Монополистический капитал
Правители Японии, которые в течение четырнадцати лет вели войну, потерпели жестокое поражение. В результате проигранной войны сразу были утеряны военная мощь и колонии, возмещавшие слабость современного монополистического капитала. Авторитет императорского строя, притеснявшего народ и погнавшего его на войну, был полностью утрачен. Оказалась беспощадно [233] разоблаченной лживая сказка о «непобедимости священной страны». Поражение в войне явилось сокрушительным ударом и для императорского строя и для японского капитализма. Но оно наступило уже после того, как правящие классы набили себе карманы прибылями, полученными в ходе развязанной ими войны, масштабы которой непрерывно расширялись.
Благодаря «военному буму», наступившему во время маньчжурских событий, японские капиталисты смогли оправиться от тяжелых ударов, нанесенных им кризисом, начавшимся в 1927 году с финансового кризиса и перешедшего в мировой кризис 1929 года. Переход от предвоенной организации экономики к организации военного времени означал милитаризацию экономики при всестороннем использовании государственной власти с целью превращения войны в средство извлечения максимальных прибылей. Монополистический капитал получал огромные заказы на производство военных материалов, а на фронте, не скупясь, тратили эти материалы, что в свою очередь приводило к расширению военного производства. При этом капиталисты получали выгоды от системы авансирования военного производства, а кроме того, они вытягивали у государства всяческие дотации и субсидии, которые последнее щедро разбрасывало. С другой стороны, осуществлялись различные мероприятия по экономическому контролю. В результате монополистический капитал быстро увеличивал прибыли и укреплял свое господство в народном хозяйстве. Удерживая в своих руках ключевые позиции в военном производстве, он имел возможность получать баснословные военные прибыли, не идя ни на какой риск, так как эти прибыли полностью гарантировались государством.
Часто говорят, что дзайбацу не несут ответственность за войну. Такие утверждения полностью противоречат действительности. Если дзайбацу и не были привлечены к ответственности Токийским трибуналом, то этим они обязаны исключительно «политическим заботам» США, которые стремились пригреть японский монополистический капитал, чтобы затем использовать его в своих целях. Правда, во время интервенции в Шаньдуне и [234] событий в Маньчжурии крупные капиталисты проявили немалое беспокойство по поводу провокационной политики военщины в этих районах, целью которой было разжигание войны. Такие крупные монополисты, как Мицуи и Мицубиси, прочно утвердившие свое господство в области производства, сначала не были заинтересованы в крупных переменах в экономике, они скорее были готовы удовлетвориться сохранением существующего положения. Кроме того, те дзайбацу, которые занимались главным образом торговлей и сосредоточили в своих руках внешнюю торговлю (им в значительной степени был присущ характер торгово-ростовщического капитала, который ведет свое происхождение от торгового капитала, получившего привилегии благодаря своим связям с правительством), находились в сильной зависимости от английских и американских монополий, влиявших на них через внешнюю торговлю и финансы. Поэтому они опасались, и это было вполне естественно, что агрессивная война, обострение противоречий с Англией и США создадут препятствия для деловых отношений.
В этот период политике войны, проводимой военщиной, активную поддержку оказывали второстепенные монополии — так называемые «новые концерны» вроде «Ниссан», «Ниттицу», связанные исключительно с военным производством. Эти концерны стремились использовать войну для конкурентной борьбы со «старыми концернами». Однако чтобы создать военную экономику и реально осуществлять господство в Маньчжурии, требовалась поддержка старых концернов, обладавших громадными капиталами. С другой стороны, «старые концерны» сами видели в войне источник громадных прибылей и не брезговали никакими средствами, чтобы получить их.
Когда на очередь встала война с Китаем, дзайбацу начали нагонять армию в ее устремлениях, направленных на развязывание и расширение войны. В основе авантюристической политики армии, выразившейся в агрессии против Китая, лежало неизбежно возникающая у монополистического капитала жажда новых, более широких по своим масштабам войн. Путем таких войн монополисты [235] стремились избежать кризиса, вызывавшегося внутренними противоречиями японского капитализма, которые после агрессии в Маньчжурии все более углублялись. Военщина взяла на себя осуществление этих устремлений. Делала она это в исключительно откровенной форме, иногда заходя дальше, чем это хотелось бы монополиям.
