Источник - http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/china.htm
НЕВЕЛЬСКОЙ Г. И.
ЗАПИСКИ
Наше положение в исходе 1855 года. — Предложение Н. Н. Муравьева о границе по Амуру. — Его распоряжения. — Подъем вверх по Амуру адмирала Б. В. Путятина на катере "Надежда". — Основание Кутомандского поста. — Несбывшиеся предположения. — Коммерческие корабли Северо-Американских Штатов: "Пальмето" и "Беринг". — Уничтожение в лимане корабля российско-американской компании. — Прибытие неприятельских судов в залив де-Кастри. — Высадка неприятеля в этом заливе. — Донесение из Императорской гавани. — Цель посылки туда г. Разградского. — Мое представление о том, что не следует затоплять фрегат "Паллада". — Переписка генерал-губернатора с манджурами. — М. С. Корсаков в Айгуне. — Лагерь в де-Кастри. — Плавание вверх по Амуру. — Распоряжения Н. В. Буссе. — Выход из Николаевска фрегата "Аврора", корвета "Оливуца" и транспорта "Двина". — Транспорт "Иртыш". — Возвращение мое в Петербург. — Слухи в Петербурге о моих действиях. Милостивые слова Государя Императора. — Образование Приморской области. — Капитан 1-го ранга Козакевич назначается исправляющим должность военного губернатора Приморской области. — Посольство графа Е. В. Путятина. — Заселение левого берега р. Амура. — Плавание по Амуру графа Путятина и его поездка в Китай. — Цель высадки Рудановкого на Сахалин, в 1857 году. — Действия графа Путятина в Китае. — Переговоры о границе возлагаются на Н. Н. Муравьева. — Сосредоточение наших войск на Амуре. — Предварительные распоряжения Н. Н. Муравьева. — Назначение уполномоченных от китайского правительства.
Скопление большего количества войск и в особенности семейств камчатских жителей и служащих, происшедшее внезапно, сверх всякого ожидания и без необходимых предварительных приготовлений, и не в такой дикой пустыне, каковою представлялся тогда при-амурский край, но и в населенной местности должно бы было породить многие лишения, стеснения в помещении, недостаток во многих предметах продовольствия и принадлежностях порядочного быта. В Николаевском посту, имевшем к весне 1854 вода помещения только на 30 человек, к осени того же года надобно было поместить более 800. В Мариинском посту к тому же времени помещения было только на 8 человек, [384] а к осени надобно было поместить более 200 человек. В начале же лета 1855 года внезапно и неожиданно явилось в Николаевском до 5,000 душ, а в Мариинском до 2,000. Надобно было всех поместить и приютить, доставить всем средства к жизни, приготовить к зиме теплые помещения и все это необходимо было делать тогда, когда неприятель блокировал нас со всех сторон и когда надобно было вводить все наши суда в реку и иметь в готовности гребную флотилию и строить батареи. Сверх этого, не смотря на постоянные представления мои о необходимости иметь по Амуру посты для внутреннего сообщения с Манджуриею и Забайкальем, — их поставлено не было и вследствие этого мы находились совершенно отрезанными от мест, из которых могли восполнять наши недостатки в продовольствии и одежде. Смело можно сказать, что если бы амурская экспедиция не приобрела такого влияния на туземцев, что они охотно доставляли нам в большом количестве рыбу и частью дичь, то при таком внезапном огромном стечении людей, болезней и смертности были бы гораздо более, нежели то было в зиму с 1855 на 1856 год.
Генерал-губернатор, спускаясь в 1855 году по реке Амуру, 12-го мая, близ устья реки Комары, встретил четыре большие манджурские лодки, поднимавшиеся вверх по Амуру с несколькими чиновниками из городов, лежащих по реке Сунгари: Гиринь и Сахалин-ула-готон, отправленных манджурскими властями по повелению из Пекина в Забайкалье, к устью Горбицы, для совещания о разграничении. Генерал-губернатор предложил этим чиновникам прибыть в Мариинский пост, где, при переговорах, представил им, чтобы река Амур была принята границею между Российскою и Китайскою империями (Этот факт ясно показывает, какое было тогда фальшивое убеждение о при-амурском крае, состоявшееся в противность доводам моим и постоянным стремлениям доказать; что без морского прибрежья и бассейна реки Уссури, Амур не представляет для России значения). Китайские уполномоченные по обыкновению уклонились от этого предложения, ссылаясь в своих доводах на лист нашего сената, посланного в Пекин в 1853 году, в котором говорилось о хребте гор, идущем от вершины реки Горбицы. Генерал-губернатор, настаивая на своем предложении. объяснил, что он имеет на то повеление своего Государя Императора. Посольство [385] отправилось обратно без всякого результата, с убеждением, что Н. Н. Муравьев действует будто бы на реке Амур самовольно, без согласия своего правительства. Это убеждение впоследствии и выражалось китайцами в их оффициальных бумагах и было даже замечено в некоторых иностранных журналах.
В ожидании нападения неприятеля на залив де-Кастри, главнокомандующий Н. Н. Муравьев, вместо предложенных мною сотни казаков, расположил в заливе де-Кастри лагерем 500 человек пеших казаков, под командою адъютанта своего, подполковника Сеславина; чрез это, разумеется, были весьма ослаблены средства наши к устройству надлежащих зимних помещений. Г. Сеславин до исхода сентября напрасно ожидал в заливе де-Кастри неприятеля, последний не являлся туда. В сентябре г. Сеславин оставил в этом заливе 70 человек казаков с 2-мя горными орудиями, сам же с остальными людьми возвратился в Мариинский пост.
Между тем, адмирал Е. В. Путятин с капитаном 2-го ранга Посьетом на паровом катере "Надежда" в начале августа отправился вверх по Амуру в Забайкалье. Это было первое наше судно, поднимавшееся по реке Амуру. Плавание его совершалось медленно и сопряжено было с величайшими затруднениями и лишениями. Мы, как я выше сказал, не имели по Амуру постов, в которых бы пароход мог запасаться продовольствием и дровами, почему он был загружен и вынужден был иметь на буксире тяжелый барказ; дрова же для топлива рубил прямо с корня. Кроме этого, вода в верховьях реки была необыкновенно низка и на реке обнаружилось много банок и мелей. Холода наступили весьма рано, так что не доходя около 300 верст до Усть-стрелочной станции, адмирал Е. В. Путятин встретил шугу (лед) и вынужден был, приковав пароход и барказ к скале, оставить их тут на зимовку, а сам со всеми своими спутниками с неимоверными лишениями и усилиями добрался пешком но берегу (в начале ноября) до Усть-стрелочной станции, а оттуда чрез Иркутск проехал в С.-Петербург.
Построенный в лето 1855 года в Стретенске пароход "Шилка", спускаясь по реке Амуру, сел на мель близ Усть-стрелки, около устья речки Кутоманды и остался тут зимовать, основав первый наш пост в верховье реки Амура — Кутомандский. [386]
Вслед за адмиралом Е. В. Путятиным, располагали отправиться вверх по Амуру на пароходе "Аргунь" В. С. Завойко с капитаном Изыльметьевым и некоторыми другими офицерами фрегата "Аврора", а генерал-губернатор со мною и со всем своим штабом хотел идти на шкуне "Восток" в Аян; но всем этим предположениям не суждено было осуществиться. Пароход "Аргунь", следуя из Николаевска в Мариинский пост, в тумане выскочил на лайду и, не смотря на всевозможные усилия, стащить его не могли. Он так и остался на нем зимовать, а все бывшие на оном пассажиры, на шлюпках, возвратились в Николаевск. Шкуна «Востокъ», по причине внезапно упавшей воды на баре протоки Кизи, не могла выйдти на главный фарватер и осталась на зимовку в Мариинском посту, в котором уже решился было зимовать и генерал-губернатор; но он получил из Николаевска сведения о приходе туда из Северо-Американских Штатов коммерческого корабля "Пальмето" с различными запасами. генерал-губернатор с своим штабом и капитаном Изыльметьевым позднею осенью решился следовать на нем в Аян; я же с семейством и чиновником особых поручений при Н. Н. Муравьеве — Анненковым остался зимовать в Мариинском посту.
Корабль "Пальмето" был первое коммерческое судно, вошедшее с юга в реку Амур. Этот корабль, вместе с кораблем Северо-Американских Штатов "Беринг", прибывшим в исходе сентября в залив де-Кастри, был зафрахтован в Америке капитаном Козакевичем, который отправился туда из С.-Петербурга в конце 1854 года для различных запасов от морского министерства, назначавшихся на реку Амур.
Корабль "Пальмето", следуя в Аян с упомянутыми лицами, благополучно избежал находившихся тогда около северной части лимана неприятельских крейсеров. Причины, побудившие неприятеля блокировать именно эти места, были таковы:
Один из кораблей российско-американской компании, идя из Аяна в Ситху, во избежание неприятельских крейсеров, спустился к лиману, но тут был замечен неприятельским фрегатом, который за ним и погнался. Корабль, сопровождаемый высланным из Николаевска подпоручиком Ворониным, успел войти на северный лиманский рейд, перешел уже и бар северного фарватера, но здесь заштилел; между тем неприятель, не [387] решившись следовать за ним в лиман, выслал свои гребные суда. Капитан корабля и г. Воронин, не имея никаких средств защищаться, зажгли корабль, а сами с командою (12 человек) под неприятельскими выстрелами достигли на шлюпках мыса Луир. Таким образом и этот корабль не достался в руки врага. Это обстоятельство вселило в неприятеле еще большую уверенность, что вход в лиман реки Амур возможен только из Охотского моря, а потому он и усилил здесь свое наблюдение за нашими судами.
Прибывший в залив де-Кастри в исходе сентября коммерческий корабль "Беринг" к началу октября разгрузился и был готов идти обратно; но в это время вошли в залив три неприятельские судна под начальством командира Элиота, составлявшие, как оказалось впоследствии, авангард англо-французской эскадры, крейсеровавшей в южной части Татарского залива и около берегов Японии. Эта эскадра, желая отмстить за свое неудавшееся в прошлом 1854 году нападение на Петропавловск и на находившиеся в оном наши военные суда, раннею весною 1855 года вошла в Авачинскую губу и, не найдя там ни судов, ни команд, кроме есаула Мартынова с несколькими жителями, сожгла пустые магазины и направилась к Курильской гряде, по тому пути, по которому должна была следовать наша камчатская эскадра. Не встретив ни одного из наших судов этой эскадры, счастливо ускользнувших от его бдительности, неприятель расположил свое крейсерство около берегов Японии и у южной части Татарского залива, отрядив два судна к заливу де-Кастри, которые, как мы выше видели, и пришли в оный 9-го мая. Суда эти, открыв нас, поспешили дать знать об этом своему адмиралу, крейсеровавшему, как сейчас сказано, у берегов Японии, а наша эскадра в это время вошла в лиман. Неприятель, прийдя во второй раз, не нашел наших судов в заливе де-Кастри и, уверенный, что Сахалин полуостров и что вход в лиман с юга невозможен, предположил, что суда наши из залива ушли к югу и скрываются где либо по прибрежьям Татарского залива или Охотского моря, и все лето и осень блокировал эти прибрежья, отыскивая суда. В исходе сентября, не встретив ни одного из судов, он отрядил 3 судна под командою командира Элиота в залив де-Кастри, с целию добыть сведения, куда именно ушла наша камчатская эскадра. Элиот, прийдя в [388] де-Кастри в начале октября и увидев, что там расположен наш отряд, хотел захватить кого-либо в плен, чтобы узнать, куда скрылись наши суда; для этого он решился сделать высадку (около 200 человек). После усиленной бомбардировки, дессангь пристал к берегу, но казаки наши в числе 70 человек, под командою есаула Пузана, с 2 горными орудиями под командою капитана Бузменко и мичмана Ельчанинова, давши пристать к берегу неприятельскому дессанту, из леса открыли по нем сильный огонь из орудий и ружей, так что неприятель с значительною потерею должен был немедленно возвратиться на свои судо, потеряв убитыми 5 человек и до 20 человек ранеными; с нашей стороны было ранено 3 нижних чина. После этого он расположился в де-Кастри, полагая, что суда наши позднею осенью придут туда на зимовку. Между тем, г. Пузано дал знать о появлении неприятеля в Мариинский пост. Г. Сеславин, получив эти сведения, сейчас же выступил с остальными казаками (до 450 человек); а за ним туда же последовал и подполковник Назимов с 14 баталионом; таким образом, в половине октября в залив де-Кастри собралось до 1,500 человек войска. С 9 или 10 часов утра до часа пополудни неприятель ежедневно бомбардировал нас, но никакого вреда ни войскам, ни строениям нашим не приносил; лесу, правда, повалил довольно. Простояв здесь до исхода октября, он ушел к югу, а за ним и войска наши по льду озера Кизи возвратились обратно в Мариинский пост.
