Источник - http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/china.htm
РУССКО-КИТАЙСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В XVIII ВЕКЕ
ТОМ III
1727-1729
№ 110
1728 г. декабря 31. — Реляция агента Л. Ланга императору Петру II из Селенгинска о караванных делах и о положении на границе
/л. 19/ Всепресветлейшему, державнейшему Петру Второму, императору и самодержцу всероссийскому.
Всемилостивейший государь.
Вашему императорскому величеству чрез сие всепокорно доношу, что в сентябре месяце прошедшаго году под моим управлением отсюда в Пекин отправленной караван 1, имея в пути великие трудности и многие убытки, також по многим тамо к великому предосуждению коммерции от китайского министерства учиненных препятствиям, с божиею помощию в область вашего императорского величества, /л. 19об./ а имянно первая часть того каравану с главнейшими вещьми, которая вашего величества лошадьми везена, в 4 день октября, другая же и третья часть с тяжелым обозом на наемных подводах в 7 день и в 13 день ноября, в новопостроенную на реке Чикой крепость Петра и Павла счастливо возвратился, где я по прибытии моем с первою частию онаго каравана того же 4 октября высокую честь имел вашего императорского величества х китайскому богдыхану обо мне отправленно[й] кредитив (См. док. № 8) с глубочайшею пакорностию получить, которую таку[ю] высокую милость у вашего величества, всемилостивейшаго императора и государя моего, непрестанными /л. 20/ верными услугами заслужить по крайней силе я старатьца буду. И как во время моего отсудствия чрез публикованные вашего императорского величества высокие манифесты о приключившемся волею божиею преставлении вашего величества высокоблаженной и вечнодостойнейшей памяти государыны бабки, всемилостивейшей, державнейшей императрицы и самодержицы всероссийской Екатерыны Алексеевны, всемилостивейшей императрицы и государыны моей, с глубочайшею печалью я уведомился, так и при том всерадостное объявление о высоком возшествии вашего императорского величества на /л. 20об./ престол Российского империя как мне, так и всем вашего величества при мне обретающимся подданным не меньше радости подало. И для того о первом случае всепокорно соболезную, а о другом с глубочайшею покорностию от истинного сердца поздравляю с искренным желанием, чтоб обладатель всех престолов всепресветлейшую особу вашего императорского величества (яко [280] Российской империи от бога дарованного так милостивого монарха) во всяком многодетном высоком благоведении и счастливом государствовании всем вашего императорского величества послушным /л. 21/ верным подданным к постоянной радости, утешению, всем же неприятелям, клятвопреступникам и негодующим к непрестанному страху в своем божеском защищении содержать изволил.
Что же касаетца до бытности моей при караване и до учинения вашему императорскому величеству по моей должности имянного раппорту о безприбыточной коммерции в Пекине, то всепокорно доношу, что по прибытии нашем вскоре в Пекин, а имянно 26 декабря прошедшаго году, китайской двор, по-видимому, зело склонен к нам явился, ибо его богдыханское величество на другой /л. 21об./ день, а имянно 27 декабря, по всему городу о нашем прибытии публиковать повелел с таким указом, что каждому, какого бы чину он ни был, в российском посольском дворе по возможности своей свободно и безпрепятственно торговать позволено, о чем того же дня чрез двух присланных мандаринов по приказу президента Мунгальской канцелярии мне объявлено.
Сия так великая и до сего времяни необыкновенная от двора показанная учтивость нам хотя и надежду в добром отправлении коммерции подала, однакож некоторые иные обстоятельства меня в сумнение в том приводили, якож и время показало, что /л. 22/ все сие токмо для того учинено, чтоб у людей о сокровищах их выведать, дабы хан, которой пожиточных подданных иметь не желает, при таком случае подлинные о богатствах их известия получить мог. И для того близ российского посольского двора учреждена была розыскная канцелярия, в которой из мандаринов и канцеляристов по три человека ежедневно сидели. Должность их была всех тех, которые к нам приходили, накрепко допрашивать, а имянно: какие они люди, как называютца, где жительствуют, какое им у нас дело, что они покупать или продавать хотели, оные товары или серебро, которое они к нам приносили, свое ли или иного кого, и как оное им досталось. /л. 22об./ У многих платья снимали и осматривали под таким подозрением, бутго какая тайная корреспонденция между нами и кого-нибудь из китайцов имеетца. После такого допросу из оной канцелярии людем ярлыки давались, с которыми они у генерала и полковника караульного (которые с офицерами и рядовыми не меньше 750 человек и денно и ночно около посольского двора и у ворот поставлены были) для пропуску к нам (Слова для пропуску к нам вписаны на полях слева) явитьца принуждены были.
