Главы 1-4

Источник - http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/china.htm

НЕВЕЛЬСКОЙ Г. И.

ЗАПИСКИ

ГЛАВА I.

Краткое обозрение событий, совершившихся на реке Амуре с 1643 по 1689 г. — Первоначальные сведения о при-амурском крае. — Поярков и его экспедиция с 1639 по 1646 г. Хабаров и его завоевавие в при-амурском крае — Степанов. — Черниговский и его действия. — Возобновление Албазина. — Положение наше на Амуре в 1684 году. Осада Албазина китайцами. ее последствия.

Действия наших моряков на отдаленном Востоке с 1849 по исход 1855 г., т. е. со времени прибытия в амурский лиман военного транспорта "Байкал" до времени перенесения из Камчатки на устье реки Амура (Николаевск) Петропавловского порта и сосредоточения здесь нашей эскадры, находившейся тогда в Восточном океане, имеют непосредственную связь с событиями, совершившимися на реке Амур с 1643 по 1689 г. и различными затем предположениями и экспедициями, являвшимися в Охотское море и Татарский залив, а потому, чтобы уяснить всю важность упомянутых действий, составляющих основание к утверждению за Россиею при-амурского и при-уссурийского края с островом Сахалиным, необходимо представить краткий обзор всех предшествовавших 1849 году событий, совершившихся на отдаленном Востоке, и их последствия. Эти события в главных чертах таковы:

В первой половине XVII века отважная вольница русских искателей добычи распространила владения России до прибрежьев Охотского моря. На реке Лене явились остроги Киринск и Якутск, а на реке Уди — Удский. Здесь-то в 1639 году русские узнали от тунгусов о существовании, по южную сторону гор, больших рек: Джи (Зеи), впадающей в Шилькар или Маму (Амур) (Относительно происхождения имени Амур существует большое разногласие. Риттер производит его от гилякского слова "ямур" — большая вода, другие же от "Эмур", как называлась прежде маленькая речка Албазин, вливающаяся в Амур. Все народы, живущие по Амуру, дают ему различные названия; китайцы и манджуры, например, называют его Куэн-тонгом и считают его за приток Сунгари (Шунгала). Ред), [2] которая, в свою очередь, впадала в Шунгал или Сангарнула (Сунгари), и что в Шунгал вливается большая река Амгунь, по которой живут тунгусы; что к ним наткисы привозят с Шунгала хлеб и разные материи и рассказывают, будто на реках Джи и Шилккаре живут дучеры и дауры, занимающиеся хлебопашеством; что у них много скота, материй и серебра и, наконец, что вся страна по Шилькару, Джи и Шунгалу изобилует пушными зверями. Этих известий было достаточно, чтобы двинуть нашу вольницу в те неведомые и далекие страны. По распоряжению Якугского воеводы Петра Петровича Головина, в июне 1643 года была снаряжена туда партия из 132-х человек вольницы, казаков и промышленников под командою казака Пояркова. Поярков из Якутска, следуя по Лене, повернул в Алдан и, достигнув устья реки Учура, направился по этой реке и по ее притоку Ганаг. Здесь застали его холода: он бросил свои лодки с с 90 человеками охотников из команды, перевалил на лыжах по глубокому снегу чрез Становой хребет и, таща за собою на салазках провиант и оружие, вышел на вершину реки Брянбы. Следуя по этой реке и по реке Джи (Зее). Поярков с своею вольницею, к весне 1644 г. достиг Шилькара (Амура), имея на пути по Зее неоднократные стычки с туземцами. Затем Поярков направился на лодках вниз по Амуру и, пройдя Щеки, где река прорезает горы, вступил в реку Шунгаль (Часть реки Амура от устья Сунгари до лимана называлась туземцами и китайцами Шунгалом. Они считали эту часть продолжением Сунгари (Шунгала). Ред)

(Сунгари). Эту последнюю он принял за продолжение Шилькара, а потому Шилькар и часть Шунгала названы им одним именем Амур. Следуя далее, он достиг ее устья, где у гиляков, близь Амгуни основал острог и остался в нем зимовать.

Подчинив гиляков России и собрав с них ясак: 12 сороков соболей и 16 собольих шуб, он, с открытием навигации 1645 года, пустился к северу, вдоль берега Охотского моря. Три месяца Пояркова, носило на льдах по морю и наконец, выкинуло на берег близь устья реки Удьи. На устье этой реки Поярков зазимовал, а весною следующего 1646 года перешел отсюда через горы на верховье Маи; построив здесь лодки, он спустился по этой реке в Алдан и Лену и 12 июля того же года прибыл в Якутск. [3]

Это был первый поход русских в при-амурский край, продолжавшийся три года и открывший путь дальнейшим предприятиям. Поярков с своею горстью отважной вольницы в продолжение трех лет прошел более 7,000 верст, три раза зимуя на пути и о результатах своего путешествия, преисполненного неимоверных трудов, донес якутскому воеводе Головину, что по рекам Шилькару и Шунгалу живут дучеры и дауры и что эта страна называется ими Дауриею. За даурами, доносил он, по Шунгалу, до реки Уссури и ниже ее, на 4 дня пути, обитают тольды или ачаны: далее наткисы, а затем гиляки; что все эти народы никому не подвластны, и, в заключение, Поярков представил, что этот край можно подчинить русскому владычеству, имея 300 человек хорошо вооруженного войска. Из числа этих людей он предлагал половину оставить в 3-х или 4-х острогах, а остальных 150 человек употреблять на разъезды для усмирения тех из иноземцев, которые окажутся непокорными и не будут платить ясака; ибо, по его мнению, от всех обитающих в этой стране жителей нельзя ожидать серьезного сопротивления. Что же касается до продовольствия этих войск, то его найдется в изобилии у туземцев. Такое мнение о легкости приобретения Амура было весьма естественно, ибо Поярков, незнакомый еще с краем, упустил из виду самое важное обстоятельство: что но реке Шунгалу (Сунгари) можно было ожидать на помощь инородцам военные силы из соседней с этим краем Манджурии; тем более, что в это время вместо монгольской династии вступила на престол Китая династия манджурская.

Рассказы Пояркова о богатстве края и его обитателях понудили Хабарова в 1649 г. явиться к якутскому воеводе Дмитрию Андрееву Франбекову с просьбою дозволить ему идти на Амур, набрав с собою вольных людей, которых он будет содержать на свой счет. Ерофей Хабаров был сольвычегодский уроженец, промышленник. Цель этого похода состояла в приведении дауров в ясачное положение. 6 марта 1649 г. якутский воевода дал ему наказную память и несколько казаков. Отряд Е. Хабарова, при отправлении из Якутска, состоял из 70 человек. Хабаров не следовал по тому пути, но которому шел Поярков; тунгусы показали ему другую дорогу на Амур, а именно: по рекам Олекме и Тугиру, затем волоком чрез Становой хребет на р. Урку, а по ней до р. Амура. От устья Урки, по [4] разсказам тунгусов, до жилища богатого и сильного даурского князя Левкоя был всего один день ходьбы.

В первое лето 1649 г. Хабаров дошел только до устья Тугира. В 1650 г., 18 января, пустился в путь вверх по реке Тугиру, перевалил через хребет и достиг р. Амура. Проведав о приходе русских, князь Левкой оставил все жилые места свои, так что Хабаров никого не встретил, Оставив без внимания первые пустые жилья, он остановился в последнем. Здесь увиделся с князем Левкоем, которого уверил, что цель прибытия на Амур русских состоит только в собрании ясака и не заключает в себе никаких других враждебных намерений против туземцев. Имея с собою малое число людей, сравнительно с численностию туземцев князя Левкоя, Хабаров вернулся тем же путем в Якутск. Якутский воевода дозволил ему набрать гораздо более людей и Хабаров в 1651 г. снова отправился тем же путем на Амур, остановился при устье речки Албазин и здесь основал город того же имени. Отсюда он со всею своею командою пошел вниз по реке.

Первое встреченное им от Албазина жилое место состояло из 3-х городков, принадлежавших 3-м князьям: Гогудару, Онгозме и Лотодину. Туземцы сначала хотели обороняться и заграждали путь Хабарову, но, при первых выстрелах его отряда, заперлись в городках; Хабаров требовал сдачи, но они не сдавались. Начался приступ: русские сделали пролом в стене первого городка и ворвались в него; затем были взяты второй и третий. В этом деле убито дауров более 60 человек, взято в плен до 200 мужчин, 240 женщин, 118 детей, 267 лошадей и 115 штук рогатого скота.

Хабаров, пробыв здесь 6 недель, поплыл вниз по Амуру и чрез 2 1/2 дня достиг устья реки Зеи, ниже которой, на правом берегу Амура, стоял город Талгин; это было владение князя Кокорея. Жители этого города и окрестностей приняли присягу в верности русским и обязались платить ясак, но после этого все они бежали. Хабаров сжег Талгин и пошел вниз по Амуру; шесть дней он плыл до Шунгала. За Шунгалом жили ачане; у них, около устья Уссури, Хабаров остался зимовать, в большом ачанском уллусе. Укрепившись в нем, он отрядил сотню людей из своей команды, вверх по Амуру, искать добычи. Туземцы в числе 1,000 челов. напали на 70 челов. русских, [5] оставшися в Ачанске; русские отразили это нападение: ачане и дауры бежали.

Отправленная партия вернулась с судами, нагруженными добычею и продовольствием. Хабаров начал приводить Ачанск в оборонительное положение. Такая предосторожность оказалась не лишнею. Отраженные и ограбленные нашими, дучеры и ачане просили помощи у манджуров, и наместник китайского богдыхана в Манджурии приказал князю Изинею, в городе Нюм-гуте (Нингути) собрать войско и идти на русских. 2,000 человек манджуров, с князем Изинеем, отправились на помощь ачанам и дучерам; три месяца шло это войско до местопребывания Хабарова; оно имело 8 пушек, 30 фузей и 12 папардов (орудие из глины, употреблявшееся для подорвания стен). 24 марта 1652 г. манджуры подошли под ачанский город и открыли по нем пальбу. Целый день с обеих сторон шла перестрелка: неприятель успел сделать пролом в стене и ворвался в город. Хабаров отбил это нападение и затем сделал вылазку, взял у неприятеля две самые большие пушки и обратил их на него.

Неприятель, потеряв 670 человек убитыми и большую часть запасов, отступил. С открытием навигации, Хабаров отправился вверх по реке, для избрания более ближнего места к Якутску, откуда можно было бы иметь помощь, в случае вторичного нападения манджуров. Между Шунгалом и Зеей, Хабаров встретил 140 чел. казаков, посланных к нему из Якутска с порохом и свинцом. Соединившись с ними и продолжая путь далее, вверх по Амуру, он намеревался поставить на устье Зеи острог, но здесь начались несогласия и раздоры в его отряде, из которого 100 челов. бежало на грабеж. Лишенный более трети своего отряда, Хабаров должен был оставить свое намерение и, продолжая подниматься с остальными людьми вверх по реке, достиг устья реки Кумары, где построил укрепленный острог. С нарочными людьми, отправленными отсюда в Якутск, Хабаров требовал оттуда подкрепления в 600 челов., для завоевания реки Амура; но из Якутска не могли послать такого большего отряда и с теми же посланцами написали об этом просьбу в Москву.