Так кончилась навигация 1855 года. Неприятель, блокируя берега Татарского залива, тщетно искал наших судов; он не открыл даже и Императорской гавани, в которой спокойно простоял блокшив фрегата "Паллада". Эта гавань так замаскирована берегом, что надобно знать очень хорошо ее положение, чтобы войти в оную. На всех картах того времени весь берег Татарского залива показан прямым, скалистым.
Я с семейством, как уже частный человек, расположился в 2-х сырых комнатах, уделенных мне подполковником Назимовым; камчатский губернатор Завойко оставлен был начальником края, а адъютант генерал-губернатора Сеславин — начальником сухопутного войска, зимовавшего в Мариинском посту.
Начальник Константиновского поста в Императорской гавани, подпоручик Кузнецов, не зная, что начальство края перешло [389] уже к Завойко, от 25-го ноября, чрез туземцев донес мне, что гавань Императора Николая покрылась льдом, что неприятель не показывался, что вся команда здорова и провианта находится на 10 месяцев, кроме некоторых вещей продовольствия, которые и просил меня прислать ему. В то время, когда я от г. Кузнецова получил это донесение, прибыл в Мариинский пост мичман Разградский, которого контр-адмирал Завойко командировал в Императорскую гавань с тем, чтобы затопить там фрегат "Паллада", а команду с Кузнецовым возвратить в Николаевск. Я на время задержал г. Разградского в Мариинском посту, впредь до ответа от г. Завойко, которому, препровождая донесение Кузнецова, писал: "....В уничтожении фрегата "Паллада" не предстоит ныне ни малейшей крайности, потому что до вскрытия Императорской гавани, до мая месяца 1856 года, может последовать перемирие и даже мир, а потому нужно только поставить туда просимые Кузнецовым продовольственные запасы, что весьма легко сделать по пути, идущему в Императорскую гавань чрез селение Хунгари, и подтвердить г. Кузнецову, в случае если мира не последует и неприятель войдет с целию завладеть фрегатом, действовать в точности согласно данным ему инструкциям, т. е. взорвать фрегат, а самому с людьми отступить в лес по направлению к Хунгари. Подобное действие будет иметь гораздо более влияния на неприятеля в нашу пользу, чем затопление без всякой еще крайности фрегата, который может быть выведен из гавани, в случае наступления мира с весною 1856 года...." На это предложение камчатский губернатор, контр-адмирал Завойко от 16-го декабря 1855 года отвечал мне, что в виду данных ему приказаний, он не может принять подобное мое предложение, как противоречащее этим приказаниям, на свою ответственность, а потому г. Разградскому он строго приказывает немедленно отправиться в Императорскую гавань и затопить фрегат "Паллада". Вследствие этого, г. Разградский, следуя в Императорскую гавань чрез селение Хунгари, прибыл туда 17-го января 1856 года, т. е. в 16 дней; он затопил у Константиновского поста фрегат "Паллада", и, забрав бывшую в этом посте с г. Кузнецовым команду (14 человек), 20-го марта, тем же путем, возвратился в Николаевский пост. Таким образом, Константиновский пост существовал с 1-го августа 1853 года по 1-е марта 1856 года. [390]
Между тем, в начале 1856 года генерал-губернатор Муравьев прибыл в С.-Петербург, куда в это время Двин-Даюны Гиранский и Сахалянский с ургинским Ваном Вейдзье прислали от себя лист нашему сенату. В нем они изъясняли, что генерал-губернатор сделал такие предложения (в Мариинске), которые они не смеют показать своему правительству, а между тем, русские плавают по реке Амуру, строят там города и проч. Этот лист был передан на рассмотрение особого комитета, который положил предоставить генерал- губернатору Муравьеву послать ответ от себя. Вследствие этого, Н. Н. Муравьев писал им, что он, имея право распечатывать листы к сенату, прочел их объяснение и в свою очередь также не решается показать их сенату. Этот ответ еще более утвердил китайцев в мнении, что генерал Муравьев действует самовольно.
Раннею весною 1856 года, 26-го апреля, полковник Корсаков, спустившись по рекам Шилке и Амуру до оставленного графом Путятиным парохода "Надежда", пошел на нем в Амгун, где и объявил амбаню (губернатору), что нынешннм летом будут спускаться по Амуру наши суда, и что по берегам реки будут ставиться наши посты для обеспечения возвращения с низовьев реки наших войск и сообщения между этими низовьями и Забайкальем (И так признали наконец, что поставить посты по реке Амуру было необходимо; между тем, как представление мое в 1855 году об этом считали утопическим и напрасным).
Между тем г. Сеславин, пред открытием навигации в заливе де-Кастри, в начале апреля, выступил туда с казаками (500 человек) из Мариинского поста и расположился в заливе лагерем, в том предположении, что неприятель возьмет этот залив и укрепится в оном. С открытием навигации я и г. Завойко с нашими семействами на баржах отправились вверх по р. Амуру; я вышел из Мариинского поста 15-го мая, а вслед за мною из Николаевска попдыл и В. С. Завойко. В то же время шкуна "Восток" отправилась также вверх по реке Амуру до устья р. Уссури. Не доходя 200 верст до этого места, ко мне на баржу прибыл со шкуны "Восток", на туземной лодке Ф. А. Анненков и сообщил, что капитан-лейтенант Н. М. Чихачев, спускаясь из Забайкалья с 10 лодками, встретился у мыса Доли [391] со шкуною и объявил о заключении мира с западными державами. Он сказал, что подниматься по реке без паровых средств, по случаю быстрых течений у мысов и в некоторых протоках, в особенности в щеках Хингана, опасно и медленно, что пароход "Шилка", который должен бы был отправиться из Стретенска вниз по р. Амуру, нам на встречу, не готов и вряд ли пойдет в нынешнюю навигацию, и что, по этому, мне и Завойко гораздо лучше возвратиться обратно и следовать в Иркутск чрез Аян. Вследствие этого, мы с Завойко пересели на шкуну "Восток" и поплыли в Николаевск, куда и прибыли 20-го июня. Между тем, 22-го мая, Чихачев дал знать о заключении мира г. Сеславину, в залив де-Кастри, о чем тот, в свою очередь, сообщил пришедшему в де-Кастри командиру английского фрегата "Pique". Фрегат этот пришед в де-Кастри 21-го мая, чтобы удостовериться, нет ли там какого либо судна из нашей эскадры, и вместе с тем узнать, не заключен ли мир, так как о начавшихся мирных переговорах они уже имели сведения. Командир фрегата сообщил, что 19-го мая он заходил в Императорскую гавань, о существовании которой случайно узнал зимой с 1855 на 1856 год от бывших у нас в 1855 году американских судов (Таким образом неприятель нашел Императорскую гавань по получении об ее существовании сведения от бывших у нас американцев, и входил туда после уже заключения мира. Это обстоятельство весьма важно в том отношении, что оно фактически доказало справедливость моих действий и предложений. Если бы на устьях рек Уссури и Хунгари были поставлены наши посты, то тогда о заключении мира в Императорской гавани знали бы прежде прихода неприятеля, и фрегат "Паллада" был бы сохранен). Командир английского фрегата, кроме того, рассказывал, что французский фрегат, блокируя берега Татарского залива, в лето 1855 года, описал открытую в 1854 году адмиралом Е. В. Путятиным гавань Посьета и назвал ее заливом Императора Наполеона III, гавань же Императора Николая I, командир фрегата "Pique" назвал заливом Барракута. По получении сведения о заключении мира, полковник Сеславин с своими войсками возвратился из де-Кастри в Мариинский пост, и вследствие распоряжения генерал-губернатора, начал готовиться с этими войсками к плаванию вверх по Амуру, в Забайкалье; 14 линейный баталион был оставлен в Мариинском посту.
С открытием навигации на реке Амур, отправился вниз по этой реке из Забайкалья 3 амурский рейс под начальством [392] состоявшего для особых поручений при генерал-губернаторе подполковника Н. В. Буссе; в этом рейсе находилось 110 различного рода лодок, барок и плотов. Передовым отрядом рейса командовал Н. М. Чихачев. Подполковник Н. В. Буссе, спускаясь по реке Амуру, в видах обеспечения предстоявшего подъема вверх по реке наших войск, поставил только три поста на левом берегу Амура: Камарский (против устья реки Камары), Зейский (близ устья реки Зеи) и Хинганский (при входе в Малый Хинган). Такое число и распределение постов было несоответственно ни огромному пространству течения реки, ни характеру оной; ибо, подъем по Амуру до устья реки Уссури, по причине большего количества извилистых и быстрых проток, по которым неминуемо должны были следовать. наши гребные суда с войсками, дабы избежать еще худшего — сулоев и весьма быстрых течений около скалистых мысов на фарватере, весьма затруднителен, а потому на этом пространстве крайне было бы необходимо поставить по крайнеи мере 2 поста: один при устье р. Хунгари, а другой на устье реки Уссури. Плавание от р. Уссури до Хингана, по случаю также извилистых и частию быстрых проток, затруднительно и медленно, а плавание в так называемых щеках (до 100 верст), т. е. в том месте, где река прорывает Хинганский хребет, по случаю быстрого течения и скалистых берегов, весьма трудно, а потому между устьями рек Уссури и Сунгари следовало бы поставить пост, а другой такой же около входа в Хинган. И так, кроме сказанных постов, надобно бы было поставить еще 4 поста и все семь обеспечить продовольствием по крайней мере на 7 дней для 500 человек. Тогда бы подъем наших войск на легких гребных судах, на которых они не имели возможности взять продовольствия более как на неделю, был бы совершенно безопасен и люди не были бы поставлены в такое гибельное положение, в каком они очутились, по милости г. Буссе: значительная часть из них умерла с голода. Г. Сеславин, на легких гребных судах, приобретенных большею частию от туземцев, выступил с войсками из Мариинского поста в исходе июля, двумя отрядами. По причине встреченных им течений, извилистых проток и других обстоятельств, они поднимались весьма медленно и с большими затруднениями. Далеко еще недостигнув расставленных г. Буссе постов, они издерживали все свои запасы, и принуждены были [393] питаться кореньями, ягодами и варить даже кожу с обуви; вследствие чего пошли болезни, а за ними ужасная смертность. Положение их было ужасное, но оно становилось еще грустнее, когда, достигнув наконец поста, они находили там самое ничтожное количество провианта. Ставивший посты не сообразил даже и того, что плыть против течения по неизвестной еще реке на гребном судне, не значить ехать или идти по известному тракту; рассчитывая пройдти известное пространство по реке, против течения, в один день, необходимо брать запаса на 3 или на 4 дня, ибо здесь можно постоянно ожидать различных случайностей, которые могут замедлить плавание.