Сей странной поступок к нам и с китайскими торговыми людьми, також и изветное (Так в тексте) им желание государя их (чтоб все имение подданных как можно выведать и потом без всякой вины конфисковать) причину подали, что из пожиточных китайцов никто к нам прийти отважитьца не хотел. /л. 23/ И тако чрез две недели к нам в дом токмо такие люди ходили, которые для своего убожества того допросу опасатьца причины не имели. Оные люди приносили из ветошного ряду и иных мелочных лавок всякие старые платья, домашной посуды и лежалых камок для продажи на серебро и с утра до вечера шатались с товарами своими у нас на дворе и к ночи большую часть своих товаров назад относили. Против такого неувольненного торгу я у вышепомянутых мандаринов многократно протестовал, но они мне всегда ответствовали, что они ханскому указу последовать принуждены, и что ханово намерение токмо к тому клонитца, чтоб воры и мошенники, которых в Пекине множество есть, к нам не проходили. /л. 23об./ Також и то не помогло, что я слово в том давал, что жалобами их утруждать не буду, когда какие покражи учинятца или нас обманут. У алегамбы, или президента Мунгальского трибунала (от котораго почитай все нам [281]учиненные досады произходят и которой якобы смертной неприятель есть российской нации) 2, как о том ни старался, аудиенции получить я не мог, но всегда таким особливым ответом удовольствоватьца принужден был, что он для непрестанных дел при ханском дворе никоим образом визиту принять столько времяни иметь не может, також и письменно о сем от меня ничего не принято. И тако не без крайной печали с караваном вашего императорского величества и к оному принадлежащими служителями в таком доме, где так сильной караул стоял, не имея надежду от кого какую /л. 24/ склонность получить, того ожидать принужден был, что более впредь происходить будет. При таких противных обстоятельствах уведомил меня коммисар Молоков, что денежная казна при караване невеликая и что трудно будет салдатам и работникам кормовые деньги давать и караванских лошадей кормить, ежели с кем в кратком времяни какой великой торг не учинитца. И по имевшем с ним совете иного способу не изобрели, как одного макелера искать, и вскоре одного сыскали, именем Ефим Гузов, которой в Пекине от родителей российских родился и китайским и российским языком довольно говорит, и которого многие торговые люди знают. Он со всего, что чрез него продано будет, требовал по пяти процентов за труды, однакож на трех с ним договорились, и по тому в генваре месяце малое /л. 24об./ число продано. А первой наш торг чрез оного макелера в 5 день февраля нынешняго году с богатым купцом, которой камчатские бобры и некоторую часть песцов на серебро и камки променял, состоялся. Мы також и чрез других макелеров малые торги имели, но караванские товары все чрез долгое лежание от моли так праедены, что почитай никто с охотою покупал, и потому лутчей торг был с тем первым купцом, и без него бы, по-видимому, мало в продаже было. Напоследи же и оной макелер более купцов доставить не мог, а гонение китайского министерства от часу умножалось, так что наконец чрез одного мандарина, имянем Мани, мне объявлено, что ежели от меня день отъезду с караваном назад им назначен /л. 25/ не будет, то б я уверен был, что по учиненном прежде мне афронту к отъезду принужден буду. На то я ответствовал, что таких угрозов нимало не опасаюсь, ведая, что министерство власти не имеет между обоими государствами учиненные трактаты нарушить, буде же, паче чаяния, оное учинитца, то б и министерство уверены были, что всемилостивейший император и государь мой оное так не пропустит.