В Москве, еще до прибытия этих посланцев, вследствие полученных от якутского воеводы донесений о действиях Пояркова и Хабарова на Амуре, решено было отправить к Хабарову помощь и восстановить порядок. С этою целью, в 1662 году, уже послан [6] был из Москвы дворянин Дмитрий Иванов Зиновьев, которому было поручено: поощрить казаков на Амуре, прибавить к находящейся там команде 150 человек, усилить их снарядами, наведаться о положении наших на Амуре и, наконец, приготовить все нужное к отправлению на Амур 3,000 войска, которое предполагалось двинуть туда под командою князя Ивана Ивановича Лобанова-Ростовского. Предположение это, однако, не осуществилось, а между тем слава о при-амурском крае все более и более распространилась по Сибири. Все население Лены до Верхоленска стремилось туда и многие бежали тайно, так что необходимо было принять меры для прекращения побегов.

Зиновьев прибыл на Амур в августе 1658 г. и встретил Хабарова в устье реки Зеи. Его прибытие не порадовало казаков, потому что он главным образом приехал для того, чтобы восстановить порядок в этой разбойнической вольнице и по возможности обратить их к земледелию. Последнее было особенно необходимо, чтобы заготовить продовольствие для войска, которое предполагалось сюда отправить. Казаки не были привычны к такому труду, они до тех пор ходили по Амуру только с целью грабежа и поживы на счет туземцев.

К довершению неудовольствия казаков, Зиновьев взял с собою в Москву Хабарова, а вместо него оставил казака Онуфрия Степанова. В Москве Хабаров был принят очень милостиво и пожалован саном боярина, но на Амур уже более не поехал.

Степанов с устья Зеи, из зейского острога, отправился вниз по Амуру; входил в реку Шунгал, добыл там много хлеба и зимовал у дучеров (близ Хинганского хребта, около устья реки Буреи). Весной 1654 г. он пошел вверх по Шунгалу и после трех-дневного плавания за горами, от которых начинается Манджурия, встретился с манджурским отрядом. Последний не хотел пускать его далее, вверх по реке, но после краткого боя русские обратили отряд в бегство. Степанов, узнав от пленных, что манджуры предоставляют русским владеть всем этим местом только до гор и не хотят пускать их далее, по Шунгалу, а также что они для этого сосредоточивают там большие силы, вышел из Шунгала, собрал ясак с дауров, дучеров и ачан и расположился зимовать в зейском остроге. Вскоре после этого из Енисейска, чрез Байкальское озеро, на подкрепление Степанову, прибыл сотник Петр Бекетов. На пути, у устья реки [7] Нерчин, он основал нерчинский острог. Бекетов и Степанов на зиму расположились в кумарском, албазинском и зейском острогах; они подчинили владычеству России все завоевания Хабарова, т. е. земли дауров, дучеров, гольдов, наткисов, гиляков и страну вверх по течению Шунгала, до хребта. Главные наши силы на Амуре были тогда сосредоточены в кумарском остроге.

Манджуры так много терпели от грабежа наших казаков, ходивших даже внутрь их страны, что решились удалить русских из кумарского острога. Для этого в 1655 г. Они собрали до 10,000 войска с 15 орудиями и повели осаду острога. 20 марта они начали стрелять по острогу и в ночь с 24 на 25 число сделали приступ; но русские отбили их и обратили в бегство. Неприятель снял осаду и отступил, потерпев большой урон в людях: у него было взято 2 пушки, до 800 ядер и более 80 пуд. пороха. Собранный, с покоренного при-амурского края, ясак и отбитые у манджуров трофеи Степанов отправил в Москву. Там, по получении этих известий, предположено было сделать из при-амурского края особое воеводство, совершенно отдельное от якутского и нерчинского, но для этого ожидали окончательного нашего утверждения на Амуре. На следующий год (1656) Степанов из кумарского острога поплыл вниз по Амуру, входил в реку Сунгари и поднимался по ней до манджурского города Нингуты; награбил здесь огромное количество хлеба и других продовольственных запасов и, отправив все это по нашим острогам, сам поплыл вниз по реке. У гиляков, против устья р. Амгуни, он построил косогорский острогь, в котором остался зимовать. На следующий 1657 г., собрав с гиляков и наткисов богатый ясак, Стеланов пошел вверх по Амуру; на этом пути он встретил берега пустыми и все селения разрушенными. По призыву китайского богдыхана, все жители с Амура переселились внутрь Манджурии; вольнице казаков нельзя было уже рассчитывать кормиться чужим добром: грабить было некого и, чтобы не умереть с голоду, им пришлось трудиться самим. Степанов был в величайшем затруднении; казаки, не привыкшие ни к дисциплине, ни к труду, начали производить набеги на манджуров и грабить их. Повелений из Москвы: жить мирно с туземцами и манджурами и отнюдь не производить набегов и грабительства, казаки и вольница не слушали; на Амуре была полная анархия. [8] Между тем, в 1656 году, приказом из Москвы, воеводой в нерчинский край был назначен енисейский воевода Афанасий Филиппович Пашков; ему же поручено было иметь главное начальство и на Амуре. Пашков, следуя на Амур в 1658 году, укрепил Нерчинск и основал здесь главное свое местопребывание. Степанову, на Амур, он послал указ и строжайшее подтверждение, чтобы казаки не ходили в Манджурию, а занимались хлебопашеством и вообще чтобы они не производили набегов и грабительств, а жили бы мирно. Не смотря на это, Степанов с 500 казаков отправился на фуражировку, вверх по реке Сунгари, в Манджурию и там встретился с большою силою манджуров. Произошла упорная битва: 270 челов. казаков и с ними Степанов были убиты, остальные бежали; часть из них вернулась в Якутск, а 17 челов. в 1661 году явились с этим известием в Нерчинск, к воеводе Пашкову. С этих пор до 1665 г. на Амуре не произошло ничего замечательного.

В 1665 г. толпа вольницы, предводительствуемая Никитою Черниговским, убила в Биринске якутского воеводу Лаврентия Авдеева Обухова. Боясь наказания, Черниговский, с некоторыми из своей шайки, бежал на Амур и поселился в Албазине, который, после разгрома Степанова, был пуст, как почти и все остроги наши, основанные по Амуру Хабаровым и Степановым. Албазин был тогда главным нашим пунктом на Амуре. Черниговский собрал с окрестных жителей и дауров ясак и все послал в Нерчинск, Пашкову, извещая его о возобновлении Албазина. В 1672 г., при урочище Брюсяном камне, близь Албазина, по желанию албазинцев, иеромонахом Гермогеном был заложен монастырь во имя Спаса Всемилостивейшего и в этом же году Пашков отправил из Нерчинска в Албазин несколько семей крестьян, для разведения хлебопашества. Черниговский, по представлению Пашкова, был прощен.

Во избежание столкновений с китайцами на Амуре, в 1675 г. из Москвы было отправлено в Китай посольство; посланником был переводчик посольского приказа грек Никита Спофарий. Это посольство не добралось до Пекина и не имело никаких последствий. На Амуре все было тихо.

В 1681 г. из Албазина была послана на р. Амур экспедиция для приведения амгунских, тугурских и прибрежных инородцев в ясачное положение. В этих видах и были основаны на реках [9] Амгуне и Тугуре остроги: на Амгуне, при устьях рек Делина и Нимелана: усть-делинский и усть-нимеланский, а на Тугуре — тугурский. Все инородцы по берегам этих рек были подчинены русскому владычеству. Таким образом, к 1681 г. не только весь при-амурский край составлял владение России, но, благодаря влиянию на туземцев из ачанского и косогорского острогов, мы, кроме того, владели бассейном реки Уссури и частью Сунгари, до гор. Положение наше на реке Амур в то время было таково: главный и укрепленный пункт страны был Албазин, затем остроги по Амуру, вниз от Албазина: кумарский, зейский, косогорский и ачанский; на реке Амгуни — усть-делинский и усть-нимеланский, а на реке Тугуре, около 100 верст от ее устья, тугурский. Кроме того, по реке Амуру находились земледельческие деревни и слободы: Андрюшкина Игнатина, Монастырщина, Покровская, Озерная и друг.

В 1684 г. весь при-амурский край был назван отдельным албазинским воеводством; городу Албазину были даны особый герб и печать. Первым воеводою был Алексей Толбузин. Между тем китайцы и манджуры, встревоженные нашим соседством и влиянием на сопредельные Манджурии страны, решились выжить русских с Амура. Наши посты вниз по реке от Албазина сделались первым предметом их нападения. Все они были ими раззорены, а в 1685 г. неприятельская сила, состоявшая из 5,000 человек, приплывших на 100 судах, и 10,000 человек, прибывших из Цицикора, сухим путем, с 150 полевыми и 50 осадными орудиями, подступила к Албазину и требовала его сдачи. 12 июня 1685 г., после того как албазинцы отвергли предложение манджуров о добровольной сдаче, началась канонада с манджурских батарей. В Албазине было всего 450 человек гарнизона под начальством воеводы Толбузина; недостаток огнестрельного оружия и снарядов не дозволил русским отстоять острожек, и неприятельская артиллерия разрушила его. Наши вступили в переговоры и неприятель согласился отпустить Толбузина с его командою и жителями Албазина в Нерчинск; только 25 челов. приняли предложение манджуров отдаться им и увлекли с собою священника Максима Леонтьева, основавшего в Пекине первую русскую церковь. Албазин был раззорен и неприятельская сила потянулась в Айгун — манджурский город, основанный пред сим ниже устья Зеи, — на правом берегу Амура. Не [10] смотря однако на такой дурной оборот наших дел в Даурии, соседнее с нею нерчинское воеводство сделало снова попытку занять Албазин и при-амурский край; почему в 1686 г., по приказанию нерчинского воеводы Власова, албазинские выходцы с полковником Афанасием фон-Бейтоном и тем же Толбузиным отправились на Амур и возобновили разрушенный Албазин. На берегах Амура снова явились наши острожки и население; русские по прежнему начали обработывать брошенные ими поля, а инородцы стали вносить им ясак. В 1687 г. хлеб в Албазине продавался: рожь и овес по 9 коп. за пуд, пшеница 12 коп., горох и конопляное семя по 30 коп. Китайцы и манджуры встревожились нашим вторичным поселением на берегах Амура и китайский император (богдыхан) Кахан-Си дал повеление во что бы то ни стало выгнать русских с Амура.В июне 1687 г. перед Албазином явилось манджурское войско, состоявшее из 8,000 человек с 40 орудиями. Русские сожгли все дома вне крепости, перешли в нее и выкопали себе там землянки; всех наших в крепости было 736 чел. Манджуры прикрыли свой лагерь деревянною стеною, но русские частию уничтожили ее калеными ядрами и частию взорвали; тогда неприятель окружил свой стан земляным валом и поставил на нем пушки. 1 сентября манджуры пытались взять крепость приступом, но были отбиты с большою потерею. К несчастию, между осажденными в Албазине от тесных помещений открылась цынга и, к довершению бедствий, храбрый воевода Толбузин в сентябре был убит пушечным ядром; после него начальство принял полковник Бейтон. Не смотря на постоянное действие полевой и осадной манджурской артиллерии, осада Албазина шла безуспеишо; в конце ноября неприятель переменил ее на блокаду, а в мае 1688 г. снял и ее и отступил на 4 версты. У Бейтона в Албазине оставалось только 66 человек, остальные же частию были убиты, а частию умерли от цынги. Неприятель по терял более половины своего войска. В это критическое время внезапно приехал из Пекина гонец с повелением богдыхана о прекращении осады Албазина, под тем предлогом, что о разграничении земель идут с обеих сторон переговоры. Манджуры и китайцы отступили от Албазина и 30 августа 1688 г. возвратились в Айгун. [11]

ГЛАВА II.

