Источник - http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/china.htm
ОРЛОВ Н. А.
ПОХОРОНЫ ПОСЛЕ БИТВЫ
Из воспоминаний о походе хайларского отряда в 1900 г.
...Терский казак, в мундире охранной стражи, держал в руках псалтирь. Бог знает, какими способами раздобыли эту книгу в походе, когда у многих было всего по одной рубахе. Казак спокойно и даже величественно читал: "Что хвалишися во злобе сильне; беззаконие весь день, неправду умысли язык твой: яко бритву изощрену сотворил еси лест. Возлюбил еси злобу паче благостыни, неправду неже глаголати правду. Возлюбил еси вся глаголы потопные, язык льстив. Сего ради Бог разрушит тя до конца: восторгнет тя и преселит тя от селения твоего и корень твой от земли живых”...
Какая-то торжественность царила в палатке, где на носилках лежали тела покойников — командира шестой терской охранной стражи, капитана Смольянникова, и двух урядников его сотни, убитых в сражении на Большом-Хингане, одиннадцатого августа 1900 года. Одетые в новые мундиры, тщательно причесанные, усопшие имели какой-то особый вид, столь непривычный посреди суровой военной обстановки хайларского отряда. На лице Смольянникова запечатлелась строгая серьезность и как бы некоторый укор за все происшедшее. Казаки набрали полевых цветов в чудной монгольской степи и пышно украсили ими изголовье своих боевых, беспременно погибших товарищей; восковые свечи мерцали своим желтым пламенем, блеск которого пропадал в ослепительном свете [589] здешнего жгучего солнца. В палатке все говорили шопотом; приходящие клали земные поклоны, глубоко вздыхали, становились в сторонку и, постояв несколько минут, уходили.
— А ведь Богун-то был любимым урядником командира, — говорил один терец.
— Да почитай-что возле него и жизнь свою положил, — отвечает другой.
— И какой Богун этот был ласковый да до всех услужливый! Мы стояли на Хорусу; жил там техник Семеновский с женой; оба совсем молоденькие, хорошие господа; да и храбрые, — ведь при отступлении-то техник с женой ездили одни в китайский лагерь, показывали какую-то бумагу, чтобы выручить всех остальных; всякое могло с ними случиться. Так Богун-то этой барине Семеновской, еще тогда, когда о беспорядках и не думали, привез ореховое дерево для сада — так, с корнями, как есть; не поленился ведь, за пятьдесят верст приволок. Уж и благодарила же она его!..
Подобным образом разговаривали все приходившие; каждый вспомивал какую-нибудь подробность. Невольно вспоминалась вся жизнь героя-офицера, закончившаяся гибелью на поле брани в далекой Манчжурии.
Григорий Михайлович Смольянников окончил курс в духовной семинарии. В это время началась турецкая война 1877 года. Молодой семинарист поступил в военную службу вольноопределяющимся первого разряда. По окончании войны, избрав окончательно военную деятельность, Смольянников поступил в чугуевское пехотное юнкерское училище, откуда, по окончании курса, вышел в 55-й пехотный подольский полк. В чине поручика он был переведен в 15-й стрелковый полк. Там он зарекомендовал себя прекрасным служакой, относившимся к делу не по казенному, но с любовью. В течение семи лет, с 1892 года по 1898-й, он командовал второю ротою. Стрелковое дело в этой превосходной одесской бригаде было поставлено вообще хорошо, а Смольянников даже им увлекался. Между прочих, он проектировал прицельный станок собственного изобретения.
В начале 1898 года, как отличный офицер, на которого можно было положиться, Смольянников был переведен в охранную стражу восточно-китайской железной дороги и командировав в терскую область, для формирования сотни охранной стражи из льготных казаков. В состав сотни Григорий Михайлович принял, между прочими, около двадцати человек, служивших [590] прежде в конвое Его Величества, и несколько георгиевских кавалеров. Во время пребывания в Одессе, его сотня обратила общее внимание своим внутренним порядком, товарищеским духом и прекрасным поведением на улицах города. Такой же порядок был у него и на службе в Манчжурия. Отличаясь осторожностью, тактом, хорошим характером, знанием службы, твердостью воли, неусыпной заботливостью о казаках, он пользовался расположением всех сослуживцев, умел ладить с китайскими властями и завоевал себе горячую любовь у подчиненных. Казаки называли его "вождь", что должно было знаменовать какое-то особое, высокое звание. После беспорядков 28 июня, когда китайцы разгромили железную дорогу, он спокойно отвел охранную стражу и рабочих железной дороги в старый Цурухайтуй. Имея под командой многочисленную толпу рабочих, своевольную и склонную в панике, а также огромный обоз, он съумел поддержать в отряде необходимую дисциплину.