Во все то время паче всего удивлялся я особливой милости хана, ибо оной монарх в то время, когда Мунгальской трибунал нам всякие противности чинил, от своего стола мне кушенья многократно жаловал, и оное чинилось /л. 25об./ токмо для того, чтоб я думал, что он ко мне особливую милость имеет и что он о поступках Трибунала неизвестен. Однакож никто в министерстве под лишением живота своего без ведома хана какое дело меньше той важности учинить и так жестоко производить не смеет. И понеже из помянутого Трибунала и прежде того к нам такие присылки были, а имянно, чтоб я всеконечно день отъезду нашего назад им назначил, того ради с коммисаром Дмитреем Молоковым от гвардии вашего величества с сержантом Иваном Ношным 3 и с караванскими целовальниками я имел совет что при таких обстоятельствах учинить, також и казну свидетельствовали, /л. 26/ останетца ли довольно денег на содержание служителей и лошадей при караване и на иные потребные росходы, ежели в отъезде Мунгальскому трибуналу на несколько времяни я противитьца буду. И по свидетельству явилось, что денег на несколько месяцов довольно хотя и будет, однакож, ежели из оных что тратить и потом с принуждения из Пекина выехать, то оная казна гораздо недостанет. Сверх того в совете представлено, что, по-видимому, китайцы нам не позволят до окончания коммерции пребыть, которая еще долго продолжитьца может, також что при отправлении такого бедного и невольного торгу более росходу, нежели приходу, и ежели в отъезде на время противитьца и из оных /л. 26об./ денег тратить, а [282] потом, по всему видимому, с принуждения, оттуда выехать, то в пути назад, а особливо осенным времянем, на подводы от Пекина до Большой стены 4 и чрез мунгальскую степь денег недостанет. И потому вобще мы постановили, видя по всем обстоятельствам, что сначала китайцом мы не угодны были, день отъезду нашего назад им письменно назначить, то прежде изустно чрез пристава нашего учинилось, а потом чрез мемориал (См. док. № 91), которой я в 16 день июня с обретающимся при мне секретарем Давыдом Гравом в помянутой Трибунал послал, в котором оному объявил, что хотя с караваном вашего императорского величества по сильному требованию министерства из Пекина в 15 день июля в путь назад я пойду, и особливо с таким представлением, чтоб оное министерство мне /л. 27/ предвосприять зело трудно видитца, особливо с таким великим числом товаров, которых мы еще не продали (чему я роспись при моем мемориале приложил), уповая, что они с вящим разсуждением поступать будут. Потом мне от наших приставов в 6 день июля объявлено, что его богдыханскому величеству о содержании моего мемориала донесено, и сей монарх намерен меня на аудиенцию допустить, чтоб о том ведал.
В назначенное число, а имянно в 7 день июля, помянутыя приставы, один офицер от караула и 12 человек салдат, проводили меня в Юен Мин Юен 5 (от Пекина верст с десять росийских к западу /л. 27об./ стоящия полаты, в которых его богдыханское величество для здравого воздуха и воды свою ординарную резиденцию имеет). Пред входом сих полат был я в особливой апартамент введен и там от пяти ханских министров принят, между которыми были Чабина и Тегут, который с бывшим вашего императорского величества при ханском дворе чреззвычайным посланником и полномочным [министром] (Слово министром в тексте пропущено; восстановлено по смыслу) графом Савою Владиславичем в Пекине с ханской стороны яко полномочный о обоих сторон государственных делех все конференции держали, по учиненных наперед обыкновенных комплиментах просили меня сесть. Помянутыя пятеро министров /л. 28/ сели рядом, а я взял свое место по правую сторону апартамента насупротив средняго из них. И тотчас серебреная чашка мне с ханским чаем от Тегута (о котором яко президенте Монгальской канцелярии часто упомянуто) поднесена, которому трактовать повелено было. Вскоре потом шесть столов с разными жареными и вареными ествами внесены, из которых два предо мною, а четыре пред теми министрами поставлены. Оной аллегамба Тегут объявил мне, что то яко особливой знак милости его богдыханского величества ко мне прислано, для чего я при моем надлежащем благодарении сего господина обнадежил, что /л. 28об./ я то со всяким удобвымышленным признанием приемлю.
Во время стола разговаривал я с ним, аллегамбою, или президентом, Тегутом, о моем в Пекине неприятном бытии и спрашивал его о причине, для чего присутствие каравана его величества, моего всемилостивейшаго императора и государя, им так противно было, чтоб я о том во свое время всепокорнейше донести мог, а особливо понеже его величество такого возвращения не чаял бы. Еще же спрашивал я, со мною в Пекин прибывшия три ученика для науки китайского и манчурского языков будут ли приняты или паки со мною назад возвратитьца имеют. Також желал я ведать, строение /л. 29/ христианской церкви совершено ли, о чем в мирном трактате (См. док. № 64) упомянуто, и коль скоро. Он на сие ответовал, что церковь, как скоро я с караваном отъеду, совершена будет, а о трех учениках уже учители в тех языках назначены. Что же строение церкви и обучение учеников по сие время отложено было, и то ни для какой иной причины учинено, токмо чтоб нашему купечеству никакого помешательства не учинить. О коммерции же был от него, аллегамбы, сей ответ учинен, [283] что никому в наших товарах нужды нет и следовательно в Пекине долее жить весьма не надлежит.