Посольство Головина и заключение нерчинского трактата в 1689 году. — Величайшая заслуга Головина заключается в первом пункте трактата. — Мнение китайского правительства. — Наше положение после нерчинского трактата.

В Москве поняли, что без утверждения границ между Россиею и Китаем нельзя прочно владеть краем, а потому были посланы в Пекин один за другим два гонца, канцеляристы Венуков и Логинов, с уведомлением о начатии переговоров и о назначении с нашей стороны уполномоченным окольничего Федора Алексеевича Головина. Вторым лицом при переговорах был нерчинский воевода Иван Астафьевич Власов; делами управлял дьяк Семен Корницкий. С китайской стороны были высланы 8 сановников, которые прибыли в окрестность Нерчинска с огромной свитой и 10,000 пешего и конного войска, под предлогом доставления посольству съестных припасов. В качестве переводчиков, с китайцами были два иезуита: Жербильон и Перейра. С нашей стороны у Головина и во всем нерчинском крае было менее 500 человек войска. При таком перевесе китайцев в численной силе, Головин не мог делать настоятельных требований на уступку России прнамурского края, и китайцы, вместо мирных переговоров, начали прямо грозить нападением на Нерчинск, если Головин не согласится на их предложение: уничтожить Албазнн и отдать всю Даурию Китаю. Головин протестовал против этих насильственных действий и не соглашался на их предложение. Тогда китайцы начали вооружать против нас недавно покоренных бурят нерчинского края и, вместе с ними готовились осаждать Нерчинск, в котором находилось наше посольство; при этом свое требование они повторили Головину в виде ультиматума. [12]

Головин, находясь в таком безвыходном положении, предложил им прислать проэкт о разграничении. 21-го августа этот проэкт был прислан Головину от китайцев в следующем виде: "Граница между Россиею и Китаем должна идти от вершины реки Горбицы до истоков реки Уди, а отсюда по вершинам гор, направляющихся к северу и оканчивающихся Чукотским носом." Вместе с присылкою проэкта они просили немедленного ответа на него. На этот раз они изменили смысл проэкта, так как в предлагавшемся в первый раз условии, в виде ультиматума, на который Головин согласился, "граница была означена по Хинганскому хребту, до моря, а о северных горах и Чукотском носе ничего не упоминалось." На эти последния несообразные требования Головин не отвечал. Китайские уполномоченные, тщетно прождав 3 дня ответа от Головина и видя, что он никак не согласится с их предложением и что принудить его к этому могут только военные действия, боялись делать насилие, которое не привело бы ни к какому результату, а только навлекло бы гнев богдыхана, и объявили Головину, что они отказываются от последнего предложения и желают с ним кончить дело на основании первого их предложения, на которое он согласился. К этому побуждали еще китайцев, во-первых, иезуиты и, во-вторых, желание их отстоять, во что бы то ни стало, Даурию, под которою они понимали всю страну по течению Амура, до слияния этой реки с рекою Сунгари.

Так как ни китайцам, ни Головину не были хорошо известны приморские страны, и Головин усматривал, что китайцы хлопочут главное о Даурии, где все реки, вливающиеся в Амур, как то: Зея, Бурея и друг., текут от севера к югу, то, по возобновлении переговоров, он настаивал, чтобы в трактате было упомянуто о направлении рек и чтобы страна к морю осталась без разграничения. Китайцы согласились и 26 августа 1669 г. был подписан нерчинский трактат — первый и самый важный дипломатический акт в сношениях России с Срединным государством. Первые два пунута этого трактата, относящиеся до при-амурского края, выражены так:

"Река Горбица, которая впадает, идучи вниз, в реку Шилку, близ реки Черной, рубеж между обоими государствами постановить; такожде от вершины тоя реки каменными (становыми) Хинганскими горами (хребтом), начиная от вершины [13] реки и по самым вершинам тех гор до вершины реки Уди, а далее, по тем же горам, до моря протяженным, обоих государств Державу тако разделит, яко всем рекам, малым и великим, которые с полуденной стороны сих гор впадают в реку Амур, быти во владении Ханского государства, тем же рекам, которые текут с другой стороны и по всем другим направлениям этих гор, быти под Державою Царского Величества Российского государства, и все земли сущии между тою рекою Удью и принятыми вышесказанными пограничными горами до моря неограничены ныне да пребывают, поелику на оные полномоченные послы Царского Величества указу не имеют и отлагают неограниченными до иного благополучного времени, с которое Царское Величество и Богдыханское Величество похощут о том послати послы посланники любительными пересылками, и тогда, или чрез грамоты, или чрез послов, тыи неограниченные земли покойными и пристойными случаи успокоити и разграничити могут".

В 3-м пункте трактата сказано: город Албазин, который построен был со стороны Царского Величества, раззорить до основания и также на Амуре прибывающих всех русских людей со всеми при них запасами и пожитками перевести в пределы Царского Величества.

Вследствие этого договора, осенью 1689 г. и весною 1690 г. все люди из Албазина и с Амура перешли в Нерчинск, а Албазин был сожжен манджурами до основания.

Сибирская летопись того времени так говорит об этом происшествии: "Россияне несправедливым образом, перемогающею силою неприятелей, с Амура вытеснены, и что еще несправедливее насильственным мирным заключением река Амур за китайцами осталась" (Ежемесячные сочинения, октябрь, 1767 г., стран. 328).

Этот краткий обзор событий, совершившихся на реке Амуре с 1643-1689 г., ясно показывает, что не желание завладеть и утвердиться в бассейне одной из величайших рек, вливающихся в Восточный океан, а заманчивые слухи о богатстве обитающих там народов и жажда корысти вызвали предприимчивых завоевателей Сибири, — вольницу казаков и промышленников, — на подвиг завладения Амуром. Но здесь наша вольница встретила независимые народы, соседственные сильному и [14] устроенному государству, всегда готовому подать им помощь. В остальной Сибири эта отважная вольница не встречала таких препятствий и потому не могла предвидеть, что действия ее в при-амурском крае должны быть совершенно иные и более сообразованы с условиями страны. "Предприятия русских на Амуре в 17-м столетии", говорит Риттер, "могли бы иметь важные последствия, если бы они умели воспользоваться завоеваниями Хабарова, которые открыли им возможность проложить путь к крайним пределам Азии и основать богатую житницу". Действительно, того и другого мы могли бы достигнуть весьма легко, а именно следовало бы: а) учредить порядок и дисциплину между вольницей русских на Амуре; б) прекратить разъезды казаков на грабежи к инородцам и в Манджурию; в) стараться привлекать инородцев к себе ласковым с ними обращением, строгим ограждением неприкосновенности их собственности, уважением коренных их обычаев и уничтожением сбора с них ясака; наконец, г) основанием по берегам Амура и его притокам земледельческих поселений.

Между тем московское правительство, сознавая всю важность открытий Пояркова и завоеваний Хабарова, посылает на Амур, как мы видели, с упомянутою выше целью, Зиновьева. Как лицу, облеченному высшею правительственною властию, Зиновьеву следовало бы, пользуясь любовью казаков к Хабарову и уважением всех находившихся тогда на Амуре русских, вместе с ним и с помощию из Якутска и Нерчинска, установить, в сказанных видах, порядок и твердую власть на Амуре и направить Хабарова к поддержанию этого. Но Зиновьев, увозя с собою Хабарова, оставляет на Амуре вместо него Степанова, человека, не понимающего важности лежащей на нем обязанности, — грубого, дерзкого и способного только производить грабежи и набеги. Затем московские приказы, не принимая во внимание, что завоеванием амурского бассейна обязаны были распоряжениям из Якутска и что поэтому якутские воеводы, как лица близко заинтересованные в этом славном деле, могли бы с большим вниманием наблюдать за порядками на Амуре и с энергиею помогать там нашему водворению и утверждению, а также, что сообщение Якутска с при-амурским краем не может быть прервано неприязненными покушениями; вместо того, чтобы оставить этот край, требующий установлений в нем порядка и [15] непрестанной помощи, в непосредственном ведении якутских воевод, делают его отдельным, под управлением Степанова, и через это уничтожают рвение к нему из Якутска.

После Степанова этот край поступает под непосредственное начальство и управление Пашкова, человека более заинтересованного завладением Забайкалья чем Амура. Пашков останавливается в Нерчинске, заботясь не о приведении в порядок дел на Амуре, а об обеспечении сообщения Нерчинска с Иркутском; при-амурский же край делается пристанищем разбойников и людей подобного закала. Воздвигается Албазин, из которого, по следам Степанова, в соседнюю Манджурию отправляются партии на грабежи. В это же время московские приказы, как бы довольные присылкою с Амура награбленного ясака, вместо того, чтобы озаботиться скорейшею высылкою туда надлежащей военной силы, требованной еще якутскими воеводами, — медлят и ограничиваются одними пустыми переговорами и отписками. Китайское правительство, усматривая постоянный хаос на Амуре и не предвидя конца набегам и грабежам на соседственную провинцию Манджурию, находится в необходимости принять решительные меры. Когда китайское войско, уничтожив все русские остроги в при-амурском крае, подступило к единственному остававшемуся у нас пункту — Албазину, в Москве только тогда как бы опомнились и снарядили Головина с 500 казаков. Головин, вступив в Забайкалье, находит этот край не только не устроенным, но и не огражденным от беспрестанных на него нападений монголов. Он находится вынужденным употребить для этого почти всю приведенную им силу, лишается поэтому средств заставить китайцев уважать общенародные государственные права, и, являясь таким образом как бы в плену у китайцев, — подписывает нерчинский трактат, по которому Россия лишается всех завоеваний Хабарова.

Все вышесказанное ясно показывает, что такая печальная развязка произошла единственно от тогдашних приказных правителей, а не от того, как утверждают и настоящие приказные бюрократы, что будто бы не наступила тогда еще пора для русских завладеть Амуром.

Но каковы бы ни были московские приказные ошибки и дикие своекорыстные побуждения амурской вольницы, приведшие к таковым печальным для России последствиям, беспристрастное [16] потомство должно помнить и с удивлением взирать на геройские подвиги самоотвержения первых пионеров и завоевателей при-амурского края, часто платившихся жизнию и кровью за свое молодечество и удаль. Потомство с признательностью сохранит имена их, дошедшие до нас в сибирских повествованиях, потому что они первые проложили путь по неизвестной реке, открыли существование неизвестных до того времени народов и, хотя не оставили никаких сведений о главном обстоятельстве, обусловливающем значение реки и страны, ею орошаемой, — именно о состоянии ее устья и прибрежьев, но уже своим водворением на ее берегах доставили России неоспоримое право к возвращению этой страны.

