрепления. Старшина Краснов, сержанты Дудин и Шураков, пулеметчики Киселев, Калашников, Спиридонов, Павлов, как и сам Попенко, не только рассказывали о минувших боях, но и находились [56] рядом с молодыми на полевых занятиях, практически учили их ратному делу.
Активными пропагандистами боевых традиций и ратных подвигов были в те дни наши армейская и дивизионные газеты. Из номера в номер они печатали рассказы фронтовиков, статьи, очерки, корреспонденции о воинском мастерстве, о подвигах наших солдат и офицеров в боях в Восточной Пруссии. Эти материалы использовались командирами как пособия в боевой учебе, зачитывались и обсуждались в подразделениях, часто с участием тех воинов, о которых рассказывалось в газетах.
С удовлетворением скажу, что позднее, когда обобщался опыт партийно-политической работы в период войны с Японией, была высоко оценена оперативность и целеустремленность периодических изданий нашей армии, в особенности газет 338, 124, 221, 358, 91-й гвардейской стрелковых, 61-й танковой дивизий.
Газету 338-й дивизии «Красный воин» возглавлял очень способный журналист майор Липатов. Мы ставили ее в пример именно за оперативность, за умение вовремя выдвинуть актуальные темы. За время перехода дивизии в район Тамсаг-Булака дивизионка напечатала более 50 материалов, посвященных маршу: «Бдительность на марше», «Агитатор на походе», «Политмассовая работа на привалах», «Взаимная выручка и помощь в походе», «Образец заботы об оружии», «Что мне дал учебный марш» и др. Не менее поучительными и конкретными были рассказы фронтовиков, опубликованные «Красным воином» перед наступлением: «За что я награжден орденом Славы трех степеней», «На моем счету 16 убитых гитлеровцев», «Как мы выиграли ночной бой», «Схитрил — врага победил», «Сила русского штыка», «В оружии — наша сила» и др.
Работая над этой книгой, я с уважением просматривал пожелтевшие малоформатные полосы наших дивизионок. Действительно, газеты знали, что надо солдату, умели найти тропинку к его сознанию и чувствам.
Особенность обстановки выдвигала определенные требования ко всем политработникам, от которых в первую очередь зависела оперативность политической работы в частях и подразделениях, ее связь с боевыми задачами войск. При всей ограниченности времени, каким мы располагали, политотдел армии и политорганы соединений находили возможность учить политработников и актив, на который опирались, методам организаторской и идеологической работы в тех условиях. При политотделе армии были проведены [57] трехдневный семинар заместителей полков по политчасти, пятидневный семинар помощников начальников политотделов по комсомольской работе, семинар агитаторов дивизий и полков, редакторов дивизионных газет. В свою очередь политотделы соединений проводили сборы и семинары политработников батальонного и низового звена.
Среди этих мероприятий очень полезным был семинар помощников начальников политотделов соединений по комсомольской работе.
Военный совет и политотдел армии уделяли тогда большое внимание комсомольским организациям, усилению их влияния на молодежь, составлявшую основную массу бойцов армии. Мы с командующим армией И. И. Людниковым заранее обсудили вопросы, которые должны были поставить перед комсомольскими вожаками, и основательно готовились к своим выступлениям.
На семинаре Иван Ильич, как мы условились, рассказал о задачах войск армии, о том, какое участие в их выполнении должны принять комсомольские организации, о подготовке техники и водителей к наступлению, о боевом обеспечении войск. Подробно он остановился на особенностях действий личного состава в ночных условиях, советовал учить этому бойцов.
Я обратился к участникам семинара с советом не забывать за текучкой дел патриотическое и интернациональное воспитание молодых бойцов. Напомнил, что за время дальней дороги сюда все мы обогатили свои представления о красоте и величии нашей страны, богатствах ее природы, трудолюбии народа; находясь вдали от Родины, воины сохраняют в душе ее прекрасный образ. Укрепляя эти чувства, надо на их основе развивать у воинов сознание ответственности перед Отчизной. Тогда им по плечу будут наши боевые задачи, трудности предстоящего похода.
