И панцири их золотые
В долинах сверкали на солнце,
И всадники, все сокрушая,
Скакали и ночи, и дни.
Цай Янь{ 172-220)
Слухи об этом ходили давно. О том, что завоеватели — «северные варвары», маньчжуры заставят всех китайцев-мужчин изменить прическу. Слухам верили и не верили. Но в то ясное солнечное утро исчезли все сомнения. 23 июля года Курицы (1645) город Цзянъинь взбудоражило плохое известие. На рассвете в этот уездный центр на южном берегу Янцзы прибыл начальник по фамилии Фан. Он перебежал на сторону маньчжуров и теперь привез от них императорский указ о бритье волос. Выборные от богатых горожан просили было разрешения сохранить старую прическу, но им ответили категорическим отказом. Фан был предельно краток. На сооружение маньчжурской прически — три дня! За невыполнение — казнь! Торопитесь! И никаких просьб!
Узнав об этом, город загудел как растревоженный улей. Обыватели, жители пригородов и крестьяне из соседних деревень стекались на площадь за новостями. К полудню здесь уже было трудно протолкнуться. Люди волновались. Гул нарастал. Слышались крики:
«Волосы брить не дадим! Не допустим поругания наших обычаев! Сохраним традиции предков! Будем верны династии Мин! Долой изменников!» Через толпу, держа над головой свиток, протиснулся Сюй Юндэ. Этого обладателя ученой степени знали и уважали как истинного патриота. Развернув свиток, он прикрепил его на стене здания. Это был портрет Чжу Юаньчжана — основателя династии Мин. Той династии, чья власть уже пала в Северном Китае. А теперь маньчжуры свергли минских правителей и здесь, в Цзяннани — на востоке Поднебесной. Сюй Юндэ почтительно и со слезами на глазах поклонился портрету. А за ним склонили головы и все собравшиеся. Ученый муж поднялся на опрокинутый базарный ларь и воскликнул: «Можно отрубить голову, но нельзя брить волосы!» Толпа ответила громким эхом: «Волосы брить не дадим! Да здравствует династия Великая Мин! Смерть изменникам!»
Весь город был охвачен волнением. Оно перекинулось в окрестности. Через северные ворота в Цзянъинь вошло сельское ополчение. Его приход послужил сигналом к восстанию. Горожане и ополченцы разом вышибли двери в уездной управе. С криками ворвались внутрь и смяли присмиревших солдат и чиновников. В ярости искали начальника уезда — изменника Фана. Но его нигде не было. Оказалось, что он сбежал на постоялый двор и там спрятался. Кинулись туда. Нашли. Вытащили. Убили. Схватили и избили его приспешников. Поймали и связали нескольких маньчжурских шпионов. А люди все прибывали. Мятежники стали выбирать руководителей обороны. Требовали раздать им аркебузы, хранившиеся в башнях крепостных стен. Так после полудня 23 июля года Курицы началась героическая эпопея защитников Цзянъиня. Славная и трагическая страница китайской истории.
Читатель наверняка спросит: «Что это за бритье голов? И почему указ о нем вызвал такой бурный протест? Можно ли идти на смерть из-за прически? Ведь речь идет о капризах моды, не более».
Вовсе нет. Дело в том, что до маньчжурского завоевания в империи Мин сохранялась традиционная мужская прическа. Длинные волосы скручивались на затылке в пучок и закреплялись шнурком, шпилькой или палочкой. Получался своего рода шиньон. Именно он отличал китайца — носителя древней конфуцианской цивилизации — от всех прочих народов, считавшихся либо «варварами», либо просто «дикими». Такая прическа стала символом патриотизма и национальной гордости, знаком превосходства над соседями Китая. Она резко отличалась от маньчжурской, когда волосы со лба выбривались, а остальные заплетались в косу. Такая коса казалась китайцам «варварской», уродливой и смешной, а заплести ее значило признать власть маньчжуров! Тем самым мужской шиньон превращался в символ открытого сопротивления завоевателям. А это каралось отсечением головы. Так что в споре о прическе речь шла не о моде, а о политике.