Чтобы понять вместе с этим огромную заслугу, оказанную России Головиным, необходимо обратиться к смыслу первого пункта, заключенного им нерчинского трактата. Мы видели, что манджуры и туземцы под рекою Амуром разумели только ту часть реки, которая идет до устья Сунгари и знали, что только две большие реки, Зея и Бурея (притоки Амура), вытекают из каменных, пограничных гор и текут на юг. Мы видели также, что горы, идущие к северу от вершины реки Уди, огибающие Охотское море и оканчивающиеся Чукотским носом, не приняты за пограничные, а оставлены во владении России; следовательно, граница наша, долженствовавшая идти по горам, из которых выходят реки Зея и Бурея, — не могла иметь направление северное, а какое либо иное, с условием, что горы эти, принятые за пограничные, должны упираться в море; но в какое море: Охотское или Корейское — не обозначено; а между тем оба эти моря омывают прибрежья при-амурского бассейна. Соображая все эти обстоятельства со смыслом выражения нерчинского трактата, т. е. что граница России от верховья реки Горбицы должна идти по становому Хинганскому хребту до верховья реки Уди, а оттуда по тому же хребту до моря протяженному, и что все реки, выходящие из этого хребта и идущие от него по всем направлениям кроме южного, принадлежат России, выходит, что Головин, настояв на таком выражении в трактате, обусловил только границу собственно Даурии; следовательно, только то пространство реки Амура, которое принималось манджурами за Шилькар или Маму; все же остальное пространство бассейна реки Амура, до моря, оставил не только неопределенным, но главное в зависимости [17] от направления пограничных гор, верховья реки Уди и рек, вытекающих из этих гор; а также от того обстоятельства, в какое море эти горы упираются: в Охотское или Корейское. Эти-то обстоятельства и оставили за Россиею полное право на возвращение от Китая амурского бассейна. Весьма естественно, что они и возродили, в особенности в сибиряках, надежду на скорое утверждение этой страны за Россиею. Сожаление о потери при-амурского края распространялось в то время еще более рассказами вышедших с Амура людей: они долго не могли забыть привольного житья своего в этом крае. Название Благословенной земли, оставшееся между потомками албазинского воеводства, вполне говорило сибирякам в пользу его. Да и могли ли албазинцы забыть землю, которую отстаивали с такими усилиями, имея дело с сильными тогда манджурами, покорившими Китай и все соседние с ним народы. Действительно, происшествия, совершившиеся тогда на Амуре, составляют ряд беспримерных подвигов русских, и эти подвиги занимают лучшие страницы в истории колонизации Сибири. Что же касается до неумеренной молвы о природных богатствах тамошнего края, о котором албазинцы в списках и летописях своих отзывались с таким преувеличением, то это было только влечение к новому поселению, которое без сомнения было лучше якутского и соседнего с ним нерчинского края. Казакам в особенности нравилась вольная безответственная жизнь: они свободно разъезжали по Амуру и Сунгари, — сбирали ясак и брали что хотели. Смелость их доходила до того, что многие из них ходили и грабили даже во внутрь Манджурии. Подобная жизнь была по сердцу российской удалой вольнице. В течение немногих лет по Амуру было построено несколько острожков, деревень, крестьянских заимок, мельниц и однодворок. При усиленных военных действиях с манджурами, жители этих селений, раскинутых на огромное расстояние, покидали свои жилища и, для отражения неприятеля, собирались в главные пункты: в кумарский или албазинский острог.

Вспоминая о действиях наших на Амуре в описываемый период времени, нельзя не упомянуть, что по географической карте, напечатанной при царе Алексее Михайловиче, граница наша показана: на востоке — Охотское море с устьем р. Амур, на юго-востоке — река Амур до устья Шунгала (Сунгари), на юге — от устья Шунгала по Шилькару (Амуру) и далее по горным [18] хребтам и рекам до р. Исети. В состав владений наших входили все земли, завоеванные при царях Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче, и их жители (кроме северных инородцев), как то: гиляки, наткисы, гольды, ачане, дучеры, дауры, тунгусы и буряты.

Китай, завладев таким образом при-амурским краем, прервал сообщение Забайкалья с морем, и Сибирь осталась вполне чуждою всякому развитию. Стоит только внимательно взглянуть на карту Сибири, чтобы оценить всю важность этой потери: полоса земли в несколько тысяч верст, удобная для жизни оседлого человека и составляющая собственно Восточную Сибирь, где сосредоточивалось и могло развиться далее ее народонаселение, а с ним и жизнь края, ограничивается: на юге — недоступными для сообщения цепями гор и песчаными морями; на севере: ледяными, безконечными тундрами, прилегающими к такому же ледяному океану; на западе: единственными путями, чрез которые только и можно наблюдать и направлять ее действия к дальнейшему развитию, наравне с общим развитием нашего отечества, — путями, чрез которые только и возможно увеличение ее населения; на востоке — опять недоступными для сообщения горами, болотами и тундрами. Все огромные реки, ее орошающие: Лена, Индигирка, Колыма и друг., которые при другом направлении и положении могли бы составить благо для края, — текут в тот же Ледовитый, почти недоступный, океан и чрез те же, недоступные для жизни человека, пространства.

Ясно, что край, находившийся в таком положении, не мог никогда и ни при каких обстоятельствах правильно развиться.

Между тем природа не отказала Восточной Сибири в средствах к этому развитию; она наделила ее и плодоносными землями, и здоровым климатом, и внутренними водяными сообщениями, связывающими ее более или менее с остальною Россиею, и богатствами благородных и друг. металлов, — элементами, ручающимися за благоденствие ее жителей и за ее постепенное и возможное развитие; если только ей открыть путь, посредством которого она могла бы свободно сообщаться с морем. Единственный такой путь представляет собою, когда-то потерянная нами, река Амур. Эта река, однако, только тогда имеет ддя нас вышесказанное значение, если устье ее доступно для плавания мореходных судов. Но на этот-то главный и жизненный вопрос [19] не было тогда обращено никакого внимания; относительно его мы находились во мраке. Великий преобразователь России, Петр I; уповая, что этот вопрос может быть разрешен в благоприятном смысле и сознавая всю важность обладания при-амурским краем, переселил в Забайкалье стрельцов и тем положил первое основание нашей силы в преддверии амурского бассейна. За ним, Екатерина II в следующих выражениях высказала важность обладания Амуром: "еслибы Амур мог нам только служить, как удобный путь для продовольствия Камчатки и вообще наших владений на Охотском море, то и тогда обладание оным было бы для нас важным". Вот как понимали значение для Россия при-амурского края наши великие монархи!

Китайцы, довольные тем, что горы и безлюдные пустыни отделили с севера при-амурскую Даурию от Якутской области, из которой для покорения первой явились русские, ограничились лишь построением, на верхнем Амуре, айгунской крепости. Эта крепость служила оплотом Даурии со стороны Забайкалья; остальную же затем част края они оставили без всякого внимания, имея в виду, с одной стороны, что горы и море, отделяющие его на северо-востоке от более или менее населенного нашего при-ленского края, служат верною защитою от нас их Манджурии. С другой стороны, боясь притязания на этот край русских, по случаю его неопределенности (по смыслу нерчинского трактата), оставили таким образом средний и нижний Амур с его притоками в том самом положении, в каком нашел его Поярков в 1644 году, т. е. свободным.

В течение нескольких лет после договора, русские, опасаясь внутренних междоусобий монголов, пускались с караванами через Манджурию и этим путем достигали Пекина. В лежащих на пути городах и селениях они производили меновую торговлю с манджурами. Но, по новости торговых сношении, русские как-то не могли сойтись с ними, отчего происходила постоянная вражда, положивая предел этим сношениям. После убийства, сделанного русскими в центре Манджурии, наши караваны не были туда впускаемы и должны были направляться в Пекин, опять через Монголию; с этих пор все было как бы забыто и при-амурский край для нас как бы не существовал. Сопредельное же с ним наше Забайкалье сделалось местом ссылки преступников и было для нас только грозою и каким-то [20] ледяным чудовищем, при воспоминании о котором трепетали в Европе. Так проходили годы. Между тем народонаселение Сибири возрастало; пути, ведущие в нее из Европейской России, населялись и улучшались. Владения наши более и более распространялись от Якутска к северо-востоку.

Восточный океан с его островами и прибрежными землями северной Азии сделался в особенности предметом изысканий предприимчивых казаков и отчаянных промышленников, возбуждаемых жаждою обогащения. С 1690 г. стала известна Камчатка, немного времени спустя, открыты Курильские острова; в 1710 г. получено известие о существовании Японии. В 1712 г. русские заняли Шантарские острова. В 1716 г. два торговых дома в Петербурге подали в сенат просьбу о дозволении им производить торговлю с Япониею и Ост-Индиею; они полагали достигнуть Японии таким образом: из Северной Двины войти в Ледовитый океан, а из него в Обскую губу и затем по Оби и известным водяным системам Западной и Восточной Сибири, до Байкала; отсюда по рекам Селенге и Шилке и, наконец, по Амуру и Восточным океаном, до Японии. Просьба эта была передана генерал-фельдцейхмейстеру Брюссу, поддерживавшему с большим участием это предприятие. Брюсс предварительно отнесся к тобольскому воеводе князю Гагарину об истребовании от нерчинского начальства достоверных известий о плавании по р. Амур и сведений об Японии. Им же сделано было тогда особое представление о посылке сведущих людей для ученого описания отдаленных мест Восточной Сибири и водяного пути в Японию с которою предполагалось войдти в торговые сношения. Он находил, что эти сношения принесут России важную пользу. Обстоятельство это не имело, однако, никаких последствий; всякие виды на Амур в то время, когда нерчинский трактат понимался иначе, были невозможны.

Между 1710 и 1720 гг. русские поселяются на полуострове Камчатке, а отсюда постепенно занимают Курильские острова. В это же время учреждается постоянное плавание между Камчаткой и Охотском; приводится в известность прибрежье Охотского моря между Охотском и реками Алдамой, Удью и Тугуром; открываются Шантарские острова и начинается производство на них пушного промысла.

В 1719 г., по повелению Петра I, геодезисту Евреинову [21] поручается обозреть южную часть Камчатки и Курильские острова, и наложить на чертеж (карту). В 1725 г., по начертанию Петра И, Екатерина I снаряжает экспедицию под начальством командора Беринга с лейтенантами Шпанбергом и Чириковым, для описи, известного уже тогда чрез морехода из Камчатки Дежнева, открытого им пролива между Азиею и Америкою (называемого на карте Беринговым). Эта экспедиция привела в известность Камчатский полуостров с островами Восточного океана, лежащими между Камчаткою и материком Америки, а равно и часть северо-западного берега этого материка.

Вторая экспедиция Беринга, назначенная по повелению императрицы Анны Иоанновны в 1733 г., имела целию открыть путь в Японию и занятие ближайших к Камчатке мест Северной Америки.

