| [ 4 ] Государство и Общество |
|---|
ГОСУДАРСТВО
Политическая система шанского и особенно чжоуского Китая очень близка к европейскому феодализму: в центре – ван, не столько военный вождь, сколько священный глава, Сын Неба, земное божество; вокруг него – удельные князья, опирающиеся на феодалов более низкого ранга (причем действовало правило рыцарской Европы: «вассал моего вассала – не мой вассал»). Конфуцианская историческая традиция окружает вана массой вельмож, но, судя по описанию их функций, это были скорее жрецы, чем чиновники. В эпоху Лего ван оставался чисто духовным лидером (вроде римского папы) с небольшим доменом; князья же стали полностью независимыми и лишь время от времени, главным образом из-за военной угрозы, объединялись под главенством сильной личности – «гегемона» (ба), формально утверждаемого ваном, а фактически захватывавшего и удерживавшего власть с помощью силы. Система бюрократического управления зародилось в VII в. до н.э. в отдельных, самых развитых царствах и лишь в эпоху Цинь, распространилась на все страну.
В императорское время порядок был основан на уподоблении государства и семьи. Выделялись три главных вида общественных связей – между государем и подданным, отцом и сыном, старшим братом и младшим. Все остальные связи (между мужем и женой, учителем и учеником и т.п.) сводились к одному из трех основных, а те, в свою очередь, — друг к другу как разные проявления одного и того же принципа «сыновней почтительности» (сяо), при которой низший обязан выполнять по отношению к высшему свой «долг» (и), а тот отвечать на это своим «человеколюбием» (жэнь). Как и в западной клиентеле, неисполнение любой из сторон своих обязанностей расторгало «общественный договор». На уровне государства это было теоретически обосновано крупнейшим из конфуцианцев – Мэн-цзы в учении о «Небесном мандате».
Согласно ему, правитель имеет право царствовать лишь потому, что Небо дало ему мандат на власть (тянь мин) как обладателю совершенной «добродетели» (под этим чисто рационалистическим термином скрывается магическая сила – благодать, мана, харизма и др., известная у многих народов; китайцы называли ее «дэ»). Этот мандат передается далее в роду основателя династии, если его преемники хотя бы умеренно соответствуют своему высокому сану, но может быть и утрачен, если правитель оказывается недостойным правления. При этом начинаются природные знамения и социальные катастрофы, свидетельствующие о том, что царь больше не обладает «добродетелью» – дэ и потому Небо отняло мандат у старой династии, передав его более достойному кандидату. В таких случаях подданные имеют право на восстание, а если надо – то и на убийство царя, фактически переставшего быть царем. Такой переворот назывался «гэ мин» – «смена мандата» (в современном китайском языке – «революция»). Учение Мэн-цзы придавало политической системе гибкость, позволяя перекладывать вину за плохое управление с Неба или всей системы на отдельных дурных правителей.
Отношения с внешним миром строились по унаследованной еще от Шан-Инь схеме: центр – предцентр – периферия. В этой схеме Сын Неба считался единственным законным монархом в мире, благая сила дэ которого служит связующим звеном между Небом, миром людей и миром духов земли. Теперь центром, «Срединным государством» считался Китай, а предцентром – его «вассалы», то есть страны, поддерживающие с Китаем постоянные дипломатические и торговые отношения (по конфуцианским понятиям – «приносящие дань», о чем сами «данники» могли даже не догадываться). Все остальные народы считались варварами – «покорными» (дружественными) или «мятежными» (враждебными). Отказ от этой системы разрушил бы саму основу конфуцианских представлений о законной власти и подорвал бы порядок внутри страны, поэтому правительство держалось за нее в любых обстоятельствах, нередко вопреки здравому смыслу и окружающей действительности. Так, если Китай сам вынужден был платить дань кочевникам, то это называлось не данью, а «субсидией»; внешнеполитические уступки считались «милостью» императора к варварам; политическая зависимость оформлялась, например, в виде признания киданьского хана «дядей» китайского императора; в крайнем случае считалось, что Небо передало мандат завоевателям, и т.п. Разрушить эту систему удалось только британским пушкам: одна из статей Нанкинского мира 1842 г. запретила китайскому двору называть английские товары «данью», а англичан – «варварами» (в ответ появилось выражение «заморские черти»).