Заняв в 1644 г. Пекин, а затем и весь Северный Китай, маньчжуры издали указ о замене китайской прически на маньчжурскую. Однако это требование строго соблюдалось лишь в столице, в северных же провинциях китайцы по-прежнему ходили с шиньонами:
тогдашний правитель Цинской империи князь-регент Доргонь не хотел озлоблять население севера, пока не был завоеван юг. Но в 1645 г. сразу после овладения Нанкином — Южной столицей Китая — он повелел всем мужчинам на территории Цзяннани, присоединенной к Цинской империи, в десятидневный срок соорудить себе маньчжурскую прическу. Не сделавший этого или опоздавший считался «сопротивляющимся разбойником». И ему отсекали голову.
Маньчжуры и их китайские приспешники с жаром кинулись исполнять приказ Доргоня. Особенно усердствовал опытный каратель Хун Чэнчоу, правая рука завоевателя Цзяннани князя Додо. Этот верный слуга династии Цин за свое рвение и жестокость к соотечественникам был назначен наместником Цзяннани.
Во всех городах этого богатого и густонаселенного края — на рынках, площадях, у городских ворот, на стенах управ был вывешен грозный указ. О нем кричали глашатаи в деревнях, на пристанях и переправах. В указе говорилось: «Кто выполнит приказ, станет подданным нашего государства. Кто замешкается, будет наказан как сопротивляющийся разбойник!» Родившаяся тогда пословица гласила: «Хочешь сохранить голову — должен лишиться волос! Сохранишь волосы — лишишься головы!» Головы казненных в устрашение живым выставлялись на крепостных стенах городов, на шестах и в клетках — на базарах и у ворот управ. За отказ повиноваться маньчжурам в Восточном и Южном Китае были загублены десятки тысяч людей.
Может быть, не все южане, настроенные против маньчжур, взялись бы за оружие, если бы их так упорно не заставляли принять «варварскую» прическу. Но насилие вызвало взрыв народного гнева. Горожане и сельские жители сотнями брались за оружие. Между тем в Нанкине и других городах Цзяннани верхи повергнутой империи с легкостью и необычной поспешностью сменили фасон прически. Спасая свои головы и карьеру, на сторону победителей перешли большинство минских придворных, сановников, чиновников и военных.
Своим предводителем восставшие жители Цзянъиня провозгласили судейского чиновника Чэнь Минъюя, известного своей честностью и справедливостью, а командующим — Шао Кана, сведущего в военном деле. Он не решился раздать оружие народу. Во всем полагался на солдат и офицеров гарнизона, а также на речную военную флотилию. Этими силами Шао Кану удалось отразить первый удар цинских войск, посланных на усмирение Цзянъиня. В предместье успешно сражалось сельское ополчение, наносившее большой урон врагу.
Второй натиск цинских войск оказался мощнее. Бой шел за те кварталы, что находились вне крепостных стен. Отстаивая западную часть города и южные ворота, солдаты Шао Кана были вынуждены отступить. Противник сжег восточные кварталы и разграбил пригороды. Отважно билось сельское ополчение. С ним взаимодействовали джонки местной флотилии. В схватке «деревенские удальцы» убили командующего маньчжурской конницей, однако с подходом новых частей противника они стали терпеть поражения. «Умирали, но не сдавались». А вскоре были рассеяны превосходящими силами врага. Их вожака Гао Жуя схватили и за отказ служить маньчжурам казнили. Потерпела неудачу и речная флотилия. Ее командир позорно бежал. Стало ясно, что Шао Кан не сумеет отстоять город. Нужен был другой воевода.