Вследствие этого, командор Беринг и лейтенант Чириков, описывавшие северо-западный матерой берег Америки, вместе с тем указали путь русским промышленникам в Аляску и на Алеутские острова. В 1727 г., при императрице Екатерине I, отправленное в Пекин посольство Саввы Владиславовича Рагузинского, не касалось вопроса о при-амурском крае; не смотря на то, что китайцы настаивали на этом. Рагузинский отвечал, что он не имеет для этого полномочий, а потому все оставляет по прежнему.

В 1738 — 39 гг. лейтенанты Шельтиш и Вальтон, бывшие в экспедиции Беринга, плавали из Камчатки вдоль Курильской гряды и доходили до Японских островов: Мацмая и Нипона. Во время этого путешествия они подучили сведения от курильцев, что весьма близко от Мацмая, к северу, лежит большая земля Корафту (Сахалин), что на южной ее оконечности живут аины — народ одноплеменный курильцам и, наконец, что эта земля находится близ устья большой реки Шунгала (Сунгары — Ула), (р. Амура). Но так как Шельтингу не поверили, чтобы он был в Японии, а полагали, что они с Вальтоном попали на какой либо китайский берег (Корея), то в 1741 г. из Камчатки в Японию был послан лейтенант Шпанберг. Он, по случаю открывшейся в его судне сильной течи, не дошел и принужден был возвратиться обратно. Вслед затем, в 1742 г. отправился с тою же целью из Охотска лейтенант Шельтинг; он достиг северной оконечности Сахалина и посылал в лиман [22] реки Амура шлюпку; отсюда, обогнув Сахалин с северо-востока, осмотрел почти весь восточный берег его, но по позднему времени, не достигнув Японии, возвратился в Камчатку. Вслед за этими мореплавателями начали посещать ближайшие к камчатке Курильские острова, наши промышленники; они встречались с японцами и всегда были принимаемы ими дружелюбно. Между тем, около этого же времени, выбросило на берега Камчатки японскую джонку; спасенные с нее японцы долгое время жили у нас в Верхнекамчатске и потом были доставлены нашими промышленниками на К?рильские острова, к японцам.

Эти экспедиции и сведения, полученные от промышленников и от находившихся у нас японцев, дали нам понятие об Японии и о том, что Сахалин (Корафту) — большая земля, лежащая близ устья большой реки Амур; что земля эта населена различными инородцами, ни от кого независимыми и что русские первые из европейцев открыли и частию описали Сахалин. Кроме того, мы имели тогда сведения, доставленные Шельтингом о северной части амурского лимана, в который он посылал шлюпку. Затруднение продовольствовать Камчатку было причиною того, что в 1745 г. из Камчатки был послан проэкт, в котором доказывалась необходимость для России обладания Амуром и возможност возвратить его, действуя с моря, т. е. с устья реки. Таким образом, вследствие затруднения в перевозке хлеба и других запасов из Якутска в Охотск, по дороге едва проходимой, после многих лет, река А?ур опять возобновляется в памяти русских.

Между тем, с увеличением числа правительственных приморских пунктов по прибрежья? Охотского моря и в Камчатке: Охотска, Удского острога, Гижиги, Большерецка, Тигиля и Нижнекамчатска, и с развитием промыслов, потребность в продовольствии более и более возрастала. Попытки развести в этих местах хлебопашество показали, что оно, по особым климатическим условиям этого края, быть здесь не может: хлеб не родился. [23]

ГЛАВА III.

Возбуждение вопроса о реке Амуре в 1753 году. — Повеление императрицы Екатерины II о заселении р. Амгунь в 1777 г. — Цель повеления. — Заключение Лаперуза и Браутона о лимане и устье р. Амур 1788 — 1793 г. Исследование И. Ф. Крузенштерна в 1805 году. — Его заключение о Сахалине и устье р. Амур. — Невыгодные последствия. — Экспедиция Хвостова и Давыдова в 1806 году.

Важность такого предмета, как снабжение продовольствием обширного края, понуждала правительство вникнуть серьезно в это дело и дать ход проэкту, представленному сибирским губернатором Мятлевым в 1758 году. Мятлев, имея предписание о принятии более надежных и выгодных для казны мер в продовольствии Охотского края и Камчатки, донес правительствующему сенату, что единственно надежная и выгодная для казны сера в доставлению продовольствия в эти края, состоит в том, чтобы сплавлять все по р. Амуру. Сенат утвердил это представление и предоставил иностранной коллегии войти предварительно в сношение с китайским трибуналом и уверить китайское правительство, что при этом святость нерчинского трактата будет сохранена. На это из Китая не последовало никакого ответа; между тем Мятлев поставил в обязанность начальству Забайкальской области усилить в ней хлебопашество, в виду будущего обеспечения приморских мест.

В случае решительного отказа китайцев на представление сената об открытии для нас плавания по реке Амуру, Мятлев просил от селенгинского коменданта Якоби мнения, какие по местному усмотрению можно изыскать способы к свободному сообщению по р. Амуру: увеличением ли числа войск, или другими мерами? По важности предмета, обстоятельство это велено было вверить одному надежному чиновнику и о содержании им этого в тайне взять от него подписку под присягою. Тайна о [24] видах на Амур была открыта адъютанту коменданта Якоби, поручику Власову. Якоби отвечал, что он, управляя селенгинским округом, не имеет никаких сведений о нерчинском крае, тем более об Амуре. В донесении же своем, вслед за сим, пишет, что он получил некоторые сведения от Владыкина, директора российских караванов, возвратившегося из Китая; он ему объяснил, что в восточной стороне амурского края населения много, что земля по течению Амура весьма плодородна, и при этом показывал полученную им в Пекине манджурскую карту, из которой видно, что на Амуре находятся, будто бы, города и при устье — флотилия, на которой до 4,000 экипажа.

В следующем затем рапорте сенату, от 21 сентября 1756 г., Якоби объясняет, что, по его мнению, основанному на достоверных сведениях, не должно с нашей стороны делать решительных сношений с китайским двором относительно домогательства плавания по р. Амуру, но прежде надобно на границах селенгинской и нерчинской, в приличных местах, поставить провиантские магазины и заготовить хлебные запасы; потом выслать из России достаточное число войска, снабдив его полным вооружением и артиллериею. Когда все эти необходимые меры приведутся в исполнение, тогда только можно будет обратиться к трибуналу с требованием о дозволении свободного плавания по Амуру. Если же со стороны китайского правительства последовал бы отказ, то тогда распорядиться построением на берегах р. Амура крепостей и редутов. Когда все это будет сделано, тогда только можно ожидать успеха, ибо китайцы, внезапно увидя многочисленную стражу, едва ли будут в состоянии начать какие либо военные действия. "Все cie", писал Якоби, "будет стоить больших издержек, но они вознаградятся важною выгодою, какая может произойти от обеспечения Камчатки продовольствием. Можно тогда принять в подданство России и мунгал, что наверно последует, когда они увидят столько крепостей около мест их жительства. Наконец если бы и случилось, что китайское правительство не согласилось на наши требования относительно реки Амура, то учреждение крепостей и усиление войск все же не было бы излишне, не смотря на значительные расходы, и служило бы к славе, а не к бесславию России" (Этот факт весьма замечателен тем, что, заботясь об обеспечениях Камчатки продовольствием, никто не обратил внимания, возможно ли выйти из р. Амура и море, т. е. о положении его устья, о котором не было никаких сведений, и доказывает, что Якоби хорошо знал китайцев, с которыми дипломатические переговоры без силы не имеют места и бесполезны). Не смотря, однако, на [25] живое участие, какое в то время принимали относительно р. Амура, это дело остановилось в самом начале.

Мнение Якоби о построении на Амуре крепостей к несчастию настолько не отвечало местным тогдашним обстоятельствам, ибо мы, вследствие различных пограничных столкновений, находились с Китаем в неприязненных отношениях. В 1757 г. советник посольства Братищев, бывший в Пекине по поводу пограничных сунгарских столкновений, между прочим, сообщил о подозрении китайцев, обративших внимание на постройку судов на реке Ингоде и выразившихся по этому поводу, что русские никогда не будут плавать на водах Амура. Якоби полагал, что бывшей тогда за Байкалом военной стражи недостаточно и что надо прислать еще 30,000 войска; но такого числа послать тогда не могли, да и продовольствовать было нечем. При таком положении дел, нам оставалось только отстаивать собственную свою границу, растянутую на огромное пространство, и потому представление Якоби было оставлено.

Китайцы, между тем, видя, что мы бессильны против них, лишают нас права свободной торговли, выговоренной нерчинским трактатом, и посольство Кропотова, отправленное в Пекинн при императрице Екатерине II, в 1767 г., для улажения несогласий с Китаем, с немаловажными усилиями, едва могло добиться от них согласия на водворение с ними торговли в одном пограничном пункте. Таким пунктом является только что основанная Кяхта; сперва она делается только местом сбыта наших сибирских произведений, но через весьма короткий промежуток времени туда везут и фабричные произведения европейской Россия, и она становится новым источником государственного дохода, связывает более тесным союзом нашу Сибирь с европейскою Россиею, и поэтому делается для нас весьма важным пунктом.

Войдя на северо-востоке в соприкосновение с океаном и основав в Кяхте сношения с Китаем, мы устремляем все наше внимание, во-первых, на сохранение и обеспечение кяхтинской торговли и на приведение в порядок дел на прибрежьях [26] Охотского моря, в Камчатке и северо-западной Америке — новых владениях наших, богатых пушными товарами; во-вторых, на устройство с ними сообщения. Но при этом-то последнем обстоятельстве мы и встретили непреоборимые природные препятствия и увидели всю справедливость мнений о необходимости возвращения р. Амура, — мнений, поданных в Камчатке в 1746 г., Мятлевым — в 1753 г. и г. Якоби — в 1756 году.

Куда без всякой дороги, чрез пустынные леса, горы и болота могли проникать ватаги отважных промышленников и казаков, туда нельзя было без дорог провозить значительные тяжести и проводить большое число людей, необходимое для обеспечения Камчатки и американских владений. Естественно, что поэтому прежде всего необходимо было обратить полное внимание на устройство дороги из Якутска в Охотск и из Охотска в Камчатку. Но все труды для устройства этой дороги оказались напрасными; она могла существовать только в виде тропинки и сообщение оставалось почти таким же, как было и при начале занятия прибрежьев Охотского моря. Перевозить тяжести возможно было только на вьючных лошадях, привычных к тем дорогам и притом в весьма кратковременный период года. Дурен был путь до Охотска, но и такого нельзя было устроить из Охотска в Камчатку: громадные пустыни, горы и тундры составляли такие непреодолимые преграды, что нам пришлось совершенно отказаться от мысли иметь туда береговой путь.