Несмотря на громадные людские ресурсы, в военном отношении Китай всегда был довольно слаб. Монархи-завоеватели, вроде ханьского У-ди (140 – 86 до н.э.), танского Тай-цзуна (626 –649), минского Чэн-цзу (1403 – 1424), были здесь исключением, а поражения во внешних войнах – скоре правилом. Отчасти это объясняется бюрократической системой руководства войсками, быстро приводившей их к развалу из-за некомпетентности и коррупции. Но главное – война вообще никогда не имела в этой цивилизации такого престижа, как, скажем, в рыцарской Европе. Мы уже говорили, что штатские чиновники презирали военных. Когда в XII веке перед южно-сунским двором встал выбор: признать власть захватчиков-чжурчжэней над севером страны (и тем опозорить себя в глазах современников и потомков) или продолжать успешно начатые боевые операции (и тем открыть путь к усилению военных внутри страны) – двор после некоторых колебаний выбрал первое, не остановившись даже перед убийством своего лучшего полководца – легендарного Юэ Фэя. Перед глазами Сунов был печальный пример династии Тан, которую генералы в середине VIII в. спасли от опаснейшего мятежа – а затем, превратившись в местных царьков, довели страну до развала и кровавой междоусобицы «Пяти Династий и Десяти Царств».
И хотя китайцы считали только свою цивилизацию действительно высокой, они почти не пытались навязывать ее силой. Не военное покорение, а китаизация через культурное влияние, постепенное втягивание соседей в орбиту цивилизации Срединного Государства – вот на что обычно делали ставку конфуцианские политики. И в этом они преуспели: даже завоеватели, покорявшие страну, быстро растворялись в ее населении, оставляя китайцам плоды своих завоеваний. Так оправдывалась максима крупнейшего китайского военного теоретика – Сунь-цзы: «Сто раз сразиться и сто раз победить – не лучшее из лучшего. Лучшее из лучшего – победить противника без боя».
ОБЩЕСТВО
Социальная структура древнейшего Китая поразительно напоминает европейский феодализм. В эпоху Шан-Инь это была иерархия общин: в центре – община «великого города Шан» во главе с ваном (царем-жрецом, позже – просто царем) – Сыном Неба; вокруг нее – общины колонистов, выведенных из города Шан; наконец, на периферии – покоренные варварские племена, платящие регулярную дань. Такова была структура Поднебесной – китайского мира, и ее жители долго верили, что все остальные народы – это демоны и варвары, живущие в тех частях квадратной Земли, которых не покрывает круглое Небо, а дары, привозимые их посольствами в Китай, — «нерегулярная дань», знак признания духовного авторитета Сына Неба.
При династии Чжоу сложилась следующая иерархия: ван – удельные князья – главы кланов и родоплеменных групп (цины и дафу) – главы больших семей (ши) – простолюдины. Все эти статусы были теоретически наследственными, но лишь по старшей линии: все сыновья члена 2-го сословия, кроме наследника, включались в 3-е и т.п.
Эта система сохранилась и в эпоху раздробленности, но центр ее все время смещался книзу: как тогда говорили, «низы одолевают верхи». С VIII в. до н.э. пришла в упадок власть вана, перешедшая в руки князей, но уже через одно-два поколения их роль перехватили крупные вассалы – цины, а затем и дафу – невладетельные аристократы, родовая знать, получавшая за службу «кормления» (условные земельные держания) и составлявшая главную силу армии – колесничное войско (хотя пехотинцев было в несколько десятков раз больше, чем колесничих, их роль долгое время сводилась к обслуживанию и поддержке колесниц). Это было древнекитайское рыцарство, с рыцарскими же понятиями о вассалитете и чести.