Этот факт рельефно выказал всю неосновательность или близорукость тех противуречий, какие представляли эти господа генерал-губернатору против настоятельного моего мнения поставить посты на устьях рек: Хунгари, Уссури, Сунгари, Буреи, Зеи и на Хинганском хребте, снабдив оные достаточным количеством провианта, могущим обеспечивать вполне следование наших войск. Я часто говорил, что без этих распоряжений мы останемся отрезанными в низовье реки Амура, и что подъем людей, особливо в значительных массах и без паровых средств, может быть гибельным, но мне не верили тогда.
В это же время капитан 2-го ранга С. С. Лесовский, принявший от В. С. Завойко начальствование, с свойственными ему энергиею, распорядительностию и полным знанием морского дела, начал готовить к дальнему плаванию (в Кронштадт) зимовавшие около Николаевска, в протоке Пальво, суда наши: фрегат "Аврора", корвет "Оливуца" и транспорт "Двина". В начале сентября эскадра эта была уже готова и, выйдя благополучно из реки и лимана в Татарский залив, отправилась по назначению. Я с В. С. Завойко и полковником Назимовым с семействами нашими, на транспорте "Иртыш", в начале июля, пошли в Аян.
Из Аяна в начале августа мы все с нашими малютками, верхами достигли р. Маи (дети сидели в корзинках по обеим сторонам лошади),т. е. проехали 240 верст и затем, следуя в лодках по рекам: Мае, Алдану и Лене, в начале сентября, пришли в Якутск, а оттуда, к исходу сентября, прибыли в Иркутск, совершив таким образом до Иркутска более 4,000 верст. Оставив свое семейство в Красноярске до зимнего пути у сестры жены моей А. И. Мазарович, муж которой [394] командовал тогда казачьим красноярским полком, я отправился в С.-Петербург, куда и прибыл в исходе октября.
Из слов Государя Великого Князя Генерал-Адмирала и управлявшего тогда морским министерством адмирала Ф. П. Врангеля, я увидел, что был распространен слух, будто бы суда наши, фрегат "Аврора", корвет "Оливуца" и транспорт "Двина", по случаю мелководия на баре р. Амур, выйти из реки не могут, что донесения мои относительно состояния этого бара ложны, и, наконец, что будто бы я виновен в том, что фрегат "Паллада" не ввели в реку и утопили в Императорской гавани. Этот слух был так распространен, что даже Государь Император, к которому я представлялся, не смотря на высоко милостивые слова Его Величества, что Россия никогда не забудет моих заслуг, изволил заметить мне, что река Амур мелка и не годится для плавания. На это я отвечал, Его Величеству, Августейшему Генерал-Адмиралу и, наконец, управлявшему морским министерством, адмиралу Ф. П. Врангелю, что слух этот ошибочен: река Амур судоходна, плавание по ней возможно, и суда наши благополучно выйдут из реки и лимана, о чем вероятно весьма скоро получится донесение; что же касается фрегата "Паллада", то оффициальные донесения и представления мои, начиная с 1852 года, ясно показывают, что я с своей стороны делал все, чтобы ни того, ни другого не могло случиться, и если бы на них обратили должное внимание, то наверно бы этого и не случилось.
Вскоре после этого, именно в начале декабря, прибыл в Петербург курьером капитан-лейтенант Чихачев с известием о благополучном выходе в Татарский залив из реки Амур нашей эскадры. Получив это известие, я необходимым счел поздравить с этим событием Августейшего Генерал-Адмирала и управляющего морским министерством, Ф. П. Врангеля, и при этом выразился, что после этого факта я надеюсь, что уничтожатся затеянные против меня интриги, и сознают, что донесения мои были вполне справедливы.
Весною 1856 года, на пароходе "Надежда", спустился в Николаевский пост капитан 1-го ранга Козакевич, назначенный вместо В. С. Завойко камчатским губернатором. Вскоре после того прибыли в Николаевск из Америки пароход "Америка", заказанный там г. Козакевичем в 1854 году, и два [395] коммерческих судна — "Беринг" с грузом различных товаров и "Европа" с механическим заведением и двумя маленькими речными пароходами: "Амур" и "Лена". Осенью того же года между Николаевским и Мариинским были построены почтовые станции; на каждой из них было по 4 казацкие и по 4 крестьянские лошади.
В конце 1856 года была Высочайше утверждена Приморская область Восточной Сибири, в состав которой вошла прежняя Камчатская область, Удский и при-амурский край; местопребыванием военного губернатора этой области назначен Николаевский пост, переименованный в город "Николаевск на Амуре". Вместо прежней камчатской флотилии была Высочайше утверждена сибирская флотилия на Восточном океане. Исправляющий должность камчатского губернатора капитан 1-го ранга Козакевич был переименован в военные губернаторы Приморской области Восточной Сибири и в командиры сибирской флотилии и портов Восточного океана. Таким образом, учреждением этой области оффициально признавалась зависимость устья реки Амур от России и нижне-при-амурский край оффициально присоединился к русским владениям в Азии.
В то же время, т. е. в конце 1856 года, после отъезда Н. Н. Муравьева из С.-Петербурга в Сибирь, посланником в Китай был назначен адмирал граф Е. В. Путятин (За действия Е. В. Путятинв в Японии даровано было ему графское достоинство и 8,000 р. пенсиона) (по случаю особенных обстоятельств, возникших между Россиею и Китаем, как было сказано в извещении об этом, пекинскому трибуналу). Граф Путятин в начале 1857 года прибыл в Кяхту, откуда послал ноту китайскому правительству, требуя пропуска в Пекин и уведомляя, что он будет ожидать ответа до такого-то времени, после чего отправится рекою Амуром и морем. Китайцы медлили ответом до мая и по отъезде графа Путятина из Кяхты прислали ему в Селенгинск уведомление, в котором отзывались, что у них нет никаких особо важных дел с Россиею, для которых стоило бы такой высокой особе, как посланник, предпринимать трудный и далекий путь в Пекин. Граф Путятинь отправил китайцам соответствовавший их уведомлению ответ и продолжал путь по Забайкалью в шилкинский завод, откуда вместе с генерал-губернатором поплыл по реке Амуру. В Айгуне, принимая поздравление амбаня с [396] приездом, граф Путятин спросил его, не получены ли на имя его какие либо бумаги из Пекина, и узнав, что нет, продолжал путь далее к устью реки Амура. Генерал-губернатор возвратился в Зейский пост и здесь остался ожидать прохода войск и переселенцев, назначенных на реку Амур. В начале 1857 года было Высочайше утверждено заселение левого берега р. Амура, потому весною переселенцы амурского конного казачьего полка были двинуты вниз по р. Амуру и под личным распоряжением генерал-губернатора заняли левый берег Амура от Усть-Стрелки до щек Малого Хингана. Кроме того, при устье Зеи стали лагерем: 13-й линейный батальон и дивизион легкой батареи. В этом же году доставка казенных грузов в низовья реки Амур производилась в первый раз с подряда иркутскими купцами: Серебряковым и Зиминым (только часть их следовала с казенным рейсом, под начальством полковника Ушакова). В навигацию того же 1857 года в Николаевск пришло 7 иностранных кораблей: "Беринг" и "Messanger Bird" из Бостона, шкуны "Люиз-Перо" и "Камчадал" из Сан-Франциско, барк "Ваruham" и шкуна "General-purse" из Гон-Конга и барк «Оскар» из Гамбурга. В эту же навигацию в первый раз по реке Амуру, на пароходах "Амур" и «Лена», было доставлено в Сибирь незначительное количество товаров.
Между тем граф Путятян, близ селения Михайловского, был встречен контр-адмиралом Козакевичем на пароходе "Надежда" и вместе с ним продолжал плавание до Николаевска. Пробыв здесь несколько дней, в ожидании парохода "Америка", отводившего транспорты "Байкал" в залив де-Кастри, а "Иртыш" в Императорскую гавань (для возобновления нашего Константиновского поста) (Это последнее обстоятельство весьма важно в том отношении, что тогда начали уже убеждаться в справедливости представлений моих, что вам отнюдь не должно ограничиваться левым берегом р. Амур и непременно иметь за собой бассейн реки Уссури с его прибрежьями до корейской границы), граф Путятин, на том же пароходе, в сопровождении тендера "Камчадал", направился к берегам Китая. 14-го июля он открыл залив Святые Ольги и, отправив оттуда тендер "Камчадал" с лейтенантом Рудановским на остров Сахалин, проследовал далее в корейский порт Гамильтон. Цель отправления Рудановского состояла в том, что при переговорах с японцами в 1853 году, Е. В. Путятин, не зная [397] o данном мне Высочайшем повелении занять Сахалин (Декларацию же мою от 23-го сентября 1853 года, которую я передал в Аниве японским чиновникам для доведения до сведения их правительства о принадлежности нам острова, — японцы скрыли и не объявили Е. В. Путятину), дал надежду японцам, что южную часть Сахалина Россия может быть им уступит; теперь, имея в виду это обстоятельство, Е. В. Путятин и послал Рудановского, чтобы осмотреть перевал от Кусуная к устью реки Менуе, т. е. самую узкую часть Сахалина, где, в случае упомянутого обстоятельства, может быть проведена на Сахалине граница. Тендер "Камчадал", подойдя к селению Кусунай (48° N шир) и высадив здесь на шлюпках с 15-ю человеками лейтенанта Рудановского, возвратился в Николаевск. Рудановский поставил на устье речки Кусунай пост и, осмотрев подробно перевал от Кусуная к устью реки Менуе, вливающейся на восточной стороне Сахалина в Охотское море, возвратился обратно на устье Кусуная, где, построив для помещения людей избушку, пошел на шлюпках вдоль западного берега Сахалина к лиману и позднею осенью прибыл в Николаевск.
Между тем, граф Е. В. Путятин из порта Гамильтон пошел в Печилийский залив, 24-го июля достиг реки Пей-хо, вошел здесь в сношение с китайскими властями, которые после различных отговорок и уклонений 12-го августа приняли от графа Е. В. Путятина пакет, с условием доставить ответ на оный в Печили. После этого пароходо-корвет "Америка" отправился в Шангай за бумагами, ожидавшимися из России и оттуда снова прибыл в Печили, где 4-го сентября Е. В. Путятин получил подобный же первому неудовлетворительный ответ от китайского правительства. В продолжение этого времени из Пекина был послан лист нашему сенату, в котором китайцы жаловались, что граф Е. В. Путятин, не смотря на дружеские их отношения к России, решился противно трактатам, проникнуть в порть Печили, закрытый для европейцев. В листе говорилось, что, не смотря на то, что для переговоров России с Китаем есть Кяхта, китайцы выслали своих чиновников в Печили, но граф, передав свои требования, ушел в Шангай за ответом. Рассматривать вопрос об Амуре в Шангае, по мнению китайцев, было неудобно, ибо для этого у них есть на Амуре уполномоченный, главнокомандующий во всей Манджурии (Дзян-Зюн), к которому [398] и следует обращаться для переговоров по этому предмету, а потому китайское правительство и просит отозвать графа Путятина из Шангая. Лист этот с донесением от графа Путятина о неудавшейся его попытке проникнуть в Пекин чрез Печили и об открытии переговоров в Шангае, были получены в С.-Петербурге в конце 1857 года, во время приезда туда из Иркутска Н. Н. Муравьева.