К этому времени «старые концерны», возглавляемые Мицуи, Мицубиси, Сумитомо и другими, уже подчинили себе «новые концерны». Следуя за наступавшей армией, они расширяли сферу колониального грабежа. Благодаря особому характеру японского капитализма этот колониальный грабеж был исключительно жестоким, ибо империалистическое господство усугублялось феодальным разбоем. Проникновение капитала шло главным образом за счет легкой промышленности, поэтому монополии безжалостно уничтожали своих конкурентов — местный национальный капитал, который был связан в основном с легкой промышленностью. С помощью оккупационных властей дзайбацу открыто прибирали к рукам предприятия, принадлежавшие местному национальному капиталу, и делили их между собой.
На базе государственного капитала были созданы смешанные получастные, полугосударственные «компании национальной политики». Под прикрытием этих компаний, безраздельно пользовавшихся покровительством армии и государства, дзайбацу стремились занять монопольное положение в экономике колоний. Более того, они не брезговали и такими незаконными средствами, как расхищение в сговоре с армией в крупных масштабах военных материалов, принудительная торговля опиумом и контрабанда. На территориях, оккупированных во время войны на Тихом океане, где военное господство было неустойчивым, дзайбацу вели себя как вор на пожаре — здесь грабеж, хищения осуществлялись в еще более неприкрытой форме.
С помощью военной экономики монополии усилили связи с полуфеодальными помещиками, укрепилась их связь и с императорской системой, которую они считали своей опорой. Увеличился удельный вес крупной буржуазии [236] в самой системе власти. Начиная с первого кабинета Коноэ представители дзайбацу — Икэда Сэйхин (Мицуи), Окура Масацунэ (Сумитомо), Мурата Сёдзо (Мицубиси), Фудзивара Гиндзиро (Мицуи) входили непосредственно в кабинет министров, занимая там посты министров, ведающих экономическими отраслями, и советников кабинета. Директора крупных предприятий заняли ведущее положение в контрольных ассоциациях и «компаниях национальной политики». В конце войны среди советников Тайного совета появились люди, имевшие самое прямое отношение к дзайбацу, такие, как Канэко Кэнтаро (Мицуи), Хара Ёсимити (Мицуи), Икэда Сэйхин (Мицуи), Хиро Хатисабуро (Кавасаки), Фукай Эйго (Японский банк). Так, послав своих представителей в центральные органы власти, действуя через советников императора, командование армии и особенно командование флота, а также через чиновников, ведавших экономикой, монополии сыграли важную роль в принятии решения о войне на Тихом океане и поэтому несут большую ответственность за развязывание войны.
В результате военного поражения монополистический капитал потерял все колонии, являвшиеся важнейшим оплотом его господства. Это пошатнуло его основы, затруднило его самостоятельное существование. Вслед за ухудшением военной обстановки наступил полный крах военной экономики. И все же это не привело к гибели монополистического капитала. Правда, во время воздушных налетов была разрушена часть промышленного оборудования. Однако эти разрушения не были настолько велики, чтобы решить участь монополистического капитала. Напротив, расширение промышленного оборудования во время войны покрыло с избытком этот ущерб.
Согласно расследованию, проведенному после войны Советом экономической стабилизации, сумма ущерба, нанесенного бомбардировками, распределялась следующим образом: ущерб от разрушения зданий, жилых домов, заводов, торговых предприятий и гибели их имущества составил около 70 процентов общей суммы ущерба, от гибели судов — 13 процентов; от разрушения машинного [237] оборудования в промышленности — всего лишь 9 процентов{424}. Что же касается ущерба, нанесенного отдельным отраслям производства, то такие ведущие отрасли, как черная металлургия, гидроэнергетика, понесли незначительные потери в оборудовании; ущерб, понесенный паровозостроительной, цементной, станкостроительной, вагоностроительной, алюминиевой, шарикоподшипниковой и автомобильной промышленностью, оказался в пределах 20–30 процентов{425}. Резкое сокращение промышленного производства, наступившее после окончания войны, было вызвано преимущественно тем, что капиталисты стремились к легкой наживе, не требующей от них особых усилий; они саботировали производство и сплавляли на черный рынок материальные ценности. Гораздо меньшую роль в сокращении производства сыграл ущерб, нанесенный войной.
Помещики
Полуфеодальная помещичья система с самого начала составляла прочную классовую основу императорской системы. Интересы капиталистов и помещиков постоянно сближались благодаря тому, что последние, собирая арендную плату с крестьян, вкладывали ее в местные банки и местную промышленность. По мере роста в провинции числа предприятий, получавших подряды от военных заводов, увеличивалась доля помещиков в военных прибылях — в данном случае они выступали в качестве капиталистов. Монополисты имели возможность грабить рабочих со всей жестокостью военного времени благодаря тому, что монополии поддерживали, укрепляли и до предела использовали полуфеодальные общественные отношения, на которых зиждилось помещичье землевладение и которые концентрированно проявлялись в патриархальной системе семейных отношений, отношениях «старшего» и его «подопечных», в системе «рисовых [238] контор»{426}, наконец, в том, что источником рабочей силы были крестьяне, уходившие в город на заработки.