Что касается ши – в основном обедневших потомков дафу, — то они превратились в служилое сословие без наследственных привилегий, и тогдашние летописцы даже не различают их по именам. Наконец, основу этой пирамиды составляли крестьяне-общинники, эксплуатируемые через системы «колодезных полей» (названа она так просто потому, что ее схема напоминает иероглиф «цзин» – колодец): часть земли (в позднейших идеализированных описаниях – одна девятая) обрабатывалась сообща, и доход с нее вначале шел на нужды общины и жертвоприношения, а позже – на нужды вана или феодального владетеля, остальная же земля делилась на семейные наделы. По сути, это — барщинная система.
В VI – V вв. до н.э. начались важные перемены. Древняя община распалась, а с ней умерла и система «колодезных полей». Постепенно одно княжество за другим проводило аграрную реформу: земля была признана собственностью крестьянских семей («дворов»), хотя и ограниченной верховными правами общины и государства: труд на колодезном поле был заменен налогом с земли; население было объединено в новые псевдообщины (пятидворки, десятидворки и т.д.), искусственно созданные с фискально-полицейскими целями и связанные круговой порукой (эта система просуществовала до самой Синьхайской революции, периодически обновляясь). Аристократия дафу понесла большие потери в междоусобицах, а в IV в. до н.э. был изобретен арбалет, который свел на нет значение боевых колесниц. Наконец, быстрое развитие ремесла и торговли, начавшаяся хозяйственная специализация областей остро поставили вопрос об объединении страны.
Носители объединительной тенденции выступили ши – служилые. Мерилом благородства и пригодности к управлению они сделали не наследственные права, которых сами лишились, а личные достоинства – умственные и моральные. В эпоху Сражающихся Царств типичный ши – это высокообразованный специалист, «странствующий администратор», предлагающий свои услуги любому правителю, способному оценить его таланты. «Человек-волна» (перекати-поле), «гость» – так называли этих людей, но ни один «хозяин» не мог позволить себе выставить таких гостей за дверь, ибо от их численности и талантов зависело его собственное могущество. Эти отношения «гостей» – ши и их «хозяев» очень напоминают отношения клиента и патрона в древней Европе. Ши составляли духовную элиту страны, а их идейные вожди имели влияние подчас большее, чем коронованные властители. Время Сражающихся Царств – это не только золотой век сословия ши, но и золотой век китайской философии, эпоха «ста школ».
На своем уровне ши сломали границы между царствами. Сложилась парадоксальная ситуация: правящая прослойка всей Поднебесной была, по сути, уже единой, но над нею, словно одинокие острова над бурным морем, возвышались троны немногих уцелевших князей. Долго так продолжаться не могло: логика событий требовала единого центра, и ши всеми силами способствовали его появлению. Их мощный прилив возносил одних монархов и топил других. Оправдывалась старая китайская поговорка: «Народ – это вода, правитель – лодка: вода поддерживает лодку, вода же и топит ее».
В 221 г. до н.э. страна была объединена. Однако первый опыт единства оказался неудачен: победила фракция ши, идеологией которой был легизм – «школа закона», крайне бюрократическое учение, во многом напоминающее тоталитарные идеологии XX века. Правительство первого императора – Цинь Ши-хуанди (221-209) стремилось огосударствить гражданское общество, подчинить его всепроникающему влиянию чудовищной государственной машины. Любой из министров этого режима двумя руками подписался бы под определением, которое дал тоталитаризму автор этого понятия – Б.Муссолини: «Все в государстве, ничего помимо государства, ничего против государства!»[1].