Вследствие упомянутых донесений графа Путятина и листа от китайского правительства, было решено: предоставить графу Путятину, не касаясь вопроса о реке Амур, домогаться от китайцев только тех преимуществ для России, какие получат другие нации, подкрепив его для этого эскадрою из 7 винтовых судов, назначенных на службу в сибирскую флотилию. Это распоряжение было послано к графу Путятину чрез Суец в Шангай с особым курьером — адъютантом генерал-губернатора Н. Н. Муравьева — подполковником Мартыновым. Переговоры же о границе нашей с Китаем на востоке решено было возложить на генерал-губернатора Муравьева; о чем и было уведомлено китайское правительство. По этому случаю был послан лист пекинскому трибуналу внешних сношений, в котором упоминалось, что все действия русских на реке Амур производятся с утверждения высшего русского правительства (Удивительный переворот: дипломатия наша начала теперь опираться на мои именно действия, произведенные вне повелений и чуть ли не с угрозою мне за это разжалованием), и что сам генерал-губернатор был вызван в Петербург Государем Императором и получил лично от него приказания. По этому, если китайское правительство желает кончить дело на Амуре, то может обращаться к генерал-губернатору Восточной Сибири Муравьеву, как к уполномоченному.
Китайское правительство, усматривая, что мы основанием наших постов в низовьях реки Амур и по прибрежью при-амурского края сознали, наконец, права наши на при-амурский край и видя, что начиная основывать военные поселения по берегам реки, мы принимаем уже решительные меры к прочному водворению в этом крае и не желаем делать ни уступок, ни замедлений (Войско и артиллерия эта сформированы Н. Н. Муравьевым из крестьян, бывших горнозаводского ведомства, в виду именно того, что мы могли подкрепить наши действия в при-амурском крае, в случае каких либо со стороны Китая усложнений для возвращения при-амурского края России. Это-то обстоятельство и составляет главную иважнейшую заслугу генерала Н. Н. Муравьева, весьма хорошо понимавшего, что всякие переговоры с Китаем дипломатическим путем без силы останутся бесследными, на что указывал еще, как мы выше видели, Брюс и другие, хорошо знакомые с китайцами на месте, — но до этого времени ваша С.-Петербургская дипломатия полагала, что ее декларации имеют будто бы и на Китай магическую силу и что всякая физическая сила противна ее теории, всегда весьма ошибочной с китайцами и даже всегда вредной), прислало сказать, что"из возникших [399] недоразумений не приходится ему разрывать с нами двухсотлетнюю дружбу". Другого ответа, конечно, нельзя было и ожидать, потому что с одной стороны Николай Николаевич Муравьев формировал в Забайкальской области пеший казачий полк с артиллерией, а с другой — адмирал граф Путятин поджидал прибытия из Кронштадта семи военных судов (Эта посылка была совершена при ревностном участии в амурском деде августейшего Генерал-Адмирала Константина Николаевича). Китай не такое государство, с которым можно бы было тогда ограничиться дипломатической перепиской, — ему нужно было показать могущество, силу России, и как только он проведал об этом, сейчас же переменил тон. Генерал-губернатор, по возвращении своем из С.-Петербурга в исходе февраля 1858 года, в Иркутск, послал в Ургу кяхтинского пограничного коммисара для подробнейшего объяснения с китайскими властями в духе упомянутого листа сената, и просил дослать к нему одного из чиновников нашей миссии. В отношении же заселений на левом берегу Амура, Николай Николаевич велел предупредить ургинских правителей, что этот берег, а равно и берега Уссури будут заселяться в наступающее лето (Факт о заселении берегов р. Уссури весьма знаменателен тем, что Высшее правительство и генерал-губернатор Муравьев сознали, наконец, всю важность и необходимость для России при-уссурийского края, т. е. признали всю основательность моих постоянных об этом представлений и постоянных, как мы видели, отчаянных и ревностных стремлений и действий амурской экспедиции, которой одной, можно сказать, Россия и обязана приобретением этого края), но что эти действия ничего враждебного в себе относительно Китая не заключают, а напротив, они клонятся к общей пользе обоих государств.
В то же время генерал-губернатор отправил на устье Зеи из Иркутска чиновника Кочетова, поручил ему, между прочим, когда будет в Айгуне, на вопрос ему амбаня (губернатора) о том, где Муравьев, отвечать, что Н. Н. Муравьев будет на реке Амур тотчас же по открытии навигации, но что не может долго останавливаться в нашем посту на устье Зеи, ибо должен [400] спешить в Николаевск, и что если они желают с ним переговорить, то это удобнее сделать на его возвратном пути из Николаевска. Предупреждение это Н. Н. Муравьев счел необходимым сделать: во-первых, в надежде получить в Николаевске известие от графа Путятина, а во-вторых, чтобы показать китайцам, что с его стороны нет особенного стремления к ведению с ними переговоров, ибо он и сам очень хорошо понимал, где должна идти наша граница и обставлял ее уже постами. Одним словом, Муравьев решился действовать в духе амурской экспедиции.
Николай Николаевич, проехав в апреле месяце, еще по льду, озеро Байкал, продолжал дальнейший путь до Стретенска на колесах. Оттуда, в сопровождении преосвященного архиепископа Инокентия, 26-го апреля, он во время ледохода поплыл по реке Амур на особых баржах с двумя вооруженными катерами. Не доходя устья реки Зеи, в станице Бибикова, Н. Н. Муравьев был встречен чиновником из Айгуна, который просил его подождать некоторое время приезда цицикорского главнокомандующего (Дзян-Зюня), назначенного уполномоченным при переговорах о разграничении. 5-го мая генерал Муравьев прибыл в Усть-Зейскую станицу, где на другой день к нему приехал айгунский амбань (губернатор) Дзираминга; он сообщил, что цицикорский главнокомандующий и уполномоченный уже прибыл из Цицикора в Айгун и просит генерала, хотя на несколько дней, отсрочить свое дальнейшее плавание, чтобы иметь возможность переговорить с ним о разграничении, так как дело это крайне заботит их правительство и пограничные люди их находятся в тревоге и оторваны от сельских занятий. При этом амбань намекнул генерал-губернатору, что он во всем успеет и все сделает; спросил есть ли у него дети и, узнав, что нет, сожалел, говоря, что после великого дела хорошо бы было оставить славу в потомстве. В заключение амбань просил назначить местом для переговоров — город Айгунь и звал туда Николая Николаевича к себе обедать. генерал-губернатор согласился как на то, так и на другое, тем более, что амбань посещал его уже два раза. [401]
XXXI.
Основание города Благовещенска. — Первое свидание генерал-губернатора в Айгуне с китайскими уполномоченными. — Предложение генерал-губернатора. — Проэкт договора. — Ультиматум. — Айгунский трактат 16-го мая 1858 года. — Подписание и размен трактата. — Письмо от Н. Н. Муравьева. — Приказ генерал-губернатора 18-го мая 1858 года. — Плавание Н. Н. Муравьева и прибытие в Николаевск. — Состояние Николаевска в 1858 году. — Освящение первого храма на реке Амур. — Основание Софийска. — Плавание по реке Сунгари. — Айгунский амбань посещает генерал-губернатора в Благовещенске. — Цель этого посещения. — Ответ Н. Н. Муравьева на статьи Дзян-Зюна. — Тьянцзинский трактат. — Ратификация айгунского трактата. — Путешествие Мартынова из Тьянцзина в Петербург. — Награды. — Краткое обозрение деятельности морских офицеров в при-амурском крае.
9-го мая 1858 года в Усть-Зейской станице заложен был архиепископом Инокентием храм, во имя Благовещения, а самая станица переименована в город Благовещенск. На другой день генерал-губернатор на своем катере, в сопровождении двух вооруженных катеров, отправился в Айгун, на обед к амбаню. Манджуры еще заранее просили позволения принят В. Н. Муравьева с подобающими высокому сановнику почестями и салютом, на что он изъявил свое согласие. По этому, при вступлении генерала на берег, показался в стороне дым и послышался слабый треск; пушек, как видно, у них не было, но, судя по звуку, можно предполагать, что это были маленькие мортирки, подобно как в Маймачине. Наши вооруженные катера отвечали им выстрелами из своих орудий, громкий звук которых озадачил и, как впоследствии оказалось, не понравился манджурам. Генерал-губернатора посадили вместе с статским советником Перовским в парадную одноколку амбаня, свите же предложили приготовленных на берегу верховых лошадей, и таким порядком все в парадной форме следовали чрез город и [402] крепость, при большем стечении народа. Амбань встретил генерал-губернатора, как почетного гостя, у одних из наружных ворот, ведущих во внутренние дворы его дома. Введя в комнату, он указал ему на сидевшего там Дзян-Зюна, главнокомандующего амурскими силами, князя И-Шан, родственника царствующего богдыхана. Генерал-губернатора посадили в той и комнате, вместе с дипломатическим чиновником Перовским, обер-квартирмейстером полковником Будоговским, переводчиком манджурского языка — Шишмаревым и заведывавшим путевою канцеляриею генерал-губернатора — Карповым, с ними поместились Дзян-Зюн И-Шан и амбань Дзираминга. Секретарь манджуров, ротный командир Айжиндай стоял за столом Остальные члены свиты генерал-губернатора (Свиту эту составляли: пристав духовной нашей миссии в Пекине П. Н. Перовский, генерального штаба подполковник К. Ф. Будоговский, секретарь по дипломатической части Е. К. Бютцов, переводчик манджурского языка Я. П. Шишмарев, чиновники особых поручений генерал-губернатора Восточной Сибири: коллежский ассесор Д. Н. Гурьев, коллежский ассесор П. В. Корчевский, коллежский секретарь Карпов и адъютант, артиллерии поручик М. И. Котлубацкий)поместились в другой комнате, служившей сенями для двух половин дома, и были угощаемы сидевшими вместе с ними манджурскими штаб-офицерами, с синими прозрачными шариками на шапках.
Началось угощение, состоявшее из чая и разных сухих сластей, поставленных на столе в нескольких блюдечках; по том подавали жареную баранину и жареного поросенка, нарезанных мелкими кусочками, которые пришлось класть в рот и манджурски — двумя палочками и, в заключение, подали жидкость на подобие супа, с клещевинным маслом. Во время обеда не однократно подавали теплую рисовую водку (мангалу) в крошечных фарфоровых чашечках, а генералу в серебряной, с со блюдением строгого чинопочитания, т. е. начиная всегда с генерала, потом подносили г. Перовскому и тем, которые или по своей тучности или по своей презентабельности казались им старше других. Обед прошел весьма весело: говорили любезности, сообщали друг другу новости, но о главном деле ни слова. После обеда, князь И-Шан предложил Н. Н. Муравьеву переговорить о деле, но Муравьев отклонил это, говоря, что сегодня будем пировать, а все дела отложим до завтра. Этим генерал между прочим, хотел показать манджурам, что он не [403] слишком дорожит и вовсе не торопится переговорами с ними. Обед кончился в 7м часу вечера, после чего генерал-губернатор и его свита отправились на катере и вместе с вооруженными катерами перешли к противуположному берегу, где стали на якорь у песчаного острова.
На другой день, 11-го мая, генерал-губернатор с своим штабом, в парадной форме, перешел на катере к противуположному берегу. Та же одноколка и верховые лошади ожидали их в Айгуне, но на этот раз Н. Н. Муравьев отправился верхом с своею свитою в дом амбаня, где И-Шан ожидал его к 10-ти часам утра. Предварительно условлено было, чтобы при переговорах присутствовали с обеих сторон только необходимые лица: с китайской стороны князь И-Шан, амбань и Айжиндай; с нашей: генерал-губернатор, Перовский и переводчик Шишмарев. Но в первое же заседание потребовали с картами Худоговского. Все эти лица поместились в той же комнате, в которой накануне обедали, таким образом, что налево от входа на широких нарах сидели по обеим сторонам стола И-Шан и направо от него амбань, а направо от входа, на таких же нарах, сидел за столом генерал-губернатор, справа от него Перовский, а слева Будоговский (когда его потребовали). Переводчик Шишмарев и секретарь Айжиндай стояли по бокам, каждый у стола своей стороны. Сначала генерал-губернатор изложил с историческою последовательностью наши действия на Амуре, причины и цель этих действий, клонящихся к пользе обоих государств, потом высказал, что для пользы обоих государств необходимо определить границу между ними по рекам Амуру и Уссури, так как она представляет удобнейшую естественную черту между обоями государствами.