Выбор пал на жившего в окрестностях города судейского чиновника Янь Инъюаня. По словам современника, это «был широкоплечий человек большого роста. Со смуглым лицом и тонкими усами. Характер у него был твердый и решительный. Приказы четкие и строгие. Тех, кто нарушал закон, наказывал плетьми и протыканием ушей». Зато тем, кто отличался, никогда не скупился на пожалования. Раненым собственноручно делал перевязки. Убитым устраивал пышные похороны. Совершал жертвенное возлияние вина и оплакивал их. Воинов звал «любимыми братьями», а не по имени — так в Китае обычно обращались к слугам и простолюдинам.
В лице Янь Инъюаня восставшие обрели талантливого организатора и военачальника. Он открыл склады с аркебузами и порохом и вооружил защитников города. Весь Цзянъинь разбил на секторы обороны. Уговорил местных богачей помочь. Он просил: «Приносите не обязательно деньги. Пусть это будут просо и бобы, шелковые ткани и другие вещи. Что хотите!» Жертвователей оказалось много. Благодаря им храбрецы снабжались всем необходимым. В осажденном городе находилось сто пушек, триста бочек пороха, шестьдесят тонн свинцовых и чугунных ядер, тысяча арбалетов и шестьсот тонн продовольствия. В итоге через несколько дней Цзянъинь превратился в настоящую крепость. Янь Инъюань провел всеобщую мобилизацию. Создал городское войско. Установил в нем образцовый порядок и жесткую дисциплину. Не давал ни малейшего снисхождения даже самым близким своим помощникам. Особо заботился о том, чтобы бойцы были сыты, одеты, обуты и крепки духом. Солдаты же очень любили своего командующего и выполнить его приказ почитали за честь.
Неприятель рассчитывал занять взбунтовавшийся уездный городишко с ходу и ринулся на штурм северных ворот. Атака захлебнулась. Пришлось начать осаду. К стенам города стягивались все новые и новые отряды — маньчжурские и китайские. Последние состояли из бывших минских солдат во главе с изменником Лю Лянцзо. Он организовал новый штурм — на этот раз со стороны восточного угла крепостной стены. Его солдаты под защитой деревянных навесов, покрытых мокрой кожей, бросились вперед, но встретили настоящий град каменных глыб, перебивших сотни человек.
Минуло несколько дней, и завоеватель Цзяннани князь Додо повелел раздавить сопротивление Цзянъиня. Вскоре здесь собралось до 100 тысяч вражеских воинов. Накапливалась и конница. С утра до вечера город, окруженный в несколько рядов пехотными лагерями, обстреливался из пушек, осыпался градом стрел. Каждый день с его крепостных стен уносили много раненых. Лю Лянцзо решил уговорами склонить «мятежников» к капитуляции. По его приказу святые отцы из ближайшего буддийского монастыря Сыфан целыми днями стояли на коленях под стенами города, призывая «заблудшие души» сдаться. Однако все их усилия — причитания и молитвы пропали впустую. Тогда Лю Лянцзо сам обратился к Янь Инъюаню. Подъехав на лошади к стене, он вызвал его и закричал: «Если вы капитулируете, то получите богатство и почести!» Глава осажденных воскликнул в гневе: «Ведь тебе дал титулы императорский двор Мин! Да с каким же лицом ты теперь смотришь на своих земляков-патриотов?!» Это по сути была публичная пощечина изменнику родины. Но того трудно было пронять стыдом. И он продолжал склонять честного чиновника перейти на сторону династии Цин, ссылаясь на то, что так поступили уже многие минские военачальники. На это прозвучал гордый и гневный ответ: «Генералы сдаются, но офицеры — никогда!»
Закончился первый месяц осады. Второй. А крепость все стояла. Штурм следовал за штурмом, но всякий раз атакующие откатывались, неся большие потери. Умельцы из числа защитников города придумали и стали во множестве изготовлять небольшие луки. У их стрел вместо наконечников были пороховые заряды. С попаданием такой «огненной стрелы» в лицо человек умирал мгновенно, а при ударе ее в тело — погибал в страшных мучениях. Цинские солдаты до смерти боялись этих «пороховых стрел». «Маньчжурские солдаты, несмотря на свою многочисленность, во время приступа менялись в лице от страха... и не было среди них никого, кто бы не молил Бога дать ему возможность вернуться живым», — писал современник. Потери росли. Маньчжурский прихвостень Лю Лянцзо, желая выслужиться перед новыми хозяевами, гнал и гнал своих солдат вперед. И все новые и новые тысячи штурмующих падали под стенами непокорного города. Поэт Гао Ши писал:
В войсках у осажденных стен
Ряды редеют к ночи.
