В начале Мин, в правление Чэн-цзу и его непосредственных наследников (между 1405 и 1433 годами) двор организовал несколько морских экспедиций. Этот внезапный и беспрецедентный интерес к навигации и географическим открытиям имел причины, весьма отличные от тех, что вели европейцев в восточные моря в том же XV веке. Китайские экспедиции были крупномасштабными: на специально построенных больших кораблях находилось до 70 тысяч человек. Их возглавлял дворцовый евнух Чжэн Хэ — смелый и отважный путешественник, непоколебимый командир, искусный дипломат и влиятельный придворный — довольно редкое собрание качеств. Чжэн Хэ был и главным вдохновителем этих экспедиций, продолжавшихся, пока он был в силе, и закончившихся лишь с его смертью. Эти дорогостоящие экспедиции не преследовали ни торговых, ни завоевательных целей. Китайцы действительно вмешивались в политические перипетии островных государств Индонезии, Малайского полуострова и Цейлона (Ланки), но их действия были подчинены главной цели — явить миру мощь минской империи и добиться формального признания китайского сюзеренитета в этих регионах. Тем правителям, кто признавал власть минского императора, помогали в борьбе с теми, кто этого не делал. Китайцы никогда не создавали своих собственных постоянных баз и довольствовались портами дружественных государств. Впоследствии, когда география путешествий расширилась, первоначальные цели дополнялись все более растущим интересом к открытиям и редким чужеземным диковинкам, которые флот привозил на родину для услаждения двора. Чжэн Хэ вел свой флот в Персидский залив и Красное море, путешествовал вдоль восточного побережья Африки, откуда привез в подарок императору живого жирафа. Сановники уверяли Чэн-цзу, что это и есть мифический единорог, который появляется на земле лишь в правление совершенномудрого. Император лишь мудро посоветовал им не быть столь наивными. На юге китайский флот доходил до острова Тимор, что рядом с Австралией, однако зафиксированный ими вариант написания дает похожее на оригинал звучание только при произнесении иероглифов на диалекте Фуцзяни (откуда и отправлялись экспедиции). Путешествия Чжэн Хэ были популярными при дворе, но не в среде чиновников. Старому соперничеству между дворцовыми евнухами и бюрократией суждено было разрушить династию. Стоимость экспедиций, а также тот факт, что их возглавляли и контролировали евнухи, а не гражданские лица, вызывал недовольство чиновников, что после смерти Чжэн Хэ и сыграло решающую роль. Когда планировалась следующая экспедиция, чиновники вдруг "потеряли" навигационные карты и другие необходимые документы. Экспедицию отложили, как оказалось — навсегда. Лишь шестьдесят четыре года спустя после последнего путешествия Чжэн Хэ в 1433 году Васко де Гама и его спутники вошли в Индийский океан , чтобы начать эру европейского владычества в восточных морях. Если бы китайцы продолжили столь успешно начатое Чжэн Хэ дело, создали постоянные базы, совершенствовали морскую мощь и основали колониальную державу, возможно, ход истории был бы совершенно иным. Но минский двор утратил к этому интерес, и морское дело в Китае пришло в полный упадок. Португалия спустя полвека подобрала то, что потеряли китайцы, и стала морской державой, хотя ее ресурсы были несравнимы с имевшимися в наличии у Чжэн Хэ. Китаю в последующем суждено будет дорого заплатить за потерю такой возможности. Период китайской истории за три столетия непосредственных контактов с Европой, пожалуй, лучше всего знаком западному читателю, однако история этих взаимоотношений всегда представлялась с точки зрения Запада, поэтому подчеркиваемые обычно факты не всегда на самом деле определяли ход событий. Стало привычным весьма кратко говорить о первом столетии китайско-европейских отношений и уделять внимание лишь тем трудностям, что возникали между иностранными торговцами и китайскими чиновниками в Кантоне в XVIII–начале XIX века, трудностям, которые привели к началу Опиумных войн и созданию концессий и системы экстерриториальности. Но это как раз самое понятное, ибо политика манчжурского правительства была слишком неразумной. Причины всех