Все, что не вписывалось полностью в систему прямого управления сверху: община (там, где она сохранилась), наследственные привилегии аристократов, старые этноплеменные общности, философские школы — безжалостно разрушалось с помощью прямого административного насилия под лозунгом основателя легизма – Шан Яна: «Когда народ слаб – государство сильно, когда народ силен – государство слабо»[2]. В конце концов режим Цинь выродился в систему невиданного террора одуревшего от власти деспота и после его смерти был в 209-207 сметен всеобщим восстанием.
Следующей династии – Ханьской удалось стабилизировать положение. Её идеологией стало конфуцианство, основывающее общественный порядок не на насилии, а на патриархальной традиции. Во II в. до н.э. сложилась общественная структура императорского Китая, в дальнейшем испытывавшая в основном лишь циклические изменения.
Общественную верхушку императорского Китая составляли ши, называвшиеся теперь шэньши («служилые с поясом» – отличительным знаком чиновника) и, по выражению Л.С.Васильева, игравшие в старом Китае роль дворянства, чиновничества и интеллигенции, вместе взятых. Наследственная аристократия, правда, сохранилась – в лице членов царствующего дома, получающих от императора уделы (при династии Мин к ним присоединились некоторые особо выдающиеся сановники, получившие титул за службу, как титул графа в старой России, и их потомки). Но фактически такие князья находились под жесточайшим контролем правительства, а их внешне блестящее положение отнюдь не соответствовало реальному влиянию. Обычно знатность понималась просто как синоним карьерного успеха, достижимого личными усилиями; культа благородного происхождения не было, и выходец из самых низов общества, достигший высшей власти и тем возвысивший свой род (как основатель династии Мин – Чжу Юаньчжан), стоял в общественном мнении выше, чем 20-й представитель графского рода, не проявивший себя ничем. В связи с этим утратила значение клиентела, сменившись бюрократической карьерной лестницей: единственным патроном, которому стоило служить, был император[3]. Землевладельческая знать не была отделена от чиновной, так как происходила либо из выслужившихся администраторов, либо, напротив, лица, разбогатевшие иным путем, как уже говорилось выше, втягивались в аппарат.
Сословное устройство общества было окончательно закреплено китайским правом в эпоху Тан, к кодексам которой восходит законодательство всех последующих династий. Высшим сословием считались гуань – чиновники на действительной службе, в ранге не ниже правителя уезда; позже европейцы назвали их мандаринами (от португ. mandar – править). Гуань был не просто «идеал человеков», но канал, через который на вверенных ему людей изливалась магическая сила императора. Поэтому, с одной стороны, он считался «отцом и матерью народа» (вместе!), соединял в своих руках административно-исполнительную и судебную власть, распространявшуюся не только на людей, но даже на местных духов. Простолюдины относились к этой власти полумистически (так, один из рецептов от суставных и мышечных болей сводился к тому, что к больному месту следовало приложить оттиск казенной печати, вырезанный из какого-либо документа). С другой стороны, чиновник нес повышенную ответственность за все, что происходило в его округе, по принципу «каков поп, таков и приход». Так, если где-либо случалось отцеубийство, то полагалось не только уничтожить всю семью, в которой такое стало возможным, и сослать соседей, которые должны были следить за этой семьей, но не уследили, но и снять с должности начальников уезда и области, плохо воспитывавших свой народ. Чиновник вечно находился под надзором нескольких контрольных инстанций, не имел права занимать казенную должность в своих родных краях (как ради авторитета «посланца сверху», так и для предотвращения кумовства), иметь земельную собственность или частный интерес на управляемой им территории, принимать какие-либо подарки. Начиная с эпохи Сун, каждые три года чиновник подлежал переводу на службу в другое место (целью этого была борьба с «врастанием» чиновников в местную почву, служившая на Востоке основой сепаратизма); поэтому практически всю жизнь до отставки он был обречен жить во временном казенном помещении – ямыне, где задние комнаты были квартирой, а передние – конторой, и не иметь постоянных дружеских привязанностей, ибо и его самого, и его друзей всегда ждал скорый отъезд неизвестно куда. Отсюда особый колорит изображения дружбы в китайской классической поэзии – как чувства горячего, но всегда овеянного печалью и ощущением мимолетности. Косвенным результатом частной смены администраторов было то, что практически все большее влияние на текущие дела оказывали не чиновники-гуань, а их непривилегированные, зато бессменные помощники – «канцеляристы» (ли). Как и все жители империи, чиновники и канцеляристы каждого учреждения были связаны круговой порукой. Чиновных мест было сравнительно немного – почти постоянно около 100 тыс. на всю гигантскую страну.