По окончания всего изложенного, Н. Н. Муравьев представил китайскому уполномоченному князю И-Шану заблаговременно написанный на бумаге проэкт пограничной черты по Амуру, Уссури (с верхними притоками ее) и по реке Тюмень-Ула, до моря (Нельзя не высказать здесь, что под влиянием укоренившегося неправильного мнения, что реки должны составлять пограничные черты, сделали здесь величайшую отшибку, упуская из вида следующие весьма важные для края обстоятельства: По праву нерчинского трактата, граница наша в при-уссурийском крае, о чем я, как вы видели, неоднократно представлял и объяснял, должна идти по Хингану, перебрасывающемуся чрез реки Амур и Сунгари и отделяющему весь бассейн реки Уссури в наши владения. Положить границу этим хребтом для нас было бы весьма важно во-первых, потому, что река Сунгари, при слиянии с рекою Амур, составляет огромную низменную болотистую долину, изрезанную протоками, и только у упомянутых гор, входя в свои берега, представляет для нас самый важный стратегический пункт; во-вторых, потому. что правые значительные притоки реки Уссури образуют превосходные долины для поселении и местности, по которым идут ближайшие береговые пути в Манджурии, т. е. местности, представляющие для нас важные стратегические пункты; в-третьих потому, что, владея всем бассейном реки Уссури и отклоняя границу к хребту, мы избежали бы различных неприятных по реке Уссури береговых столкновений и стеснений. Можно сказать с уверенностью, что со стороны китайцев не было бы при этом затруднений, ибо они жалели только лишь о части Даурии, т. е. левом береге Амура до Хингана). Чтобы лучше объяснить манджурам направление этой [404] черты, он и потребовал из другой комнаты Будоговского с картой.
Затем генерал-губернатор предъявил свое полномочие, написанное на русском и манджурском языках, в котором объяснялось, что ему, генерал-губернатору Восточной Сибири, поручалось от русского правительства вести переговоры с Китаем как о разграничении, так равно и о всех делах, которые, по его мнению, могут клониться к взаимным пользам обоих государств.
Генерал-губернатор предложил обсудить все его предложения о границах, обещал прислать на бумаге проэкт договора и сказал, что вероятно Дзян-Зюн утомлен продолжительным прением (ибо было уже 3 часа после полудня) и, может быть, привык в это время обедать. Потом он просил посетить его и назначил 4 часа пополудни.
Так кончилось первое заседание 11-го мая. Все переговоры велись на манджурском языке, но, не смотря на то, что Дзян-Зюн был истый манджур и родственник богдыхана, он повидимому лучше знал придворный китайский язык, нежели свой родной манджурский. Речь генерал-губернатора к Дзян-Зюну Шишмарев переводил амбаню по-манджурски, а тот передавал ее Дзян-Зюну по китайски. Когда же генерал-губернатор адресовался к амбаню, то слова Шишмарева на манджурском языке передавались амбаню особым переводчиком, по-китайски.
Около 4-х часов стали подвигаться к катеру генерал-губернатора две огромные джонки, назначавшиеся, по словам манджурских чиновников, для переезда Дзян-Зюна. Их поставили[405] по сторонам катера, но Николай Николаевич послал Шишмарева просить Дзян-Зюна приехать к нему на вельботе. Ровно в 4 часа показалось огромное шествие Дзян-Зюна из города с огромною свитою, предшествуемое двумя оруженосцами впереди. На катер генерал-губернатора были приглашены Дзян-Зюн, амбань, Айжиндай, личный секретарь Дзян-Зюна, его прислужник с трубкою и два оруженосца. Угощение состояло из чая, сластей, мадеры, шампанского и наконец ликера. Хор трубачей иркутского конного полка играл на берегу в близком расстоянии от катера. Музыка, повидимому, очень нравилась Дзян-Зюну, особенно веселые мотивы русских плясовых песен, которые, по его желанию, повторялись несколько раз. Таким образом время шло незаметно, между веселым разговором и обильным угощением.
На другой день, 12-го мая, отправили с гг. Перовским и Шиишмаревым проект договора, состоявший из 5-ти пунктов.
В первом определялась точная граница между Россиею и Манджуриею, именно: от слияния рек Шилки и Аргуни по р. Амуру до устья реки Уссури, потом вверх по этой реке и по верхним ее притокам до водораздельного хребта; отсюда на :верхние притоки реки Тюмень-Улы и по сей последней до моря.
Во втором назначалось свободное плавание по всем рекам, составляющим границу.
В третьем дозволялось свободное переселение жителей обоих государств с земель, отошедших во владение другого государства, в течение одного года.
В четвертом утверждалась взаимная торговля по рекам Амуру и Уссури для жителей берегов этих рек; наконец
В пятом назначался пересмотр прежних трактатов относительно торговых сношений и сообщений с Пекином, отправление миссии, послов, курьеров и прочего, могущих доставить пользу и славу обоим дружественным государствам.
По представлении Перовским этого проэкта договора, манджуры по обыкновению возобновили свои односторонние доводы и опровержения, а о последнем пункте решительно отказались и рассуждать, говоря, что по этим предметам Дзян-Зюн не имеет полномочий, и что ему поручено только переговариваться о дедах на Амуре, и если мы желаем касаться нашей торговли с Кмтаем, то должны будем начать отдельные переговоры, [406] совершенно особо от настоящих. Слово граница манджуры просили исключить, представляя, что граница с Китаем утверждена будто бы прежними трактатами. Айжиндай указал и на слова: "ради большей славы и пользы обоих государств", объясняя, что ненадобно упоминать эти слова, ибо зачем тут упоминать о славе, когда наше государство и без того так славно, что большей славы ему желать нельзя. По его желанию, это выражение было заменено:"ради большей, вечной взаимной дружбы обоих государств". Таким образом, кто заседание кончилось без всяких результатов.
Вечером в этот же день приехал айжиндай для подробнейших объяснений с г. Шишмаревым и привез свой проэкт договора, утверждая, что Дзян-Зюн и амбань, никак не согласятся изменить его, так что, если генерал Н. Н. Муравьев не согласен изменить своего проэкта, то они должны будут разойтись.
Все эти рассуждения с айжиндаем производились на этот раз с Перовским и Шишмаревым в каюте баржи. В другой каюте, отделенной от первой тонкою перегородкою, находился генерал-губернатор Н. Н. Муравьев, следивший за ходом переговоров, и когда нужно было, то и принимавший в них участие или посредством записок, передаваемых Перовскому, или посредством громкого разговора, заставляя Будоговского говорить громко, как бы в разговоре с ним, ту мысль, или то выражение, которое нужно было, чтобы слышали в другой каюте гг. Перовский и Шишмарев.
13-го мая, утром, г. Шишмарев отправился в Айгун и предложил измененный проэкт договора (т. е. с выпуском только 5-го пункта и с заменой слова славы — дружбой, как выше объяснено), на рассмотрение Дзян-Зюна и амбаня. Прежние споры манджуров снова возобновились; однако, г. Шишмарев успел согласить амбаня на обоюдную торговлю; изменили 1-й пункт проэкта. После этого прибыл на баржу айжиндай с новым проэктом договора, который был составлен согласно условиям с Шишмаревым; показав его Шишмареву, он увез его обратно в Айгун. Вечером айжиндай снова прибыл на баржу к Шишмареву и с отчаянием уверял, что он не досмотрел 1-ю статью договора о землях от реки Уссури до моря и, по прочтении, не вник будто бы в смысл этой статьи; только уже по приезде в Айгун, вместе с амбанем, он рассмотрел ее. При этом [407] айжиндай со слезами умолял Шишмарева изменить эту статью, уверяя, что его ожидает тяжкое наказание за этот недосмотр, так что, если не согласятся изменить этой статьи, то он сейчас же в виду нашем утопится в Амуре. Г. Шишмарев дал ему заметить, что подобные разговоры неуместны; на это аижиндай отвечал Шишмареву: "хорошо вам так рассуждать, когда вы хотите, чтобы наш Дзян-Зюн вам уступал, и если бы наш Дзян-Зюн хотел бы что нибудь вам уступить, то он при переговорах рассуждал бы иначе". Г. Шишмарев повел айжиндая к генерал-губернатору, пред которым он повторил свою просьбу об исключении из договора 1-й статьи, оставляя только свободное плавание и торговлю по Амуру; генерал-губернатор сказал айжиндаю, что об этом не с ним, а с Дзян-Зюном он сам будет рассуждать, а потому ему хлопотать нечего.
Генерал-губернатор, усматривая безуспешность переговоров, что манджуры только тянут время и что обыкновенным путем никакого толка от них добиться невозможно, решился изменить характер переговоров, дав им настоятельный и твердый оборот. В этих видах он 14-го мая с Шишмаревым и Будоговским прибыл в Айгун и предложил в виде ультиматума окончательный договор. Манджуры начали приводить доказательства на право владения при-амурским и при-уссурийским краем, и говорили, что они собирают будто бы ясак с жителей этих стран, как владельцы оных, что в этой стране и на ее прибрежьях у них всегда были караулы, свидетельствующие право их владения оною, что страна от реки Уссури до моря, и вообще уссурийский бассейн, составляет родину царствующей в Китае династии, а потому уступать его России было бы равносильно измене. На эти объяснения манджуров генерал-губернатор возражал: "ни по реке Амуру от Хингана до моря, ни по реке Уссури, ни по прибрежьям страны никогда китайских караулов не было. Инородцы, обитающие в при-амурском и при-уссурийском крае, никогда ясака китайскому правительству не платили. После завоевания русскими, в исходе XVII века, этой страны, Россия имеет полное право на оную. По всему левому берегу реки Амура, начиная от Усть-Стрелки до Хингана, никаких китайских постов не существовало; по смыслу же 1-го пункта нерчинского трактата, вся страна от Хингана к востоку, до моря, должна принадлежать России, а в это [408] пространство входит весь бассейн реки Уссури и устья реки Сунгари, как то доказано положительными исследованиями, произведенными нами в 1850-1853 годах, и что по этому, назначая границу по реке Уссури, и так уже делается огромная уступка Китаю в уважение постоянной дружбы России с Китаем. Постановлением наших военных постов, начиная с 1850 года в низовиях при-амурского края и наблюдением за устьем реки Амур и прибрежьями края, мы защитили его от явных покушений на оные иностранцев. Мы делали это потому, что инородцы, там обитающие, никогда власти Китая над собою не признавали, и потому что край этот Россия всегда считала своим. Последняя блокада прибрежьев этой страны англо-французами ясно доказывает, что эти нации, бывшие в дружбе с Китаем, а с нами в войне, признавали этот край не китайским, а русским. В 1854 и 1855 годах для защиты его от них мы сосредоточили надлежащую военную силу, между тем как китайское правительство не принимало в этом ни малейшего участия и тем ясно сознавало, что этот край принадлежит не Китаю, а России. Родина царствующей в Китае династии находится не в уссурийском бассейне, а в бассейне реки Нан-гуты, впадающей в реку Сунгари, близ города Нан-гуты, — местности, до которой мы далеко не касаемся, и наконец, если в при-уссурийском крае и находятся китайцы (манзы), то это беглые преступники, скрывшиеся сюда, как бы в другое государство, для избежания наказания, определенного им по китайским законам. По всему этому весь упомянутый при-амурский и при-уссурийский край мы вовсе не захватываем от Китая, как край, составляющий по всем правилам принадлежность России, но желаем только ныне положительно утвердить здесь границу, до сих пор еще неопределенную, между российскими и китайскими владениями, в видах обоюдной пользы обоих дружественных государств".