Таким образом весь Камчатский полуостров, равно как и американские наши владения, оставались отрезанными от материка и сообщение с ними иначе не могло быть как морем. Суда для этого строились в Охотске и оттуда отправлялись в Камчатку и Америку. Охотск поэтому был главным нашим пунктом сообщений, но, как порт, он имел важные неудобства, потому что расположен при устьях мелководных и опасных рек: Кунтуи и Охоты. Бар реки Кунтуи в малую воду доходил до 4-х фут. Это обстоятельство, а также трудность пути между Якутском и Охотском, не смотря на труды и капиталы, употребленные на устройство сколько-нибудь сносной дороги, возбудили опять всеобщее воспоминание о потере Амура, но при этом тогда же обратили внимание и на то, что его устье было еще совершенно не исследовано и что еще неизвестно, доступно ли оно для мореходных судов. В этих-то видах, в 1775 г., императрица [27] Екатерина II повелела отправить из удского острога партию казаков на реку Амгунь, чтобы основать на этой реке поселение сколь возможно ближе к. р. Амуру, с тем чтобы из этого пункта производить исследование устья реки и разведать, в какой степени оно доступно для мореходных судов. Вместе с тем, императрица повелела в случае если окажется, что мореходные суда могут входить в реку, занять ее устье. Вследствие этого в 1777 г. из удского острога было отправлено на Амгунь около 30 человек. Манджуры, узнав об этом от инородцев, обитавших на реке Бурее, донесли в Пекин. Китайское правительство с угрозою объявило, что если русские не оставят своего предприятия в землях еще не разграниченных, то Китай прервет с ними всякие торговые сношения в Кяхте.

В это время мы, во-первых, не только не имели почти никакой военной силы за Байкалом, но даже лишены были возможности отправить ее туда, чтобы поддержать наше предприятие и заставить китайцев продолжать весьма выгодную для нас кяхтинскую торговлю. Во-вторых, правительство наше, имея в виду при более благоприятных обстоятельствах возвратить при-амурский край, не смотря на неоднократные требования китайцев, постоянно уклонялось от разграничения его и теперь вынужденным нашлось отменить свое распоряжение и обратить все внимание на восстановление дружеских отношений с Китаем. Последнего в то время можно было достигнуть только одним путем: именно надо было снова пожертвовать, до поры до времени, своими видами на реку Амур.

Вскоре после этого являются в Татарский залив французы и англичане. Они приходят туда с скромною целью исследования его берегов и лимана р. Амура, но с тем вместе, в случае благоприятных условий для плавания в этих местах, имеют заднюю мысль водворить там свое владычество. Так, в 1783 г. французское правительство послало в Тихий океан, для открытия и описи, ученую экспедицию под начальством знаменитого мореплавателя Лаперуза. Лаперуз, следуя вдоль Татарского берега к северу, в широте 51°,29'N, открыл на этом берегу удобный для якорной стоянки залив, который, в честь бывшего тогда во Франции морским министром де-Кастри, назвал заливом де-Кастри. В этом заливе Лаперуз собрал от туземцев сведения о северной части Сахалина и устье реки Амура. Туземцы, при [28] начертании Лаперузом на песке очерков матерого берега и Сахалина, постоянно проводили между ними черту и этим как бы показывали, что Сахалин соединяется с материком обсыхающею отмелью, и что пред устьем р. Амура, впадающей в море против Сахалина, лежат такие-же мели (В 1852 г., когда мы более или менее ознакомились с языком туземцев при-амурского края и имели переводчиков, то узнали, что туземцы, чтобы показать о существовании между двумя берегами пролива, проводят между ними черту, которая, по их понятиям, означает пут, т. е. что можно проплыть на лодке. Точно также воду означали черточками, т. е. что по ней можно плыть на лодках во все стороны). Но, не смотря на эти показания туземцев, Лаперуз пошел из залива де-Кастри к северу, имея намерение чрез лиман реки Амура достигнуть Охотского моря. Чрез 8 миль, глубина с 16 саж. уменьшилась до 9-ти, между тем течения от севера замечено не было, почему Лаперуз, предполагая, что путь по этому направлению может привести его к мели, встал на якорь и послал для исследования к северу две шлюпки. Эти шлюпки, придерживаясь сахалинского берега, прошли около 6 миль, до глубины 3 саж., которая оканчивалась отмелью, шедшею от сахалинского берега. Последний отсюда казался им сливавшимся с противуположным матерым скалистым берегом и поэтому они возвратились на судно. Это обстоятельство, а равно показания туземцев в заливе де-Кастри, постепенное уменьшение глубины и бездействие течения побудили Лаперуза оставить свое намерение и заключить, что Сахалин соединяется с материком отмелью, покрывающеюся при приливе водою, что вход в лиман с юга для мореходных судов недоступен и что устье реки заперто мелями.

Этот же знаменитый мореплаватель описал западную, южную и юго-восточную часть Сахалина, пролив, отделяющий Сахалин от острова Мацмая, названный его именем, и берег Татарии. На всех упомянутых берегах Лаперуз не только не нашел ни одной гавани, но кроме залива де-Кастри — ни одного даже места, сколько нибудь удобного для якорной стоянки.

Чрез 10 лет после этого, именно в 1793 г., в Татарский залив пришел знаменитый английской мореплаватель капитан Браутон. Он пришел туда на бриге, сидевшем в воде всего 10 ф. и, пользуясь тем, что для брига не требуется значительной глубины, хотел непременно пройти из залива де-Кастри и р. Амур и Охотское море. Он пошел по пути Лаперуза, [29]поднялся к северу далее этого последнего на 6 миль и, встретив там глубину около 2 1/2 саж., встал на якорь; но, не смотря на такую малую глубину, пролива, отделявшего Сахалин от материка, он не видел и ему казалось, что оба берега сливаются и образуют огромный залив. Канал-же, по которому он шел, оканчивался мелью, образующею у сахалинского берега залив около 3 миль ширины. Отсюда Браутон послал на шлюпке помощника своего Чапмана, для окончательного исследования видимого им к северу пространства. Чапман, возвратясь на бриг, объяснил, что хотя между мелями он и находил значительные глубины, но эти глубины отрывочные, ибо он, следуя по ним, постоянно упирался в сплошную мель, тянувшуюся от Сахалина к западу и соединявшуюся с матерым берегом. Эти обстоятельства заставили Браутона оставить свое намерение и сделать, как и Лаперуз, то же самое заключение, т. е., что Сахалин полуостров и что вход в реку недоступен для мореходных судов, ибо устье ее заперто мелями.

В 1803 г. наше правительство поручило И. Ф. Крузенштерну описать северную и северо-восточную части Сахалина, юго-восточный берег Охотского моря, лиман и устье реки Амура. Крузенштерн в 1805 г., описывая северо-восточный берег Сахалина около параллели 52° N широты, встретил на пространстве более 10 миль к северо-востоку от Сахалина признаки бурунов и сулоя. Затем, обогнув северную оконечность Сахалина и следуя отсюда к лиману р. Амура, 13 августа того же года он увидел между Сахалином и матерым берегом пролив около 6 миль ширины; приняв его за канал, идущий из р. Амура, он направился в него. Дойдя до глубины 6 сажень и не решаясь на судне продолжать путь далее, Крузенштерн лег в дрейф и для исследования к югу послал на шлюпке лейтенанта Ромберга, с приказанием, чтобы он, достигнув видимого мыса на Сахалине, шел от него с промером, поперег канала, к матерому берегу. Ромберг, возвратясь на транспорт, донес Крузенштерну, что по причине сильного течения от юга, он не мог подойти к мысу ближе 3-х миль, что он нашел там глубину 4 саж. и что затем глубина уменьшилась до 3 1/2 саж., откуда он и возвратился, не достигнув противоположного Сахалину матерого берега. Вода, взятая с этого места Ромбергом, оказалась пресною. Виденный на Сахалине мыс Крузенштерн [30] назвал мысом Головачева, а противоположный ему на матером берегу низменный мыс — мысом Ромберга. Этим И. Ф. Крузенштерн окончил свои исследования амурского лимана с севера. "Сильные течения,. встреченные мною в этих местах", говорит Крузенштерн, "опасения, чтобы дальнейшими исследованиями не навлечь подозрение китайского правительства и тем не повредить кяхтинской торговле и наконец опасение, чтобы не столкнуться с китайскою силою, наблюдавшею за устьем р. Амура, о чем предупреждали меня в Камчатке (Подобные сведения в Камчатке вероятно были основаны на сведениях, полученных Владыкиным в Пекине в 1756 г., о китайской флотилии и четырехтысячном экипаже, оберегающем будто бы устье Амура), были причинами, что я не в точности исполнил данные мне инструкции". Оставив таким образом дальнейшие исследования лимана, Крузенштерн пошел в Петропавловск и оттуда обратно в Кронштадт.

Из этой своей описи амурского лимана и из описей Лаперуза и Браутона И. Ф. Крузенштерн решительно заключил: —

а) Что нет никакого сомнения в том, что Сахалин полуостров, а потому и плавание из Татарского залива в амурский лиман невозможно.

б) Что амурский лиман усеян мелями.

в) Что устье р. Амура должно весьма близко находиться к мысам Головачева и Ромберга.

г) Что прибой и сулой, замеченные у восточного берега Сахалина в 52° северной широты, должны означать бар какой либо большой реки или одного из рукавов реки Амура, и, наконец

д) что на берегах Сахалина и Татарского залива нет гавани (Поэтому на всех морских картах до 1857 г. показывался Сахалин полуостровом, а берега Татарского залива — прямыми скалистыми и неприступными).

За Крузенштерном, в 1806 г., по распоряжению полномочного посла Рязанова, были посланы из Охотска к Курильским островам и к южной оконечности Сахалина, лейтенанты Хвостов и Давыдов. Офицеры эти, придя в залив Анива, на южной оконечности Сахалина, вследствие секретных приказаний Рязанова, оставили там, для заявления о занятии русскими Сахалина, 5 человек матросов. Эти матросы впоследствии перешли на реку [31] Тыми, где жили оседло и последний из них, Василий, умер в исходе 1847 года. На пути из Анивы, Хвостов и Давыдов шли вдоль восточного берега Сахалина и осмотрели его. Во время пребывания этих офицеров на Сахалине, там не было ни одного японца и туземцы говорили им, что японцы к ним не ходят, что они никому ясака не платят (Сведение об экспедиции Шельтинга к Сахалину, а равно и рапорт Хвостова и Давыдова начальнику Охотска, от 10 октября 1806 г. я видел в 1849 г. в архиве охотского порта; указал мне их бывший тогда начальником порта Н. В. Вонлярлярский).

Судя по этим данным и по сведениям о посещении Сахалина Шельтингом, оказывается, что русские были первые из европейцев, подходившие к Сахалину; они описали почти все берега его, и наконец были первые поселившиеся на Сахалине.

Эти факты весьма знаменательны для России в том отношении, что они представляют законное и бесспорное право России на обладание Сахалином (Г. Буссе, в описании своем сахалинской экспедиции, а равно и некоторые другие личности, не признают за Россиею права на обладание о-м Сахалином, выставляя против этого то, что экспедиция, совершенная Хвостовым и Давыдовым, не признана будто бы правительством со всеми ее последствиями. Но здесь все эти личности жестоко ошибаются, забывая, что правительство наше протестовало только лишь против грабежей и насилий, произведенных в эту экспедицию Хвостовым и Давыдовым на Курильских островах, принадлежавших Японии, но оно никогда не отвергало фактов, дававших нам право на владение островом Сахалином, потому что русские первые описали его берега: именно Шельтинг в 1742 г. и Хвостов и Давыдов в 1806 г; русские также первые заняли Сахалин в 1806 г., когда еще японцев там и не было. Эти факты наше правительство признавало и не отвергало никогда, следовательно и оставило за собою право на обладание островом Сахалином. В виду этих-то совершившихся событий подобные рассуждения г. Буссе и других, неправильны).