проблем, а также ответ на вопрос, почему отношение китайских властей было столь враждебным и отстраненным, следует искать в ранних контактах китайцев и иностранцев в XVI и XVII веках. Поведение европейцев в этот период не так легко оправдать, поэтому-то западные историки и проходят мимо него. Историю европейской морской торговли с Китаем можно разделить на три этапа. Первый этап — XVI и XVII века, когда она почти целиком находилась в руках португальцев, потесненных голландцами и англичанами лишь в конце XVII века, полностью падает на минскую эпоху. Второй этап — этап "торговых компаний", когда все ост-индские компании морских держав отчаянно боролись за то, чтобы прибрать к рукам торговлю в Кантоне, продолжился вплоть до начала в 1840 году первой Опиумной войны, открывшей уже новую эпоху концессий и экстерриториальной системы, закончившуюся уже в нашем столетии. В данной главе речь пойдет о первом периоде, ибо именно тогда сформировался взгляд китайцев на европейцев и определился характер взаимоотношений между ними. Изучая историю контактов китайцев с другими народами, нельзя не подивиться тому громадному различию в отношении китайцев к арабам и персам при Тан и Сун и к европейцам при Мин и Цин. В первом случае империя была открыта для иностранцев, которые торговали и жили не только в портовых городах, но и во многих внутренних центрах, особенно в столице. При Мин и Цин им разрешили селиться лишь в Кантоне (Гуанчжоу) и ближайших окрестностях и запрещали путешествовать по империи. Такой контраст должен иметь объяснение, и, как очевидно не только из китайских, но и европейских источников, такое неблагожелательное отношение к европейцам стало следствием их жестокого и варварского поведения. Когда первые португальские мореплаватели появились в Китае, они пользовались той же свободой, что арабы и малайцы. И в том, что позднее их стали ограничивать, виноваты они сами. В целом для европейцев оказалось большой неудачей, что именно португальцы первыми проложили путь в восточные моря. У иберийских народов развился довольно странный взгляд на исследования и торговлю, сформировавшийся в ходе многовековой борьбы с испанскими маврами и корсарами. Воспитанные в атмосфере религиозной ненависти и постоянных войн, португальцы и испанцы привыкли считать все нехристианские народы заведомо враждебными, а каждый плывущий по морю языческий корабль — законной добычей. Они, как это часто бывает, унаследовали пороки тех, против кого столь долго боролись. В религиозном отношении иберийские народы позаимствовали испанскую ненависть ко всем инакомыслящим, и именно благодаря им альтернатива "обращение в веру или смерть" стала частью христианской доктрины, беспощадно насаждаемой на Востоке и в Америке. Португальцы, принеся эти традиции в восточные моря, утверждали их на побережье Индии и Китая. Торговлей они, пожалуй, занимались меньше, чем грабежом и мародерством. Когда противник был слаб или неподготовлен, португальцы нападали на корабли и города, убивали "язычников" и использовали бухты в качестве опорных баз. Когда он был силен, они торговали — всегда готовые принять более присущий им облик мародеров, если позволит случай. Для китайцев такое отношение было внове. За многие столетия они уже привыкли к визитам арабов и других торговцев из Азии. Они прекрасно знали, что у этих народов — своя религия, в их собственных странах являющаяся всеобщей и почти обязательной. В Китае дело обстояло не так. Иностранцы могли исповедовать какую угодно веру, если это не подрывало общественный порядок. Но то, что некая религия давала человеку право грабить и убивать тех, кто исповедовал иное учение, — для Китая было неведомо. Однако для португальцев XVI века это являлось аксиомой. Португальцев нельзя обвинять в том, что они действовали в соответствии с идеями, ставшими результатом их собственной истории, и принятыми в то время в Средиземноморье обычаями, но в равной степени нельзя осуждать и китайцев за то, что они считали пришельцев пиратами, весьма похожими на японских корсаров, грабивших побережья и захватывавших в плен людей в течение всего минского периода. Китайцы принимали