Принцип поддержания низких цен на рис и низкой заработной платы, обеспечивавшей монополиям высокие прибыли, сохранялся на всем протяжении войны. Принятый с этой целью закон «О контроле над сельскохозяйственным производством», система использования работников сельского хозяйства в условиях военного времени и система «голодных поставок» осуществлялись по принуждению властей, которые были тесно связаны с помещиками. При этом открыто защищались интересы помещиков, так как они держали в своих руках сельские управы и различные сельскохозяйственные объединения.
Чтобы укрепить свое господство в процессе ведения войны, императорская система стремилась перестроить полуфеодальные отношения так, чтобы оградить их от разрушающего влияния капитализма, ибо эти отношения являлись материальной основой идеологии императорской власти и служили источником военной мощи, на которой эта власть держалась. Это проявилось в укреплении господства помещиков в деревне. Общества резервистов, общества помощи трону «Сонэндан» — эти поборники фашизированной императорской системы — состояли главным образом из представителей класса помещиков, влияние которых в результате создания этих организаций усилилось. После превращения парламента, служившего украшением на фасаде абсолютизма, в общественное заведение для восхваления войны, местные заправилы (помещики, буржуазия), на которых держались существовавшие политические партии, переключили свою деятельность на платформу Ассоциации помощи трону — одной из организаций, служившей средством осуществления фашистской политики.
Конечно, нельзя утверждать, что интересы монополистов и помещиков полностью совпадали. Усиление противоречий военной экономики, расширение этих противоречий [239] в связи с полуфеодальным характером японского капитализма отражались в первую очередь на беднейших и средних слоях крестьян-земледельцев, из которых выжималось все, что возможно; за ними наступила очередь паразитических помещиков, ибо на них также лежало сравнительно тяжелое бремя. Закон «О контроле над арендной платой», усилия крупных помещиков, лишивших этот закон силы, и, несмотря на это, значительное учащение арендных конфликтов, угрожавших сохранению высокой арендной платы, игнорирование и саботаж поставок крестьянами, сокращение рабочей силы в сельском хозяйстве в связи с крупными мобилизациями в армию и военную промышленность, углубление военной инфляции — все эти факторы вместе взятые вели к тому, что к весне 1945 года появился разрыв между ценами на рис, поставляемый производителями, и ценами на помещичий рис, что потребовало частичных жертв от «отсутствующих» (живущих в городе) помещиков. Однако в целом помещичью систему защищали всеми силами и вовсе не собирались ослаблять.
Императорская система
Императорская система олицетворяла агрессивный характер японского капитализма, который был присущ ему с момента его зарождения. Ведение агрессивных войн было тем единственным средством, при помощи которого императорская система могла осуществлять фашистское господство. Она являлась прочным костяком диктатуры эксплуататорских классов, защищавшим интересы капиталистов и помещиков. Эта система развязала и расширяла войну с целью дать выход кризису капитализма; с помощью армии и полиции монархия беспощадно подавляла революционное движение рабочих и крестьян.
Бывший министр хранитель печати Кидо показал на Токийском процессе: «По установившимся в Японии порядкам Его Величество не может отвергать то, что было решено кабинетом министров и верховным командованием. Когда правительство обратилось к Его Величеству [240]со словами: «Соображения самосохранения и самозащиты не оставляют нам ничего другого, как вступить в борьбу», Его Величество не было в состоянии отказаться от вступления в войну»{427}. Император, несомненно, играл роль «машины для наложения печати»{428}.
Несмотря на это, императорская система, основанная на принципе сосредоточения верховной власти в руках одного императора, своим освященным авторитетом не допускала ни малейшей критики со стороны народа и без всякого стеснения применяла методы фашистского террора. Прикрываясь независимостью верховного командования, военщина смогла развязать войну, когда ей это заблагорассудилось. Гражданские чиновники, исходя из непререкаемого авторитета административной власти, осуществляли по своему усмотрению административные мероприятия военного времени, не чувствуя никакой ответственности перед народом. Судейские чиновники именем императора беспощадно наказывали, бросали в тюрьмы всех, кто не оказывал активного содействия войне — от коммунистов до социал-демократов и либералов. Дзюсины, которые вели в дворце закулисную борьбу за власть и принимали участие в политической жизни от начала войны до поражения, теперь были поглощены тем, что старались переложить ответственность друг на друга и уладить свои делишки. На Токийском процессе все они — даже Кидо и Тодзио — стремились оправдаться, твердя в один голос: мы, мол, за мир, а война возникла сама по себе как непреодолимая сила. Среди их поступков, известных истории, нельзя найти ни одного, который был бы проникнут искренним желанием предотвратить войну. Наоборот, эта их психология безответственности, выраженная формулой; «мы ничего не могли поделать», не мешала им класть камни в фундамент войны.