Награды жаждет генерал...
Осады снять не хочет.
(Перевод Л.Меньшикова)
Более месяца горожане героически отражали яростные атаки незваных гостей. Сбрасывали на их головы начиненные порохом «огненные горшки» и тяжелые камни. Лили из котлов кипящее масло. Поражали ядрами из пушек и катапульт. Швыряли в солдат деревянные трубки, начиненные порохом и картечью. Такие «гранаты», снабженные горящим фитилем, причиняли огромный вред неприятелю. Сам Янь Инъюань придумал не одно средство борьбы и среди них — «зажигательные стрелы» и «огненный ковер». Видимо, так назывались глиняные сосуды с горящим маслом или нефтью. Широко применялась железная палица с крючками на хлопковых веревках. С ее помощью противника зацепляли и втаскивали на стену. Враги в ужасе от всех этих «новшеств» боялись приближаться к стенам города. Старались отойти от них как можно дальше. Иногда — на полтора километра. Цзянъинь стал дорогой в ад. Проклятьем. Средоточием каких-то таинственных сил — духов, демонов, привидений. «Однажды вечером, — писал очевидец, — когда яростно ревел ветер с дождем, во всем городе не зажигали огня. Вдруг с четырех сторон поднялся какой-то сверхъестественный блеск. Врагам показалось, что на городской стене командуют трое в ярко-красных одеждах. А в действительности этого не было. Увидели также, что какая-то женщина-полководец схватила знамя и отдает команды. А в действительности этого не было тоже». Над городом плыли миражи. Возникали видения, призраки. Фата-моргана на крови. Марево над будущей братской могилой.
Патриоты сражались, «призывая к возвращению династии Мин, и люди твердо отстаивали свою веру», — вспоминал современник. Вопреки всем трудностям Янь Инъюань устроил в городе праздник Луны. Выдал солдатам деньги. Разрешил пить вино. Даже сочинили боевую песню. Под аккомпанемент музыкальных инструментов она исполнялась хором прямо на стенах. Веселье продолжалось три вечера. К великому изумлению и досаде осаждавших. Ничто не могло сломить боевой дух защитников города. Ни голод. Ни усталость. Ни нехватка оружия. Решили умереть, но не сдаться. Все мужчины — жители Цзянъиня стали воинами. Дневали и ночевали на крепостных стенах. О подобной обороне в свое время поэт Ван Шичжэнь (1526-1590) писал так:
Я защищаю храбро и упорно
В боях мой город с южной стороны.
Враг с севера ползет грозою черной...
Тогда отпор даем у северной стены.
(Перевод Л.Белова)
Видя, что штурмы напрасны, маньчжурский командующий решил приступить к непрерывному обстрелу города: «Грохот орудий слышался днем и ночью. Земля сотрясалась на сто ли (более чем на 50 км. — Авт.) вокруг. Внутри города число убитых и раненых увеличивалось с каждым днем. Плачу на одной улице вторил плач на другой». Ядра тяжелых цинских орудий пробили наконец городские ворота. Проломили крепостную стену. Поврежденные ворота защитники умело укрепили железными листами с заклепками. Пролом в стене спешно загородили гробами, заполненными землей. Однако огонь пушек вскоре разметал эти преграды и расширил проломы.