меры для борьбы с японцами, и, естественно, перенесли их и на португальцев, действовавших точно так же. Перестрелло, имевший всего один корабль, получил хороший прием, как если бы он был арабом или малайцем. На следующий год появились уже четыре португальских корабля под командованием Фернандо д’Андрада. С ними прибыл и посол вице- короля. Португальцев приняли так же, как и посланцев других далеких стран. Их отправили в Пекин, где их дары должны были быть приняты как "дань", а в ответ сделаны подарки, но когда посольство уже находилось в столице, китайский двор узнал о португальцах нечто новое. Китайцев проинформировали — арабы или же посещавшие Ост-Индию китайцы, — что португальцы обычно появляются под видом мирных торговцев, но, закрепившись, грабят города, свергают законное правительство и устанавливают свою власть. Так они поступали и в Индии, и на берегах Ирана, и на островах Ост-Индии. Эти неблагоприятные сведения очень быстро подтвердил своими действиями в Кантоне Симон д’Андрада — брат командующего. Португальцы совершили несколько пиратских набегов на берегах Жемчужной реки, их агрессивность и жестокость привели к открытой враждебности. Губернатор Кантона, опасаясь за свой город, прибег к военным мерам и силой заставил португальские корабли покинуть устье реки. О судьбе посольства в Пекине более ничего не известно, но, похоже, с португальцами обошлись как с пиратами. Китайцы полагали, что получили очевидные доказательства. Португальцы были скрывающимися под видом торговцев пиратами. Им запретили впредь заходить в китайские порты. Когда в 1522 году Альфонсо де Мелло появился у Кантона, он был атакован китайским флотом и потерпел поражение. Один корабль был захвачен, а оставшиеся в живых члены команды казнены как пираты. О португальцах в Китае более не слышали до 1542 года, когда, не имея возможности зайти в Кантон, они прибыли в Нинбо. Здесь им поначалу разрешили торговать, отчасти потому, что за двадцать лет о них забыли, отчасти по инициативе самих местных чиновников, посчитавших указы, действительные в Кантоне (Гуандун), необязательными для Нинбо (Чжэцзян). Однако весьма скоро они убедились, что в Нинбо португальцам можно доверять ничуть не больше, чем в Кантоне. Колония в Чжэцзяне процветала не более двух лет. В городе жило около трех тысяч португальцев, и объем торговли был весьма велик. Однако как только португальцев стало много и они почувствовали свою силу, их поведение стало вызывающим. Нападения и убийства китайцев приняли огромный размах. Затем португальцы, встревоженные вызываемой ими у населения враждебностью, начали строить форт. Столь открытое заявление о своих подлинных планах возмутило и чиновников, наживавшихся на торговле и до того многое прощавших португальцам. Они собрали население, напали на форт и истребили всех, кто не смог спастись на кораблях. Таков был печальный конец португальской колонии в Нинбо. То же самое произошло в 1549 году в Цюаньчжоу (Фуцзянь), городе, упомянутом во многих арабских источниках под названием Зайтун и бывшем при Сун одним из главных центров морской торговли. И здесь португальцы, поначалу получившие хороший прием, столь долго оказывавшийся прежде арабам, вскоре показали свое истинное лицо и были изгнаны силой. Именно в это время европейцы получили прозвище "ян гуйцзы" ("морские черти"), которое вплоть до новейшей эпохи сохранялось в народе. Иностранцам, считающим его оскорбительным, следует помнить о его происхождении. Случай в Цюаньчжоу особенно показателен, ибо визиты иностранцев в этот древний торговый центр были делом обычным. И если население Цюаньчжоу сочло необходимым избавиться от португальцев, хотя арабы и малайцы спокойно жили там столетиями, то виноваты в этом сами европейцы. О подлинном характере событий сомнений быть не может, ведь и действия португальцев, и причины их выдворения описаны не китайцами, а западными авторами того времени. Несмотря на такое плохое начало, китайцы хотели торговать с европейцами на условиях взаимной выгоды, без обмана и предательства. Ведь доходы обеих сторон были огромны, а с китайской стороны большую их часть получали чиновники. В 1557 