Когда был занят Хайлар, то капитану Смольянникову приказано было с тремя конными сотнями и одной ротой охранной стражи выдвинуться на сто-двадцать-две версты вперед, чтобы следить за неприятелем и, в случае надобности, отходить в станции Якши, на 3-й верхнеудинский конный полк с казачьей батареей. Капитан Смольянников выполнил это поручение с блистательным успехом и с искусством, обличающим в нем правильный взгляд истинно военного человека.
В сражении при Якши, 1-го августа, он принял деятельное участие, командуя левым крылом хайларского отряда. Войска у него было немного, каких-нибудь четыре, пять сотен, но тем труднее выпала на его долю задача. Он вынужден был просить подкреплений, во не получил их, потому что сражение разрешилось на правом фланге. За сражение при Якши, 1-го августа, он был представлен к награждению чином подполковника, и 9-го августа писал об этом жене; во не суждено ему было дождаться производства. Накануне сражения на Хингане он занимал передовые посты непосредственно против неприятельской позиции и произвел ее разведку. Во время самого боя действовал со своей сотней на крайнем правом фланге отряда, а после победы неотступно преследовал бегущего неприятеля. Стычка с конным китайским арриергардом была для него роковою: один из китайцев в-упор выстрелил в него и раздробил левое колено [591] пулей крупного калибра. Большая потеря крови, замедление в перевязке, малокровие, которым страдал Смольянников, и слабость сердца повели к быстрой его кончине — через четыре часа после ранения.
_________________________
С тяжелым чувством вышел начальник отряда из печальной палатки, а кругом кипела жизнь. Солнце сильно припекало. Хайларский отряд копошился на своем бивуаке и отдыхал после напряженной деятельности и тяжких трудов вчерашнего дня. Ведь 11-го августа выступили в два часа утра, дали решительное сражение неприятелю, преследовали его сорок верст и собрались на ночлег только к одиннадцати часам вечера; итого — двадцать-один час работы, то-есть почти круглые сутки.
Место для бивуака было живописное, но пустынное. Одинокая фанза стояла около устьев Хоригола, то-есть, там, где соединяется долина Хоригола с долиною реки Ял. Она служила "уопыном”, т.-е. постоялым двором для проезжающих. В фанзе и около нее помещался штаб отряда; тут же били сосредоточены трофеи хинганской победы: пушки, знамена, оружие, сто-двадцать повозок обоза с разным имуществом. За фанзой располагалась охранная стража, далее — третий верхнеудинский конный полк и казачья батарея, а левее — четыре батальона забайкальской казачьей пешей бригады. Кругом возвышались горы, покрытые довольно густым, кудрявым лесом из дуба и граба с примесью березы. В крутых обрывах обнажались величественные базальты и порфиры, принимавшие вид скал.
На большом расстоянии от бивуака пасся табун лошадей и гурты рогатого скота.
— Позовите подполковника Положаникова! — приказал начальник отряда адьютанту.
Когда начальник штаба явился, генерал сказал ему:
— О похоронах я сделаю словесное распоряжение, а относительно приема шестой сотни надобно отдать в приказе. Жаль, жаль, что Шевич не произведен еще в штабс-капитаны, — я бы его прямо назначил командиром шестой сотни, а теперь приходятся назначить только командующим; напишите-ка в приказе следующий пункт:
— За смертью капитана Смольянникова, командующим шестой сотней охранной стражи китайско-восточной железной дороги назначается младший офицер этой сотни поручик Шевич. [592]
— Имущество шестой сотни, деньги и документы передать поручику Шевичу коммиссией из капитана Чоглокова, штабс-капитана Якимовского и поручика Шевича. Той же коммиссии произвести опись собственного имущества капитана Смольянникова и о найденном донести мне и сообщить наследникам. Имущество это, до отправления наследникам, передать на хранение, по той же описи, в шестую сотню.