Положительные заключения таких авторитетных и знаменитых европейских мореплавателей, каковы: Лаперуз, Браутон и Крузенштерн, о невозможности для мореходных судов входа в лиман и устье реки Амур с севера и юга, о неимении гаваней на прибрежьях Татарского залива и, наконец, о влиянии на р. Амур китайского правительства, охранявшего будто бы ее устье значительною флотилиею (с 4000 людей), весьма естественно возродили вопрос, для чего нам добиваться обладания рекогю, которая не имеет сообщения с морем и поэтому представляет для нас такое же ничтожное значение, какое имеют многие реки, [32] орошающие восточную нашу Сибирь? Для чего нам еще приобретением при-амурского края распространять и без того уже растянутую нашу границу с Китаем, когда утвердившееся его влияние на этот край будет вредить только выгодной для государства кяхтинской торговле? Наконец, к чему нам этот край, когда на прибрежьях его нет ни одной гавани? И действительно, если бы упомянутые заключения знаменитых мореплавателей были безошибочны, то благоразумие и выгоды наши требовали бы оставит этот край без внимания. Для нас было бы все равно, где бы ни была проведена граница наша с Китаем, лишь бы она была только южнее устья реки Уди, при котором находился наш пост с значительным поселением.

И так, весь вопрос состоял в том, справедливы или несправедливы заключения европейского авторитета знаменитых мореплавателей? Но кто мог тогда заподозрить ошибочность заключения такого авторитета? Кто мог поднять тогда завесу спущенную им на этот край? Наконец кто мог сомневаться в ошибочности донесений Владыкина, Якоби (в 1756 г) и затем миссии нашей из Пекина, что будто бы народы, обитающие в при-амурском крае находятся в более или менее цивилизованном состоянии, что они зависят от Китая и управляются особыми вассальными Китаю князьями, которые ездят в Пекин и женятся на китайских царевнах (См. Статистическое и политическое описание Китайской Империи. Архмандрита Иакинфа. 1842 г., часть 2-я, стран. 30-я)? [33]

ГЛАВА IV.

Появление на наших картах неверной границы с Китаем. — Причина невнимания нашего к этому обстоятельству. — Исследование восточного берега Охотского моря и сообщения его с Якутском. — Фомин, Сарычев и Кузьмин. — Экспедиция каштана Литке. — Положение наше на Восточном океане, в Охотске и Петропавловске. — Различные мнения о Камчатке — появление в наших морях китобоев. — Их действия. — Заключение трактата между англичанами и китайцами, 1840-1844 г.

Вполне доверяя упомянутым в предыдущей главе заключениям знаменитых мореплавателей о р. Амур, о прибрежьях Татарского залива и сведениям, доставленным нашею миссиею из Пекина, мы оставались, весьма естественно, совершенно равнодушными к при-амурскому краю; но все-таки упорно отклоняли предложение китайцев о разграничении этого края. Не смотря на это, на географических картах стала появляться граница наша с Китаем, от верховьев реки Уди к востоку, до Тугурской губы. Граница эта сначала явилась на английских и немецких картах, а впоследствии и мы нанесли ее на свои, перепечатывая последния с иностранных изданий. Мы делали это, совершенно забывая, что, на основании 1-го пункта нерчинского трактата 1689 г., здесь нельзя было означать какой либо пограничной черты, и смотрели на это равнодушно, вероятно потому, что давали полную веру упомянутому заключению европейского авторитета о недоступности с моря реки Амур и ее лимана; при чем, конечно, при-амурский край становился для нас совершенно бесполезным. Между тем, перепечаткою неверных карт, мы как бы признавали, что вся страна к югу от произвольно-проведенной на них пограничной черты принадлежит Китаю, и не жалели этого, потому что верили таким сказкам, как например: будто китайцы имеют в при-амурском [34] крае значительные силы для его охранения, или, еще лучше, что на нижнем Амуре находятся города и крепости, каковы Тонден-кажен и друг. (Как означено на карте, приложенной к описанию Китая Архимандр. Иакинфа, 1842 г).

Другою причиною нашего равнодушие к этому краю было то обстоятельство, что моря, которые его омывают с северо-востока и востока, а также Тихий океан, были еще чужды промышленному и коммерческому движению, а сопредельные с ним страны: Китай и Япония были заперты для европейцев.

Берингово, Камчатское и Охотское моря в то время еще не посещались китобоями, их бороздили только одни наши транспорты, перевозившие из Охотска продовольствие в Камчатку и северо-американские наши колонии. Возникновение настоящего коммерческого движения в Тихом океане нам казалось тогда весьма отдаленным, или, лучше сказать, невозможным и в будущем. Мы никак не могли тогда и думать, что Англия откроет для торговли Китай и вместе с Северо-Американскими Штатами создаст на Тихом океане коммерческое движение. По настоящему, если бы мы следовали планам Петра I и Екатерины II, почин в этом деле должен был принадлежать России. Утвердись мы несколькими десятками лет ранее в при-амурском и при-уссурийском крае, англичане и американцы не обошли бы нас, заводя торговлю с Китаем.

Теперь интересно оглянуться назад и проследить, что мы делали в то время и принимали ли какие нибудь меры, чтобы предупредить Англию и Америку, или, по крайней мере, чтобы не остаться безучастными в их предприятии? Ответ короток: мы не только ничего не делали в этом направлении, но даже и не стремились заселить и приучить к оседлой жизни наши восточные владения; что же касается при-амурского края, мы его не трогало, боясь этим раздражить китайское правительство; а оно, в свою очередь, не обращало внимания на этот край, опасаясь нас раздражить. Вот какой странной политики держались тогда обе стороны; мудрено при этом было что нибудь сделать.

Оставив таким образом при-амурский край Китаю, мы имели в Камчатке и Охотске такую ничтожную силу, которая могла бы только содержать в порядке обитавшие в этих местах[35] кочевые племена, а именно: там у нас было 500 человек морских чинов и 2 сотни казаков, при 3-х транспортах, служивших для снабжения продовольствием чрез Охотск — Петропавловска, Нижне-Камчатска, Тигиля, Большерецка и Гижиги. Для охранения наших северо-американских колоний положено было посылать из Кронштадта военное судно, но это распоряжение с 1820 г. было отменено и российско-американской компании предоставлено самой охранять свои колонии. Для снабжения же охотского и петропавловского портов коммисариатскими, кораблестроительными и артиллерийскими запасами и материалами, туда, не мере надобности, посылался из Кронштадта года чрез 3 или 4 транспорт. В видах основания производительной оседлости, а равно и для развития в камчатском и охотском краях торговли, в Камчатку и охотский край переселены были из Восточной Сибири крестьяне-земледельцы, и порта: Петропавловск и Охотск объявлены порто-франко. Для поощрения туземцев к огородничеству и хлебопашеству, им были дарованы весьма значительные пособия. Начальникам края и служившим в оном офицерам дарованы были особые преимущества, заключавшиеся в награждении следующими чинами и пенсионами за 5-ти и 10-тилетнюю службу.

Все старания правительства создать из Петропавловска и Охотска надлежащие порта на востоке, которые могли бы быть обеспечены на месте, оставались тщетными, ибо сама природа поставила к тому непреоборимые препятствия. Хлебопашество ни в камчатском, ни в охотском крае, по климатическим и почвенным условиям и по весьма правильно веденному, ценному, пушному промыслу, вознаграждавшему гораздо значительнее труды нежели земледелие, не привилось и не существовало. Хлеб родился только на бумагах и в канцеляриях, в действительности же его не только не было для продовольствия упомянутой ничтожной силы, но и для пропитания переселенных с этою целию крестьян. Мука и все необходимое доставлялось в Охотск из Якутска на вьючных лошадях, по ценам неимоверно высоким (Пуд ржаной муки более 3 р. 50 к. сер., масло от 20 до 25 р. и т. д), а из Охотска отвозилось в Камчатку на казенных транспортах. По этим причинам для Камчатки необходимо было существование Охотска. [36]

В российско-американских колониях также невозможно было разведение хлебопашества, а потому с этою и промышленною целию компания заняла залив Бодего, лежащий в северной Калифорнии. Это занятие могло бы иметь важное последствие, но компания, действуя в ограниченном объеме коммерческого своего предприятия, не воспользовалась тогда почти свободным положением западного берега Калифорния. Заняв узкую полосу земли около залива Бодего, она не шла далее от моря, во внутрь страны и к югу, с тем, чтобы сделать эти места житницею для своих колоний и Камчатки. Попытка ее развести хлебопашество у моря, на полосе земли, подверженной влиянию морских туманов, оказывалась не совсем удовлетворительною; между тем как в нескольких верстах от моря девственная, прекрасная почва и климат давали неимоверный урожай.

Владения компании ограничивались здесь маленьким селением Росс, в который компания ввозила из Ситхи отслуживших срок или неспособных к работе своих промышленников. Из Росса компания получала, однако, мясо, огородные овощи и т. п.; хлеб же, масло, свечи и проч. ввозили в колонию из Якутска чрез Охотск; а потому, не смотря на более и более обнаруживавшиеся неудобства охотского порта, он все таки был необходим и для компании, так же как для Камчатки.

В Охотске не было ни одного начальника, который бы не представлял правительству о необходимости перенести порт в другое место, потому что редкое из судов охотской флотилии плавало там обыкновенным порядком; все они, почти каждый год, валялись на охотском баре или на охотских кошках, где часто и погибали. Это обстоятельство понудило правительство приискивать место на берегу Охотского моря, для устройства порта, лучшего нежели Охотск; но вместе с тем имелось в виду устроить и более удобное сообщение с Якутском, так как существовавшая дорога от Якутска к Охотску была далеко неудовлетворительна.