году компромисс был достигнут, португальцам разрешили торговать в Макао, достаточно удаленном от всех городов, что делало возможные грабительские набеги затруднительными. Однако полуостров, на котором находилось поселение, был отгорожен от остальной суши стеной, которую охранял сильный китайский гарнизон. Кроме того, на португальцев наложили ряд запретов и ограничений, оправданных, если учесть их прошлое поведение в Нинбо и других местах. Португальские первопроходцы принесли всем европейцам плохую славу, и прошло очень много лет, прежде чем китайцы начали относиться к ним иначе, чем к пиратам и варварам, которым нельзя позволять жить в цивилизованной империи. Может показаться абсурдным, что к европейцам XVI века относились как к варварам, но ведь у китайцев практически не было возможности узнать, что эти пираты являлись соотечественниками представителей высокой цивилизации Запада. К сожалению, те, кто отправлялся на поиски приключений на край света, едва ли могли дать китайцам сколько-нибудь достоверные представления о Европе. Миссионеры, несшие христианскую религию и европейскую культуру, появились в Китае уже после того, как пираты и мародеры произвели на всех несмываемо черное впечатление. Cв. Франциск Ксавье был первым католическим миссионером в Китае, хотя никогда не ступал на землю империи. Проведя много лет в Ост-Индии и Японии, он умер в 1552 году на маленьком острове около Макао. Лишь в 1575 году миссионеры добрались до Кантона, в том самом году, когда китайцы, ограничившие власть португальцев, разрешили купцам из Макао в определенные дни приезжать в Кантон. В 1598 году о. Риччи было позволено отправиться в Пекин и представить свое учение трону. В 1601 году после двухлетней задержки его дары были поднесены императору. Китайские источники так говорят об этом: "Во втором месяце [1601] евнух Ма Дан из Тяньцзиня привез ко двору Ли Ма-доу, [Маттео Риччи] человека из западных морей, у которого были редкие дары для императора. Император отправил запрос в Ведомство церемоний, откуда ответили: "Страны западных морей не имеют отношений с нами и не живут по нашим законам. Образы и картина небесного Бога и Девы, которые Ли Ма-Доу привез как дань, не имеют большой ценности. Он предлагает мешок, в котором, по его словам, находятся кости бессмертных, как будто бы бессмертные, если бы вознеслись на небо, не забрали бы кости с собой. В подобном же случае Хань Юй сказал, что такие вещи нельзя оставлять во дворце, ибо они могут принести несчастье. Поэтому мы советуем не принимать дары и не разрешать ему оставаться в столице. Его следует отправить обратно в его страну". Несмотря на такое заключение, император принял дары и разрешил Ли Ма-доу жить в столицах". Запись весьма показательна. Конфуцианское Ведомство церемоний в полном соответствии с традицией выступало против всего иноземного, однако двор принял иностранца точно так же, как танские императоры в VIII—IX веках принимали посланцев иной веры. Несомненно, что о. Риччи со своими святынями и образами показался китайцам точно таким же, как и бесчисленные буддийские монахи, время от времени просившие у двора покровительства для своих божеств. Риччи остался в Пекине, где и умер в 1610 году. Пока католические миссионеры во главе с Риччи пытались представить китайцам европейскую культуру в более выгодном свете, их единоверцы-португальцы обнаружили угрозу своей монополии на восточную торговлю со стороны конкурентов- протестантов, что добавило к их без того острому коммерческому соперничеству еще и тяжесть религиозной ненависти. В 1596 году английский двор поручил сэру Роберту Дадли попытаться открыть торговлю с Востоком. Более об экспедиции ничего не известно. Скорее всего, корабли потерпели кораблекрушение где-то на пути к Китаю. Исчезновение Дадли на время замедлило английскую экспансию, и поэтому первыми португальцам бросили вызов в восточных морях голландцы. В 1622 году они напали на Макао, но были выбиты португальцами и обосновались на острове Формоза (Тайвань), который тогда не входил в состав минской империи. Они построили форт Зеландия, ставший их базой. Однако за несколько лет до этого