Принадлежность к мандаринам не была наследственным правом: для нее требовалось проявить обширные знания в конфуцианской философии и классической литературе. Система отбора кандидатов в чиновники прошла несколько этапов, прежде чем окончательно оформилась в начале VIII в. в виде экзаменационной системы. Сводилась она к письменным экзаменам – сочинениям на темы из канонических книг. Победители на экзамене первой ступни получали ученую степень «сюцай» (молодой талант), что само по себе было весьма почетно. Экзамен второй ступени давал степень «цзюйжэнь» (титан), а третьей – цзиньши (продвинувшийся муж): только эта степень давала путь к должности, тем более высокой, чем более высокой оценки добился лауреат. Доступ к высшим столичным постам давали экзамены, проводившиеся в императорском дворце, когда сочинения проверял сам Сын Неба. Эти экзамены просуществовали в Китае до 1905 г., в Корее – до 1910 г. и во Вьетнаме – до 1918 г. Характерно, что еще Сунь Ятсен, составляя проект конституции будущей Китайской Республики, проводил разделение властей не только на законодательную, исполнительную и судебную, но еще на контрольно-ревизионную и ЭКЗАМЕНАЦИОННУЮ. Это пример того, насколько серьезно относились китайцы к своей системе отбора кадров, хотя с XV века она явно закоснела.
Помимо всего прочего, чиновники делились на гражданских и военных. При этом в Китае, где правитель был в первую очередь не военным вождем, а первосвященником Неба, гражданские чиновники, в отличие от Европы, считались выше военных: они занимали более почетные места на официальных церемониях, получали большее жалованье или земельный надел, а об офицерах отзывались с насмешкой за их грубость и необразованность. Впрочем, военные пользовались большей независимостью: так, согласно китайской военной доктрине, генерал, получивший повеление о походе, мог более не подчиняться никаким приказам из центра (и даже от самого монарха) до самого окончания кампании – а там либо «победителей не судят», либо отвечать за все разом.
Большая часть населения входила в категорию «простолюдинов» (байсин, дословно «сто фамилий»), разделенную на 4 сословия. Первым были ши – в данном случае чиновники без штатной должности (отставные, учащиеся и пр.) и члены их семей. Вторым считалось главное податное сословие – крестьянство, объединенное в фискально-полицейские общины и связанное круговой порукой. Ниже крестьян стояли ремесленники, как лица «побочных занятий», которых государство всячески стремилось привязать к себе – с помощью все той же «общинной» организации, системы государственных повинностей и монополий. Последнее, 4-е место отводилось купцам, в которых шэньши видели что-то вроде «спекулянтов в законе» и всегда старались подавить: главную угрозу для старого порядка они видели именно в росте частного богатства.