На этом комсомольском семинаре я присутствовал и в тот день, когда его участники обменивались опытом своей работы. Многих из них я хорошо и давно знал. Среди них помню и сейчас инструкторов по комсомольской работе политотдела армии капитанов Г. С. Власова и В. С. Халина, помощников начальников политотделов 5-го гвардейского и 113-го стрелковых корпусов капитана Е. К. Шелудяка и майора А. В. Черненко, 19-й, 91-й гвардейских и 192-й стрелковых дивизий капитанов М. И. Дружинина, М. В. Иофа, М. И. Седых и др. Все они вместе с воинами частей и подразделений храбро сражались на поле боя, мужественно переносили тяготы войны, пройдя свой боевой [58] путь по Смоленщине, Белоруссии, Литве, добивали врага в Восточной Пруссии.
Вместе с тем каждый из них отличался какой-то особенной чертой, которая импонировала молодежи.
Так, Григорий Власов, с которым часто встречался по его политотдельским делам, помню, никогда не унывал, в какой бы сложной обстановке ни оказывался. Это помогало ему благополучно выходить из самых тяжелых боев, в которых он участвовал. Недаром сами комсомольцы называли его человеком счастливой судьбы. Бодрость, находчивость, боевая дерзость — это-то и влекло к нему молодых воинов.
На заключительное занятие семинара мы с командующим армией приехали прямо с рекогносцировки, едва стряхнув дорожную пыль.
Началось оно с кратких выступлений начальника политотдела армии генерал-майора Петрова, помощника начальника политуправления Забайкальского фронта майора Бахановского и помощника начальника политотдела армии майора Щербакова.
На этот раз мы с командармом не готовились к выступлениям, но так как проводили в войсках и дни и ночи, то поговорить с комсомольскими вожаками было о чем.
Вызывала, например, обеспокоенность подготовка некоторых частей к действиям в условиях ночи, и мы рекомендовали внести в это дело больше комсомольского задора. Медленно шла расстановка офицеров и сержантов в звене рота — батарея. Кое-где в подразделениях еще не были оформлены партийные группы и комсомольские организации — это надо было безотлагательно поправить.
И в заключение своей беседы командующий и я еще раз напомнили комсомольским работникам о сжатых сроках подготовки к наступлению, сообщили новые данные о противнике и театре военных действий.
Участники семинара заверили Военный совет, что комсомольские организации усилят свою помощь командованию в решении боевых задач.
Семинар был полезен и для нас с командующим, и для политотдела армии. Из конкретных и откровенных выступлений комсомольских работников мы полнее узнали о недоработках, о том, что и где надо решать в первую очередь, кому оказать помощь, а с кого и жестче потребовать.
Любопытно, что этот семинар тоже надолго запомнился не только мне. Все годы после войны я поддерживаю добрые дружеские отношения с бывшими комсомольскими работниками нашей армии, в том числе и с теми, кто был в [59] дальневосточном походе. Так вот Г. С. Власов, М. И. Дружинин, М. И. Седых, когда мы при встречах говорили о прошлом, не забывали упомянуть и тот их «монгольский» семинар. Кто-то из них объяснил это тем, что, мол, в те дни мы чувствовали себя так, будто подводили последнюю черту под второй мировой войной, и все, что делалось, казалось значительным, глубоко западало в сердце. Так оно, наверное, и было.
Только «значительное» в те дни имело часто вполне прозаический вид. Например, трудности с организацией питания личного состава. При огромных расстояниях подвоз от баз любых больших грузов (а для обеспечения армии их требовалось много тысяч тонн — от боеприпасов до воды и дров) действительно сложная проблема. И все-таки, если говорить о продовольствии, тыловые органы фронта и армии доставляли войскам многое из того, что полагалось по нормам. Но имевшиеся продукты не устраивали нас ни по калорийности, ни по витаминозности. Особенно беспокоило последнее. Занятия по боевой подготовке велись с большим физическим напряжением: все уже успели издали насмотреться на Большой Хинган, никого не надо было настраивать на то, что к учебе следовало относиться с полной добросовестностью; отдача, как говорится, была полная. В этих условиях требовалось значительно улучшить питание, прежде всего повысить его качество.