они проявили себя в Китае точно так же, как португальцы: "В десятом месяце [1607] Су Сю-цзу, губернатор Фуцзяни, докладывал двору, что "хун мао" ["красноголовые" — голландцы, а позднее и англичане] убили нескольких китайских торговцев и разграбили их корабли, а затем высадились на землю, как если бы хотели обосноваться в империи". Более об этих "красноголовых" ничего не сказано. Раз так, то скорее всего, пограбив вдоволь, они вновь ушли в море. Но ясно, что голландцы, оказавшись в восточных морях, вели себя точно так же, как и португальцы столетием ранее. Краткая запись в китайских источниках — первое упоминание о северных европейцах в Китае, и, увы, не в их пользу. Португальцам удалось без особого труда убедить китайцев, что всем новым чужеземцам, будь то голландцы или англичане, нельзя разрешать торговать в китайских портах. Естественно, что после "португальского" опыта китайцы очень настороженно относились ко всем прибывавшим с запада кораблям, а когда голландцы первым делом начали грабить побережье, их подозрения подтвердились. С англичанами дело обстояло точно так же. В 1637 году в Кантон на трех кораблях прибыл Джон Уэддел. Повторилась история с д’Андрадой. Англичане, которые не могли общаться без помощи переводчиков-португальцев, абсолютно неправильно поняли предосторожности китайцев, без сомнения, предупрежденных португальцами, что англичан стоит опасаться. Обитатели Макао не хотели иметь соперников в лице протестантов. Уэддел счел запреты и отсрочки безосновательными и наглыми. Он не понял китайских чиновников, принявших его соотечественников за "красноголовых", за несколько лет до того грабивших Фуцзянь. Когда, потеряв терпение, английский капитан послал вперед лодки, чтобы промерить глубину, китайцы сразу же открыли по ним огонь. Англичане не замедлили с ответными действиями. Уэддел начал бомбардировку форта, затем высадился и захватил его. Потом "спустил китайский флаг, повесил его на стену и поднял знамя нашего короля". Сражение продолжалось, но Уэддел позволил нескольким своим спутникам отправиться в Кантон для переговоров. Опасаясь за их жизни, он вынужден был пойти на компромисс. Китайцы, желавшие, по традиции, вести переговоры с самим главарем разбойников, отпустили заложников при условии, что Уэддел покинет китайские воды и никогда не вернется. Условия были приняты. Так взаимное недоверие и подозрения в результате действий португальцев непреодолимой стеной встали между китайцами и западными мореплавателями. Единственным результатом путешествия Уэддела стало то, что англичан записали в ту же категорию, что и голландцев — в категорию диких варваров, которых небезопасно пускать в империю. Китайцы полагали, что англичанам можно доверять не больше, чем португальцам или голландцам, не только из-за случая с Уэдделом. До Китая доходили рассказы об их пиратских нападениях в Южно-Китайском море. Эти же сведения содержались и в английских описаниях первых "торговых" экспедиций на Дальний Восток. В 1619 году — за несколько лет до прибытия Уэддела в Кантон, голландцы и англичане начали сообща грабить китайские торговые джонки, ходившие на Филиппины. В это же время голландцы нападали на корабли, шедшие в Бантан и Ост-Индию, и убивали всех моряков. Из-за этого почти полностью прекратилась торговля с Явой. Повсюду в восточных морях западные корабли следовали португальской практике, считая каждую "языческую" шхуну законной добычей. Эти джонки уходили из тех самых портов, где европейцы пытались предстать мирными купцами. Холодный прием китайских властей более чем понятен. Более того, такая же ситуация существовала и много лет спустя, когда торговля в Кантоне была уже отрегулирована и стала доступна для всех. В XVIII веке голландцы устроили резню китайцев на Яве, а испанцы хладнокровно уничтожили куда большую китайскую колонию на Филиппинах. Понятно, что китайцы не приняли католичество. Без сомнения, не будь торговля с Европой такой прибыльной для китайских чиновников в Кантоне, доступ туда иностранцам, как и в Японии, был бы запрещен, и по той же причине. Если бы минская династия продолжала править, вполне возможно, что двор в конце