— Вот еще у меня есть представление о производстве в зауряд-прапорщики на отличие в сражении на Хингане. Надо произвести этих молодцов. Запишите: 2-й забайкальской казачьей батареи вахмистр Иван Вологдин, забайкальских казачьих баталионов: третьего — фельдфебель Архип Филиппов, пятого — старшие урядники Марк Кондратьев и Симон Рюмкин, второго баталиона Читинского пехотного полка фельдфебеля: Иван Афанасьев и Иван Чувакин.
— Поручик Шевич, скажите мне: у Смольянникова было семейство?
— Так точно! жена и, кажется, четверо детей.
— А вот я слыхал, что семействам убитых или раненых из служащих при постройке китайской-восточной железной дороги полагается какое-то довольно крупное пособие.
— Как же, полагается восьмидесяти-месячное содержание. Только прямо это сказано относительно строителей, например путейцев, а относительно офицеров охранной стражи упомянуто довольно глухо.
— Ничего, ради такого героя — дадут! Я буду хлопотать. Семен Иванович, составьте телеграмму наказному атаману, с ходатайством о пенсии вдове Смольянникова, помещении ее детей на казенный счет и о ходатайстве о выдаче вдове восьмидесяти-месячного пособия, которое полагается в подобных случаях служащим на восточно-китайской железной дороге. Прибавьте, что своим успехом на Хингане отряд во многом обязан Смольянникову, павшему в бою смертью героя. Мне кажется, что вдове должны дать пенсию по чину подполковника, а не по чину капитана, потому что он был представлен в производству за Якши, и, следовательно, еслибы был произведен, то старшинство считалось бы со дня отличия, то-есть первого августа, иначе сказать — уже с первого августа он был подполковником.
— А где прикажете выкопать могилу? — спросил поручив Шевич.
— Я полагал бы, вот на этом холмике. Он возле [593] дороги, — значит, могила будет заметна; он впереди фанзы и близко от ручья, — значит, будет виден всем проезжающим, которые, наверно, здесь будут останавливаться. Правда, холмик невысок, — вон, там, дальше, есть холмик повыше, но этот, ближайший, мне кажется, лучше.
— Так мы выроем на ближайшем.
— Теперь, относительно певчих. У нас, у терцев, хор прекрасный, но не хотите ли добавить еще офицеров отряда? Например, в верхнеудинском полку есть офицеры, которые поют превосходно.
— Разрешите не беспокоить офицеров и ограничиться одними терцами.
— Хорошо, хорошо! Как хотите. Я вас понимаю! Для залпов распорядитесь составить взвод с китайскими ружьями. Соберите их по всему отряду, скажите, что я приказал. Во всех частях отряда есть китайские ружья на вооружении обозных, да и так вообще много. Китайские залпы будут почетнее, да и наши трехлинейные патроны не израсходуются. Смотрите только, при залпах, как бы кого не задеть; там вон наши стада ходят. Лучше всего, валяйте на юг, на эту гору, где сегодня бродила вооруженная шайка китайцев. Будет совсем безопасно для наших, а, может быть, зацепит кого-нибудь из той китайской шайки; недурно, если задаст им немного страху. А вот идет к нам и батарейный командир.
Действительно, подходил войсковой старшина Филимонов.
— Что скажете? — спросил генерал.
— В какой форме прикажете вывести батарею на панихиду?
— Ах, право, это все равно! Мы — на войне, а не на плац-параде; как кому удобнее, так пусть и выходят.
— В таком случае, я выведу батарею в мундирах. Покойный Григорий Михайлович — мой земляк: он тоже донской уроженец. Я хочу почтить его память.