Я представлял сему господину, что я сам коммерцию в Пекине гораздо в бедном состоянии нашол, однакож /л. 29об./ то с их стороны недовольственной довод, чтоб меня к безвремянному возвращению принуждать, особливо, понеже моя бытность никому не докучила, и сие без сумнения моему всемилостивейшему императору и государю зело подозрительно будет. На что он вельми посредственно ответовал: сами видите, что ничего продать не можно. И вышел из полаты. Однакож по малом времяни возвратился и объявил, что его богдыханское величество мне аудиенцию дать склонен, и мне бы взять с собою токмо одного толмача. Тогда я от знатнейшаго из помянутых министров и господина Тегута без всякой предъидущей церемонии в ханския полаты и следовательно в большую откровенную салу введен, в которой его богдыханское величество /л. 30/ на высоковатом месте в лакированных креслах сидел. И как я по обыкновению двора его величеству, недалеко от него стоя, поклон свой учинил, говорил сей монарх сам сии слова ко мне: у нас не обычай кого, кто для коммерции токмо сюды приезжает из иностранных земель, пред хана допускать, и тебе известно, что никому из всех в Пекине бывших комисаров такой чести не учинено, но понеже государь мой отец к тебе особливо склонен был и часто к себе призывал, отчего к нам знаем учинился, то не хотели мы тебя назад отпустить, не оказав тебе наперед такого же знака милости. Я ответовал с глубоким почтением, /л. 30об./ что я как сию, так и всякую в бытность мою в резиденции его величества полученную высокую ханскую милость со всяким удобвымышленным респектом признаваю. Потом говорил его величество следующее: что касаетца до коммерции и у нас не было напредь сего обыкновенно, чтоб кого, которой из других государств приезжает, с непроданными товарами назад отпускать, но понеже ныне времена зело отменилися, коммерция весьма упала, купцы генерально обнищали и ваших товаров в нынешнее время зело мало употребляют, и никто такого великого числа, сколько у вас еще в остатке, скупить не может, того ради для вашей пользы /л. 31/ срок к возвращению каравана от нас определен, по чему ты поступать имеешь.
Я ответовал, что за особливую честь себе причитаю из уст его богдыханского величества причину моего возвращения с караваном так обстоятельно слышать и буду о том тотчас по моем прибытии на границу чрез нарочного моему всемилостивейшему императору и государю от слова до слова всепокорнейше доносить.
Потом указал его величество мне чрез господина Тегута чаю в серебреной чашке подать и, как оную выпил, объявлено мне, что сия аудиенция кончилася. Однакож я, не сотупая с своего места, просил его величества, чтоб господину Тегуту повелел, /л. 31об./ чтоб, ежели я за оскудением потребных подвод сверх назначенного срока два или три дни пробыть принужден буду, он в таком случае нас чрез своих мандаринов не обеспокоивал, что сей аллегамба однакоже с великою досадою хану еще перевесть принужден был. Я на то получил в ответ, что в таких малых днях немного разни и за тем не станет. Аллегамба Тегут вышел потом из полаты и дал мне знак за собою следовать, и сия аудиенция кончилася без дальней церемонии, ибо при сем дворе токмо при входе комплименты чинят.
Аллегамба Тегут был паки в салу позван, а меня проводили в ту же полату, где я сперва обедал, /л. 32/ куды вскоре и оной министр прибыл и вручил мне восмь штук камки средней руки, в желтом сукне связанных, говоря, что его богдыханское величество мне оныя на дорожное платье прислал. Я просил его величеству мое покорнейшее благодарение за то учинить. И поехал я в свою квартеру паки в Пекин, где к отъезду с караваном к назначенному сроку надлежащее приуготовление чинить велел. [284]
Мои приставы на другой день объявили мне, что его богдыханское величество господину Тегуту повелел из Монгальской канцелярии росийскому полномочному, господину графу Саве Владиславичю об отъезде каравана из Пекина письмянно объявить /л. 32об./ и что оная грамота (См. док. № 96) мне вручена будет, что по китайскому штилю в 15 день шестаго месяца, а по росийскому в 13 день июля (В тексте, по-видимому, ошибка; 15-й день шестого месяца 1728 г. соответствует 11 июля 1728 г.), а имянно в день моего отъезду из Пекина с некоторою частию каравана, от помянутых приставов и учинено. Я оную, також и копию с посланного от меня в Монгальскую канцелярию мемориала, о котором выше объявлено, всепокорнейше при сем прилагаю, також и посланную к вашему величеству в Государственную Коллегию иностранных дел от оставленных в Пекине трех учеников Луки Ваейкова, Ивана Пухарта и Федота Третьякова челобитную.