концов запретил бы всяческие контакты с опасными торговцами. Однако вскоре после появления англичан и голландцев династия пала, и в борьбе с манчжурами минский двор вынужден был искать союзников повсюду. Прибрежные рыбаки были оплотом последних минских претендентов на престол и повстанцев, поэтому китайцы волей-неволей теснее соприкасались с иностранцами. Католические миссионеры, открестившиеся от "подвигов" своих единоверцев, произвели на двор благожелательное впечатление и даже склонили к своей вере многих китайцев, среди которых были и весьма знатные и влиятельные люди. Благодаря заступничеству этих могущественных покровителей миссионеры смогли устранить некоторые недоразумения, возникшие вследствие поведения иностранцев в портах, и даже оказать двору помощь в борьбе с манчжурами. В 1581 году первый иезуит Мишель Рожер прибыл в Китай. Его преемники приобрели при дворе значительное влияние. Иезуиты были готовы заниматься не только миссионерской деятельностью. Своими познаниями в математике, астрономии и артиллерийском деле они заслужили уважение, которого другие миссионеры более низкого интеллектуального уровня не удостаивались. В 1613 году Ли Чжи-цао, возглавлявший Ведомство церемоний в Нанкине, южной столице, пригласил иезуитов в свое ведомство, чтобы исправить ошибки в календаре и астрономических картах. Сам он принял христианство. Несколько лет спустя еще более влиятельный сторонник и покровитель иезуитов министр Сюй Гуан-ци пригласил иезуитов для обучения математике в Ведомство церемоний и использовал их как инструкторов по артиллерийскому делу. Именно благодаря ему минское правительство обратилось за помощью к португальцам и создало первый в китайской истории отряд из европейцев. В 1630 году Гонсальво Тексейра и еще 400 португальцев были завербованы на службу в Макао и отправились на север, чтобы помочь в обороне Великой стены. На этот отряд, хотя и немногочисленный, возлагались большие надежды, ибо его вооружение было на порядок выше китайского. Тексейра и некоторые его спутники добрались до Пекина и стали военными советниками, основные силы были задержаны в Наньчане (Цзянси) из-за противодействия и интриг чиновников. В данном случае проявилось несоответствие интересов Пекина и Кантона в отношении иностранцев, что нередко случалось и позднее. Кантонцы, наладившие торговлю с португальцами Макао, получали огромные доходы от проходивших только через их город товаров. Они опасались, что если португальцы начнут службу на севере, император может даровать им право торговать и в других частях империи, и тогда их монополии придет конец. Они не жалели ни денег, ни уговоров, чтобы изменить позицию двора, а когда некоторые влиятельные министры дали свое согласие, они получили долгожданный указ о задержании отряда в Наньчане. Португальцы повернули обратно. Им хорошо заплатили, хотя они не произвели ни одного выстрела по врагу. Тексейра остался на севере в качестве военного специалиста и был убит год спустя при обороне города. После падения Пекина (1644 год) минский претендент на престол, сохранивший в руках южное побережье, обратился к португальцам за помощью. Миссионеры и новообращенные христиане оказывали огромное давление на бежавший двор. Одним из последних был Цзю Шэ-сы, первый министр и главнокомандующий последнего минского претендента на трон в Цзянси и Юннани. Он не без успеха использовал португальские пушки, что позволило минской армии довольно долго сопротивляться манчжурам на юго-западе. Последняя минская императрица была христианкой , а ее сын, родившийся в 1644 году, окрещен Константином (традиционное для правящих домов имя) . Наследник-христианин не дожил до основания христианской империи. Его отец, потерпев поражение, бежал в Бирму, а маленький Константин попал в руки манчжуров и умер в плену. Естественно, что помощь, оказанная минской династии католическими миссионерами и португальцами, не нашла понимания у манчжуров. Англичане также "запятнали" себя сотрудничеством с Чжэн Чжэн-гуном, который выгнал голландцев с Тайваня и контролировал Восточно-Китайское море. Он время от времени захватывал те или иные районы на побережье