В солдатском пайке, например, почти отсутствовали овощи, из-за чего возникала опасность распространения цинги. Да и в других свежих продуктах мы испытывали немалую потребность.
Монгольские товарищи, надо сказать им спасибо, сколько могли, доставляли нам мясо. Но возможности их были ограниченны, и нам требовалось самим изыскивать способы усиления солдатского рациона белками и витаминами.
В 19-й гвардейской стрелковой дивизии по инициативе командира генерал-майора П. Н. Бибикова практиковали охоту на степных дроф и диких коз. Однако дроф было мало, а козы хотя и выходили большими стадами из западных отрогов Хингана к реке Керулен, чтобы утолить жажду, но довольно редко. Так что рассчитывать на такой источник постоянной добычи для армии не приходилось.
А вот рыбная ловля в озере Буйр-Нур оказалась куда более доступной и эффективной. Озеро, расположенное к северу от Тамсаг-Булака, у границы с Маньчжурией, имеет площадь 610 квадратных километров — есть где разгуляться рыбакам! Да и запасы рыбы в нем огромные, особенно[60] такой питательной, как сазан. Первыми начали массовый лов рыбы в озере воины 262-й стрелковой дивизии, в чем была большая заслуга лично ее командира генерал-майора З. Н. Усачева и начальника политотдела полковника П. Н. Кулаженко. А потом их ценный почин подхватили в других соединениях. Правда, не хватало сетей, поэтому имеющиеся орудия лова использовались круглые сутки. Были найдены самые пригодные места на озере, разработан график их облова.
В это же время наши продовольственники узнали, что в степи восточнее Тамсаг-Булака растет много дикого лука и чеснока, а они, как известно, прекрасное средство против цинги. По предложению начальника медотдела армии полковника Н. П. Волкова Военный совет разрешил создать в частях и соединениях специальные команды для заготовки лука и чеснока, и в скором времени все наши солдатские и офицерские столовые имели в меню эту зелень в нужном количестве.
Лов рыбы, сбор лука и чеснока были настолько важны для улучшения питания бойцов, что Военный совет обязал командиров и политорганы соединений, а также начальника тыла армии генерала М. К. Пашковского держать эту работу под строгим контролем.
В конце июля у нас в армии побывал член Военного совета Главного командования советских войск на Дальнем Востоке генерал И. В. Шикин. Иосиф Васильевич внимательно интересовался организацией воспитательной работы среди пополнения и бытом личного состава, особенно питанием. Он посетил многие солдатские кухни, офицерские столовые и одобрил наши меры по решению этой сложной проблемы.
И действительно, благодаря им, несмотря на огромное напряжение в боевой учебе и постоянную жару, в короткий срок удалось поднять уровень физического состояния личного состава после тяжелого марша. Особенно важно, что была создана прочная преграда цинге: в войсках армии не было зарегистрировано ни одного заболевания ею.
В частях завершились расстановка и подготовка командиров всех рангов, другие организационные мероприятия. Политорганы заботились о том, чтобы в каждом отделении и расчете находился хотя бы один опытный воин — коммунист или беспартийный, способный вести за собой молодых воинов.
Во всех батальонах и дивизионах были созданы первичные партийные организации, а это потребовало больших [61] усилий. Дело в том, что численность коммунистов в войсках сократилась еще в ходе тяжелых боев в Восточной Пруссии. За время передислокации, когда воины поняли, куда они едут, их доверие к Коммунистической партии и готовность выполнить поставленную новую задачу, как всегда, проявились в желании вступить в ряды коммунистов. Только в одном из эшелонов за 17–25 мая 1945 года было подано 132 заявления с просьбой о приеме в партию.
Но среди молодого пополнения коммунистов было очень мало, поэтому в целом партийная прослойка в армии оставалась незначительной. К началу августа удалось создать лишь в 192 ротах и батареях партийные организации, в 193 — партийные группы; 236 рот не имели даже партгрупп (для сравнения укажу, что в 1-й Краснознаменной армии 1-го Дальневосточного фронта в это время партийные организации были во всех ротах и батареях).