— Это очень похвально, и я ничего не имею против того; я не хотел только никого затруднять. Приготовьте-на вы китайские пушки для залпов; осмотрите орудия — нет ли там прорыва газов или вообще каких-нибудь неисправностей, чтобы не случилось несчастия. Заряды в китайских передках есть, но, может быть, чтобы холостые выстрелы были погромче, поэффектнее, вы заряды переделаете, устройте их побольше; найдутся же у вас лаборатористы, да и дело не хитрое. Помните, прежде мы, бывало, в батареях и картузы шили, и заряды набивали; [594] теперь вся лабораторная часть в батареях гораздо проще — все получаете в готовом виде.
Покончив распоряжения относительно похорон, начальник отряда направился в фанзу и приказал туда пригласить из батареи доктора Клопфера. Молодой врач, небольшого роста, очень живой и энергичный, вскоре пришел в штаб.
— Я вас попрошу, доктор, сделать следующее: осмотрите тщательно всех раненых и подготовьте их в перевозке завтрашний день в шесть часов утра на станцию Бухату; оставаться здесь — невозможно. Помещений никаких нет; ни видите — всего одна фанза; отряд завтрашний день уйдет отсюда вперед; поэтому вам выгоднее увезти раненых назад, на Бухату, где, в уцелевших железнодорожных зданиях, вы можете разместить их с достаточными удобствами. Распорядитесь взять, сколько нужно, продовольствия, медикаментов и перевязочных средств от всех частей, от которых есть раненые. Приспособьте хорошенько для перевозки бычачьи повозки из-под китайского отбитого обоза, захватите фельдшера. С вами должны двинуться на Бухату все трофеи, т.-е. пушки, знамена и прочее. Вы, как старший, будете комендантом в Бухату, в прикрытие с вами пойдет взвод пехоты и зауряд-прапорщик. Как только прибудете в Бухату и устроите раненых, так сейчас же освободившиеся повозки нагружайте мукой, которая в небольшом количестве имеется там в складах, и направляйте вслед отряду, чтобы скорее догонял нас. Подводы нам очень нужны. Этому транспорту дадите небольшое прикрытие, а весь остальной взвод оставите гарнизоном в Бухату. Я приказал девятому подвижному госпиталю передвинуться из Хайлара на Хинган; когда на узнаете, что госпиталь прибыл на Хинган, тогда потребуйте, чтобы он постепенно перевез туда ваших раненых, а равно и трофеи. Перевозочные средства в госпитале есть, и от них можно потребовать работы. Когда раненых сдадите, то сами догоняйте отряд, а комендантом в Бухату оставите зауряд-прапорщика. Все ли понятно? Не имеете ли чего спросить?
В это время в фанзу вошел адьютант.
— Ваше превосходительство, разрешите принять какие-нибудь меры. Терцы безобразничают: пришли на штабную кухню и у вашего повара Комарницкого отняли самое лучшее бревно, а дров так мало. Комарницкий просто в отчаянии.
— Да чего же ради терцы выкинули такую штуку?
— Не могу знать. [595]
— То-есть, как это "не могу знать"? вы терцев видели, спрашивали?
— Никак нет, ваше превосходительство! Комарницкий говорят...
— Мало ли что Комарницкий говорит. Вы сходите, да сами и узнайте, а потом придите мне доложить, в чем дело.
Доктор, между тем, стоял в ожидании.
— Скажите, доктор, вы моего вестового Кулатова сегодня видели?
— И сегодня утром видел, и сейчас опять видел.
— А он мне говорил, что утром он у вас не был. Ну, да это все равно! Как ни его нашли?
— Да он совсем здоров. Он просто притворялся.
— Да полноте! Какое! Я сейчас его видел, лежит под телегой в страшном жару.
— Не может этого быть! Он сейчас от меня ушел без малейшего признака какой-либо болезни.
— Да, верно, ни про кого-нибудь другого говорите.
— Такой высокий, черный, с большими усами?
— Какое там! Небольшой, без усов и масти неопределенной.
— Так я, значит, ошибся, я ошибся! Извините, я смешал...
— Ничего, ничего, не беспокойтесь! Идите, тут в обозе штаба найдете его и помогите. Кажется, у него гастрическая лихорадка.