Фуцзяни и Чжэцзяна и разрешал англичанам, у которых покупал пушки и порох, торговать в портах. Когда его сын в 1683 году сдался манчжурам, они стали считать англичан сообщниками повстанцев. Голландцы, после того, как их выгнали с Тайваня, тоже не замедлили настроить новых правителей Китая против себя. В 1661 году голландский флот подошел к Путошань, знаменитой буддийской обители на островах Чжусань около побережья Чжэцзяна. Они высадились, разграбили храмы, сожгли святыни и варварски обращались с монахами. Путошань был священным островом, не охраняемым никаким гарнизоном, и оправдания нападению не могло быть никакого. Поэтому манчжуры, когда полностью подчинили побережье, издали указ, запрещающий иностранным кораблям заходить в какие-либо порты, кроме Кантона. Позднее английские корабли пытались бросить якорь в Нинбо и Амое, но сопротивление властей было столь решительным, что ничего нельзя было сделать. У манчжуров была еще одна причина не любить иностранцев. Кантонцы последними подчинились манчжурам, и именно на юге последние встретили особенно стойкое сопротивление. Они знали, что уроженцы юга ненавидят новых правителей и используют любую возможность для восстания. Возникавшие в Кантоне тайные общества уже готовились к этому. Манчжуры опасались, что бесконтрольные контакты с иностранцами еще больше усугубят ситуацию. Китайские повстанцы могут предложить им свободную торговлю в обмен на помощь в борьбе с врагом. Опасения были справедливы, ведь то же самое предложили европейцам и тайпины в 1860 году. Однако тогда иностранцы уже потребовали больших концессий и привилегий от цинского двора. Получив их, они сражались на стороне императорских армий . Подозрение и опасения манчжуров совпали с жестокостью первых западных мореплавателей, чтобы увековечить непонимание и враждебность, характеризовавшие первый этап китайско-европейской торговли. Положительные тенденции, появившиеся благодаря влиянию миссионеров при дворе и движению сопротивления на юге, оказались недолгими. Торговля в Кантоне в XVIII веке была наполнена противоречиями, вылившимися в следующем столетии в открытое противостояние. Немаловажную роль в нарастании разногласий сыграло и изменение характера торговли. В первые три столетия ее сальдо было в пользу Китая. Иностранные корабли приходили в Кантон с серебром и покупали чай и шелк. И даже еще в XVIII веке европейцам если и удавалось сбыть ткани, то только в небольших количествах, да и то с убытком. Китай не нуждался в европейских товарах. Наконец, торговцы обнаружили, что в Китае можно с большой выгодой продавать опиум, привозимый из Индии. Необходимость в серебре отпала. Китайским властям, естественно, не понравилось, что прежние огромные доходы стали падать. Экономические причины побудили двор объявить ввоз и курение опиума незаконным. Этот указ, наносивший удар по источникам прибылей иностранных торговцев, непосредственно привел к началу Опиумных войн. Одним из итогов Опиумной войны (1840 год) стало открытие Шанхая для иностранной торговли и постепенный рост значимости этого города в ущерб старым портам — Кантону, Амою и Нинбо. Южные города разбогатели благодаря долго удерживаемой ими монополии, тормозившей и без того медленный процесс экономических изменений в Китае. В цинскую эпоху южное побережье превратилось в богатейший район империи. И лишь в XIX веке устье Янцзы и Шанхай постепенно стали центрами торговли и промышленного производства. ПРИМЕЧАНИЯ 1 То есть в 1497 году. — Прим. ред. 2 Сюй Гуан-ци принял христианство и получил имя Павел (Павел Сюй). Одно время он был первым министром Империи. Им переведен на китайский язык ряд западных научных трудов, в частности, "Геометрия" Евклида. На его деньги, завещанные им Миссии, была создана первая в Китае астрономическая обсерватория. — Прим. ред. 3 Ее христианское имя было Елена. — Прим. ред. 4 Здесь явно виден намек на римского императора Константина (IV век) и его мать Елену, введших христианство в Римской империи в качестве официально признанной религии и лично принявших христианство. — Прим. ред. 5 Несмотря на то, что тайпины считали себя христианами. — Прим. ред.