«Личная ответственность каждого коммуниста за воспитание воинов» — с такой повесткой дня прошли в начало августа собрания во всех партийных организациях.
Я побывал на нескольких собраниях, и на меня сильное впечатление произвели выступления коммунистов — деловым настроем, патриотическими чувствами, готовностью к последней схватке с врагами Родины.
Во 2-м батальоне 945-го стрелкового полка 262-й дивизии коммунисты после короткого доклада командира единодушно разделили его уверенность в том, что личный состав к наступлению готов. Лейтенант Аксеновский заявил: «Бойцы моего взвода свою боевую задачу выполнят. Скажу так: какие бы трудности ни стояли перед нами, мы готовы к их преодолению». Так же проходили собрания и в других парторганизациях.
Итоги организационно-партийной и идеологической работы в войсках в период подготовки к наступлению были подведены на собрании армейского партийного актива. Для Военного совета выступления партийных активистов стали источником разносторонней и объективной информации о положении дел в частях и соединениях.
Повторю, что и командарм, и я с той или иной конкретной целью постоянно сами бывали в войсках.
Генерал И. И. Людников, к примеру, несколько дней работал в 61-й танковой дивизии. Она по плану армейской наступательной операции составляла основу наших передовых сил, а боевого опыта не имела. Вот командарм с группой офицеров штаба и политотдела и проследили детально, как танкисты готовились к броску через Хинган. [62]
В последних числах июля мне довелось побывать в нескольких соединениях.
17-я гвардейская дивизия в составе нашей армии находилась с июля 1943 года, и я ее хорошо знал и ценил. Но оттуда поначалу поступало много жалоб на неопытность пополнения, и надо было проверить, что удалось сделать для моральной и боевой подготовки молодежи.
В соединении я встретился с продуманной расстановкой фронтовиков в подразделениях и широкой пропагандой боевого опыта, с последовательной работой по воспитанию ненависти к японским милитаристам. Молодые солдаты показывали хорошую выучку, старательно готовились к схватке с врагом. Не было никаких сомнений в готовности пополнения дивизии к выполнению боевой задачи.
Менее знакомой мне была 338-я стрелковая дивизия, вошедшая в состав армии лишь в конце боевых действий в Восточной Пруссии. Я мало знал полки соединения и их командование, да и генерал-майор Л. Н. Лозанович был назначен на должность комдива уже здесь, в Монголии, а до него временно исполнял его обязанности начальник штаба полковник А. М. Митин.
В этой дивизии я поработал с группой офицеров штаба и политотдела армии. К нашему удовлетворению, генерал Лозанович успел проявить себя грамотным, опытным боевым командиром, умело руководившим подготовкой дивизии к наступлению. Ему активно помогали и полковник А. М. Митин, и начальник политотдела подполковник А. И. Сергеев. Кстати, тогда мы прежде всего отметили хорошую, согласованную работу штаба и политотдела дивизии.
Подавляющее большинство командиров и политработников участвовали в боях в Восточной Пруссии, поэтому в частях и подразделениях была широко поставлена работа по ознакомлению молодых воинов с боевыми традициями и боевым опытом. Политотдел завершил оформление партийных и комсомольских организаций, провел 3–4-дневные семинары парторгов и комсоргов.
Мы пришли к общему убеждению, что воины 338-й дивизии свою боевую задачу выполнят.
Итак, у Военного совета были все основания считать, что подготовка войск армии по главным направлениям шла, успешно. Но и нерешенных проблем оставалось еще немало, нельзя было снижать напряжение на всех участках нашей работы.
1 августа мы доложили Военному совету Забайкальского [63] фронта о готовности войск армии к выполнению боевой задачи.
С этого дня вся жизнь армии пошла еще более ускоренным темпом.
В ночь на 2 августа фронт разрешил выводить войска в исходное положение для наступления. Новый труднейший 120-километровый марш в юго-восточную оконечность тамсаг-булакского выступа мы совершили в течение трех ночей.