Дзян-Зюн и его товарищ амбань не представили ничего в опровержение этих справедливых доводов генерал-губернатора и сказали только лишь, что они не сомневаются в высокой цели русского правительства, но, в случае, если бы для подобной цели пришли китайцы в нерчинский край, то позволило ли бы им российское правительство перейти чрез реку Аргунь и прогнать варваров? Генерал-губернатор на это заметил, что подобные объяснения совершенно неуместны и не относятся к делу, о [409] котором трактуют, и что подобными отклонениями теряется только напрасно время; между тем, как при начале еще переговоров он предупреждал, что время у него нет и он спешит в Николаевск. Затем генерал-губернатор, усматривая, что все его убеждения склонить Дзян-Зюна на согласие остаются тщетными, встал из-за стола, взял за руки Дзян-Зюна и амбаня и, обращясь с сердитым видом к переводчику Шишмареву, прикаш передать им, что лично с ними остается друзьями, но что он убедился, что мирным путем вести переговоры с ними нельзя; что он им сказал все, что от него зависит, и теперь их дело обсудить и согласиться на его решительные и неизменные предложения, для чего дается им срока только до завтра. Недождавшись перевода этих слов, генерал-губернатор быстро вышел из комнаты, у ворот сел на коня и в сопровождении гг. Бодоговского и Шишмарева поехал к пристани, гневно посматривая на собравшиеся толпы народа и тем показывая, что мирным дипломатическим путем с их властями ничего не сделаешь. Вскоре догнал генерала айжиндай, и, подъехав к Шишмареву, спрашивал его, куда генерал спешить? "Теперь" говорил он "поднялся такой сильный ветер и на реке волнение, что князь И-Шан говорит, что лучше бы немного обождать". Шишмарев, не отвечая на это, следовал за генерал-губернатором, который, подъехав к берегу, быстро соскочил с коня, бросил в сторону нагайку, сел в катер, где его ожидала уже вся свита, и, под парусами, при низовом ветре, пошел к противоположному берегу. Толпы собравшихся на берегу манджуров выпучили глаза от удивления: привыкшие видеть генерала всегда приветливо посматривавшим на толпившийся по улицам Айгуна народ, они вдруг увидели его нахмуренным и рассерженным. Отойдя от Айгуна около 7-ми верст, Н. Н. Муравьев пристал к манджурской деревне левого берега и здесь отобедал с своею свитою, а к вечеру возвратился к вооруженным катерам, стоявшим против Айгуна, у противоположного берега реки. Вскоре прибыл сюда чиновник от князя И-Шана узнать о здоровье генерала и о причине его гнева, и вместе с этим просил извинит их, утверждая, что впредь они будут вести себя так, чтобы генерал не сердился.
Такова была сущность представления генерал-губернатора и возражения на эти представления китайского уполномоченного, князя И-Шан. [410]
Эти обстоятельства показали, что инструкции С.-Петербургских дипломатов для ведения переговоров с китайцами, — инструкция, которым эти дипломаты придают огромное значение и ставят себе в заслугу, здесь не имеют места, и что только решительными действиями, противуположными этим инструкциям, и возможно достигнуть надлежащей цели. Пример амурской экспедиции, действовавшей, как мы видели, радикально противуположно повелениям из С.-Петербургских канцелярий, убедил уже генерал-губернатора в необходимости, что прежде чем разговаривать с китайцами, надобно раскинуть военные поселения (станицы) по берегам реки Амура и Уссури, и тем, как представлял и я, фактически указать Китаю, что эту страну Россия всегда считала своею. Только такие действия, т. е. военные поселения и передвижение баталионов и вооруженных катеров (в роде канонерок) и привели к надлежащему результату.
Манджуры, усматривая, что все справедливые доводы наши на обладание при-амурским и при-уссурийским краем мы имеем возможность подтвердить и нашими совершенными уже действиями, и силою, решили придти к соглашению, согласно ультиматуму Н. Н. Муравьева. Но как они хорошо не знали положения при-уссурийского края, то боялись, чтобы в наши владения не вошли местности, откуда происходит их царствующая династия, почему и желали при настоящем договоре сохранить более или менее неопределенное положение в при-уссурийском крае, прося генерал-губернатора не употреблять здесь слова граница, а предоставляя означить ее точно в Пекине, на основании предложения, сделанного генерал-губернатором, т. е. провести ее так, как сказано в 1-м пункте.
Вследствие этого, на другой день, т. е. 15-го мая, прибыли на баржу к генерал-губернатору баталионный командир с айжиндаем для окончательного соглашения по всем договорным статьям проэкта, представленного в виде ультиматума генерал-губернатором, и с убедительною просьбою от князя И-Шана, чтобы слово граница в уссурийском крае было вычеркнуто, т. е. чтобы в землях от верховья реки Уссури до моря предоставлено было, согласно проэкту генерала, утвердить границу в Пекине, а потому эти земли впредь до ратификации в Пекине оставить без разграничения. генерал-губернатор согласился на изменение редакции первой статьи, почему она и выражена так: От [411] Усть-Стрелки, т. е. слияния рек Шилки и Аргуни, левый берег реки Амура и далее от устья реки Уссури до моря оба берега реки Амура и вся страна до моря да будет владение Российского государства. Правый берег реки Амура до устья реки Уссури — владение Китайского государства. Земли, лежащие от реки Уссури и от верховьев ее до моря, оставить между обоими государствами неограниченными до усмотрения Российского Императора и Китайского Богдыхана. С этому, по настоянию айжиндая, относительно земель от верховьев реки Уссури, прибавлено "как и ныне" (Это выражение "как и ныне", предложенное манджурами, весьма замечательно, ибо оно объясняет их понятие об истоке реки Уссури из южной части Хинганского хребта, что оказывалось и по всем сведениям и исследованиям, добытым амурскою экспедициею и о чем я, как мы видели, при возбуждении мною в 1852 году пограничного вопроса, представлял правительству); на все это и последовало соглашение генерал-губернатора, ибо это обстоятельство нисколько не изменило существа представленного им вышесказанного проекта. Право свободного плавания.по пограничным рекам Амуру и Уссури, о котором говорится во второй статье, в манджурском тексте вышло по рекам Сазалян-Ула, Сунгари-Ула и Уссур-Ула (По нашему понятию течение реки Амур составляет все пространство от слиянии Шилки с Аргунью (Усть-Стрелки) до лимана. Между тем, по понятиям манджуров и китайцев, под рекой Амур (Маму по-тунгусски, а Сахалян-Ула по-манджурски и китайски) разумеется только течение от Усть-Стрелки до устья Сунгари, а далее до моря река называется Сунгари-Уда; т. е. манджуры и китайцы принимают, что не Сунгари впадает в Амур, а напротив, Амур в Сунгари, что и правильнее). Айжиндай заметил, что стало быть, на основании этого пункта трактата, русские могут плавать по реке Сунгари и внутрь Манджурии и торговать в лежащих по берегам этой реки городах? Ему отвечали на это утвердительно и доказывали всю пользу от этого как для самих манджуров, так и для всей страны. Он охотно согласился с этим, почему в трактате, в 2-м пункте, и было выговорено: плавать по реке Сунгари и производить торговлю по берегам этой реки.
В заключение генерал-губернатор выразил, что так как теперь они согласились окончательно по всем статьям, то он намерен подойти с вооруженными катерами ближе к айгуну и салютовать в честь заключенного трактата. Айжиндай предложил на это подойти к их берегу, если генералу угодно, но просил только не стрелять, прибавив при этом: "мы чиновники, да и наши военные не любят выстрелов". Это желание было [412] исполнено и затем, ни в этот день, ни в следующие за ним дни никакого салюта произведено не было. Для окончания различных мелочных недоразумений Шишмареву приходилось еще два раза ездить к амбаню.
Наконец наступил достопамятный день 16-го мая. Трактат назначено было подписать в 12 часов, но за перепискою беловых экземпляров на русском и манджурском языках, время протянулось до вечера. В 6 часов генерал-губернатор с своею свитою, в полной парадной форме, вышел на берег в айгуне и пешком отправился к Дзян-Зюну, где тотчас же начали подчивать его чаем и сластями. После краткого приветствия, генерал Н. Н. Муравьев сказал князю И-Шану, что он очень рад, что они согласились во всех пунктах и кончили дело, продолжавшееся более полутораста лет и заботившее их правительства. Затем приступлено было к чтению и проверке текста на манджурском языке и началось подписывание трактата на русском и манджурском языках. Подпмсали: генерал-губернатор, Даян-Зюн, князь И-Шан, Перовский, амбань, Шишмарев и айжиндай (Перо, которым Н. Н. Муравьев подписывал этот трактат, обер-квартирмейстер Будоговский взял к себе на сохранение). После подписи генерал-губернатор и Дзян-Зюн князь И-Шан взяли каждый в одну руку по два подписанные экземпляра на русском и манджурском языках, в одно время обменялись ими и передали друг другу с взаимным поздравлением.
Окончив весь церемониал по заключению трактата, Н. Н. Муравьев вскоре оставил Дзян-Зюна, поцеловавшись с ним на прощанье, и отправился из айгуна в Благовещенск. По прибытии на баржу, спутники генерал-губернатора, по русскому обычаю, с шампанским в руках, поздравили его с совершившимся великим событием, доставившим России более полумиллиона квадратных верст, хотя и пустынной, но богатой территории, открывшей Сибири водный путь к океану и, наконец, давшей России на отдаленном ее Востоке твердое политическое значение.
Н. Н. Муравьев, от того же числа, 16-го мая 1858 года, почтил меня следующим письмом:
"Любезный Геннадий Иванович! Сегодня подписан трактат в айгуне. При-амурский край утвержден за Россиею. Спешу [413] уведомить вас об этом знаменательном событии. Отечество никогда вас не забудет, как первого деятеля, создавшего основание, на котором воздвигнуто настоящее здание. Целую ручки Екатерины Ивановны, разделявшей наравне с вами и со всеми вашими достойными сотрудниками труды, лишения и опасности и поддерживавшей вас в этом славном и трудном подвиге. Искренно обнимаю вас, благодарю и еще поздравляю" (Это письмо я получил 8-го августа 1858 года, в деревне родного дяди жены моей Николая Матвеевича Ельчанинова, селе Поновке, Смоленской губернии, Бельского уезда, где я с семейством проводил тогда лето. Мы с женой, окруженные близкими родственниками, благодарили Господа Бога за Его милость. Труды, лишения и опасности, нами перенесенные, послужили к славе и пользе отечества!).
17-го мая, ночью, Н. Н. Муравьев возвратился в Благовещенск, где, на другой ден, в воскресенье, было совершено преосвященным Инокентием (ныне московский митрополит) благодарственное Господу Богу молебствие о радостном и великом событии и затем все чины, бывшие в Благовещенске, обедали у Николая Николаевича. В тот же день, на церковном параде, генерал-губернатор отдал следующий лаконический приказ:
"Товарищи! Поздравляю вас! Не тщетно трудились мы! Амур сделался достоянием России! Святая православная церковь молит за вас! Россия благодарит. Да здравствует Император Александр II и процветает под кровом Его вновь приобретенная страна! Ура!"
20-го мая генерал-губернатор отправил подлинный трактат при своем донесении к Государю Императору, с секретарем по дипломатическо части Бютцевым. Таким образом, первое известие, посланное в С.-Петербург из вновь основанного за 10 дней перед сим города Благовещенска, была благая весть о присоединении при-амурского и при-уссурийского края к русским владениям.