Адьютант вернулся и доложил, что, действительно, терцы взяли бревно, но не для костра, а чтобы вытесать из него крест на могилу Смольянникова; другого более подходящего бревна не нашлось — все мелочь.
— Вот видите! Как же не стыдно было Комарницкому поднимать целую историю? Следовало бы его проучить хорошенько. Ну, да уж Бог с ним!
________________________
В пять часов по полудни, когда могила для убитых на Хингане была готова, на холме выстроился весь хайларский отряд в развернутом строе. Свежевырытая могила была перед правым флангом. Дно просторной ямы выложили досками, которые образовали общий ящик для трех покойников, Около могилы стояли в ряд двадцать-три знамени, отбитые у китайцев. Полотна знамен, квадратные и трехугольные, черные и красные, колебались от ветра и представляли очень [596] эффектное зрелище. Огромное белое шелковое знамя особенно выделялось своей красотой. Далее виднелась батарея из пяти китайских пушек и возле них русские артиллеристы — забайкальские казаки. Начальник отряда со штабом стоял впереди строя, ближе в могиле. Развод уральских казаков, весьма многочисленный, с китайскими ружьями расположился в некотором расстоянии правее могилы, для производства похоронных залпов. Издали от бивуака послышалось похоронное пение и показалась процессия из сотни терских казаков пешком, роты охранной стражи, затем трое лазаретных носилок с покойниками и в конце — лошадь Смольянникова, под черной попоной и сверху накрытая еще черным китайским знаменем. Когда процессия приблизилась, отряд отдал честь останкам погибших героев. Носилки поставили перед открытой могилой.
Началось пение панихиды. Прокопали маленькие ямки в дерне — в головах у покойников; вставили туда целые пуки восковых свеч, скрученных между собою там, что общее пламя охватывало сразу все светильни: подобную составную свечу не мог загасить ветер. Странно было видеть отпевание без священника, без кадила, без запаха ладана. Воины погребались при самой суровой военной обстановке; зато пение казаков было превосходное, — они пропели полную панихиду.
Странно было видеть недалеко от могилы горячо молившуюся даму. Каким образом эта единственная женщина очутилась в казачьей среде, в глубине Манчжурии, во время войны, тотчас после окончания кровопролитного сражения? Это была Таисия Ивановна Сырченно. Рядом с нею стоял ее муж, плотный мужчина лет пятидесяти — десятник на строящейся восточно-китайской железной дороге. Сорок дней они находились в плену у китайцев и во время боя на Хингае подвергались страшной опасности, как от русских выстрелов, так и от китайцев. Наконец, русские одержали победу и освободили несчастных пленников. Они очень хорошо понимали, что своей свободой обязаны этим героям, которых теперь приходится хоронить.
Пропели "вечную память". Наступило время прощаться.
— Освобожденные пленные, — сказал генерал, — идите вперед; вам надлежит первым проститься с теми, кому ни обязаны своим спасением.
Сырченно с своей женой приблизились к носилкам и долго и усердно молились, прежде чем попрощаться с [597] покойниками. Потом прощались все офицеры, а за ними потянулся длинный ряд казаков и солдат охранной стражи, которые прощались со своим "вождем”. Прощание кончилось. Терские казаки взялись за носилки и начали опускать дорогие тела в могилу. Свечи догорели до земли и опаляли стебли окружающей травы. Раздались один за другим три ружейных залпа, осыпавшие градом пуль крутой и высокий берег реки Ял. Грянул залп из китайских пушек, отдававших честь русским героям. Эхо многократно отдалось в соседних горах. Не успело оно замолкнуть, как раздался новый залп и еще новый; долина реки Яла наполнилась громовыми звуками... Тела покрыли сверху досками. Начальник отряда взял одну из железных лопат, отбитых в китайском обозе, и бросил в могилу три большие груды земли, которая застучала по доскам. Потом за лопаты взялись офицеры и терские казаки. В короткое время могила была насыпана, и высокий крест прочно был утвержден около небольшого холмика. Крест далеко виднеется по дороге и будет напоминать военный подвиг хайларских героев в Манчжурии до тех пор, пока строители железной дороги не заменят простой деревянный крест более дорогим памятником.
H. А. Орлов.