Чиновники и байсин вместе составляли «добрый люд» (лян минь) – свободное население. Однако существовал и «подлый люд» (цзянь минь) – рабы и полусвободные. В эпоху Тан они составляли до 40% населения, причем различалось несколько категорий полусвободных, к которым юридически относились и лица наемного труда. (Отметим важное отличие Индии и Китая от Запада: наемный труд, лежащий в основе капиталистического уклада, существовал здесь всегда, но он был уделом не БОЛЬШИНСТВА трудящегося населения, СВОБОДНО продающего свою рабочую силу, а лишь особой неполноправной прослойки или касты: в Индии – кармакары, в Китае – суйшэнь). В дальнейшие эпохи большинство категорий полусвободных исчезло или сменилось новыми. Зато рабство, переживая периоды подъема и спада, просуществовало вплоть до 1912 года. Оно рассматривалось как небесная кара за преступления самого человека или кого-либо из его предков. По закону раб не считался человеком («потому что среди низких созданий нет ничего ниже них» – из сунского юридического трактата), в документах он приравнивался к движимому имуществу или упоминался вместе с домашним скотом; он не мог иметь собственности, а только пекулий, не имел фамилии, а только кличку и подлежал смертной казни, если наносил удар кому-либо из семьи хозяина или если от него беременела свободная женщина. Впрочем, вряд ли такое случалось часто: хозяин обычно не заинтересован портить свою же собственность, стоящую денег, поэтому для покорного раба его положение имело и выгодную сторону – отсутствие ответственности за свои поступки. В общем, по своему положению китайские рабы напоминали римских (в отличие от патриархального рабства в других странах Востока), но такого места в экономике или, скажем, в психологии общества, как в Риме, рабство в Китае не занимало никогда – ни в древности, ни в средневековье.
Еще легисты ввели принцип всеобщего равенства перед законом, а точнее, перед лицом монарха, орудием которого служил закон. Этот принцип никогда не отменялся в теории, но и не соблюдался на практике. Так, при назначении наказания за преступление учитывалось, совершил ли его высший против низшего (по сословию, по семейным связям и др.) или наоборот: в первом случае наказание могло быть снижено на 1, 2, 3 ступени, во втором – так же увеличено (всех ступеней наказания было 18). Это ясно и без примеров.
Кроме того, для чиновников и членов их семей существовала привилегия «тени», отбрасываемой Небом через посредство императора. В этой «тени» можно было укрыться от наказания за любые преступления, кроме «10 смертных грехов» – тягчайших преступлений против государства и официальной морали. «Тень» была 4 степеней: «право суждения» (т.е. переноса своего дела на личное усмотрение императора), право апелляции к императору, право снижения наказания на 1 ступень, право замены наказания штрафом[4]. Последним видом «тени» пользовались чиновники даже самого низшего – девятого ранга и близкие родственники более высокопоставленных мандаринов; что же касается лиц, имевших «право суждения», то их круг был определен нарочито туманно.
Китайское право стояло на страже интересов не личности, а только социального порядка, и задачей наказания за преступление было восстановление этого порядка, нарушенного преступником. Поэтому закон охранял большую патриархальную семью – цзун или цзу. Так, взрослые и даже женатые сыновья не имели права отделиться от семьи и завести собственное хозяйство при жизни отца или до истечения 27-месячного траура по нем, а отец не имел права отписать часть наследства посторонним лицам или нарушить в завещании права кого-либо из родных сыновей. По этой же причине искусственно создавались и поддерживались уже упомянутые соседские псевдообщины, все члены которых были связаны круговой порукой и обязанностью взаимной слежки и доносительства: в случае серьезного преступления наказывался не только сам виновник, но и его родные и члены пятидворки, причем степень наказания для них снижалась на 1 – 2 и более ступеней в зависимости от их «близости к эпицентру»; если же крестьянин бежал из деревни, то причитающиеся с него налоги и повинности перекладывались на плечи других членов пятидворки. Закон решительно боролся с кровной местью: только император считался вправе распоряжаться жизнью своих подданных, поэтому все смертные приговоры подлежали его утверждению (этот принцип могли нарушать лишь полевые командиры действующей армии).