21-го числа генерал-губернатор, вместе с своим штабом, отплыл в дальнейший путь, к устью Амура. Во время этого плавания обер-квартирмейстер Будоговский избирал места для поселения амурского пешего батальона, который своими станицами в этом же году занял весь остальной левый берег Амура от Малого Хингана до устья реки Уссури; при устье же этой реки было основано поселение 13-го линейного батальона, названное Хабаровским. От этого пункта дальнейший путь свой генерал-[414] губернатор продолжал на ожидавшем его здеcь пароходе "Аргунь" в сопровождении прибывшего сюда на встречу военного губернатора Приморской области г. Козакевнча. Прибыв 8-го и.yя в Мариинский пост, генерал посвятил этот день обзору казарм, церкви и других зданий, выстроенных здесь в течение двух лет после его отсутствия, и 10-го июня прибыл в Николаевск, где был встречен салютом с береговых батарей.
Николаевск после 1855 года, когда генерал-губернатор был в нем последний раз, из нескольких существовавших тогда домиков, протянулся до 1 1/2 версты по берегу Амура, и в нем одних частных домов считалось тогда уже до 200 нумеров. Генерал остался здесь на несколько дней в ожидании прихода судов эскадры графа Путятина, с известием от него о ходе переговоров в Китае.
15-го июня в госпитальной церкви Николаевска было совершено преосвященным Инокентием благодарственное Господу Богу молебствие о заключении договора; после молебствия было прововглашено многолетие Государю Императору и всему царствующему дому, вечная память Императору Николаю I, многолетие генерал-губернатору Николаю Николаевичу, вечная память всем положившим живот свой в при-амурском крае и многолетие всем, подвизавшимся и подвизающимся в здешнем крае деятелям.
Отправившись из Николаевска на пароходе "Амур" в обратный путь вверх по Амуру, 19-го июня генерал-губернатор 21-го прибыл в Мариинский пост, где на другой день, в воскресенье 22-го июня, в его присутствии был освящен преосвященным Инокентием первый на берегах Амура православный храм. Остальные церкви, строившиеся в Николаевске и в селении Михайловском, еще не были окончены. Выйдя 21-го числа из Мариинска, в сопровождении парохода "Шилки", генерал остановился у мыса Джай (в 35 верстах выше Мариинска, на главном фарватере реки, откуда этот фарватер отклоняется к левому берегу), где в присутствии его, на избранном пункте для поселения, преосвященный Инокентий заложил храм во имя св. Софии (Премудрости Божией) и тем положил основание будущему городу Софийску. Отсюда архиепископ Инокентий с военным губернатором Козакевичем, на пароходе "Шилка", отправились обратно в Николаевск, а генерал-губернатор продолжал плавание далее на пароходе "Амур". 28-го июня он прибыл в [415]Хабаровское, а 2-го июля подошел к устью реки Сунгари. Взяв здесь в провожатые манджуров, он вошел с пароходом в устье этой реки и поднимался по ней до 20 верст. Таким образом пароход "Амур" был первый, конечно, от сотворения мира пароход, который показался на реке Сунгари и положил первое начало русскому судоходству и пароходству по этой реке, на основании предоставленного айгунским трактатом права. Обозрев пройденную часть реки и ее низменные берега и приведя в изумление туземцев (гольды) двух деревень, виденных на берегу, пароход вернулся обратно в реку Амур, открыв при устье р. Сунгари (или правильнее Амура) бар с наименьшею глубиною 15 футов.
Продолжая путь далее вверх по реке Амуру, генерал-губернатор 8-го июля прибыл в Айгун. Начиная с устья реки Уссури пароход ежедневно встречал целые десятки барж и плотов, спускавшихся вниз но реке Амуру с провиантом, переселенцами, различными тяжестями, с рогатым скотом, лошадьми и прочим, так что река, не смотря на свои пустынные берега, представляла в то время довольно оживленное зрелище. В Айгуне генерал отправился с своею свитою в дом амбаня, находившийся в крепости, где хозяин принял его с распростертыми объятиями у наружных дверей. После кратких приветствий и расспросов о здоровье, амбань, по приглашению генерала, отправился пешком вместе с ним на пароход, на котором его прокатили с музыкой вверх и вниз по реке. По прибытии генерал-губернатора 9-го июля, в Благовещенск, 12-го числа туда прибыл на трех больших джонках амбань с огромною свитою. Его джонка с каютою наверху подошла к самой пристани; для встречи его были посланы на нижнюю площадку пристани некоторые лица из штаба генерал-губернатора и, при его выходе, музыка, стоявшая у балкона дома, съиграла марш. Шествие открывали по лестнице пристани 6 пионов (офицеров) с белыми шариками и павлиными перьями на шапках (за храбрость), за ними следовал церемониймейстер с голубым шариком на шапке, а сзади его — амбань; остальная свита шла в беспорядке. Поднявшись по лестнице на верх берега и подойдя к балкону, передние ряды расступились, стали по обеим сторонам дороги и пропустили вперед церемониймейстера и амбаня. Генерал-губернатор встретил его на пороге балкона. [416] В гостиной, амбаня усадили на диване, за столом; слева от него поместился Н. Н. Муравьев, справа генерал М. С. Корсаков, сбоку стола, в креслах, — комендант айгуна и два гусайда (штаб-офицера) с голубыми шариками на шапках. Прочая свита амбаня стояла в комнате, а секретарь его вместе с г. Шишмаревым поместились у стола. Подали угощение, состоявшее из чая, варенья, разных сластей, орехов, шампанского, наливок, папирос и сигар. Манджуры вообще не церемонились и не заставляли себя долго просить. Амбань горстями раздавал своим приближенным белые сухари и хлеб, поданные к чаю, свита его горстями же забирала поданные сигары и папиросы и прятала по карманам. Цель приезда амбаня состояла в представлении генерал-губернатору составленного Дзян-Зюном объяснения статей трактата, в котором между прочим заключались правила для обоюдной между русскими и манджурами торговли на Амуре. Это объяснение состояло из 14 пунктов, заключавших в себе большею частию мелочные и стеснительные обряды трусливой китайской администрации, относительно жителей левого берега и вообще торговли по Амуру. В них упоминалось о необходимости назначения особых сборных пунктов для взаимной торговли, под тем предлогом, что торговля должна быть под надзором особых чиновников, которые будут следить за правильностию ее и установлять обоюдные цены. Генерал не принял этих правил, доказывая манджурам, что торговля тогда только может развиваться и быть выгодною для обеих сторон, когда она производится свободно, без всяких стеснений и без надзора: "зачем чиновников утруждать частными делами", сказал он. На это манджуры, желая каким бы то ни было доводом настоять на своем, отвечали, что это не составит препятствия, потому что у них столько чиновников, что они не знают, что с ними делать. Все их доводы и убеждения явно клонились к тому, чтобы поставить торговлю в зависимость от чиновников и чтобы таким образом дать последним возможность пользоваться на счет местных жителей, производящих торговлю.
Генерал-губернатор вместе с этим не соглашался на предложение манджуров, чтобы на всем протяжении Амура был назначен только один пункт для торговли, а требовал, чтобы жители обоих берегов производили свободно взаимную торговлю, где пожелают, без всяких стеснений и надзора чиновников. [417] Наконец, после долгих прений, постановили, чтона первое только лишь время, чрез каждые 8 дней будет открываться семидневная ярмарка по очереди в Благовещенске и Айгуне, а жители обоих берегов могут производить свободно торговлю на всем протяжении реки Амура. На остальные пункты объяснения дзян-зюня генерал-губернатор обещал прислать свой ответ в Айгун; после чего амбань со свитою, получив богатые подарки и отдарив с своей стороны кусками простой шерстяной с шелком материи, грубыми веерами, трубками, связками простого табаку (в роде махорки), китайскими сухими сластями и проч., тем же порядком вернулся со своею свитою обратно на джонках в Айгун.
На другой день был послан ответ генерал-губернатора на статьи дзян-зюна; в нем было сказано: "так как некоторые из этих статей протпвуречат смыслу трактата, то объяснения на них пришлются из Иркутска". Чрез несколько дней приехал комендант из Айгуна, просил, что бы это объяснение было прислано теперь же для отправления к дзян-зюну, но так как генерала не было дома, то он оставил к нему письмо на красной бумаге и прибыл за ответом на другой день. В этот раз он с своими спутниками был принят генералом, который в продолжительной беседе с ним развивал выгоды, которые произойдут для них от более тесного сближения с русскими, толковал о нашей долгой дружбе с Китаем и пользе сохранения ее для Китая, о своем расположении к дзян-зюну и проч. Получив от генерала письмо к дзян-зюну, в котором он обещал прислать объяснения на предложенные им пункты из Иркутска, комендант отправился обратно в Айгун. Вместе с тем генерал-губернатор отправил 20-го июля пароход "Амур" обратно в Николаевск, сам же, на пришедшем из Усть-Стрелки пароходе "Лена" (Этот пароход зимовал в Стретенске в особо устроенной там гавани) отправился в дальнейший путь вверх по реке Амур.
Между тем граф Путятин, соединившись с английским, французским и американским уполномоченными, вместе с их эскадрами прибыл в Печилийский залив; союзники взяли форты при устье реки Пейхо, ведущей к Пекину, и заняли город Тзянь-Цзинь. Устрашенный пекинский двор послал туда своих уполномоченных для переговоров с иностранцами, и граф Е. В. [418] Путятин успел первый заключить с ними трактат 1/13 июня. Несколько дней после этого китайцы заключили трактаты: с американским уполномоченным, 14/26июня, с английским и французским 15/27 июня. Сущность трактата, заключенного графом Е. В. Путятиным, состояла в следующем: об отправлении посланников, о производстве торговли, кроме сухого пути в портах: Шангай, Инибо, Фучжоу-Фу, Ся-Мын, Гуандун, Тайван-Фу, на острове Формозе Ценчжоу, на острове Хайнане и во всех других открытых местах для иностранцев. Во всех этих местах Россия по трактату имеет право назначать своих консулов. Торговля, как сухопутная, так и морская, не должна подвергаться никаким стеснениям. Китайцы обязаны подавать помощь при крушениях русских судов у берегов Китая; не должны преследовать распространения православного вероисповедания и заботиться о сохранении порядка и назначении наших духовных миссий. Наконец, трактатом этим устанавливалось ежемесячное почтовое сообщение с Кяхтой. Граф Е. В. Путятин, имея в виду сведения, добытые амурскою экспедициею о положении пограничного хребта, назначенного нерчинским трактатом, и результаты действий амурской экспедиции, о границе нашей с Китаем на востоке, в 9-й статье договора, между прочим, объяснил: "по назначению границ сделаны будут подробные описания и карты смежных пространств, которые и послужат обоим правительствам на будущее время бесспорными документами о границах". Это обстоятельство весьма важно, потому что, как мы видели, устье реки Сунгари и весь уссурийский бассейн по этим исследованиям оказались бы принадлежащими России. Китайцы, имея в виду это обстоятельство, хотя и получили от дзян-зюня, цицикорского князя И-Шан известие о заключенном им с генерал-губернатором 16-го мая айгунском трактате, но до подписания трактата графом Путятиным не сообщали ему об этом, а уведомили его спустя несколько дней после заключения им трактата, именно когда уже богдыхан ратификовал айгунский трактат, заключенный генерал-губернатором, и при этом утвердил, согласно представлению Н. Н. Муравьева, границу нашу с Китаем по реке Уссури до реки Тюмень-Ула и далее по течению оной до моря, т. е. назначил ее определенною чертою и, вследствие этого, упоминаемая статья трактата, заключенного графом Путятиным, была исполнена, и таким образом то, чего избегали манджуры при переговорах [419] с генерал-губернатором в Айгуне, т. е. слова — граница, теперь было утверждено самим богдыханом. Богдыхан определил границу между Россиею и Китаем по реке Уссури до морского берега и тем самым окончательно признал принадлежность при-уссурийского края за Россиею.