Еще же доношу вашему императорскому величеству всеподданнейше, что я в проезде чрез /л. 33/ Халган, последней китайской город к монгальской степи, уведомился, что там великое число муки и всяких круп из ханской казны закупают и для перевозу того провиянта в степь 5000 телеге буйволами наняты. Некоторыя там говорят, что оной провиант к стоящей против контыша армеи послан будет (Слева на полях: N.B.), другая же мнят, что новая армея, из несколько тысячей кавалерии состоящая, вдоль учиненных между Росийским и Китайским государством границ постоянно содержана быть имеет и что для того оной провиант отправляетца. Но в степи я о том инако уведомился, а имянно от некоторого фактора, ханского купчины, которой мне /л. 33об./ гораздо знаком. Сейм встретился я на половине дороги меж Халганом и границею. Он сказывал мне, что с полутарами милионами и больше ланов серебром в Ургу послан был для покупки лошадей и велблюдов, которую комиссию он уже и отправил, а имянно купил от 40000 велблюдов по 40 ланов и 24000 коней по 8 ланов. Також и ко многим другим монгальским князьям для покупки в их улуссах такого скота комисары посланы, но он не знает, из коликих все то число состоять будет. Також ко всем монгальским господам ханския указы посланы своим войскам смотр учинить, всех старых салдат отставить и на их место молодых людей набирать (Слева на полях:N.B.) и протчее войско в степи /л. 34/ в добром состоянии содержать, дабы хан, ежели нужда будет, армею по своему изволению умножить мог, но о подлинном ханском намерении с сею армеею никому неизвестно.
Однакоже всяк чает, что сей монарх, понеже ни его величество государь, отец его, ниже он сам чрез толикия лета контыша к подвержению принудить мог, он ныне то всею силою предвосприять намерен.
По моем прибытии сюды посылал я неоднократно в монгальския степи некоторых людей тайно для подлинного проведывания, но которыя по се число ничего выведать не могли, токмо что хан непрестанно великия суммы денег на покупку лошадей, велблюдов, рогастой скотины и овец в улусы присылает. /л. 34об./
Старой монгальской полковник, которой во время конференции при реке Буре иногда с господином чреззвычайным посланником и полномочным графом Савою Владиславичем тайное свидание имел, и по моему призыву здесь был 6, но клялся, что никто не знает, для чего сие вооружение предвосприемлетца, також и коль сильна оная армея быть имеет, и им повелено токмо будущей весны совсем в готовности быть и при реке Орхоне собиратьца, где, когда на кони сядут, ханской указ, касающейся до их марша, им публикован будет (Слева на полях: N.B.). [285]
Река Орхон имеет свое течение чрез монгальскую степь, день езды от реки Киакты, но для ее кривого течения оттуды будет монгальское собрание за восмь дней езды от росийской границы. /л. 35/ Сии приуготовления монгалов х кампании принудили здесь обретающагося господина полковника Бухголца в Иркуцкою провинциальную канцелярию промеморию послать, в которой он капитану-порутчику вашего величества лейб-гвардии и оной провинции воеводе господину Измайлову о сем, в соседстве чинимом вооружении, сообщил, притом просил, чтоб он торг конской и провиантской на границе до вяшаго известия запретил.