Такова была в общих чертах социальная система императорского Китая. Впрочем, поддерживать ее в идеальном виде удавалось редко. Ее правящая верхушка была неподконтрольна, и в худшем случае на долю мыслящих ши оставалось лишь такое «оружие», как словесное обличение или демонстративная отставка, влекшая за собой расправу. Эпохи усиления централизованного бюрократического аппарата – Ханьская, Танская, Минская – всегда кончались затяжной борьбой между кликами временщиков: с одной стороны, «внешними кланами», т.е. родственниками монарха по женской линии, стремившимися обогатиться за время своего недолгого величия (ср. с Россией XVII в.: Милославские, Нарышкины., Матвеевы, Лопухины), с другой – гаремными евнухами. Те и другие возвышались скачком, в обход законных путей, но кадровое чиновничество не могло этому помешать. Спасая свое положение, оно сплачивалось в неформальные, тоже незаконные, ассоциации: кланы (со своей клиентелой), землячества, интеллектуальные «партии» и т.п. Раздираемый борьбой всех этих сил, аппарат постепенно распадался, переставал быть дееспособным, и власть переходила в руки грубой военной силы. В конце концов ославленная страна становилась жертвой внешнего вторжения, но вскоре господство «варваров» вызывало мощный патриотический подъем под знаменем конфуцианства – чтобы начать все сначала.
Таким образом, реальность китайской политической жизни не соответствовала конфуцианскому идеалу, и тем не менее эта система оказалась необычайно прочной. Пережив все потрясения, она сумела оправиться даже от последствий вторжения европейской цивилизации и возродилась в середине XX в. в виде китайского варианта социализма, деятели которого в вопросах отвлеченной ТЕОРИИ ссылаются на великих Ма-кэ-сы и Энь-гэ-ли-сы (Маркса и Энгельса), но при решении ПРАКТИЧЕСКИХ проблем обычно ищут прецедента у прежних императоров. Мао Цзэдун особенно любил брать пример с Цинь Шихуана и Чжу Юаньчжана; нынешнее положение в КНР напоминает практику не этих деспотичных монархов, а их более умеренных преемников.
-------------------------
[1] Речь от 28.10.1925. Сравните это с фразой из «Свода уголовных законов династии Сун»: «у освещаемых Солнцем и Луной не было иных отношений, кроме отношения государя и его подданных» (цит.по: Кычанов Е.И. Основы средневекового китайского права (VII – XIII вв.). М. Наука, 1986. С.86.
[2] Шан Цзюнь Шу (Книга правителя области Шан). Гл.XX «Как ослабить народ». То, что Шан Ян называл «народом», в наши дни называют «гражданским обществом».
[3] Впрочем, клиентские связи, основанные на личной верности, возрождались при любом ослаблении центральной власти – в рамках мелких государственных объединений, группировок отдельных политических вождей или преступных организаций. При этом в Китае с его государственнической идеологией любые образования такого рода считались равно незаконными, что сближало их, придавая даже естественно возникающим неформальным объединениям форму и менталитет преступных сообществ. Это надо учесть особо, потому что то же самое происходит в любом обществе, находящемся под чрезмерной опекой государства – отсюда толки о «криминальной революции» в бывшем СССР. Законность или незаконность любых общественных явлений зависит прежде всего от закона: запретить можно все подряд, но результатом будет не твердый порядок, а лишь упадок нравственности и уважения к закону. Конфуцианские ортодоксы этого не понимали – отсюда их вечное бесплодное моральное негодование.
[4] Закон предусматривал следующие ступени наказания: легкими палками (10, 20, 30, 40, 50 ударов), тяжёлыми палками (60, 70, 80, 90, 100 ударов), каторжные работы (1, 2, 3 года), ссылка (за 1, 2, 3 тыс. ли от родных мест: 1 ли — около половины километра) и смертная казнь (через удушение или обезглавливание). При снижении наказания оба вида смертной казни считались за одну ступень, все три степени ссылки – тоже. Не существовало наказаний в виде тюремного заключения (в тюрьме преступники лишь ждали суда или исполнения приговора) или штрафа (хотя вор и возмещал убыток вдвойне). Таким образом, в эпохи Тан и Сун чиновники были свободны от большинства тяжких и унизительных наказаний. Однако при династиях Мин и Цин императорский произвол свел на нет эти льготы, а наказание палками без всякой меры стало обычным даже для придворных.