Подлинный договор, заключенный в Тзян-Цзине, граф Путятин отправил в С.-Петербург 7 июня, с капитан-лейтенантом Чихачевым чрез Суэц и Триэст, а чрез 8-м дней после того, именно 15-го июня, отсылая прибывшего к нему из С.-Петербурга чрез Суэц курьером адъютанта Н. Н. Муравьева, подполковника Мартынова, обратно в Иркутск, чрез Калган, Гобийскую степь, Ургу и Кяхту, граф Путятин послал с ним письмо к Н. Н. Муравьеву и при нем копию с заключенного им в Тзян-Цзине договора. Г. Мартынов чрез 25 дней прибыл в Иркутск, где, за отсутствием Н. Н. Муравьева, сдал бумаги председательствовавшему в главном управлении Восточной Сибири иркутскому губернатору генерал-лейтенанту Венцелю, который, узнав от Мартынова, что курьер, отправленный графом Путятиным с подлинным договором, капитан-лейтенант Чихачев, уехал прежде заключения французами и англичанами с Китаем договора, нужным счел отправить с этим известием в С.-Петербург очевидца этого события, г. Мартынова, поручив ему доставить туда и копию с заключенного графом Путятиным договора. Г. Мартынов прибыл в С.-Петербург и в тот же день имел счастие представиться к Государю Императору, вследствие чего, в тот же день, по Высочайшему повелению были посланы телеграммы в Лондон, Париж и другие европейские столицы, о заключенных французами и англичанами договорах с Китаем; таким образом, Европа в первый раз, чрез Сибирь, узнала об этом событии гораздо ранее, чем от своих уполномоченных.
Генерал-лейтенант Венцель, отправляя Мартынова в С.-Петербург, в то же время, 11-го июля, послал к Н. Н. Муравьеву на Амур другого курьера с письмом от графа Путятина, с копиею с заключенного им договора и с известием о ратификации богдыханом, согласно его проэкту, о границе в при-уссурийском крае, заключенного им айгунского трактата 16 мая 1858 года. Этот курьер встретил генерал-губернатора, следовавшего вверх по реке Амуру на пароходе "Лена" 22-го июля, [420] немного выше Албазина. Получив радостное известие, Н. Н. Муравьев вызвал всех наверх и, помолившись Господу Богу, объявил его офицерам и команде. 12 августа пароход "Лена" пришел в Стретенск, где и остался на зимовку. Оттуда генерал-губернатор отправился в Иркутск; во всех селах по этому пути встречали его с колокольным звоном толпы народа; везде провожали его с криками ура; в городах являлись депутации и делали денежные пособия в пользу нового края. Все хотели принять какое-либо участие в этой общей радости всей Сибири. По прибытии в Иркутск в 1-м часу пополудни, 20-го августа, генерал-губернатор проехал прямо в Благовещенский кафедральный собор, где был встречен преосвященным Евсевием епископом иркутским и нерчинским, совершавшем соборне, в присутствии всех начальствующих лиц в губернии, благодарственное Господу Богу молебствие за окончание великого дела, которое в русской истории навсегда останется соединенным с управлением Восточною Сибирью Николаем Николаевичем Муравьевым. По окончании молебствия, преосвященный Евсевий благословил Николая Николаевича образом Спасителя и сказал ему несколько слов, приличных событию.
По получении донесения от Н. Н. Муравьева о заключенном им айгунском трактате и о ратификации оного богдыханом, Государь Император, указом правительствующему сенату, данным 26-го августа 1858 года, произвел Николая Николаевича Муравьева с нисходящим от него потомством в графы Российской империи, с присовокуплением к его имениАмурского. За сим, в ноябре того же 1858 года, по случаю этого события, были Высочайше награждены:
а) Следующими по очереди орденами и пенсионами в 2,000 рублей.
Генерал-лейтенант, председатель главного правления российско-американской компании, Политковский; генерал-майор Михаил Семенович Корсаков, контр-адмирал Петр Васильевич Козакевич и я (Следовавший по очереди мне орден — св. Анны 1-й степени; св. Станислава я получил в 1856 году).
б) Пенсионом в 1,500 рублей.
Генерал-майор Николай Васильевич Буссе.
в) Владимиром 4-й степени и пенсионами с 350 рублей. [421]
Лейтенант Николай Константинович Бошняк и штабс-капитан корпуса штурманов Дмитрий Иванович Орлов.
г) Владимира 4-й степени и Анны 3-й степени.
Лейтенанты: Ал. Ив. Петров и Разградский, поручик корпуса штурманов Воронин, лейтенант Купреянов и доктор Орлов.
Так как я и Д. И. Орлов были семейные, то дарованные пенсионы по нашу смерть, Высочайше повелено распространить на наших жен и детей.
Таковы были окончательные результаты открытий, совершенвых на маленьком транспорте "Байкал" в 1849 году, и затем деятельности наших морских офицеров, составлявших амурскую экспедицию с 1850 по исход 1855 года! Нельзя не признать, что вышеизложенные неоспоримые документы и факты показывают, что разрешение амурского вопроса, обусловливавшего политическое и экономическое значение России на отдаленном ее Востоке, было совершено в главных основаниях единственно нашими морскими офицерами, которым судьба определила там действовать с 1849 по исход 1855 года. Они, возбудив погребенный, казалось, на веки амурский вопрос, представили вместе с этим и практическую возможность, без особых затрат казны, к его разрешению, т. е. к объяснению — доступно или недоступно устье реки Амура и ее лиман к плаванию мореходным судам (Смотри переговоры мои с князем Меньшиковым, письмо генерал-губернатору Муравьеву от 10-го февраля 1840 года и, наконец, принятые мною меры к скорейшему изготовлению транспорта и приходу его в Петропавловский порт).
Они, не получив еще Высочайшего соизволения, не теряя ни минуты времени, решились идти из Петропавловска к устью реки Амур и в ее лиман, к местам, считавшимся тогда нашим правительством и всем образованным миром — китайскими, и не смотря на ничтожнейшие средства, с преодолением величайших затруднений и опасностей, положительно доказали, что считавшиеся недоступными устье реки Амура и ее лиман — вполне доступны, и что Сахалин не полуостров, а остров (См. карты NoNo I, II, III).
Они, при ничтожестве средств, с каковыми была снаряжена на прибрежья Охотского моря торговая частная экспедиция в 1850 году, не смотря на тяжкую ответственность, единственно по [422] своему усмотрению, решились дать этой ничтожной торговой экспедиции важное государственное направление; заняли военным постом устье реки Амура и от имени российского правительства объявили туземцам, манджурам и иностранным судам, бывшим тогда близ лимана реки Амур, что этот край Россия всегда признавала своей принадлежностью и тем, отстранив всякое на устье реки Амура постороннее покушение, сделали первый, твердый и бесповоротный шаг к признанию при-амурского края русским(Смотри инструкции мои гг. Воронину и Бошняку в 1852 г. и действия этих офицеров).
Они, при несоответствии данных инструкций, не смотря на тяжкую ответственность, опасности и лишения, единственно по своему усмотрению, решились исследовать направление Хинганского хребта от верховьев реки Уди и восточной части реки Амура, и этим положительно доказали неправильность понятия о направлении нашей границы с Китаем в этих местах, и обнаружили, что при-амурский и при-уссурийский край должны составлять принадлежность не Китая, а России (Смотри инструкцию, данную мне в феврале 1851 года, и действия мои в навигацию того же года).
Они, не смотря на ничтожество средств, опасности и лишения, исследовали в главных частях остров Сахалин, открыли на нем неисчерпаемые богатства каменного угля и, собрав положительные факты, доказывающие право обладания этим островом России (что он составляет неотъемлемое дополнение амурского бассейна), единственно по своему усмотрению, не имея еще на то повеления, решились занять военным постом этот остров и тем положить твердое основание к присоединению его к империи (Смотри инструкции и донесения мои 1851 и 1852 году и результаты экспедиции гг. офицеров: Орлова, Чихачева, Бошняка и Петрова).
Они, не смотря на ничтожество средств, с перенесением неимоверных лишений, трудов и опасностей, возбудили и разрешили важнейший там морской вопрос, обусловливавший важное значение для России этого края. Они исследовали прибрежья Татарского залива до 49° северной широты, открыли по близости к реке Амуру залив де-Кастри (Нан-гмар), представляющий ближайший рейд с юга к амурскому лиману; открыли в 49° [423] северной широты превосходнейшую гавань Императора Николая I (Хаджи), составляющую центральную гавань между корейской границей, и амурским лиманом; исследовали пути, ведущие, как из этой последней гавани, так и из залива де-Кастри на реку Амур; собрали положительные данные о существовании почти круглый год открытых мест для навигации по прибрежью Татарского залива, близ корейской границы и на реке Уссури. Всем этим они положительно доказали, что обладание одним левым берегом реки Амура без уссурийского бассейна с его прибрежьями не представляет возможности утверждения надлежащего политического значения за Россиею на отдаленном ее Востоке, и, в виду проявлявшегося уже тогда иностранного покушения на эти прибрежья, единственно по своему усмотрению, под личною тяжкою ответственностию, решились занять постами на реке Амур селение Кизи, залив де-Кастри и Императорскую гавань, и от имени русского правительства объявлять всем появлявшимся у этих берегов иностранным судам, что прибрежья Татарского залива до корейской границы с островом Сахалином составляют российские владения (Смотри инструкции, данные мною гг. офицерам: Бошняку, Чихачеву, Орлову, Петрову, Разградскому и прапорщику Березину, в исходе 1852 и начале 1853 года и результаты деятельности, вследствие этих инструкций, упомянутых офицеров).
Они справедливым и глубоким вниманием к коренным обычаям инородцев, изучением их образа жизни, потребностей и отношений, устранением различным столкновений между туземцами, не смотря на ничтожную численность по сравнению с окружающими их со всех сторон дикими и миллионным населением соседних манджуров, распространили в этом крае русское влияние в такой степени, что генерал-губернатор нашел страну эту как бы давно принадлежавшею России (Смотри донесение генерал-губернатора в июле 1854 года).
Они, утвердившись в главных пунктах амурского бассейна, приобрели в нем господствующее влияние и приготовили надежный и безопасный приют нашим судам и их экипажам в самую критическую для них минуту и, понудив неприятеля блокировать прибрежья края, заставили его этим заявить пред Европою, что при-амурский и при-уссурийский бассейны принадлежат не Китаю, а России (Это показывает сосредоточение наших судов на устье Амура в 1854 и 1856 годах и блокада англо-французов в 1855 году берегов Татарского залива, как берегов неприятельских, т. е. наших, ибо только мы и были тогда их неприятелями). [424]
Наконец, они, всеми упомянутыми действиями своими, совершенными вне данных им повелений, единственно по своему усмотрению и под своею ответственностию, фактически доказали правительству, что только в при-амурском и при-уссурийском бассейнах с омывающим их морем и возможно создать надлежащее политическое значение России на отдаленном ее Востоке школу для образования экипажей нашего флота.
Вот почему деятельность наших морских офицеров, составлявших экипаж транспорта "Байкал" в 1849 году и затем амурскую экспедицию с 1850 по исход 1855 года, преисполненная гражданской доблести, отваги и мужества, представляет незыблемое основание к окончательному присоединению к России в 1856 году при-амурского и при-уссурийского края и одну из видных страниц истории нашего флота и истории отдаленного Востока. Я имел счастие начальствовать этою экспедициею и потому счел своею священною обязанностию изложить эти события с фактическою точностию, в последовательном порядке.