Наступил рассвет 11 октября. «С утра полил сильный ливень, продолжавшийся до середины дня. Красное зарево поднялось над земляной насыпью и обрушилось на западную часть города», — вспоминал свидетель страшных событий. В полдень начался решающий штурм. «Цинские солдаты в огне и в дыму, среди дождя и тумана, во множестве ринулись на стены». Неприятель ворвался в город. Завязались ожесточенные уличные бои. Два дня длилось это яростное сражение, расколовшееся на десятки схваток, атак, отступлений. Во главе ста бойцов верхом на коне Янь Инъюань героически бился с врагом. Восемь раз он водил своих «братьев» в атаку, в результате чего более тысячи защитников города полегли убитыми и ранеными.
Янь Инъюань стремился взять ворота. Однако цинские войска закрыли их и не дали отряду пробиться вон из города. Видя, что кольцо врагов сжимается, Янь Инъюань решил покончить с собой. Уже раненый, он обернулся к своим соратникам и крикнул:
«Поблагодарите за меня народ! Я до конца послужил отечеству!» А потом вонзил в себя меч и пал с коня. Чувствуя, что самоубийства не получилось и его сейчас схватят, Янь Инъюань одним прыжком бросился в озеро. Однако вода не доходила ему даже до шеи. Здесь-то и настигли его цинские солдаты. Связав воеводу, они привели его в буддийский храм, где находился Лю Лянцзо. Увидев поверженного соперника, изменник пустил крокодилову слезу. Залитый своей и чужой кровью, Янь Инъюань презрительно усмехнулся:
«Чего ревешь?! Дело дошло до конца! Осталось только умереть!» Тут в храм в окружении офицеров и телохранителей вошел маньчжурский князь Додо. Все ждали, что пленный либо поклонится командующему, либо падет на колени. Однако Янь Инъюань, наоборот, гордо выпрямился. Негоже минскому полководцу становиться на колени перед «северным варваром»! Тогда один из маньчжуров острием пики ударил героя в голень. Янь Инъюань рухнул на пол храма. Здесь его и оставили лежать, а к исходу дня перенесли в буддийский монастырь. Ночью монахи услышали громкий крик:
«Скорее казните меня!» Янь Инъюань бранился не переставая. Ужасные ругательства оглашали стены тихой обители. Той же ночью он скончался от потери крови.
Верхом на коне и с мечом в руках сражался на улицах и Чэнь Минъюй. Со своим отрядом он также пытался пробиться к воротам. В конце боя сошел с седла и дрался врукопашную. Истекая кровью от множества ран, встретил смерть как подобает воину. Его рука продолжала сжимать меч даже тогда, когда очи закрылись навсегда. О таких героях писал в свое время великий поэт древности Цюй Юань (340-278 гг. до н.э.):
Они не расстались с мечами,
Не бросили циньских луков.
И пусть обезглавлено тело,
Душа не хранит упрека.
(Перевод Л.Эйдлина)
Дабы не попасть в руки врагов, вся семья Чэнь Минъюя заперлась в одном из зданий. Она сама подожгла его и погибла в огне пожара. Наступившая ночь на время прервала битву. Маньчжуры и Додо надеялись, что наутро, осознав бессмысленность дальнейшего сопротивления, «бунтовщики» капитулируют. Однако они обманулись в своих ожиданиях. На рассвете уличные бои возобновились с прежней силой. Тогда маньчжуры и китайцы — предатели получили приказ Додо: вырезать поголовно все население города. Люди гибли, не прося пощады, и «ни один из них не покорился». Многие патриоты стали убивать себя и своих родных, дабы не угодить в лапы к «северным варварам». Одни бросались на меч. Другие приказывали своим слугам прикончить их. Третьи вешались. Четвертые всей семьей запирались в заранее подожженных жилищах. Глава одной из таких семей на память потомкам написал на стене крупными иероглифами: «Здесь умирает Ци Сюнь! Его жена, дочь, сын и сноха тоже умирают!» Ручьи крови текли по улицам и переулкам города. Но никто не встал на колени. Никто не просил пощады. Гимн подобному мужеству сложил гениальный Цюй Юань:
Пусть умерло смертное тело,
Но дух остается вечным.