Две системы рек: а) Алдан с Маей и Алдамой, и б) Алдан с Учуром и Удью представляли, казалось, возможность устройства сообщения Якутска с восточным берегом Охотского моря, гораздо лучше существовавшего пути от Якутска до Охотска, ибо река Мая, впадающая в реку Алдан, которая, в свою очередь, впадает в реку Лену, — подходит на расстояние около [37] 150 верст к реке Алдаме, впадающей в Охотское море в 56° широты. Река же Учур, впадающая также в реку Алдан, подходит на такое же расстояние к реке Уди, вливающейся в Охотское море в 54° широты. Из этих систем рек была принята первая система, потому что, по тщательной описи и исследованию капитанов Фомина и Сарычева, Удская губа оказалась совершенно неудобною для устройства порта; Алданский же залив, повидимому, представлялся для этого лучшим местом. Для этой цели от урочища Нелькин, — пункта на реке Мае, ближайшего к реке Алдаме, и начали к этой реке вести дорогу, а по берегам реки Маи селить крестьян. Для устройства этой дороги и населения по реке Мая, много было употреблено труда и капитала (более 600 т. р. сер), но все усилия оказались тщетными. Горы, болота, горные ручьи и речки, а также климатические условия представляли непреоборимые препятствия. Оседлость по берегам реки Маи, по тем же климатическим условиям и почве (болота, камни, дресва и проч), не прививалась: хлеб пропадал, люди умирали с голоду и от болезней. Плавание по реке Мае, по случаю быстрых течений и шиверов, было не только неудобно, но не безопасно. Единственные на всем восточном берегу, между Охотском и Тугуром, заливы Алдамский и лежащий от него к югу Аянский, по строгим наблюдениям и исследованиям Сарычева, Фомина и затем Кузьмина, оказались совершенно неудобными к устройству порта. Между тем, сведения, собранные Кузьминым от удских тунгусов, показывали, что инородцы, занимавшие низовья реки Амура, находятся в независимом от Китая положении, и что устья реки Амура должны быть доступны для входа в него судов с моря. Наконец, рассказы якутских купцов, которые вели торговлю с удскими и тугурскими тунгусами, давали повод сомневаться в справедливости заключения об устье реки Амур гг. Лаперуза, Браутона и Крузенштерна и в справедливости донесения нашей миссии из Пекина о положении при-амурского края и обитавших в нем народов. Эти обстоятельства и все сделанные попытки к устройству сообщения Якутска с берегом Охотского моря возбудили сожаление о потере реки Амур и ясно показывали, что только эта река может открыть удобный путь из Сибири к океану.

В 1828 и 1830 гг. начальник байкальской флотилии [38] П. С. Лутковский (Ныне адмирал, член адмиралтейств-совета) и капитан Кузьмин просиди дозволения у генерал-губернатора Ловинского спуститься из Нерчинска по Амуру, в видах ознакомления с рекою, ее устьем и обитающими по ее берегам народами. Вследствие этого предложения, с 1830 до 1832 года происходила об этом предмете переписка генерал-губернатора Ловинского с Петербургом, указывавшая всю важность этих исследований. Не смотря на то, что директор азиатского департамента министерства иностранных дел, Родофиникин, горячо сочувствовал этому делу, дозволения спуститься по Амуру не только не было, но еще замечено было генерал-губернатору, что "деятельность его в Сибири должна быть единственно направлена для поддержания и охранения дружественных отношений наших с Китаем, необходимых для развития кяхтинской торговли; подобное же с нашей стороны предприятие может весьма повредить этим отношениям, а потому оно и не может быть допущено".

Между тем, в 1826 году отправлялась из Кронштадта ученая экспедиция капитана Литке (ныне графа). Она могла бы разрешить, в какой степени справедливы сейчас сказанные сведения гг. Фомина и Кузьмина, а также заключения авторитета европейских знаменитых мореплавателей об устье реки Амур; но, по случаю ученых исследований, чрез которые капитан Литке приобрел европейскую известность и по другим неблагоприятным обстоятельствам, он не зашел в Охотское море (В инструкции, данной Ф. П. Литке от адмиралтейского департамента, сказано: "после описи Чукотской земли с Анадырскою губою и восточного берега Камчатки, до мыса Лопатки, вы имеете отправиться в Охотское море и от северной оконечности полуострова Сахалина до Удской губы подробно описать берега и все бухты" (т. е. и амурский лиман)). Его экспедиция, между тем, была последняя, которая имела все средства обнаружить всю неосновательность и фальшивость, распространившихся тогда между моряками и всеми влиятельными лицами правительства, убеждений об устье р. Амур и его лимане. После этой экспедиции, правительство не обращало более внимания на эти места. Затратив много труда и капитала, без всякой пользы, на устройство пути из Восточной Сибири к прибрежью Охотского моря и не предвидя еще настоящего движения в Тихом океане, правительство охладело не только к при-амурскому [39] краю, который требовал тщательных исследований и снаряжения особых экспедиций, но и к существовавшим тогда нашим владениям в этом океане. Петропавловск, не смотря на дарованные ему преимущества и употребленные капиталы, для возрождения там торговли и полезной оседлости, не двигался вперед ни на шаг; он оставался все той же ничтожной деревней. Воды Авачинской губы, в которой расположен этот порт, бороздили только одни казенные транспорты, приходившие из Охотска с мукой, с казенными продовольственными запасами и с прикащиками якутских купцов. Последние привозили ничтожное количество дрянных товаров, служивших большею частию для вымена от туземцев соболей. Чрез 3 или 4 года являлся в Петропавловск транспорт из Кронштадта с коммисариатскими, артиллерийскими и кораблестроительными запасами для команды и портов охотского и петропавловского. Камчадалы и инородцы берегов Охотского моря оставались все теми же звероловами. Сельскохозяйственная производительность не только к ним, но и к переселенным сюда с этою целию из Сибири крестьянам решительно не прививалась. Крестьяне, вскоре же после прибытия в Камчатку и на берега Охотского моря, бросали хлебопашество и делались такими же звероловами, какими были и туземцы.

Пустынные, бездорожные, гористые и тундристые местности, на огромное пространство отделявшие охотский край и Камчатский полуостров от центра управления Сибирью, климатические и другие условия этой страны, препятствовавшие к устройству сколько нибудь сносных внутренних сообщений, делали то, что даже все благонамеренные представления начальников Камчатки, клонившиеся, например, к отстранению причин весьма быстро уменьшавшегося туземного населения (от занесения русскими в этот край заразительных болезней), были ничем иным, как гласом вопиющего в пустыне. Переписка из Камчатки не только с Петербургом, но и с Иркутском, которого она составляла как бы уезд, длилась десятки лет (Так например: начальник Камчатки, Петр Иванович Рикорд, в 1810 г. просил разрешения построить госпиталь, по присланному плану. План этот рассматривался более 20 лет, было сделано несколько самих пустых вопросов, вследствие сделанных на этом плане особенных приспособлений по местным условиям. Между тем, лес и другие материалы, заготовленные для госпиталя, сгнили, так что, когда чрез 22 года начальнику Камчатки, Голенищеву-Кутузову (в 1832 г), разрешено было, наконец, построить этот госпиталь, то все уже сгнило и строить его было не из чего); несоблюдение какой либо пустой, [40] ничтожной формальности возбуждало в канцеляриях множество запросов. Эти и т. п. причины уничтожили всякую энергию в самых усердных и благонамеренных начальниках, почему как они, так и все служившие в Камчатке и Охотске, думали главное лишь о том, как бы поскорее выжить установленный до закону срок для получения привиллегий. Вся сила наша в Петропавловске состояла из 100 челов. морских чинов и 100 казаков; эти люди составляли гарнизон, полицию и рабочих, не только для Петропавловска, но и для всей Камчатки. Для защиты же порта с моря был деревянный бруствер, вооруженный десятью орудиями малого калибра. Охотск, как складочный пункт для Камчатки и наших американских колоний, не смотря на все старания правительства к его улучшению и разведению около него полезной сельскохозяйственной оседлости, представдял такую же ничтожную деревню, как и Петропавловск. Сельскохозяйствемная оседлосгь в охотском крае, подобно как и в Камчатке, не привилась.

По всем изложенным причинам и в виду того, что охотский край и в особенности Камчатский полуостров навсегда должны быть считаться отрезанными от метрополии, правительство смотрело на этот край как на необходимое зло, которое надобно было сносить, потому что в крае находилось до 10,000 инородцев, подданных России. Вместе с этим, между нашими моряками, приходившими на транспортах из Кронштадта, сложились о Камчатке два совершенно противоположные мнения: одни полагали, что Петропавловск не может быть надлежащим для России портом на Восточном океане; другие же, напротив, утверждали, что Камчатка, как страна, воссевшая над океанами и имеющая превосходную гавань — Авачинскую губу, представляет для России все, что только можем мы желать на отдаленном своем востоке, и что для подкрепления Камчатки стоит только нам занять какой нибудь из островов, ближайший к тропикам и Петропавловску (Ф. П. Литке указывал на о-в Боник-Сима), и снабжать Петропавловск и Камчатку продовольствием из Маниллы (как представлял А. А. Зеленой, бывший министр государственных [41] имуществ). Это последнее мнение о важности значения для России Петропавловска до англо-французско-турецкой войны разделяли тогда все высокопоставленные правительственные лица и некоторые из генерал-губернаторов Восточной Сибири; в особенности же в этом был убежден генерал-губернатор Н. Н. Муравьев (граф Амурский). Упомянутая война доказала всю фальшивость и полную несостоятельность этого воззрения и убеждения.

Вот каково было тогда наше положение на отдаленном востоке; оно, впрочем, гармонировало с тем мертвым состоянием, которое царствовало в то же время и на омывавшем их Восточном океане. Воспоминание о при-амурском крае носилось только в легендах, между сибиряками.

В начале 1840 годов, являются в Охотское, Берингово и Камчатское моря целые флоты отважных и дерзких китобоев и вывозят каждый год из наших морей на десятки милионов пиастров произведений китового промысла. В то же время англичане объявляют Китаю войну и заставляют эту гордую и недоступную нацию заплатить огромную контрибуцию и открыть для европейской торговли 5 портов своих. Нас не включили в число других европейцев, потому что мы вели уже торговлю с Китаем через Кяхту. Шангай, весьма близкий к при-амурскому краю, делается главным пунктом европейской торговли с Китаем. Правительство наше, застигнутое этим внезапным и быстрым переворотом на отдаленном востоке и не имея там ни надлежащего опорного пункта, ни надлежащей силы, находится вынужденным оставаться равнодушным как к этому движению, так равно и к донесениям о дерзких поступках китобоев. Последние грабили не только наши прибрежья, но заходили и в самый Петропавловск, разбивали там караул и разбирали на дрова батареи; по прибрежьям жгли леса, грабили жителей и били в бухтах детенышей китов, истребляя таким образом этих животных в наших морях. Правительство утешало себя тем, что по крайней хере Восточная Сибирь наша, по невозможности входа в реку Амур, защищена от всяких враждебных на нее покушений с моря.

Внезапное торговое и промышленное движение в Восточном океане, — движение, в котором еще по мысли Петра I и Екатерины II, Россия должна была принять участие, и продажа в то же время рос.-амер. компанией Росса, возбудили в обществе много толков. [42] Ничтожное положение наше на Восточном океане, потеря при-амурского края и продажа наших владений в Калифорнии были любимыми предметами разговора. Из них на первый указывали, как и следственный пункт, в котором мы давно бы могли основать оплот и силу на Восточном океане, а на последний (Калифорнию), как на пункт, где бы Россия могла иметь для своих судов станцию, обладавшую прекрасным климатом и обещавшую большие богатства. В периодических журналах того времени и газетах появились указания на важное значение для России при-амурского края. Это обстоятельство, сведения, что гиляки, занимавшие низовья Амура, независимы от Китая (Эти сведения доставлены были Мидендорфом, осматривавшимся восточный берег Охотского моря и не дошедших всего 20 верст до устья Амура) и, наконец, представлены об этом же предмете генерал-губернатора Восточной Сибири Руперта, достигли наконец и престола.

---