Подготовив и установив военный режим, который должен был подчинить политику, дипломатию и экономику [241] целям ведения войны, военщина взяла в свои руки политическую гегемонию. Но и в этом случае «диктатуру» осуществляла бюрократическая организация, именуемая «армией»: органы верховного командования противостояли органам военного управления; центральные военные учреждения ничего не могли сделать с самоуправством средних офицеров на местах; люди, наделенные определенными функциями, оспаривали права друг у друга; чтобы уладить эти споры, каждому отводился «участок», за который он должен был держаться и не выходить за его пределы. Эта система «исполнения служебного долга», основанная на подобного рода ведомственности, привела к авантюрной войне, которая толкала страну к гибели. Каждый армейский чиновник пребывал в спокойствии, будучи уверен, что он по приказу императора исполняет свой «служебный долг», поэтому такой чиновник применял свою власть в крайне грубой форме, с максимальным бесстыдством, извлекая выгоды из своего служебного положения, а когда ему случалось менять место службы, он не чувствовал никакой ответственности за свою прежнюю работу. Таким образом, «диктатура военщины» могла возникнуть только на основе бюрократической системы императорской власти. Установление фашизма в Японии в отличие от Германии и Италии не потребовало изменений в существовавшей системе господства буржуазии. К тому же военщина была не в силах это сделать. Императорская система сама оказалась в состоянии постепенно перейти к фашистской власти.
С ухудшением военного положения и крахом контролируемой экономики военного времени императорская система теряла свой авторитет. У народа накапливалось недовольство по отношению к армии, полиции, чиновникам. Несмотря на репрессии, ширилось пассивное сопротивление народа. Перспектива развития событий внушала непреодолимый страх правителям, она заставила дзюсинов решиться на маневры по прекращению войны, но народ еще не поднялся на активное сопротивление, бюрократический аппарат продолжал разбухать под предлогом усиления контроля и охраны порядка. [242]
В связи с поражением в войне была предпринята попытка возложить ответственность за войну на одну из армейских клик — «группу контроля», сделать ее козлом отпущения и тем самым локализовать удар, который военное поражение должно было нанести всей системе императорского строя. Несмотря на это, в результате военного поражения императорская система, потеряв свою наиболее серьезную опору — армию, оказалась перед лицом кризиса, подобного которому ей еще никогда не приходилось испытывать. Однако хотя в самой структуре власти (монополистический капитал, помещики и над ними — императорская система) в процессе войны и произошли внутренние количественные сдвиги (рост удельного веса буржуазии, перемещение различных слоев внутри класса помещиков, усиление связи между бюрократией и монополиями и т. д.), качественно она не изменилась и существовавшая система власти сохранялась до самого конца войны. В то же время на всем протяжении долгой войны свирепый гнет приносил народу одну несправедливость за другой, вот-вот должна была вспыхнуть борьба народных масс. Правящие классы уже не были уверены, что смогут противостоять этой борьбе: ведь они были лишены своих рук и ног — армии и колоний. И вот, чтобы сохранить свое господство, они начали искать нового хозяина, становясь компрадорскими классами.
Рабочие, крестьяне, горожане
Война ничего не дала народным массам, на их долю выпало лишь терпеть лишения, вызванные войной. К моменту окончания войны в армию было призвано 7 миллионов 200 тысяч человек — это значит, что в среднем менее чем из двух семей был мобилизован один человек. Даже по значительно преуменьшенным официальным данным только во время Тихоокеанской войны погибло на фронте свыше 1 миллиона 560 тысяч человек, а вместе с пропавшими без вести (по существу, это погибшие) и тяжелоранеными (многие из них скончались после войны) потери составили 2 миллиона человек. Размеры этого ужасного бедствия можно представить, если сопоставить [243] эту цифру с общим числом мужчин в возрасте от 15 до 49 лет: по переписи 1940 года оно было равно 17,5 миллиона человек. Война на Тихом океане была характерна большим числом жертв среди мирных жителей, составившим 660 тысяч человек, половина которых погибла. Исключительно большое количество жертв среди гражданского населения было вызвано беспорядочными бомбардировками, в том числе и атомными; на Окинаве и в других районах армия тянула за собой на смерть гражданское население, многих армия бросила на произвол судьбы в Маньчжурии, и они погибли в огне войны.