Отважные души павших!
И там — среди душ — герои!
(Перевод Л.Эйдлина)
Трагедия Цзянъиня подошла к концу. К вечеру 13 октября резня завершилась. Это был восемьдесят первый день героической обороны. Победители «вложили мечи в ножны только после того, как перебили всех жителей». Из 60 тыс. уцелели только 53 человека. Почти 112 тыс. обитателей сел пали от рук карателей в окрестных волостях. Всего в уезде погибли 172 тыс. человек. После этого сопротивление завоевателям прекратилось. Однако «в канун бритья голов плач заполнил всю округу». Китайские патриоты говорили тогда: «Восемьдесят дней сохраняли волосы на голове во имя преданности династии Мин. Тем самым проявили свою верность Тай-цзу (основателю династии Чжу Юаньчжану. — Авт.) и семнадцати императорам (династии Мин. — Авт.). 60 тысяч человек были едины в своем стремлении умереть за справедливость. За то, чтобы сохранить триста [квадратных] ли (условное обозначение города. — Авт.) земли Великих Минов».
Страшен был вид Цзянъиня: «В городе убитыми были заполнены доверху все колодцы. В водоемах... трупы лежали в несколько рядов». Цинский наместник Цзяннани, лютый палач Хун Чэнчоу, доносил в Пекин об «умиротворении»: «В городе почти все истреблены. В пригороде все деревни опустошены, и лишь немногим удалось бежать». По сути, победители завладели не городом, а дымящимися развалинами и грудами трупов. Этой героической эпопее посвятил свое произведение «Воспоминание об обороне города Цзянъиня» очевидец событий Сюй Чжунси, давший яркое и правдивое описание увиденного.
Отчаянное сопротивление Цзянъиня на восемьдесят один день приковало к себе основные силы армии князя Додо. А это сорвало дальнейший бросок завоевателей на юг. Темп наступления был утерян. Под стенами города и в уличных боях захватчики потеряли свыше 75 тысяч убитыми. При штурмах пали три маньчжурских князя и восемнадцать военачальников. Из 240 тысяч осаждавших у Додо остались около 160 тысяч солдат и офицеров. Армия была измотана, требовала отдыха и подкреплений. Из-за этого маньчжуры не смогли разгромить отступавшую на юг большую колонну минских войск под командованием Цянь Тана. В то же время новое правительство династии Мин, созданное во главе с Тан-ваном, укрепилось в фуцзяни и Гуандуне и привело свои войска в относительный порядок. Историк тех лет, клеймя предательство минской бюрократии, переметнувшейся в лагерь завоевателей, писал: «Только два простых судебных пристава (Янь Инъюань и Чэнь Минъюй. — Авт.) выполнили свой долг, борясь за один город. Если бы раньше люди, охранявшие ворота столицы (Нанкина. — Авт.), действовали как они, то тогда бы Южный Китай не был так легко отдан противнику».
В своем героизме защитники Цзянъиня были не одиноки. Два месяца удерживали патриоты город Цзядин. Овладев им, каратели вырезали 20 тыс. жителей. Однако и после этого горожане восстали вновь. Мужественно оборонялся небольшой городок Куньшань. Его штурм длился четыре дня. Только на пятые сутки маньчжуры ворвались в город и учинили кровавую бойню. Свыше 40 тыс. жителей полегли от мечей «северных варваров» и их китайских подручных. На фоне самоотверженности простых людей особенно отталкивающей выглядела измена родине со стороны правящей верхушки империи Мин. Тех предателей, которые не только переметнулись в стан врага, но и обратили свое оружие против соотечественников. О подобных событиях с гневом и горечью некогда писал полководец и поэт ЮэФэй (1103-1141):
Страшным проклятьем,
коварством и ложью
Эра Цинкан
обесславила нас.
Горе народа,
позор полководцев, .
Горькой расплаты
приблизила час.
(Перевод А.Арго)