Здесь командиры соединений и частей провели рекогносцировку местности и с учетом этого уточнили боевые задачи, вопросы взаимодействия, все службы усиленно занимались материальным обеспечением войск. О плане операции были информированы все воины.
7 августа в частях и подразделениях были проведены митинги личного состава. С волнением я слушал тогда выступления воинов, звучавшие как клятва на верность Родине, потом читал записи этих горячих солдатских слов в политических донесениях, сохраненных архивами. Вот несколько выдержек из выступлений на солдатских митингах.
Комсомолец рядовой Барашков из 275-го гвардейского стрелкового полка:
«Нам предстоит выполнить важную боевую задачу — разгромить японские войска в Маньчжурии, предотвратить нападение милитаристов Японии на наш Дальний Восток, освободить братский китайский народ в Маньчжурии от японского порабощения. Я рад, что попал в такой дружный, сплоченный коллектив, в котором мы многому научились. Как молодой воин, еще не участвовавший в боях, приложу все усилия, чтобы быть таким же сильным и смелым, как бывалые воины».
Рядовой Иванов из 54-го гвардейского стрелкового полка:
«Нам выпала большая честь — нанести японским захватчикам решительное поражение, чтобы обезопасить нашу границу от коварного врага и помочь народам Китая освободиться от оккупантов. Так выполним же с честью нашу боевую задачу. Будем громить японские войска так же, как мы громили немецких захватчиков».
Рядовой Рыбкин из 1136-го стрелкового полка:
«Мы гордимся тем, что именно нам выпало разгромить японских самураев и помочь китайскому народу освободиться от колониального ига».
Ефрейтор Насибумен из 61-й танковой дивизии:
«Теперь кончились разговоры о том, насколько высоки наши выучка и готовность. Мы покажем на деле, чему мы [64] научились здесь, в Монголии, за 5–6 лет. Если нам не довелось показать нашу солдатскую верность в борьбе против фашистов на западе, то покажем ее здесь, на востоке».
Особенно сильно прозвучали такие призывы в выступлениях участников войны на западе орденоносцев сержантов Савченко и Сименкова.
«Задачи воинам ясны, — заверяли тот и другой. — Мы готовы их выполнить. Агрессор будет разгромлен. С этой верой мы и пойдем в бой...»
Наступило 8 августа.
Радио передало заявление Народного комиссара иностранных дел СССР о том, что с 9 августа Советский Союз будет считать себя в состоянии войны с Японией. В заявлении убедительно аргументировался этот шаг по отношению к милитаристской Японии, отвергшей требование о безоговорочной капитуляции.
На всем советском Дальнем Востоке было введено военное положение, фронты и армии получили приказ о начале боевых действий.
В эти часы последнего для нас мирного дня собрался Военный совет армии. На его заседание, проходившее на открытом воздухе, под еще ярким солнцем и без мер маскировки, были приглашены многие генералы и офицеры. Мы утвердили текст обращения Военного совета к личному составу войск.
Интересно было всматриваться в лица боевых товарищей: оказывается, все мы заметно изменились за время пребывания на монгольской земле — загорели, обветрились, вообще перестали быть похожими на тех, какими явились сюда два месяца назад. Каждый с удовлетворением мог оглянуться на эти месяцы: мы научились работать в труднейших природных условиях, в зной, подготовили войска к наступлению, добились того, что многочисленная наша молодежь закалилась, возмужала, прочно влилась в боевой строй, что наша могучая боевая техника готова к походу.
Сразу же после заседания генерал И. И. Людников доложил командующему фронтом о том, что войска 39-й армии в соответствии с боевым приказом заняли исходное положение для наступления, находятся в полной готовности к выполнению боевой задачи, и получил разрешение выехать с командного на наблюдательный пункт армии.
Отныне наш путь, путь всех воинов 39-й армии, лежал в Маньчжурию. В гостеприимный Тамсаг-Булак, в братскую Монгольскую Народную Республику мы больше уже не возвратились. [65]