Непосредственный ущерб, нанесенный воздушными налетами на территорию собственно Японии (сюда не включены самолеты, оружие, рудники и т. п.), составил 48 650 миллионов иен (по ценам в момент окончания войны). 70 процентов общей суммы ущерба приходится на долю жилых домов, заводов, торговых предприятий и других сооружений и хранившихся там материальных ценностей. Это лишний раз показывает, что бедствия войны в основном легли на плечи народных масс. 119 городов подверглись разрушению во время воздушных налетов. В результате налетов авиации и действий противовоздушной обороны было разрушено 3 миллиона 100 тысяч домов, что составляет ¼ всех жилых домов в Японии. Осталось без крова 8,8 миллиона человек — 12 процентов всего населения.
Нетрудно представить, что низкий уровень жизни в годы войны подорвал здоровье населения, увеличил число заболеваний и смертность. Очень трудно составить полное представление о всех последствиях снижения жизненного уровня, но о многом можно судить хотя бы по тому факту, что если обычно в Японии умирало 100–110 тысяч человек в месяц, то в июле 1945 года количество умерших достигло 180 тысяч человек.
Помимо этого материального ущерба, японский народ испытал огромный моральный ущерб. Он был лишен всех свобод, были ликвидированы все его самостоятельные организации. 3 миллиона 400 тысяч студентов и школьников были мобилизованы в военную промышленность и на [244] увеличение производства продовольствия, потеряв возможность получить образование. Душа народа, полностью изолированного от свободы и культуры, была опустошена, ему был нанесен неизмеримый ущерб. «Состояние прострации», о котором стали говорить после войны, явилось отражением такого нравственного опустошения.
Само собой разумеется, народ в различных формах продолжал сопротивление. Именно это сопротивление разъедало и разрушало военную систему, именно оно привело правителей Японии к военному поражению. Однако сопротивление народа, изолированного в результате репрессий от своих организаторов, не могло не носить разрозненного, стихийного характера, и большинство населения, за исключением небольшой группы людей, не выходило за пределы пассивного сопротивления. Вследствие этого японский народ не был в состоянии правильно осознать историческое значение второй мировой войны, ознаменовавшей победу демократии над фашизмом.
И все же, поскольку поражение в войне означало крах японского капитализма, оно способствовало освобождению трудящихся масс. Военная экономика повысила удельный вес тяжелой промышленности в системе японского капитализма, до сих пор базировавшегося на легкой промышленности. Военная экономика сформировала кадры рабочих тяжелой промышленности, образующих ядро современного пролетариата. В ряды рабочих вступали беженцы и люди, пострадавшие во время военных действий. Среди интеллигенции и служащих, жизнь которых в военные годы и после войны настолько ухудшилась, что нисколько не отличалась от жизни рабочих, широко распространялось рабочее сознание. Энергия профсоюзного движения послевоенных лет выросла и накопилась, таким образом, еще в годы войны. После войны в деревню вернулась значительная часть из 2 миллионов солдат и 1,6 миллиона рабочих, пришедших в город из деревни и занятых ранее в сельском хозяйстве. Все они прошли школу коллективной жизни и организованного труда. И они стали источником энергии крестьянского движения.
Противоречия военной экономики, принесшей колоссальные [245] прибыли ничтожной кучке людей и нищету народным массам, открыли народу глаза на грабительский характер существующей системы. Коррупция и бездарность правящих классов вызвали критическое отношение и ненависть к этим классам со стороны народа. Тяжелая жизнь помогла каждому человеку из народа увидеть, что императорская система содействовала слиянию монополистического капитала с государственной властью, объединяла интересы монополистического капитала и помещиков, поддерживала эксплуатацию капиталистами рабочих и помещиками — арендаторов. Но, несмотря на превращение страны в «военную тюрьму», не прекращались трудовые и арендные конфликты. Даже по официальным статистическим данным можно судить о том, насколько обострились классовые противоречия: в 1941–1944 годах произошло 1303 трудовых конфликта, в которых приняло участие 53 тысячи человек; росло также число арендных конфликтов; если в 1944 году их было 2160, то только за первую половину 1945 года произошло 4427 конфликтов. Что касается пассивного сопротивления — саботажа на предприятиях, уклонения от поставок продовольствия в деревне, то им занимались почти все рабочие и крестьяне-земледельцы. Эта упорная пассивная и активная борьба обнаружила классовую сущность военной структуры, она явилась базой для стремительного роста массовых организаций в послевоенные годы. [246]