Потом он, господин Измайлов, прошение господина полковника Бухголца в 3 день ноября письмянно ко мне прислал и моего мнения на то требовал, которое он так, как я по учиненной вашему величеству присяге в верности с чистою совестию сообщить мог, /л. 35об./ в 5 день того месяца от меня и получил. С помянутого письма, також и копию с воспоследованного ответа при сем прилагаю, всепокорнейше прося, чтоб ваше императорское величество высоким своим указом повелеть изволили, как при сих конъюнктурах с соседством впредь поступать. Между тем буду крайним образом старатьца их намерение выведать, и коль скоро что основательного услышу, о том всеподданнейше доносить. В протчем имею честь вашему императорскому величеству всепокорно донести, что в Пекин определенной архимандрит Антоний Платковски[й] с своею свитою по сие число в Селенгинском к отъезду в готовости жил, пока напоследи по долгом ожидании в 26 день сего месяца посланной из Пеки /л. 36/ на сюды прибыл, которой от министерия коммисию имеет сего духовнаго господина с его свитою, однакож на его собственных проторях в подводах и дорожном провианте, в Пекин проводить. И для того помянутой отец Антоний меня просил по силе имянем вашего императорского величества от господина графа Савы Владиславича от 15 числа июля 1728 году в Селингинском писанного и мне врученного письма ему из каравана в Пекине при отъезде онаго на два года жалованья выдать. И для того велел я из караванной казны на два года жалованья выдать, хотя ему от китайского двора во время бытности каравана в Пекине проезд ему туды позволен не был, а ныне такой тяжкой путь /л. 36об./ предвосприять приказано, ради высокой славы вашего императорского величества и чести Росийского государства как на его дорогу, так и на будущее пропитание в Пекине, по приказу его превосходительства, считая с средних чисел июля 1729-го по средния числа июля ж 1731-го, а имянно отцу архимандриту по 550 рублев на год, трем духовным особам, между которыми и в Пекине при церкви святого Николая обретающейся священник, каждому на год по 130 руб., и трем ученикам, которыя с ним в Китай поедут, каждому на год по 130 руб., всего на два года жалованья 2660 рублев, всепокорно уповая, что ваше императорское величество сие милостивейше апробует. Полной журнал /л. 37/ о сем с караваном в Китай учиненном пути (См.: АВПРИ. Ф. Сношения России с Китаем. 1727г. Д. 6. Л. 175-323) вскоре с другим куриером к вашему императорскому величеству всепокорнейше пришлю.
Остаюся и пр. всеподданнейший раб Лоренц Ланге.
Из Селенгинского, в 31 день декабря 1728 году.
Переводил Петр Ларионов.
На л. 19 перед текстом: Перевод с реляции консула Лоренца Ланга.
АВПРИ. Ф. Сношения России с Китаем. 1728 г. Д. 3. Л. 19-37. Перевод с немецкого яз.
Комментарии
1. Имеется в виду караван Третьякова — Молокова, который, как уже отмечалось (см. коммент. 3 к док. № 59), из-за отказа Цинов пропустить его в Пекин до решения вопросов о границе и перебежчиках, находился на границе около трех лет: с середины 1724 г. до осени 1727 г. Караван состоял из 205 человек, 1650 лошадей, 474 телег с товарами, 162 телег с провиантом и 556 голов скота. (Курц Б. Г. Государственная монополия в торговле России с Китаем. С. 92-93; РКО в XVIII в. Т. 2. Коммент. 1 к док. № 85).
2. Имеется в виду Тэгут (Теголто, Тегут, Текут, Тэ Гу-тэ), президент Лифаньюаня, тайный советник, управляющий красным знаменем. В 1726-1727 гг. был в числе трех министров, которые вели переговоры с Владиславичем в Пекине. Владел монгольским языком (РКО в XVIII в. Т. 2. С. 538).
3. Имеется в виду сержант лейб-гвардии Иван Ножнев, посланный при караване для надзора за порядком. (Курц Б. Г. Государственная монополия в торговле России с Китаем. С. 91).
Первоначально при караване находилось 10 целовальников, из которых главным был Дмитрий Молоков, тобольский сын боярский. Вместо умершего 2 мая 1726 г. Третьякова, он был назначен Владиславичем комиссаром каравана. Целовальников к тому времени осталось, очевидно, только 5: Филат Лянгусов, Иван Иконников, вместо Пантелея Непеина — Иван Суханов, вместо Максима Боброва — Юдас Хмелев и, наконец, Иван Пивоваров, каждый из них имел право везти своих товаров на 300 руб. (Курц Б. Г. Государственная монополия в торговле России с Китаем. С. 92).
4. Речь идет о Великой китайской стене, о ее участке в районе г. Чжанцзякоу (РКО в XVIII в. Т. 2. С. 593).
5. Юен Мин Юен — искаженное название Юаньминюаня, загородной летней резиденции цинского императора (РКО в XVIII в. Т. 2. С. 601).
6. Монгольский полковник Галдан. О нем см. коммент. 4 к док. № 58.
